Жадино, село, где венчалась Марья Гавриловна («Метель»).
«»). — Гувернантка Лизы Муромской. «Сорокалетняя чопорная девица». «Затягивалась «въ рюмочку». «Белилась и сурьмила себе брови, два раза въ годъ перечитывала Памелу, получала две тысячи рублей и умирала со скуки» «въ варварской Россiи». «Резвость и проказы» Лизы «приводили въ отчаянiе» Ж.; увидя Лизу набеленной и насурьмленной ея белилами, Ж. такъ разсердилась, что «насилу согласилась отпереть дверь и выслушать оправданiе» своей воспитанницы, и только «удостоверившись, что Лиза «не думала поднять ее на смехъ, успокоилась и поцеловала Лизу и въ залогъ примиренiя подарила ей баночку англiйскихъ белилъ».
«»). — Уп. л. Короткiй знакомый графини ***. По разсказу Томскаго, «человекъ очень замечательный», «старый чудакъ» располагавшiй «большими деньгами»; «выдавалъ себя за вечнаго жида, за изобретателя жизненнаго элексира и философскаго камня, и прочая. Надъ нимъ смеялись, какъ надъ шарлатаномъ, а Казанова въ своихъ запискахъ говоритъ, что онъ былъ шпiонъ; впрочемъ Сенъ-Жерменъ, не смотря на свою таинственность, имелъ очень почтенную наружность и былъ въ обществе человекъ очень любезный». После проигрыша графини герцогу Орлеанскому, «открылъ ей тайну» трехъ картъ.
Жидъ «»). — См. .
«Капит. »). — Городской. «Отдалъ даромъ» Савельичу «тощую, хромую, клячу, не имея более средствъ кормить ее»:
«Камен. »). — Испанскiй грандъ. «Изъ ссылки самовольно въ Мадридъ явился». По словамъ Ж., онъ «не государственный преступникъ»; король «удалилъ» его, «любя», чтобы Ж. «оставила въ покое семья убитаго». Известенъ всему Мадриду: — «Да, Донъ-Жуана мудрено признать! Такихъ, какъ онъ, такая бездна!» Его узнаетъ «первый сторожъ, гитана, или пьяный музыкантъ, иль свой же братъ, нахальный кавалеръ въ плаще, со шпагою подъ мышкой, въ шляпе», говоритъ Лепорелло. Монахъ именуетъ его «развратнымъ, безсовестнымъ, безбожнымъ Донъ-Жуаномъ». «Безбожникъ и мерзавецъ», отзывается о немъ Донъ-Карлосъ. «Злодеемъ», «по долгу чести», считаетъ его Донна-Анна.
«хитрый человекъ», «безбожный развратитель», «сущiй демонъ». «Повеса, дьяволъ», называетъ его въ глаза Лаура. «Молва, быть можетъ, не совсемъ неправа; на совести усталой много зла, быть можетъ, тяготеетъ, признается онъ самъ. Лауре «поминутно» на языкъ приходитъ это имя». «Бешеный» Карлосъ ей нравится за то, что «напомнилъ» «Донъ-Жуана». «Ахъ если бъ васъ могла я ненавидеть!» восклицаетъ Донна-Анна, и своему врагу, «по долгу чести, даритъ въ залогъ прощанья мирный поцелуй». «Вечныя проказы, а все не виноватъ»; «мой верный другъ, мой ветреный любовникъ», говоритъ о Ж. Лаура. «Сколькихъ бедныхъ женщинъ вы погубили?» спрашиваетъ Ж. Донна-Анна. — «Ни одной изъ нихъ я не любилъ», отвечаетъ ей Ж. «Въ нихъ жизни нетъ — все куклы восковыя», отзывается онъ о красавицахъ чужбины. Задумчиво говоритъ «о бедной Инезе» и соглашается съ Лепорелло, что «вследъ за нею другiя были», а живы будемъ, будутъ и другiя». «Бедная Инеза! Ея ужъ нетъ! Какъ я любилъ ее!» Но тотчасъ признается, что «точно мало было въ ней истинно-прекраснаго». Глаза, одни глаза да взлядъ... Такого взляда ужъ никогда я не встречалъ!» «Лаура, милый другъ!» «Я Лауры пришелъ искать въ Мадриде!» говоритъ онъ, целуя Лауру. — «Если бъ я прежде васъ узналъ, съ какимъ восторгомъ мой санъ, мои богатства, все бы отдалъ, все за единый, благосклонный взлядъ! Я былъ бы рабъ священной вашей воли! Все ваши прихоти я бъ изучалъ, чтобъ ихъ предупреждать, чтобъ ваша жизнь была однимъ волшебствомъ безпрерывнымъ!» «Лишь съ той поры, какъ увиделъ Донну-Анну, позналъ онъ «цену» мгновенной жизни и понялъ, что значитъ слово счастье». — «Съ техъ поръ, какъ васъ увиделъ я, все изменилось: мне кажется, я весь переродился! Васъ полюбя, люблю я добродетель — и въ первый разъ смиренно передъ ней дрожащiя колена преклоняю». Воображенiе Ж., по словамъ Лепорелло, «проворней живописца». «Ждетъ ночи и луны боится, и «летитъ» «по улицамъ знакомымъ, усы плащемъ закрывъ, а брови шляпой», прямо къ Лауре. «Я только что прiехалъ и то тихонько — я ведь не прощенъ, говоритъ онъ Лауре. — «Такъ, я не монахъ», открывается онъ Донне-Анне. У Донны-Анны онъ требуетъ одного: «смерти». «Что если бъ Донъ-Жуана вы встретили?» — «Тогда бы я злодею кинжалъ вонзила въ сердце». «Донна-Анна, где твой кинжалъ? Вотъ грудь моя!» — «Дiего!» что вы! — «Я не Дiего — я Жуанъ». — «Я Донъ-Жуанъ, и я тебя люблю!» — «Вели умру; вели дышать я буду лишь для тебя». «Что значитъ смерть? За сладкiй мигъ свиданья безропотно отдамъ я жизнь!» говоритъ Ж. «Или желать кончины Донна-Анна, знакъ безумства?» — «Что делать? онъ самъ того хотелъ», отвечаетъ Ж. на упрекъ Лауры въ убiйстве Донъ-Карлоса. «Вставай, Лаура, кончено», говоритъ Ж. после поединка. «Наткнулся мне на шпагу онъ и замеръ, какъ на булавке стрекоза», вспоминаетъ Ж. объ убитомъ Командоре. «Я убилъ супруга твоего; и не жалею я томъ, и нетъ раскаянья во мне», говоритъ онъ его вдове. — «Все кончено. Дрожишь ты, Донъ-Жуанъ»? спрашиваетъ Ж. статуя Командора. «Я? Нетъ!.. Я звалъ тебя и радъ, что вижу!»
«Отличiе людей такого рода, какъ донъ-Хуанъ, въ томъ и состоитъ, что они умеютъ быть искренно-страстными въ самой лжи и непритворно холодными въ самой страсти, когда это нужно. Донъ Хуанъ распоряжается своими чувствами, какъ полководецъ солдатами: не онъ у нихъ, а они у него во власти и служатъ ему къ достиженiю цели». «Д. Х. посвятилъ свою жизнь наслажденiю любовью, не отдаваясь однако же ни одной женщине исключительно. Это путь ложный». Не говоря уже о томъ, что мужчине невозможно наполнить всю жизнь свою одной любовью, — его одностороннее стремленiе не могло не обратиться въ безнравственную крайность, потому что для удовлетворенiя ея онъ долженъ былъ губить женщинъ по ихъ положенiю въ обществе — и онъ сделалъ себе изъ этого ремесло. Оскорбленiе не условной, но истинно-нравственной идеи всегда влечетъ за собой наказанiе, разумеется, нравственное же. Самымъ естественнымъ наказанiемъ донъ-Хуана могла бы быть истинная страсть къ женщине, которая или не разделяла бы этой страсти, или сделалась бы ея жертвой». [
«донъ-жуановскаго» типа; это, съ одной стороны, — смелость, наглость, настойчивость, съ другой — способностью «героя» самому увлекаться и готовность затрачивать на любовныя предпрiятiя все свои душевныя силы — умъ, красноречiе, находчивость и т. д.; не последнее место въ ряду этихъ качествъ занимаетъ такъ-называемое «рыцарство» натуры, — очень условное «благородство» характера.
«Мужчина, щедро наделенный этими качествами и не лишенный внешней красоты или, по крайней мере, привлекательности, легко можетъ стать рабомъ любовной страсти, стать жертвою своего рода «манiи» — одерживать победы надъ женскими сердцами, «похищать любовь». Эта специфическая страсть имеетъ свою психологiю, во многомъ отличную отъ психологiи другихъ страстей. Одна изъ ея особенностей состоитъ въ томъ, что тутъ нетъ отдаленной, такъ сказать, «идеальной» цели, какъ у скупца — могущество, власть надъ людьми; здесь нетъ того «платоническаго» отношенiя къ цели, которое столь часто наблюдается въ психологiи другихъ, преимущественно соцiальныхъ, страстей. Хищнику любви не довольно одного сознанiя достижимости цели: ему необходимо самое достиженiе, безъ чего онъ будетъ считать игру проигранною. Съ этой стороны разсматриваемая страсть, имеющая физiологическое основанiе, роднится съ такими физiологическими страстями, какъ обжорство, гастрономiя, пьянство. Но, при всемъ томъ, цель стремленiй «хищника любви», т. е. обладанiе женщиной, сама по себе не представляетъ для него всей своей заманчивости, если ея достиженiе слишкомъ легко, если оно не сопряжено съ затрудненiями, препятствiями, борьбой. «Донъ-Жуана» въ высокой степени увлекаетъ и занимаетъ сама борьба изъ-за женщины, сама охота на женщину. Тутъ ясно сказывается действiе особаго инстинкта, — отдаленнаго и перерожденнаго наследiя зоологической борьбы самцовъ и человеческой — доисторической — борьбы половъ. Съ этой стороны «донъ-жуанство» входитъ въ группу техъ страстей, въ основе которыхъ лежитъ какой-либо инстинктъ, унаследованный отъ первобытной древности; такова напр. страсть охотника и страсть бродяжничества. Выше разсмотренныя страсти, — зависть, скупость, властолюбiе и др., — въ эту группу не войдутъ; если въ ихъ психологiи и найдутся следы действiя того или иного инстинкта, то все-таки ихъ нельзя разсматривать, какъ пробужденный инстинктъ, превратившiйся въ страсть.
«Въ психологiи «донъ-жуанства», какъ страсти, весьма видную роль играютъ эстетическiя и артистическiя наклонности, какъ это замечается и въ некоторыхъ другихъ страстяхъ, основанныхъ на инстинкте, напр., въ охотничьей. Ища борьбы, стремясь къ своей цели такъ, чтобы попутно упражнялись «донъ-жуанскiя» качества, человекъ, одержимый этою страстью любовнаго хищничества, становится спецiалистомъ «науки страсти нежной», виртуозомъ любви, гастрономомъ любовныхъ ощущенiй. Въ немъ развиваются вкусы и таланты артиста въ веденiи любовной интриги, онъ является превосходнымъ актеромъ, отлично входящимъ въ свою роль, онъ овладеваетъ «пафосомъ» любовной «поэзiи», выступаетъ вдохновеннымъ «импровизаторомъ любовной песни». [«Пушкинъ»].