|
232. А. А. Муханову (стр. 26). Впервые напечатано, в цинкографическом снимке, в альманахе «Северные Цветы на 1901 год», изд. Скорпиона, М. 1901 г., стр. 141; подлинник — на обороте письма Н. А. Полевого к А. А. Муханову от февраля 1827 г., чем и определяется время написания записки, набросанной в квартире отсутствовавшего Муханова на первом попавшемся под руки листке бумаги. Оригинал был в Музее П. И. Щукина в Москве, ныне в Историческом Музее.
— Об А. А. Муханове см. выше, в т. I, в объяснениях к письмам № 153, 180 и 214 и т. I, стр. 455 — 466, 515 — 516 и т. II, стр. 16 и 187 — 188. В конце января 1827 г. А. А. Муханов из Тульчина приехал в отпуск к родным в Москву, откуда 16 марта писал своему брату Николаю в Петербург: «Я живу по прежнему, т.-е. в шуму и свете, в котором хотя часто и не без радости, но часто и мрачно... » и т. д. («Щукинский Сборник», вып. IV, М. 1905 г., стр. 127). В апреле Муханов собирался отправиться «во свояси» (там же, стр. 126), и князь П. А. Вяземский, посылая П. Д. Киселеву, 29 мая 1827 г., письмо с Мухановым, просил Киселева «полюбить его, как истинно благородного молодого человека и желающего деятельности и нужду имеющего в оной»... «Сделай одолжение», просил он Киселева: «обрати внимание на Муханова, давай ему занятий и пищи для избытка его внутренней подвижности, таящейся под опухолью телесною» («Русск. Стар.» 1896 г., № 12, стр. 680).
— Дядя — поэт Василий Львович Пушкин, живший в Москве близ Новой Басманной улицы, в собственном доме.
— Известный московский ресторан Яр помещался в те времена на углу Петровки и Кузнецкого переулка.
Перевод: «Пришли мне план Петербурга. Когда мы свидимся? А. П. Ты болен? Сегодня вечером я приеду к тебе».
234. П. П. Каверину (стр. 27). Впервые напечатано в Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 7; Подлинник был у Ю. Н. Щербачева, в его семейном архиве в Харьковской губернии, где, по слухам, и погиб вместе с архивом в революцию 1917 года.
— см. в книге Ю. Н. Щербачева: «Приятели Пушкина Михаил Андреевич Щербинин и Петр Павлович Каверин», М. 1913 г., стр. 58 — 63. «Пушкин», читаем здесь: «ценил в Каверине его открытый нрав, сердечную доброту, простодушие, неиссякаемую веселость, «мечтам невольную предáнность, неподражательную странность», самые «экстравагансы»... уживавшиеся в нем с полною порядочностью и высшею честностью — вообще всё то, что в совокупности делало из него своеобразный, цельный тип, на который не мог не залюбоваться и который не мог не полюбить поэт... Петр Павлович платил Пушкину горячею преданностью за его расположение и открыто исповедывал культ не только к его стихам, но и к нему самому. Как Ф. Н. Глинка, он помимо его таланта любил в нем — «всего его» (стр. 62 — 63).
— «Свиной городок» — Боровск, уездный город Калужской губернии; в Калуге и в селе Колодезях, Козельского уезда той же губернии, Каверин жил в 1824 — 1825 гг., а в 1827 и 1828 гг. жил в Боровске (Ю. Щербачев, назв. соч., стр. 59); 11 сентября 1826 г. он, после 3 1/2 лет отставки из Павлоградского гусарского полка, снова поступил в службу в Петербургский драгунский полк, из которого вскоре (23 мая 1827 г.) перешел в Курляндский драгунский же полк, и с ним участвовал в Турецкой войне 1828 — 1829 г.
— О В. П. Зубкове см. выше, письмо № 226.
«К своим хамам», т.-е. в деревню. О слове «хам», введенном в обращение Н. И. Тургеневым, см. выше, в т. I, в объяснениях к письму № 91, стр. 340 — 341.
— «Съезжая» — в те времена то же, что полицейский участок, «часть».
— В середине февраля 1827 г. посетил Пушкина в Москве, на квартире у Соболевского, после встречи 7 февраля в театре, Ф. Ф. Вигель, который в Записках своих пишет: «После ссылки в Псковской деревне Москва должна была раем показаться Пушкину, который с малолетства в ней не бывал и на неопределенное время в ней остался. Я узнал от него о месте его жительства и на другой же день поехал его отыскивать. Это было почти накануне моего отъезда, и оттого не более двух раз я мог видеть его; сомневаюсь, однако, еслиб и продлилось мое пребывание, захотел ли бы я видеть его иначе, как у себя. Он весь еще исполнен был молодой живости и вновь попался на разгульную жизнь: общество его не могло быть моим. Особенно не понравился мне хозяин его квартиры, некто Соболевский»... («Записки», ч. VII, М. 1893 г., стр. 133 — 134). — На беспорядочный образ жизни Пушкина в это время, 5 марта 1827 г. указывал и недавно вступивший в должность начальник Округа корпуса жандармов генерал А. А. Волков, доносивший А. Х. Бенкендорфу: «О поэте Пушкине, сколько краткость времени позволила мне сделать разведания, — он принят во всех домах хорошо и, как кажется, не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой и променял Музу на Муху [т.-е. «Мушку»], которая теперь из всех игр в большой моде» (Б. Л. Модзалевский, «Пушкин под тайным надзором», 3-е изд., Лгр. 1925 г., стр. 64). Перед тем, 28 декабря 1826 г., Погодин записывал в своем Дневнике:
«У Пушкина. Досадно, что свинья Соболевский свинствует при всех. Досадно, что Пушкин в развращенном виде пришел при Волкове» («Пушк. и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 83). О крайне несдержанном поведении Пушкина на лекции лектора французской словесности в Московском Университете Амедея Декампа, в зале М. М. Сонцова (дяди Пушкина) о французской поэзии, — см. рассказ А. П. Елагиной («Рассказы о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым», М. 1925 г., стр. 54 и 132).
— Вера Ф. Де. — Демидова; по сообщению Ю. Н. Щербачева, это была светская дама, давняя симпатия Каверина, отвечавшая ему взаимностью (см. Ю. Н. Щербачев, назв. соч., стр. 55).
— Ерофеич — особенным образом настоенная водка, получившая свое название от малограмотного фельдшера, служившего (в 1769 г.) при Академии Художеств и врачевавшего самыми простыми средствами, при помощи разных отваров целебных трав (см. «Русск. Арх.» 1877 г., кн. III, стр. 385). В одном шуточном стихотворении С. А. Соболевского про брата поэта говорится:
Пушкин Лёв Сергеич,
Истый патриот, —
Ерофеич
В африканский рот.
Академический «Словарь Русского языка» (т. II, в. 1, С.-Пб. 1897 г., стр. 134) дает два совершенно других толкования происхождения этого слова и приводит примеры из Загоскина, Языкова, Некрасова, Салтыкова-Щедрина.
235. Барону А. А. Дельвигу «Литературные Портфели. Статьи, заметки и неизданные материалы по новой русской литературе из собраний Пушкинского Дома. I. Время Пушкина», изд. «Атеней», Петербург. 1923, стр. 80; подлинник — в Пушкинском Доме Академии Наук.
— В конце февраля 1827 г. Дельвиг написал Пушкину письмо (см. Переписку, Акад. изд., т. II, стр. 3; здесь письмо ошибочно отнесено к середине января), в котором сообщал, что «Цыганы» доставлены им Бенкендорфу и скоро будут печататься, что «нынче» он будет обедать у родителей поэта и провожать отъезжающего на Кавказ брата его Льва Сергеевича, которому А. П. Керн совершенно «вскружила голову», и что, узнав о намерении поэта жениться (тогда прошел слух о женитьбе Пушкина на С. Ф. Пушкиной), он благословляет его на этот шаг. Письмо это разошлось с настоящим письмом Пушкина от 2 марта, на которое Дельвиг отозвался письмом на имя Пушкина лишь от 21 марта (Переписка, Акад. изд., т. II, стр. 13 — 14).
— Веневитинов — Дмитрий Владимирович (род. 14 сентября 1805), талантливый поэт и мыслитель, через несколько дней после того, что Пушкин упомянул его имя в письме к Дельвигу, скончавшийся (15 марта) в Петербурге, — совершенно неожиданно для его многочисленных друзей; к числу последних, лишь за несколько месяцев, примкнул и Пушкин, состоявший с Веневитиновым в отдаленном родстве (они были четвероюродными братьями — см. «Пушк. и его соврем.», вып. XI, стр. 120); они познакомились на третий день по приезде Пушкина в Москву — 10 сентября 1826 г., когда у С. А. Соболевского Пушкин читал своего «Бориса Годунова»; юный поэт на следующий день, делясь впечатлениями о прослушанной трагедии, говорил Погодину: «Борис Годунов» — чудо. У него еще Самозванец, Моцарт и Сальери, Наталья Павловна, продолжение «Фауста», 8 песен «Онегина» (Н. Барсуков, «Жизнь и труды Погодина», кн. II, стр. 42; «Пушк. и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 73, в статье М. А. Цявловского «Пушкин по документам Погодинского архива»); через месяц он видел Пушкина на чтении «Ермака» Хомякова, происходившем в доме Веневитиновых (там же, стр. 45), а вскоре затем написал послание к Пушкину, в котором призывал его воспеть в стихах Гёте: из послания видно, что, признавая всю силу дарования Пушкина, но находя, что он еще не вполне сознал свои силы, Веневитинов, человек с определенным философским мировоззрением, боялся, как бы Пушкин не подчинил свою песню тревоге страстей, как Байрон, или мыслям о политике, на которые наталкивал Пушкина скорбный образ Андрея Шенье, и советовал ему вспомнить о Гёте, об этом великом мастере смирять все страсти, об этом единственном поэте, который с истинной высоты умел смотреть на жизнь, на все волнения толпы в безмятежном покое созерцательного духа (Н. А. Котляревский, «Старинные портреты», С.-Пб. 1907, стр. 125 — 126). Этот вывод Веневитинов сделал после частого общения с Пушкиным в том «Обществе любомудрия», во главе которого стоял, в качестве секретаря, Венегитинов и в который входили: В. Одоевский (председатель), братья Киреевские, Кошелев, Погодин, Шевырев, Рожалин, Мельгунов, Титов, Соболевский, Мальцов и др. (см. о нем у П. Н. Сакулина: «Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Мыслитель. — Писатель», т. I, ч. 1, М. 1913, стр. 104 и след.). Общество интересовалось философией, преимущественно немецкой, — Кантом, Фихте, Океном, Гöрресом, главнейше же учением Шеллинга, его взглядами на искусство; они имели на членов содружества сильное влияние. Но Пушкин не любил отвлеченных тонкостей. Н. А. Котляревский справедливо указал на то, что «Пушкин на чистую теоретическую философию откликался туго, питал к ней чувство уважения и почтения, но отнюдь не любви... Есть поэты, для которых отвлеченная мысль — родник вдохновения. Но случается, что и великий поэт чувствует себя неловко в мире отвлеченностей и избегает их или путается в них, Пушкин в них не путался, но ставил их всегда вне поля своего поэтического зрения. Так, вероятно, поступал он и в кружке московских философов. Он слушал их, вставлял, вероятно, свою реплику в их споры, наслаждался ими, как личностями, — а они были вполне достойны его дружбы и любви, — и выходил из их компании обогащенный, конечно, впечатлениями, быть может и мыслями, но впечатлениями по преимуществу» (Н. А. Котляревский, «Старинные портреты», С.-Пб. 1907, стр. 89). В этом кружке, в котором излюбленной темой жарких споров был вопрос о поэте и его назначении в жизни, Пушкин, легко может быть под влиянием непосредственных впечатлений, вынесенных из общения с членами его, воспринял соответствующие идеи и через два года создал свой знаменитый ямб «Чернь» (1828 г.), в котором, «претворив в образы нити новых мыслей, его поразивших», высказался о призвании поэта (там же, стр. 88, 89, 127). Этот вопрос особенно волновал Веневитинова, и сущность его самых сильных стихотворений, — тех, которые в тогдашней лирике не имели себе равных, — именно гимн поэту как разгадчику великих тайн, царю над страстями, призванному быть выразителем великих идей (там же, стр. 105 — 109). Но другие темы, служившие темой рассуждений молодых философов и их волновавшие, не волновали Пушкина, — и свое отношение к немецкой метафизике он ярко и резко высказал и в тех словах письма к Дельвигу от 2 марта 1827 г., в которых говорит, что он эту метафизику «ненавидит и презирает», считая, что она хороша для немцев, пресыщенных уже положительными познаниями, но не для нас, а также и в беседе с Погодиным 4 марта: Погодину, пришедшему к нему, Пушкин «декламировал против философии», при чем тот, сраженный его словами, «не мог возражать дельно и больше молчал», хотя и был «очень уверен в нелепости им говоренного» (М. А. Цявловский, «Пушкин по документам Погодинского архива» — «Пушк. и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 84). Высказано это было по поводу «Московского Вестника» (см. выше, стр. 203), который тогда организовывался именно для проведения идей немецкой философии и в который любомудры усиленно зазывали Пушкина. «Очевидно», говорит Н. А. Котляревский: «что молодые философы вывели Пушкина из терпения, когда плели свою тонкую паутину отвлеченностей на его глазах, привыкших к пластическим и осязаемым формам» (назв. соч., стр. 89). Несмотря на это, ценя литературную сторону предприятия своих московских друзей, Пушкин охотно согласился принять в журнале деятельное участие и даже склонен был считать себя, а не
Погодина, действительным редактором и вдохновителем журнала. В нем, действительно, участвовали близкие ему по духу люди — Д. Веневитинов, Рожалин, Шевырев, Титов, Мальцов, Соболевский, а затем согласились работать еще Языков, Козлов и сам Дельвиг; но Пушкин, по выражению князя Вяземского, «скоро вышел из кабалы» и охладел к журналу, участие в которой ограничил в течение 1827 г. — помещением 15 пьес, в 1828 — 9-ти, в 1829 — 6-ти и 1830—всего 2-х.
«Что делает наш журнал?», писал: «Я надеюсь, что ты — из деятельных сотрудников: а именно, понукаешь Погодина вперед, ругаешь Полевого, выжимаешь из Шевырева статьи и выкидываешь терния и зелия недостойная из нашего цветущего сада... Попугай Пушкина, — надобно, чтобы в каждом нумере было его имя, подписанное хоть под немногими строчками. Скажу тебе искренно, что здесь от этого журнала много ожидают; сам Пушкин писал сюда о нем. Скажи нашим, чтобы они не щадили Булгарина, Воейкова и прочих. Истинные литераторы за нас. Дельвиг также поможет и Крылов не откажется от участия...» («Русск. Стар.» 1875 г., № 4, стр. 821). Кому и что́ именно писал Пушкин в Петербург, — нам неизвестно, как неизвестно нам и то «суровое» письмо Пушкина к Веневитинову, о котором он говорит в начале письма своего к Дельвигу; оно если и дошло до Веневитинова, то дошло уже перед самою его смертью: по крайней мере, отвечая Пушкину 21 марта, Дельвиг писал: «Милый друг, бедного Веневитинова ты уже, вероятно, оплакал. Знаю, смерть его должна была поразить тебя. Какое соединение прекрасных даровании с прекрасною молодостью! Письмо твое ко мне или обо мне не дошло до меня, только оно дало пищу больному воображению несчастного друга. Он бредил об нем и всё звал меня» (Переписка, Акад. изд., т. II, стр. 73). Что Пушкин был действительно поражен смертью юного поэта, видно из того, что, когда в 1831 г. умер Дельвиг, Пушкин, перечитывая его письма, остановился на том из них, в котором покойный друг его извещал о кончине Веневитинова (там же и стр. 298). Сам Дельвиг написал на смерть Веневитинова прекрасное шестистишие: «Дева и Роза»; оплакивали поэта и дали оценку его поэтических дарований и обаятельной личности и его друзья-писатели: Киреевский, Хомяков, Мельгунов и др. и поэты: И. И. Дмитриев, кн. З. А. Волконская (в которую Веневитинов был безнадежно влюблен, так как в ответ на свое чувство встречал лишь дружбу, — см. заметку И. А. Кубасова в сб. «Литературные Портфели», вып. I, стр. 86 — 89), декабрист кн. А. И. Одоевский, В. И. Туманский, Кольцов, П. Г. Ободовский и др. Ему же, несомненно, посвящено и четверостишие М. Д. Деларю в «Северных Цветах на 1831 г.» (стр. 80):
МОГИЛА ПОЭТА.
памяти В....
Путник, узнай: здесь лежит Аонид вдохновенный питомец:
Грудь молодую певца огнь вдохновения сжег.
Путник! Бессмертные дорого ценят небес достоянье!
Тяжко страдал Прометей, хищник святого огня!
«Поэт и друг»:
Как знал он жизнь, как мало жил!
Эту же черту отметил и О. М. Сомов в своем «Обзоре Российской словесности за 1827 г.» (в «Северных Цветах» Дельвига на 1828 г.), сказав, что Веневитинов «раннею зрелостью своих дарований и вкуса как будто бы похитил многие годы у жизни, чтобы стеснить их в немногих, но прекрасных... Смерть похитила его у Отечества, Муз и друзей на 22 году; но умственная жизнь его, кажется, многими десятилетиями предупредила органическую» (стр. 20, 21). О Веневитинове, кроме указанной статьи Н. А. Котляревского в сб. «Старинные портреты» (С.-Пб. 1907, стр. 75 — 132) см. еще у П. Н. Сакулина, цит. соч., по указ., у А. А. Корнилова: «Молодые годы М. Бакунина». М. 1915, стр. 110 — 114; Е. А. Бобров: Отзыв Н. М. Языкова о Д. В. Веневитинове и о переводах Веневитинова — «Изв. Отд. Русск. яз. и слов.» 1910 г., т. XV, кн. 1, стр. 83 — 88 и 91 — 99, статью М. А. Веневитинова (племянника поэта) — в «Русск. Арх.» 1885 г., кн. I, стр. 113 — 131, статьи В. В. Стратена: «Д. В. Веневитинов и Московский Вестник» — «Изв. Отд. Русск. яз. и словесн. Академии Наук», 1924 г., т. XXIX, стр. 227 — 253, и Ю. Г. Оксмана: «Цензурные материалы о Д. В. Веневитинове» в сб. «Литературный Музеум», Пгр. 1921, стр. 340 — 348. О брате Веневитинова, Алексее Владимировиче, см. в письмах позднейших лет.
— Слова Пушкина о «весне дуре» напоминают нам его стихи из «Онегина»:
грустно мне твое явленье,
Весна, весна, пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!..
или известные стихи из отрывка «Осень» (1833 г.):
.... Я не люблю весны;
вонь, грязь; весной я болен;
чувства, ум тоскою стеснены;
Суровою зимой я более доволен,
Люблю ее снега ...
— «Цыганы» были представлены, по просьбе Пушкина, Дельвигом на цензуру Бенкендорфа при письме от 23 февраля 1827 г., вместе с двумя отрывками из 3-й главы «Евгения Онегина» и двумя стихотворениями («Дела III Отделения о Пушкине», С.-Пб. 1906, стр. 42). Бенкендорф, поручив одному из своих чиновников дать отзыв об этих пьесах, поручил написать Дельвигу, что ответ свой по существу его просьбы он сообщил прямо Пушкину, которому и было послано письмо от 4 марта, с указанием, что Бенкендорф крайне удивлен, что поэт избрал посредника в сношениях с ним, основанных на высочайшем соизволении (там же, стр. 42 — 46), — и Пушкин оправдывался перед шефом жандармов в письме от 22 марта (см. ниже, № 236 и объяснения к нему).
«Московскому Вестнику», который философствует, сидя в яме, Пушкин намекает на знаменитую басню И. И. Хемницера «Метафизик», которую Пушкин и пародирует далее; метафизик Хемницера,
В метафизическом беснуясь размышленьи
О заданном одном старинном предложеньи:
Сыскать начало всех начал,
Когда за облака он думой возносился,
«Ухватися,
Я потащу тебя, смотри, не оборвися», —
отвечал:
«Нет, погоди тащить, — скажи мне наперед:
Отец, хоть был и не учен,
Да от природы был умен.
Вопрос дурацкий оставляя,
«Веревка — вещь», сказал: «такая,
».
— На это б выдумать орудие другое,
А это слишком уж простое. —
«Да время надобно», — отец ему на то:
«А это, благо, уж готово». —
«А время вещь такая,
Которую с глупцом не стану я терять.
Сиди», сказал отец: «пока приду опять».
— Говоря намеками о «веревке», Пушкин, быть может, имел в виду повешенных за полгода перед тем декабристов.
его на службу во вновь сформированный жандармский дивизион — «Русск. Арх.» 1866 г., ст. 1487 — 1488, — рассказ И. П. Липранди) юнкером в Нижегородский драгунский полк, под начальство Н. Н. Раевского мл., и ехал на Кавказ, где полк этот находился, принимая тогда участие, в составе войск под начальством Паскевича, в Персидской кампании; Лев Пушкин уже с 12 мая находился в походе (см. Л. Майков, «Пушкин», С.-Пб. 1899, стр. 37, — формулярный список Л. С. Пушкина). — В немногих, добродушно-шутливых словах поэт дал удивительно меткий отзыв о своем брате: всего в нескольких фразах дана исчерпывающая характеристика этого богато одаренного, но беспутного 20-летнего юноши (о нем см. в книге Л. Н. Майкова «Пушкин», С.-Пб. 1899, и нашу биографическую заметку в «Архиве Раевских», т. II, С.-Пб. 1909, стр. 459 — 462); его склонность к кутежам и к ресторанной жизни (откуда и упоминаемый поэтом долг известному петербургскому ресторатору Andrieux, y которого бывал и он сам), к легким победам над женщинами и к вину (что однажды побудило Пушкина поднести «Милостивому государю братцу» книгу «О запое и лечении оного») (Б. Л. Модзалевский «Библиотека А. С. Пушкина», С.-Пб. 1910, стр. 15), уживавшаяся с некоторой сентиментальностью (см. в нашей заметке о стихах Л. С. Пушкина — «Пушкин и его соврем.», вып. XVII — XVIII, стр. 5 — 7) — всё это подмечено с редкою наблюдательностью...
О подобных Льву Пушкину разочарованных молодых людях вспоминал поэт, когда писал про Ленского, что он «пел разлуку и печаль, и нечто, и туманну даль, и романтические розы», и «те дальные страны, где долго в лоно тишины лились его живые слезы»; как видим, и Лев Пушкин, так же как и Ленский,
Пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет...
— Плетнев назван «мизантропом», конечно, в шутку: человек чувствительный, а по временам меланхолически настроенный, он был идеалистом-мечтателем, но отнюдь не человеконенавистником, — наоборот, был проникнут безграничною любовью и постоянною доверчивостью к людям, отличался благостным мироощущением, желанием всем угодить и быть полезным своим друзьям. Пушкин, перед которым Плетнев благоговел, особенно много пользовался услугами своего преданного друга.
«Северные Цветы на 1827 г.» — известный альманах Дельвига — вышел в последних числах марта (Н. Синявский и М. Цявловский, «Пушкин в печати», М. 1914, стр. 41); в нем из стихотворений Пушкина появились два отрывка из «Евгения Онегина», послание к А. П. Керн и знаменитое «19-е октября 1825 г.». В Москве он был уже в первых числах апреля («Пушкин и его соврем.», вып. XIX — XX, стр. 85, запись в Дневнике Погодина).
— Следует отметить мальчишески-шаловливую надпись Пушкина на адресе письма, который он начертал и кириллицей, и готическим шрифтом, и скорописью: надпись эта свидетельствует о веселом настроении, в котором тогда пребывал поэт, лишь за полгода до того вырвавшийся из своего Михайловского заточения, упивавшийся свободою и жадно вбиравший в себя «все впечатленья бытия».
236. А. Х. Бенкендорфу (стр. 28). Впервые напечатано в «Историческом Вестнике» 1884 г., т. XV, стр. 63 (часть), в книге «Письма Пушкина и к Пушкину», изд. Скорпиона, под ред. В. Я. Брюсова, М. 1903. стр. 44 (не полно), в изд. Суворина под ред. Ефремова, т. VII, стр. 271 — 272 (тоже), и в Акад. Изд. Переписки, т. II, стр. 14 — 15 (целиком); подлинник — в Пушкинском Доме.
«Барон Дельвиг, которого я вовсе не имею чести знать, препроводил ко мне пять сочинений Ваших: я не могу скрыть Вам крайнего моего удивления, что вы избрали посредника в сношениях со мною, основанных на высочайшем соизволении. Я возвратил сочинения Ваши Г. Дельвигу и поспешаю Вас уведомить, что я представлял оные государю императору. Произведения эти, из коих одно даже одобрено уже Цензурою, не заключают в себе ничего противного Цензурным правилам. Позвольте мне одно только примечание: заглавные буквы друзей в пьесе 19-е Октября не могут ли подать повода к неблагоприятным для Вас собственно заключениям? это предоставляю Вашему рассуждению».
Это письмо, в свою очередь, было написано Бенкендорфом по получении следующего письма к нему барона А. А. Дельвига: «Ваше Превосходительство Милостивый Государь Александр Христофорович. Продолжительная болезнь до сих пор лишает меня возможности лично исполнить препоручения Александра Сергеевича Пушкина. Осмеливаюсь передать их в письме Вашему Превосходительству. Прилагаю при сем в особенном пакете пять сочинений Пушкина: поэма Цыганы, два отрывка из третьей главы Онегина, 19-е Октября и К ***. А. С. Пушкин убедительнейше просит Ваше Превосходительство скорее решить, достойны ли они и могут ли быть пропущены, и доставить их мне, живущему на Владимирской улице, близ Коммерческого Училища в доме купца Кувшинникова Коллежскому Ассесору Барону Антону Антоновичу Дельвигу. Радуюсь случаю, что могу Вас уверить при сем в моем величайшем почтении, с которым имею честь остаться Вашего Превосходительства Милостивого Государя покорнейшим слугою Барон Антон Дельвиг. 23 февраля 1827 г. С.-Пб.». Бенкендорф дал присланные пьесы21 одному из своих чиновников и на докладе последнего о них, с кратким отзывом о каждом (см. в издании С. С. Сухонина: «Дела III Отделения об А. С. Пушкине», С.-Пб., 1906, стр. 43), написал: «отослать и написать к Пушкину, что я удивляюсь, что он дал другому препоручение мне доставить свои сочинения», самому же Дельвигу ответил 4 марта за № 405, возвращая пьесы Пушкина, что, сколько его ни удивило посредничество его в сем деле, ему приятно уверить Дельвига в чувстве своего к нему почтения (там же, стр. 44).
— Представляется непонятным, почему письмо Бенкендорфа к Пушкину от 4 марта было направлено к нему во Псков, — тогда как в III Отделении по агентурным сведениям несомненно было известно, что он в Москве. Вероятно, дело было в ошибке Канцелярии. Приведем здесь кстати сообщение П. Л. Яковлева (брата лицейского товарища Пушкина) о поэте, сделанное им дяде своему А. Е. Измайлову в Тверь, а последним переданное жене в письме от 23 марта 1827 г.: «А. Пушкин живет здесь с одним из Лицейских товарищей. Судя по всему, что я слышал и видел, Пушкин здесь на розах. Его знает весь город, все им интересуются, отличнейшая молодежь собирается к нему, как древле к великому Аруету [Вольтеру] сбирались все имевшие немного здравого смысла в голове. Со всем тем Пушкин скучает! Так он мне сам сказал. Это покажется удивительным для Карабанова, Хвостова и, с позволения сказать, Б. Федорова. Пушкин очень переменился и наружностью: страшные черные бакенбарды придали лицу его какое-то чертовское выражение; впрочем, он всё тот же — так же жив, скор и попрежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению. Он ревностно участвует в издании «Московского Вестника», сбирается печатать Годунова и Цыган. Кажется, 8 глав Онегина уже готовы» (Сборник «Памяти Л. Н. Майкова», С.-Пб. 1902, стр. 249, статья И. А. Кубасова: Вицегубернаторство баснописца Измайлова; его же статья о П. Л. Яковлеве — «Русск. Стар.» 1903 г., № 6, стр. 638).
21 «Цыганы»; «Ночной разговор Татьяны с няней», «Письмо Татьяны», «К ***» и «19-е Октября».