Н. А. ДУРОВА
ИЗ ПОВЕСТИ «ГОД ЖИЗНИ В ПЕТЕРБУРГЕ»
Прежде, нежели решилась я везти в столицу огромную тетрадь своих записок на суд и распоряжение Александра Сергеевича Пушкина, в семье моей много было планов и толкований о том, как это покажется публике, как примут, что скажут?.. Брат мой приходил в восторг от одной мысли, какое действие произведет на публику раскрытие тайны столь необычайного происшествия, но, видя, что я не разделяю его уверенности, старался ободрить и вразумить меня примером.
«Вы представьте себе, — говорил он, — что я, по какому-нибудь случаю, надел в юности женское платье и оставался в нем несколько лет, живя в кругу дам и считаясь всеми за даму, — не правда ли, что описание такого необыкновенного случая заинтересовало бы всех, и всякий очень охотно прочитал бы его; всякому любопытно было бы знать, как я жил, что случалось в этом чуждом для меня мире, как умел так подделаться к полу, которого роль взял на себя?.. Одним словом, описание этой шалости, или вынужденного преобразования, разобрали б в один месяц, сколько б я ни напечатал их... А история вашей жизни должна быть несравненно занимательнее».
Долго было бы описывать все доводы брата моего, которыми он старался передать мне свои надежды на успех, и хотя я иногда увлекалась его красноречивыми описаниями, но чаще недоверие к себе брало верх над всем, что он ни представлял мне. Я думала, что буду очень смешна, появившись в Петербург с ничтожными записками для того, чтоб их напечатать.
«Не смею подумать, Александр Сергеевич! — писала я к славному поэту. — Не смею подумать представить глазам света картину воинственной жизни моей иначе, как под покровительством гения вашего».
«Посылаю вам несколько листков моих записок, и если вы найдете, что можно мне показать их свету, не опасаясь обвинения в дерзкой самонадеянности, то в таком случае сделайте мне честь напечатать их в вашем «Современнике». Но если они таковы; какими кажутся мне самой, пришлите их обратно» 1.
Я получила ответ 2, исполненный вежливости и похвал, и сверх этого предложение руководствовать в сем случае моею неопытностию. Такая радостная весть!.. Такое лестнее одобрение от одного из первых поэтов в Европе чуть не вскружило мне головы! мною овладело такое ж восхищение, какое испытывала еще в детстве, когда могла бегать в поле без надзора.
Теперь нерешимость моя исчезла, и я так же, как и брат мой, начала основывать кое-какие надежды на успех моих записок.
<...> 3 На новой квартире своей я живу под облаками; мне достался номер в четвертом этаже!.. Что подумает Александр Сергеевич, когда увидит, сколько лестниц надобно будет пройти ему?.. Однако ж нечего делать!.. К лучшим номерам приступу нет, по крайности для меня, потому что у меня осталось только двести рублей, а в виду ничего еще покамест; хорошо, если Пушкин отдаст мне мою тысячу рублей теперь же, а если нет?.. 4
Я написала к Александру Сергеевичу коротенькую записочку, в которой уведомляла его просто, что я в Петербурге, квартирую вот тут-то.
На другой день, в половине первого часа, карета знаменитого поэта нашего остановилась у подъезда; я покраснела, представляя себе, как он взносится с лестницы на лестницу и удивляется, не видя им конца!.. но вот отворилась дверь в прихожую!.. я жду с любопытством и нетерпением!.. отворяется дверь, и ко мне... но это еще пока мой Тишка; он говорит мне шепотом и вытянувшись: «Александр Сергеевич Пушкин!» — «Проси!..» Входит Александр Сергеевич!.. к этим словам прибавить нечего!..
любезный гость мой приходил в приметное замешательство всякой раз, когда я, рассказывая что-нибудь относящееся ко мне, говорила: «был!... пришел!... пошел!... увидел!...» Долговременная привычка употреблять «ъ» вместо «а» делала для меня эту перемену очень обыкновенною, и я продолжала разговаривать, нисколько не затрудняясь своею ролею, обратившеюся мне уже в природу! Наконец Пушкин поспешил кончить и посещение и разговор, начинавшийся делаться для него до крайности трудным.
Он взял мою рукопись, говоря, что отдаст ее сейчас переписывать; поблагодарил меня за честь, которую, говорил он, я делаю ему, избирая его издателем моих записок, и, оканчивая обязательную речь свою, поцеловал мою руку!.. Я поспешно выхватила ее, покраснела и уже вовсе не знаю для чего сказала: «Ах, боже мой! Я так давно отвык от этого!» На лице Александра Сергеевича не показалось и тени усмешки, но полагаю, что дома он не принуждал себя и, рассказывая домашним обстоятельства первого свидания со мною, верно, смеялся от души над этим последним восклицанием.
28-е мая. «Что вы не остановились у меня, Александр Андреевич? — спрашивал меня Пушкин, приехав ко мне на третий день. — Вам здесь не так покойно; не угодно ли занять мою квартиру в городе?.. я теперь живу на даче».
«Много обязан вам, Александр Сергеевич, и очень охотно принимаю ваше предложение. У вас, верно, есть кто-нибудь при доме?»
«Человек, один только; я теперь заеду туда, прикажу, чтоб приготовили вам комнаты» 5.
Он уехал, оставя меня очарованною обязательностию его поступков и тою честию, что буду жить у него, то есть буду избранным гостем славного писателя.
30-го мая. Сегодня принесли мне записку от Александра Сергеевича; он пишет, что прочитал всю мою рукопись, к этому присоединил множество похвал и заключил вопросом: переехала ль я на его квартиру, которая готова уж к принятию меня 6.
Я послала своего лон-лакея, которого необходимо должна была нанять, потому что мой Тишка из всякой откомандировки, хотя б она поручалась ему на рассвете, возвращался непременно по закате солнца; послала узнать, можно ли переехать в дом, занимаемый Александром Сергеевичем Пушкиным? — и получила очень забавный ответ, что квартира эта не только не в моей власти, но и не во власти самого Александра Сергеевича; что как он переехал на дачу и за наем расплатился совсем, то ее отдали уже другому.
моих и просила его поправить, где найдет нужным: «Вы, как славный живописец, который двумя или тремя чертами кисти своей делает из карикатурного изображения небесную красоту, можете несколькими фразами, несколькими даже словами дать моим запискам ту занимательность, ту увлекательность, ту чарующую гармонию, по которым ваши сочинения узнаются среди миллиона других» 7.
Я не льстила, писавши это. Дышу презрением к этому низкому способу выигрывать расположение людей, и к тому ж я более способна сказать колкость, нежели лесть, — но в отношении к дарованиям славного поэта я точно так думала, как писала, и всегда считала, что он из скромности только подписывается под своими стихотворениями, но что они вовсе не имеют в этом надобности, что их можно узнать и без подписи.
Отправив записку, я отправилась и сама взглянуть на те места, в которых жила четыре года.
Александр Сергеевич приехал звать меня обедать к себе.
— В пять часов?.. в котором же часу обедаете вы, когда нет надобности уважать провинциальных привычек?
— В седьмом, осьмом, иногда и девятом 8.
— Ужасное искажение времени! никогда б я не мог примениться к нему.
Пушкин уехал, сказав, что приедет за мною в три часа с половиною.
С ужасом и содроганием отвратила я взор свой от места, где несчастные приняли достойно заслуженную ими казнь!.. Александр Сергеевич указал мне его.
Искусственная природа бывает иногда так же хороша, как и настоящая. Каменный остров, где Пушкин нанимает дачу, показался мне прелестен.
С нами вместе обедал один из искренних друзей Александра Сергеевича, господин П<летнев> да три дамы, родственницы жены его; сама она больна после родов и потому не выходила .
За столом я имела случай заметить странность в моем любезном хозяине; у него четверо детей, старшая из них, девочка лет пяти, как мне казалось, сидела с нами за столом;10 друг Пушкина стал говорить с нею, спрашивая, не раздумала ль она идти за него замуж? «Нет, — отвечало дитя, — не раздумала». — «А за кого ты охотнее пойдешь, за меня или за папеньку?» — «За тебя и за папеньку». — «Кого ж ты больше любишь, меня или папеньку?» — «Тебя больше люблю и папеньку больше люблю». — «Ну а этого гостя, — спросил Александр Сергеевич, показывая на меня, — любишь? хочешь за него замуж?» Девочка отвечала поспешно: «Нет, нет!» При этом ответе я увидела, что Пушкин покраснел... неужели он думал, что я обижусь словами ребенка?.. Я стала говорить, чтоб прервать молчание, которое очень некстати наступило за словами девочки: «Нет, нет!» — и спросила ее: «Как же это! Гостя надобно бы больше любить». Дитя смотрело на меня недоверчиво и наконец стало кушать; тем кончилась эта маленькая интермедия!.. но Александр Сергеевич!.. отчего он покраснел?.. или это уже верх его деликатности, что даже и в шутку, даже от ребенка не хотел бы он, чтоб я слышала что-нибудь не так вежливое?.. или он имеет странное понятие о всех живущих в уездных городах?
15-го июля. Сегодня опять был у меня Александр Сергеевич; он привез с собою мою рукопись, переписанную так, чтоб ее можно было читать: я имею дар писать таким почерком, которого часто не разбираю сама, и ставлю запятые, точки и запятые вовсе некстати, а к довершению всего у меня везде одно «е».
«Ах, у меня такая пропасть дел, что голова идет кругом...11 позвольте мне оставить вас; я должен быть еще в двадцати местах до обеда». Он уехал.
Две недели Александр Сергеевич не был у меня; рукопись моя лежит!.. пора бы пустить ее в дело. Я поехала сама на дачу к Пушкину — его нет дома.
«Вы напрасно хотите обременить Пушкина изданием ваших записок, — сказал мне один из его искренних друзей, и именно тот, с которыми вместе обедала. — Разумеется, он столько вежлив, что возьмется за эти хлопоты, и возьмется очень радушно, по поверьте, что это будет для нет о величайшим затруднением; он с своими собственными делами не успевает управиться, такое их множество, где же ему набирать дел еще и от других!.. Если вам издание ваших записок к спеху, то займитесь ими сами или поручите кому другому».
Мне казалось, что Александр Сергеевич был очень доволен, когда я сказала, что боюсь слишком обременить его, поручая ему издание моих записок, и что прошу его позволить мне передать этот труд моему родственнику. Вежливый поэт сохранил, однако ж, обычную форму в таких случаях. Он отвечал, что брался за это дело очень охотно, вовсе не считая его обременением для себя; но если я хочу сделать эту честь кому другому, то он не смеет противиться моей воле. «Впрочем, — прибавил он, — прошу вас покорнейше во всем, в чем будете иметь надобность в отношении к изданию ваших записок, употреблять меня, как одного из преданнейших вам людей»12.
крупная!..
Записки мои печатаются! Но я ни о чем так мало не думаю, как о них, и ни от чего не ожидаю так мало пользы, как от них!..
Не тою дорогою пошла я, которою надобно было идти!.. Теперь я вижу ее... Ах, как она была б выгодна для меня... теперь светло вокруг меня, но поздно!..
Примечания
Надежда Андреевна Дурова (1783—1866) — женщина-воин, известная своей необычайной для женщины биографией: бежав из родительского дома, под видом мужчины, она проделала походы 1807 года и 1811—1812 годов, участвовала в Бородинском сражении, была ранена, получила Георгиевский крест и разрешение Александра I на продолжение службы (под фамилией Александров). В 1817 году вышла в отставку с чином штаб-ротмистра и жила в Сарапуле изредка выезжая в столицу; она сохранила платье, привычки, манеру поведения мужчины. Свою биографию она изложила в «Записках», принесших ей славу одаренного литератора; в попытках издать их она обратилась к Пушкину, который взялся содействовать ей и напечатал в «Современнике» главу из «Записок», которые оценил очень высоко.
«Записок», историю знакомства и недолгого общения с Пушкиным Дурова изложила в мемуарной повести «Год жизни в Петербурге...» (1838), вышедшей вскоре после смерти Пушкина и при жизни других описанных в ней лиц. Это входило в прямое задание Дуровой: ее повесть памфлетна и обращена к реальным лицам — ее персонажам (см. ее «Автобиографию», 1861). Конфликт развертывается между наивным провинциалом, принимающим видимость отношений за их сущность, и равнодушным столичным обществом, живущим единственно по законам этикета (все это символизируется лейтмотивом-ситуацией: интерес и радушие к гостю при первом знакомстве сменяется полным равнодушием при «третьем посещении»). Художественная концепция заставляет Дурову во многом изменять подлинную картину, смешать факты и т. д., — нечто подобное делала она и в «Записках», претендовавших на фактическую строгость. Концепция эта наложила известный отпечаток на фигуру Пушкина, чья готовность помочь Дуровой наталкивается на неодолимые препятствия, которым Пушкин уступает, впрочем, эпизоды с Пушкиным выдержаны в мягких, благожелательных тонах и содержат весьма любопытные бытовые детали.
Хронология событий подчинена стремительно развивающемуся сюжету; сами события сконцентрированы и освобождены от побочных деталей, фигура рассказчицы несколько идеализирована. В целом «Год жизни в Петербурге» не столысо мемуары, сколько повесть с реальными персонажами и очень живым изображением быта.
1 История печатания записок рассказана Дуровой неточно — явно в литературных целях: В первой половине 1835 г. к Пушкину обратился брат мемуаристки — В. А. Дуров, знакомый ему ранее; он сообщил о записках и издательских намерениях сестры; 16 июня Пушкин ответил ему согласием хлопотать об издании и, может быть, купить записки (XVI, 35). 5 августа 1835 г. Дурова пишет Пушкину уже от себя, предлагая купить рукопись XVI, 43). Однако здесь она цитирует не это письмо, а очень свободно пересказывает общий смысл своей последующей переписки (ср., напр., упоминание о «Современнике», разрешенном лишь в январе 1836 г.); только в письме 17—27 марта 1836 г. (отосланном 18 апреля) Пушкин сообщает Дурову о журнале, в котором он намерен печатать записки (XVIПисьма IV, с. 129 и 299). Более того, Пушкин был не первым и не единственным предполагаемым издателем; еще 4 апреля 1835 г. Дурова послала рукопись Н. Р. Мамышеву в Гатчину с той же целью (см. ее письмо Мамышеву от 23 сентября 1835 г. — «Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1889 г.». СПб., 1893, с. 195) и, в течение полугода не получая ответа, обратилась к Пушкину. Поэтому она не могла и приложить к своему письму главу из рукописи (см. ее письмо Пушкину от 30 сентября 1835 г. — XVI, 52), Пушкин познакомился с ее текстом к 27 марта (XVI, 99). Вся эта предыстория опущена мемуаристкой как по этическим, так и по литературным причинам. Дурова издавала записки отчасти из-за материальных затруднений, о чем не могла говорить в печати; в памфлетно-дидактических целях она создавала автопортрет наивного и непрактичного провинциала, издающего свой первый труд единственно по настоянию близких.
2 г. с согласием купить записки и сообщением, что он до декабря находится в деревне (см. упомянутое письмо к Мамышеву от 23 сентября).
3 В опущенном нами фрагменте повести рассказано об обстоятельствах приезда Дуровой в Петербург; она сняла номер в гостинице Демута.
4 Пушкин получил через В. А. Дурова «Записки о 1812 годе» (отрывок из полной рукописи записок), которые взял для «Современника» с гонораром по 200 руб. за лист (XVI, 99); 4—9 мая они печатались (ЛН, т. 58, с. 132). Номер «Современника» с ними («Записки Н. А. Дуровой, издаваемые А. Пушкиным». — СоврРыскин, с. 44).
5 По хронологическим указаниям Дуровой, В Петербург она приехала 24 мая, на следующий день (утром) переехала к Демуту и написала упомянутую здесь (несохранившуюся) записку, 26 мая, «в половине первого» принимала впервые Пушкина, 28 мая Пушкин вторично приехал к ней и предложил занять его квартиру; 30 мая она получила записку Пушкина с подтверждением приглашения и отказ — от домовладельца; тем же числом датируется и ее записка Пушкину. По-видимому, 31 мая она обедает у Пушкина; 15 июля Пушкин привозит ей рукопись; к концу июля относится ее неудачный визит и разговор с Плетневым. Между тем известная нам записка Пушкина с приглашением переехать к нему написана не 30 мая, а около 10 июня; визит Пушкина накануне был 7 июня (XVI, 125). Вероятно, недоразумение с домовладельцем также имело место не в мае, а позже (конфликт Пушкина с домохозяином произошел в августе 1836 г., после чего он переехал из дома Баташева (на Дворцовой набережной, ныне наб. Кутузова, 32) в дом С. Г. Волконской на Мойке (ныне дом 12). См.: ., с. 788—791, 793). Все это ставит хронологию «Года жизни в Петербурге» под серьезные сомнения. Сопоставление рассказа с данными перелиски убеждает, что содержание писем передано Дуровой в самых общих чертах, контаминировано и даже изобретено. См. комментированное издание переписки: Переписка П.Т II. С. 490—505 (прим. М. А. Гурьян).
6 Письмо Пушкина с отзывом о полной рукописи записок неизвестно; сообщение о готовности квартиры — в письме около 10 июня (см. прим. 5). Возможно, цитируемое здесь письмо — свободная контаминация нескольких писем.
7 Уведомление Дуровой Пушкина об инциденте с управляющим домом неизвестно, как и благодарность за отзыв; просьба об исправлениях (с совершенно иным текстом) — в письме 24 июня (XVI, 128).
8 П. Керн (ПиС, вып. V, с. 151).
9 «Три дамы» — А. Н. и Е. Н. Гончаровы и, возможно, О. С. Пушкина (Павлищева). Роды Н. Н. Пушкиной произошли 22 мая; однако еще в конце июня она избегала показываться гостям (ЛН, т. 16—18, с. 808).
10 Сыновья Пушкина Александр и Григорий, новорожденная дочь Наталья и четырехлетняя Мария, о которой далее идет речь.
11 И. Павлищеву в тех же выражениях: «Здесь у меня голова кругом идет, думаю приехать в Михайловское, как скоро немножко устрою свои дела» (XVI, 139).
12 Переписка Пушкина и Дуровой дает ряд существенных деталей, в известной мере изменяющих картину. Признаки нетерпения и раздражения задержкой издания Дурова начинает проявлять уже в середине июня. По-видимому, тогда же состоялся ее неудачный визит; 24 июня она пишет Пушкину: «Видеться нам, как замечаю, очень затруднительно; я не имею средств, вы — времени». Она просит вернуть записки, с которых берется сделать копию в четыре дня, после чего настаивает, чтобы Пушкин показал их Николаю I, как своему цензору, и напоминает о гонораре за главы в «Современнике». «Мне так наскучила бездейственная жизнь и бесполезное ожидание, что я только до 1 июля обещаю вам терпение, но с 1-го, пришлете или не пришлете мне мои записки, действую сам» (XVI, 129). Пушкин отвечает очень лояльным и доброжелательным письмом около 25 июня, где есть близко перефразированные Дуровой слова: «...продадите ли вы их или будете печатать от себя, все хлопоты издания, корректуры и проч. извольте возложить на меня. Будьте уверены в моей преданности и, ради бога, не спешите осуждать мое усердие» (XVI, 130). Издание записок Дурова поручила своему родственнику И. Г. Бутовскому, который издал их к концу 1836 г. («Кавалерист-девица. Происшествие в России», ч. I—II. Издал Иван Бутовский. СПб., 1836). В своей «Автобиографии» 1861 г. Дурова излагает весь эпизод несколько иначе и точнее (Надежда . Записки кавалерист-девицы. Татарское кн. изд-во, 1966, с. 191).