А. С. Пушкин.
«Облака, поразившие мне взоры...»
Перед рассветом, в темно-голубой полутьме, часовые, стоявшие у интендантских складов Ставропольской крепости, разглядели выходившего из дома для приезжих юношу в штатском. Восемь лет назад, когда было нашествие «двуна- десяти языков», громадная армия французского императора Бонапарта сожгла Москву, крепость отписали в заштатные. Военные строгости ослабели, на часах солдаты отбывали время для проформы, с них спрашивали только за сохранность замков.
Часовые узнали молодого сочинителя, приехавшего накануне вместе с знаменитым генералом Раевским. Про генерала говорили, что однажды он пошел в атаку с двумя совсем еще молодыми сыновьями. С одним из них, Николаем, и двумя его дочерьми приезжий сочинитель и путешествовал.
Вымощенный желтыми плитами местного камня крепостной двор, низкие стены с бойницами, оседающие земляные валы: явь смешалась с мечтой. Зыбкий воздух степных пространств, растворяющиеся далекие горизонты, золотистые клубы пыли. Кареты, брички, телеги, скачущие казаки, а дальше, в глубине Кавказской области, горцы в полном вооружении. На Безопасном редуте предупредили, что от Ставрополя можно ехать только в сопровождении охраны.
Степь, поросшая сизой, лекарственно пахнущей травой, украшенная всеми цветами, что может дать начало лета. В карете сидит генерал — добродушный, немного насмешливый, доброжелательный, многоречивый. Он вспоминает то незабвенное лето, когда шли по старой Смоленской дороге стальные полки французского узурпатора и юные воспитанники Царскосельского лицея провожали уходящие на войну войска и под сень наук с досадой возвращались.
Бежит по большой дороге генеральская карета. А в ней — Маша и Софья Раевские. Софи еще мала, а Мари. Ей, правда, пятнадцать лет, но ее глаза. Впрочем, обо всем она судит здраво, почти как взрослая барышня.
Явь и мечты, степной мираж, наваждение. Вчера при въезде в крепость, на главной улице, что зовут Большой Черкасской, встретили генеральский поезд хлебом-солью местные купцы, мещане.
А генерал, шутя, сказал вполголоса:
— Прочтите-ка им стихи! Что они в них поймут?
Слушали его с любопытством. Строфы сказки звенели на маленькой площади у подножья крепости, уводили от тревог и забот неугасающей войны в далекие времена князя Владимира Красное Солнышко. По улице проскакала в наряд полусотня казаков, и звонкие слова слились с сиянием пик.
Нынче утром в тишине прошел по крепостному двору. Каждый шаг приносил бодрость, каждый вдох июньского благовонного воздуха давал ощущение полноты жизни. Совсем, казалось, недавно лежал в Екатеринославе в жестокой хвори. Купанье в майских днепровских волнах принесло тяжкую лихорадку. И тогда в убогой хате, в бреду, без лекаря, за кружкой оледенелого лимонада, нашел его лучший друг Николай Раевский.
И вот после недолгих хлопот у любезного начальства — генерала Инзова — разрешение на поездку к целительным Горячим и Кислым водам. Лег в коляску больной, вылечился по дороге. Юноша подошел к южному фасу. Над городом еще стелились струи быстро светлеющего тумана.
Заалел восток, зарумянились близкие небольшие возвышенности, открывались, волна за волной, зубчатые сине-сизые вершины все выше и далее. И вдруг он увидел облака.
В этих странных, разноцветных и малоподвижных облаках играли первые лучи солнца. Вот поток света упал на одно из них, и оно вспыхнуло блистающим отблеском. Он сразу ощутил огромность пространства и понял, что видит горы. Горы Кавказа!
Далекие снежно-льдистые кристаллы завораживали, вдохновляли...
В час ранней, утренней прохлады,
Вперял он любопытный взор
На отдаленные громады
Седых, румяных, синих гор.
Великолепные картины!
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков.
«Шат-гора, — догадался юноша. — Или теперь называют Эльбрус.»
И в их кругу колосс двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе голубом.
Вниз крепостная гора падала крутым склоном, в долине петляла и блестела тихо струйная речка.
Вчера вместе с солдатом вышел через северные ворота, быстро сбежал к берегу. Прозрачные, но глубокие, в пол- аршина воды текли по каменным плитам.
— Ташла, ваше благородие! — объяснил солдат. В ответ на недоуменный взгляд добавил: — Так речку зовут, по- татарски. А по-русски значит «камни». Крепостная гора, до того как крепость заложили, называли «Ташлы-сырт», си- речь: «каменная гора».
Повернули налево. Дошли до переезда, где речку пересекала большая дорога. Солдат назвал: «Флоринский переезд». Дальше расстилался вековой лес. Пушкин продолжал идти.
— Опасно, ваше благородие! — солдат преградил путь. — Абреки пошаливают, а тут, в кустах, целая партия затаиться может! Беда, ваше благородие! На большой дороге спокойно, а вот о полуденную сторону, к Извещательному посту, можно на аркан попасть!..
«Валика» — поста за земляными валами, к северу от города. На обратном пути солдат уважительно поглядывал: «Не боится!» А сам рассказывал, как попал в плен майор Шевцов, «храбрей-ей-ший рубака». «Сказал четыре года пред тем сам-друг из Казы-юрты в Кизляр. Еще старые солдаты говорили, как похитили генерала, да у него прозвище не вы- говоришь. Дельпоццо, так вроде».
«Тень опасности нравится мечтательному воображению, — подумал юноша. — А если плен?» Мысль понравилась. «Если представить, что герой поэмы — кавказский пленник? «Альтер эго» — второе я. Похожий на меня?»
Людей и свет изведал он,
И знал неверной жизни цену.
В сердцах друзей нашед измену,
Наскуча жертвой быть привычной
Давно презренной суеты,
И неприязни двуязычной,
И простодушной клеветы,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.
А генеральская семья собралась в дальнейший путь. «Ваше высокопревосходительство, — докладывал комендант Раевскому. — Вас будут сопровождать шестьдесят казаков. Дальше опасно!..»
Текст печатается по изданию: Коршунов М. С. «Облака, поразившие мне взоры.» // Молодой ленинец. — № 71. — 11 апреля 1985 года.