Е.А., С.Н. и А. Н. КАРАМЗИНЫ
ИЗ ПИСЕМ К А. Н. КАРАМЗИНУ 1836 — 1837 ГОДА
4
С. Н. КАРАМЗИНА
19 сентября (1 октября) 1836 г. Царское Село.
<...> Что касается нас, дорогой Андрей, то мы живем теперь не в маленьком провинциальном городке, но в блистательной императорской резиденции. Двор здесь уже десять дней, а государь два дня назад прибыл из Москвы за тридцать шесть часов (вот как он исправляется от любви к быстрой езде после того несчастного случая)1. Говорят, он похудел, рука у него на перевязи, но чувствует он себя хорошо. В остальном ничто в Царском не изменилось: парк такой же пустынный, как и прежде, и прогулки столь же свободны. В минувшее воскресенье, впрочем, наше мещанское существование было совершенно нарушено: нас разбудили приглашением на вечерний бал, после чего мы отправились к обедне, где дамы в роскошных уборах, а мужчины в парадной форме (все, даже Жуковский) ожидали появления земных владык. Мы же, пришедшие туда, только чтобы поклониться владыке небесному, мы скромно спрятались в глубине церкви, в толпе царскосельских обывателей <...>
В понедельник у нас были Александр2 и Аркадий,3 и мы вместе смаковали твое письмо из Бадена. Вечером мы были на именинах у Шевичей,4 и за всё время, что мы там находились, оба молодых человека раскрыли рот лишь для того, чтобы напомнить мне, что пора отправляться во-свояси; зато дома, за чаем, они болтали и смеялись, и Александр рассмешил до слез всех, даже маменьку. Во вторник мы присутствовали на очаровательном детском спектакле у Никиты Трубецкого,5 где меня совершенно растрогала картина любви и семейного счастья. В среду мы отдыхали и приводили в порядок дом, чтобы на другой день, день моего ангела, принять множество гостей из города; в ожидании их маменька сильно волновалась, но всё сошло очень хорошо. Обед был превосходный; среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми6 (все три — ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями), мои братья, Дантес, А.Голицын,7 Аркадий и Шарль Россет (Клементия они позабыли в городе, собираясь впопыхах), Скалон,8 Сергей Мещерский,9 Поль и Надина Вяземские10 (тетушка11 осталась в Петербурге ожидать дядюшку, который еще не возвратился из Москвы) и Жуковский. Тебе нетрудно представить, что, когда дело дошло до тостов, мы не забыли выпить за твое здоровье. Послеобеденное время, проведенное в таком приятном обществе, показалось очень коротким; в девять часов пришли соседи: Лили Захаржевская,12 Шевичи, Ласси,13 14 Трубецкие,15 графиня Строганова,16 княгиня Долгорукова17 (дочь князя Дмитрия), Клюпфели,18 Баратынские,19 Абамелек,20 Герсдорф,21 Золотницкий, Левицкий,22 один из князей Барятинских23 и граф Михаил Виельгорский24, — так что получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который всё время грустен, задумчив и чем-то озабочен. «Он своей тоской и на меня тоску наводит». Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает всё те же штуки, что и прежде, — не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, всё же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как всё это глупо!25 Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился, краснея (ты знаешь, что она — одно из его «отношений», и притом рабское), как вдруг вижу — он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается. «Ну, что же?» — «Нет, не пойду, там уж сидит этот граф». — «Какой граф?» — «Д’Антес, Гекрен что ли!»26 Кстати, о графине Строгановой: вообрази, Скалон внушил себе, что он безумно в нее влюблен! Когда она вошла, я с ним танцевала кадриль, но вдруг чувствую, что его рука в моей руке сделалась мертвенно-холодной, я взглянула на него с удивлением, он был белее платка и от волнения не мог говорить. Потом он признался мне, что ему едва не стало дурно. Полюбуйся, вот какое действие оказывает на слабый ум тщеславие, которому потворствуют! А еще говорят, что это свойственно лишь женщинам! Она же, между тем, весьма серьезно кокетничала с Александром, но тут нашла коса на камень. В остальном же он был очень мил и много танцевал, как мне кажется, следуя твоим советам, и разговаривал надлежащим образом. Вольдемар — красивый, гордый и высокомерный — соблаговолил протанцевать несколько кадрилей и позволил себя выбрать на мазурку. Мишель Вильегорский танцевал, как сумасшедший, и был любезен до крайности. <...>
5
А. Н. КАРАМЗИН
1(13) октября 1836 г. Петербург
<...> У Пушкина семьсот подписчиков, не много.1 Одоевский готовится издавать свой журнал,2 но еще нет ничего. Я буду у него послезавтра. Пришли ему статейку. Говорят, что третий том «Современника» очень хорош,3 я еще не имел его. Литературн<ых> новостей больше нет.
6
А. КАРАМЗИНЫ
18—20 октября (30 октября—1 ноября) 1836 г. Петербург
С. Н. КАРАМЗИНА
18/30 октября.
<...> Вчера, в воскресенье, Вяземские и Валуевы «по древнему и торжественному обычаю» у нас обедали и после обеда тоже пожелали послушать твое письмо. Они шлют тебе тысячу нежностей; «но воля твоя», счастье их выглядит очень скучно и очень безжизненно. Вечером Мари устроила у себя чай, были неизбежные Пушкины и Гончаровы, Соллогуб и мои братья. Мы не смогли туда поехать, потому что у нас были гости: госпожа Огарева,1 Комаровские,2 Мальцов3 и некий молодой Долгорукий,4 друг Россетов, довольно бесцветная личность. Около полуночи приехал Соллогуб5, совсем заспанный, и рассказал, что;у Валуевых был настоящий вечер семи спящих,6 что оно про тебя забыло, обходя землю! Нет, когда я вижу счастливцев мира сего, мне становится скучно, а скука — превосходное лекарство против болезни, называемой завистью. Кстати, Николай Мещерский — жених, он приступом взял свою Александрину,7 вот и он также скоро будет спать на своем счастье. Как видишь мы вернулись к нашему городскому образу жизни, возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром, Александрина — с «Аркадием», к полуночи Вяземский и один раз, должно быть по рассеянности, Вильегорский,8 и милый Скалон, и бестолковый Соллогуб, «и всё по-прежнему, а только нет Андрея, а потому еще побесцветнее»! <...>
Софи.
Е. А. КАРАМЗИНА
Здравствуй, дорогой мой, вчера или позавчера мы много говорили о «Современнике»; ты мне так и не написал, получил ли его, а между тем князь Петр тебе его послал; я дала ему для этого тот экземпляр, который ты сам себе присвоил,9 постараюсь выслать тебе третий том, который только что вышел:10 все находят, что он лучше остальных и должен вернуть Пушкину его былую популярность; у меня его еще нет, но нам из него читали превосходные вещи самого издателя, очень милые — Вяземского и несказанное сумасбродство «Гоголя «Нос»»; Софи возмущена, я же, слушая его, смеялась, хотя и не обнаружила в нем, не скажу, здравого смысла, — фантастический род может без него обойтись, — но хоть какого-нибудь правдоподобия в воображении; я вышлю тебе его, как только ты где-нибудь поселишься; <...>
Прощай, мой дорогой и горячо любимый сын, нежно прижимаю тебя к сердцу, благословляю тебя и призываю также на тебя благословение твоего обожаемого отца; оно должно быть действительным для всего, что есть хорошего: «целую тебя нежно». Кстати. Прошу тебя возвратиться к русской корреспонденции; все меня бранят за то, что ты пишешь по-французски; я сама нахожу, что письма русские оригинальнее и милее.11 <...>
7
С. Н. КАРАМЗИНА
3(15) ноября) 1836 г. Петербург.
<...> Я должна рассказать тебе о том, что занимает всё петербургское общество, начиная с литераторов, духовенства и кончая вельможами и модными дамами; это — письмо, которое напечатал Чедаев в «Телескопе», «Преимущества католицизма перед греческим исповеданием»,1 источником, как он говорит, всяческого зла и варварства в России, стеною, воздвигнутой между Россией и цивилизацией, — исповеданием, принесенным из Византии со всей ее испорченностью и т. д. Он добавляет разные хорошенькие штучки о России, «стране несчастной, без прошлого, без настоящего и будущего», стране, в которой нет ни одной мыслящей головы, стране без истории, стране, в которой возникли лишь два великана: Петр I, мимоходом набросивший на нее плащ цивилизации, и Александр, прошедший победителем через Европу, ведя за собой множество людей, внешняя доблесть и мужество которых были не чем иным как малодушной покорностью, людей, у которых «человеческое только лицо, и к тому же безо всякого выражения».
через белый платок, подобный запрещенным словам, вроде слов «свобода», «революция» и пр., но которая бросится через ров потому, что он черный, и сломает там себе шею.2 Это письмо вызвало всеобщее удивление и негодование. Журнал запрещен, цензор отставлен от должности, приказано посылать ежедневно к Чедаеву врача, чтобы наблюдать, не сумасшедший ли он, и еженедельно докладывать о нем государю.
Мы мало выезжаем, лишь изредка кое-какие визиты, да один вечер провели у добрых Люцероде. Милая Августа просит передать тебе тысячу любезностей. У нас за чаем всегда бывает несколько человек, в их числе Дантес, он очень забавен и поручил мне заверить тебя, что тебя ему не достает <...>
Твой день, 24-е, был отпразднован великолепно, большим обедом со всеми друзьями: Вяземскими, Валуевыми, Россетами, Соллогубом и прочими и с шампанским. Прощай, обнимаю и люблю тебя невыразимо.
Софи.
Письмо 4
1 Речь идет о несчастном случае, о котором Е. А. Карамзина писала сыну 3 (15) сентября: «Два дня назад мы были чрезвычайно взволнованны одним известием, которое могло стать ужасным, но по великой милости божией оказалось лишь огорчительным: государь во время поездки по России темной ночью испытал ужасное падение вблизи маленького городка Пензенской г.<убернии>. Он ехал с Бенкендорфом и со своим камердинером в коляске, запряженной шестью лошадьми. Гос.<ударь> и Бенкен.<дорф> крепко спали, как вдруг вся шестерка лошадей закусила удила и коляска опрокинулась. Бенкен.<дорф> встал жив и здоров и, так как не было видно ни зги, стал громко звать г.<осударя>, который не откликался; тогда он стал искать ощупью и нашел его лежащим в обмороке, без помощи, потому что никого больше с ним не было. Какой-то прохожий помог отвести его пешком до ближайшего села, в четырех верстах от этого ужасного происшествия. Через час, когда приехал Арендт, оказалось, что сломана левая ключица. Бедный государь вынужден пробыть в этой гадкой дыре три недели, но, впрочем, слава богу, он чувствует себя хорошо».
2 Александр — Трубецкой Александр Васильевич, кн. (1813—1889) штаб-ротмистр Кавалергардского полка, был в приятельских отношениях с Дантесом. Известны его тенденциозные, искажающие образ и поведение поэта и его жены, воспоминания. Они были записаны в 1887 году В. А. Бильбасовым и изданы в количестве 10 экземпляров под названием «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу» (СПб., [б. г.]). Перепечатана в кн.: Щеголев П. Г.
3 Аркадий — Россет Аркадий Осипович.
4 Шевичи — Мария Христофоровна Шевич, ее падчерица Александра Ивановна Шевич и сын Егор (Георгий Иванович Шевич, ротмистр л.-гв. Гусарского полка).
5 И. Нелидовой.
6 О том. что Пушкин 17 сентября 1836 года был на именинах С. Н. Карамзиной, говорится и в ее письме к И. И. Дмитриеву от 21 сентября 1836 года: «ваше желание мне провести домашний праздник весело сбылось совершенно: у нас было много приятелей из Петербурга, и между прочим Пушкин, которого я так люблю, милый, добрый наш Жуковский-и Вельсгорской, который ввечеру танцевал с нами до упада» (ПиС. Вып. XXIX—XXX, стр. 33).
8 и часто бывал в доме Карамзиных.
9 Сергей Иванович Мещерский — брат П. И. Мещерского, мужа средней дочери Н. М. Карамзина Екатерины Николаевны.
10 Поль и Надина Вяземские — дети Л. А. Вяземского Павел (1820—1888) и Надежда (1822—1840).
11 Тетушка —
12 Захаржевская Елена Павловна, рожд. гр. Тизенгаузен, жена коменданта Зимнего дворца генерал-лейтенанта Г. А. Захаржевского, сестра которого была замужем за А. Х. Бенкендорфом.
13 Ласси — лица неустановленные.
14 Блудова Лидия Дмитриевна (1815—1881) — фрейлина.
15
16 Строганова Наталья Викторовна (1800—1854) — дочь одного из ближайших сотрудников Александра I гр. В. П. Кочубея (1768—1834), вышедшая в 1820 году за барона (позднее графа) Александра Григорьевича Строганова. Н. В. Кочубей-Строганова была предметом одного из ранних юношеских увлечений Пушкина (см. его программу автобиографии под 1813 годом — XII, с. 308). Пушкин сохранял до конца жизни чувство почтительного благоговения к Н. В. Строгановой. Она должна была служить прототипом одной из героинь задуманного им в 1835 году романа «Русский Пелам» (VIII, с. 974—976). По некоторым данным Пушкин имел ее в виду изображая Татьяну в строфах XIII—XIV восьмой главы «Евгения Онегина». Строганова — постоянная гостья Карамзиных. Вот как описывает одно из появлений ее в доме Александр Карамзин, «Но вот, не угодно ли, приезжает графиня Строганова ставшая с некоторых пор постоянной посетительницей нашего дома; она входит блестящая, красивая, в каком-то дьявольском платье, с дьявольским шарфом и множеством других штук, также дьявольски сверкающих» (, с. 97).
17 Долгорукова Екатерина Дмитриевна (1802—1881), дочь московского губернатора Дмитрия Владимировича Голицына, замужем за гофмаршалом кн. Н. В. Долгоруким (1789—1865).
18 Клюпфели — Владислав Филиппович (1796—1885), командир л.-гв. Кирасирского полка, с 1831 генерал-майор, его жена Анна Васильевна и дочь.
19 брат поэта Ираклий Абрамович (1802—1859), ротмистр л.-гв. Гусарского полка и его жена Анна Давыдовна, рожд. Абамелек (1814—1899). Анна Давыдовна была одним из замечательных лиц в литературных кругах своего времени. Выступала как переводчица русской поэзии на французский и английский языки. Пушкин, Козлов и Вяземский посвятили ей свои стихи.
20 Абамелек — кн. Сергей Давидович (ум. 1899), брат А. Д. Баратынской, однополчанин И. А. Баратынского, корнет л.-гв. Гусарского полка.
21 Герсдорф Александр Федорович — ротмистр л.-гв. Гусарского полка.
22
23 Барятинский — вероятно кн. Александр Иванович (1815—1879), лоручик л.-гв. Кирасирского полка, товарищ Лермонтова по юнкерской школе, впоследствии генерал-фельдмаршал. Барятинский был одним из друзей Дантеса, и после роковой дуэли его сочувствие было целиком на стороне противника Пушкина. Это видно по его письму к арестованному на гауптвахте Дантесу, где, сетуя о том, что «вследствие строгости караульных офицеров» он не может больше его посещать, Барятинский заверяет его: «верьте по-прежнему моей самой искренней дружбе и Тому сочувствию, с которым относится к вам вся наша семья». Письмо подписано: «Ваш преданный друг» (Щеголев, стр. 293).
24
25 Сообщение С. Н. Карамзиной проливает дополнительный свет на отношения Дантеса к Е. Н. Гончаровой. Уже П. Е. Щеголев выдвинул предположение о том, что мысль о возможной женитьбе на ней Дантеса возникала еще до первого вызова Пушкина, т. е. до того, как Геккерн и Дантес прибегли к отброшенной раньше мысли о свадьбе, чтобы избежать дуэли. Свое предположение Щеголев основывал на таких документах, как письмо Жуковского к Пушкину от 11—12 ноября, в котором тот писал, что «дело, о коем теперь идут толки (т. е. женитьба Дантеса), затеяно было еще гораздо прежде вызова» (XVI, стр. 185), и письмо Геккерна к Е. И. Загряжской от 13 ноября, где Геккерн тоже говорит о том, что проект женитьбы Дантеса на Е. Н. Гончаровой существует уже давно, но что он, Геккерн, отрицательно относится к этому проекту. Письмо С. Н. Карамзиной показывает, что ухаживание Дантеса, за Екатериной Гончаровой наблюдалось окружающими уже в сентябре. Недавно версию о связи Екатерины Гончаровой с Дантесом и ее возможной беременности от него высказал нидерландский ученый Франс Суассо (Suasso Frans. Dichter, dame, diplomat. Het laaste jaar van Alexander Poesikin. Leiden. 1988; ср.: Левкович Я. Л. 2—3 (1994—1995) р. 19—32.
26 Обмолвка Пушкина в титуле Дантеса — «этот граф» (по-русски) вместо «барон» — была не случайна: графский титул в России, в отличие от феодально-немецкого барона и старорусского князя, был синонимом выскочки, представителя «новой знати», столь ненавистной поэту; обмолвка подчеркивала презрительное отношение Пушкина к титулованному авантюристу.
Письмо 5
1 Сообщение Ал. Н. Карамзина дает возможность уточнить состояние издательских дел Пушкина. «Современник» не имел большого успеха у публики. Первые две книжки журнала Пушкин печатал тиражом 2400 экземпляров (в два раза меньше, чем тираж «Библиотеки для чтения»), тираж третьего тома уменьшился до 1200 экземпляров и четвертого — до 900. Фактический расход издания был еще меньше: после смерти Пушкина 109 полных комплектов «Современника» за 1836 год были взяты на учет опекой над его детьми и имуществом. Нераспроданные экземпляры первых томов, не попав в опись опеки, рассматривались как макулатура. Таким образом, учитывая, что 700 экземпляров расходилось по подписке, в розничной продаже было реализовано меньше ста экземпляров последнего тома. Такое непризнание «Современника» в широких кругах читателей не случайно. Получив разрешение на издание литературного журнала, Пушкин понимал, что для его успеха необходимо возможно чаше и шире затрагивать актуальные общественно-политические вопросы, однако его попытки выйти за пределы чисто литературного издания разбивались о сопротивление цензуры. «Современник» состоял на особом учете не только в Главном управлении цензуры, но ив III Отделении и в цензуре военного ведомства, иногда же — в духовной или в придворной цензуре. «Тяжело, нечего сказать, — писал Пушкин в августе 1836 года Д. В. Давыдову. — И с одною ценсурою напляшешься; каково же зависеть от целых четырех? Не знаю, чем провинились русские писатели... Но знаю, что никогда не бывали они притеснены, как нынче,..» (XVI, стр. 160). Лишенный политической остроты, «Современник» не получил должной поддержки в кругах передовой интеллигенции. Провинциальному же читателю, воспитанному «Библиотекой для чтения», с ее установкой на энциклопедичность и развлекательность, с ее балагурством, буржуазной моралью и модными картинками, журнал Пушкина был чужд и неинтересен. По свидетельству А. Ф. Воейкова, «Современник» не имел и «полутораста иногородних подписчиков» (Отчет, имп. Публичной библиотеки за 1891 год. СПб., 1894, Приложения, стр. 3).
2 «Русский сборник».
3 В третьем томе «Современника» (1836) Пушкин опубликовал две полемические статьи — «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной» и «Об истории Пугачевского бунта», — «Родословную моего героя», статью о Вольтере, разбор сборника стихотворений В. Г. Теплякова «Фракийские элегии», статью о Джоне Теннере, исторические анекдоты, «Письмо к издателю» (за подписью А. Б.) и ряд заметок. В этом же томе были напечатаны повесть Гоголя «Нос», стихи Ф. Тютчева, Д. Давыдова, статья Д. Давыдова «О партизанской войне» и др. Это, несомненно, лучший из томов «Современника», и Пушкин отдал ему более всего внимания и деятельного участия.
Письмо 6
1 Елизавета Сергеевна Огарева, рожд. Новосильцева (1786—1870) —жена сенатора Николая Ивановича Огарева (1789—1852), пользовавшегося большим расположением Н. М. Карамзина (см.: Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву, стр. 162). Была дружна с Карамзиным и Вяземским. Многочисленные упоминания о ней см. в письмах П. А. Вяземского к жене за 1831—1832 годы («Звенья», кн. IX, М., 1951, по указателю) и в переписке Вяземского и А. И. Тургенева («Остафьевский архив»). Е. С. Огарева отличалась умом, образованностью и любовью к литературе. Ее сочувственная характеристика содержится в «Записках» А. В. Кочубея (СПб., 1890, с. 44). Огаревой посвящали свои стихи И. И. Дмитриев. Н. М. Карамзин и Пушкин («Экспромт на Огареву», 1816; «К Огаревой, которой митрополит прислал плодов из своего саду», 1817).
2 Комаровские — В. Веневитинова. Комаровский был постоянным посетителем салона Карамзиных и хорошим знакомым Пушкина. В записи П. И. Бартенева сохранился его рассказ о встрече с Пушкиным летом 1831 года во время польского восстания (РА, 1879, кн. I, № 3, с. 385). Известно письмо Е. Е. и С. В. Комаровских и А. Н. Веневитиновой, матери С. В. Комаровской, к С. Л. Пушкину, написанное 8 апреля 1837 года, полное искреннего сочувствия по поводу гибели Пушкина. Рассказывая С. Л. Пушкину о последних минутах его сына, А. Н. Веневитинова передает со слов С. Н. Карамзиной слова Пушкина, произнесенные в присутствии Е. А. Карамзиной: «Бедный, бедный отец мой, как ему будет грустно» (ПиС, вып. VIII, с. 66, 67).
3 Мальцев Иван Сергеевич (1807—1880) —двоюродный брат П. И. и С. И. Мещерских, в 20-х годах служил в Московском архиве Коллегии иностранных дел, активно сотрудничал в «Московском вестнике». Вместе с Грибоедовым был в качестве его секретаря направлен в Персию и лишь случайно спасся при разгроме посольства. 2 февраля 1837 года писал находившемуся за границей С. А. Соболевскому о смерти Пушкина (ЛН, т. 16—18, с. 754).
4 Долгорукий — г. См. о нем с. 606 наст. изд.
5 Соллогуб Владимир Александрович. См. с. 558—559 наст. изд.
6 «Семеро спящих» («Les sept dormants») — христианская легенда о семерых юношах, замурованных в пещере за отказ отречься от христианской веры и проспавших там 372 года. Легенда вошла во многие католические житийные сборники и была широко известна.
7 Александрина — А. И. Трубецкая.
8 Виельгорский был особенно близок с ним. В числе нескольких близких Пушкину лиц он получил 4 ноября 1836 года пасквильный «диплом» на имя Пушкина и вместе с Геккерном после первого вызова, а после дуэли, вместе с Тургеневым, Вяземским и Данзасом был неотлучно возле Пушкина в последние часы его жизни. По свидетельству А. И. Тургенева, Пушкин, прощаясь с друзьями, «Вельгурскому сказал, что любит его» (наст. изд, с. 199). По просьбе вдовы Пушкина Виельгорский был назначен одним из трех опекунов погибшего поэта.
9 Имеется в виду второй том «Современника».
10 Третий том «Современника» вышел в начале октября, не позднее 9-го (см.: Н. Синявский и М. Цявловский. Пушкин в печати. 1814—1837. М., 1938, с. 132, № 1170).
11 «рождественскому» семейному письму от 25 декабря 1836 года В. А. Жуковский писал Андрею Карамзину (по-русски): «У нас по большинству голосов, в экстраординарном заседании, решено, чтобы ты, старший и достойный сын Карамзина, писал свои письма по-русски, а не по-французски. В этом заседании присутствовали две твои сестрицы, твоя единственная родная мать и я, твой родной друг. За русскую грамоту поданы голоса материнский, который считаю за пять, и мой, следственно шесть голосов; за французскую грамоту стоит один — Софьи Николаевны, по своей похвальной привычке всегда проказничать. Екатерина Николаевна изволит с своей обыкновенной флегмой держаться средины. — Прошу покориться этому приговору, сверх того меня поминать хоть и в Париже и не слишком содрогаться при воспоминании обо мне, слушая пренья либералов и прочее. Обнимаю и люблю как душу». Внимая этим пожеланиям, а также советам брата Александра, Андрей Карамзин стал, с письма от 22—23 декабря (ст. ст.) 1836 года из Парижа, писать свои письма по-русски (см.: Стар. и нов., кн. XVII, стр. 236—241; подлинник — РГАЛИ, ф. 248, оп. 1, № 36).
Письмо 7
1 «Философические письма к г-же xxx. Письмо первое» («Телескоп», 1836, ч. 34, № 15, с. 275—310; цензурное разрешение — 29 сентября 1836 года) напечатана без подписи с датой: «Некрополис.*1829, декабря 17», в переводе с французского (выполненном, как полагают, Н. Х. Кетчером). Автором ее был Петр Яковлевич Чаадаев (1794—1856). В этой небольшой статье говорилось о катастрофической отсталости России по сравнению с странами Западной Европы, о неразвитости общественной жизни и о равнодушии ко всем общественным запросам, царящем даже в просвещенной части русского общества; причину этого застоя автор видел в том, что в силу исторических условий Россия оказалась вне единства западноевропейских государств, объединенных властью католической церкви. Письмо Чаадаева прозвучало резким диссонансом официальной идеологии. Глубокое сознание коренных недостатков русской жизни выразилось в нем с такой силой, что оно произвело огромное, хотя далеко не одинаковое впечатление на всё русское общество (см.: А. И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах, т. VI. Изд. Академии наук СССР. М., 1955, с. 217—218, 518; т. IX, 1956, с. 138—141; М. И. Жихарев«Вестник Европы», 1871, № 7, с. 172—208; № 9, с. 9—54; Д. Н. Свербеев. Воспоминания о П. Я. Чаадаеве. РА, 1868, № 6, сто. 976—1001, и др.). Меньшинство, среди которого был и Пушкин, не приемля обшей философско-католической концепции этой статьи, соглашалось с автором в оценке современной жизни русского общества. Большинство же, не поняв общего смысла статьи и оскорбившись тоном страстного отрицания и критики России в ее прошлом и настоящем, было полно негодования и презрения к автору. «Здесь, — писал Д. Н. Свербеев, — может быть, в первый раз читающая и вопиющая с ее голоса полуграмотная московская публика с успехом разыграла роль высшей цензурной инстанции» (РА, 1868, № б, сто. 986), предупредив правительственные репрессии. Вскоре последовала и реакция правительства: журнал «Телескоп» был прекращен; его издатель Н. И. Надеждин выслан на житье в Усть-Сысолъск под присмотр полиции; А. В. Болдырев — цензор, пропустивший статью, — отставлен «за нерадение» от службы. Чаадаев же был наказан совершенно по-особому, в духе «гуманности» Николая I: автор «Философических писем», блестящий ум которого признавался и друзьями и врагами, был объявлен сумасшедшим. В официальном письме А. Х. Бенкендорфа к московскому военному генерал-губернатору Д. В. Голицыну от 22 октября 1836 года было сказано: «Здесь получены сведения, что чувство сострадания о несчастном положении г. Чаадаева единодушно разделяется всею московскою публикою. Вследствие сего государю императору угодно, чтобы ваше сиятельство, по долгу звания вашего, приняли надлежащие меры к оказанию г. Чеодаеву всевозможных попечении и медицинских пособий», причем врачу вменялось в обязанность «непременно каждое утро посещать г. Чеодаева», а самому бальному был предписан негласный домашний арест, «дабы г. Чеодаев не подвергал себя вредному влиянию нынешнего, сырого и холодного воздуха» ( Лемке. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 годов. Изд. 2-е. СПб., 1909, с. 413—414). — С. Н. Карамзина называет статью П. Я. Чаадаева «Преимущества католицизма перед греческим исповеданием». Это название верно передает смысл и направление статьи, но не принадлежит самому Чаадаеву Очевидно, так статья была названа кем-то в кругу Карамзиных, где, как и всюду, обсуждалось это значительное явление русской общественной жизни. Слова письма, следующие несколько далее за этим названием и поставленные в кавычки, представляют собой пересказ основных положений «Письма» с использованием выражений самого автора. Этот пересказ едва ли сделан самой С. Н. Карамзиной, но мог быть ей подсказан и даже продиктован кем-либо из близких людей — братом Александром или П. А. Вяземским.
2 Пушкина почти с первых его выступлений в печати волновал вопрос о роли и значении цензуры в обществе. Великолепно понимая, какую огромную силу представляет «аристокрация людей, которые на целые поколения, на целые столетия налагают свой образ мыслей, свои страсти, свои предрассудки», Пушкин считал, что «никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда» (XI, с. 264). Судя объективно, он признавал право правительства бороться против неугодных ему мнений и не допускать их до печати, не смешивая, однако, с этим право писателя оригинально мыслить и добиваться обнародования своих произведений. Свое отношение к публикации «Письма» Пушкин выразил в письме к Чаадаеву от 19 октября 1836 года: «Благодарю за брошюру, которую вы мне прислали. Я с удовольствием перечел ее, хотя очень удивился, что она переведена и напечатана» (XVI, с. 171). Слова Пушкина, приводимые в письме С. Н. Карамзиной, еще раз подтверждают, что в публикации «Письма» он видел промах правительственной цензуры, но не вину автора. Что касается содержания «Философического письма», то, полемизируя в целом с его исторической и религиозной концепцией, Пушкин горячо принял всё, что сказано в нем о современном положении русского общества (там же, с. 162—173). Написав письмо к Чаадаеву 19 октября, вскоре по получении его статьи, Пушкин так и не отправил его, предупрежденный К. О. Россетом (там же, с. 176) о постигшем Чаадаева наказании: на последней странице письма он написал «шотландскую пословицу»: «Ворон ворону глаза не выклюнет» (там же, с. 336).
г. Андрей Карамзин писал о своем разговоре с вел. князем Михаилом Павловичем: «Я рассказал ему историю Чедаева, она привела нас к цензуре, оттуда — к Пушкину и наконец к Петру Великому. Вы знаете, что это для них всех <т е. для царской семьи> божество, что же касается меня, то я обратного мнения. Он утверждал, что Пушкин недостаточно воздает должное Петру Великому, что его точка зрения ложна, что он рассматривает его скорее как сильного человека, чем как творческого гения; и тут, со свойственной ему легкостью речи, он начал ему панегирик, а когда я приводил в параллель императрицу Екатерину II, он посылал меня подальше» (РГАЛИ, ф. 248, оп. 1, № 37; подлинник по-французски).