Шабашкинъ («Дубровскiй»). — «Заседатель». Велъ дело Троекурова противъ Дубровскаго; «хлопоталъ, действуя отъ его имени, стращая и подкупая судей и толкуя вкривь и вкось всевозможные указы». «Стоялъ предъ Кириллой Петровичемъ, отвешивая поклонъ за поклономъ и съ благовенiемъ ожидая, что онъ ему скажетъ»; «отказался отъ водки и сталъ слушать» Троекурова «со всевозможнымъ вниманiемъ». При молодомъ Дубровскомъ Ш. «съ картузомъ на голове стоялъ подбочась и гордо взирая около себя: «— Мы васъ не знаемъ, да и знать не хотимъ», говорилъ Ш. Позднее «съ униженными поклонами сталъ благодарить Дубровскаго за его милостивое заступленiе» (защиту отъ кистеневскихъ крестьянъ) и просилъ сделать «такую милость» для ночлега «постлать хоть сена въ гостиной». — «Чемъ светъ мы отправимся во-свояси», прибавилъ Ш. «Благодаря проворству» Ш., действовавшаго «по законамъ», Дубровскiй былъ поставленъ «въ свое невыгодное положенiе», а Троекуровъ получилъ «совершенное удовольствiе». Кистеневка, по решенiю уезднаго суда, была укреплена за Троекуровымъ. «Охотникъ» до бабъ, по словамъ исправника. Сгорелъ въ доме Дубровскаго.
«»). — По словамъ Т. А. Ржевской, «ветрогонъ, слишкомъ понабрался немецкаго духу».
«Капит. »). — «Молодой офицеръ невысокаго роста, съ лицомъ смуглымъ и отменно некрасивымъ», «волосы» его были «черны, какъ смоль». Служилъ въ гвардiи,, но за дуэль «пятый годъ, какъ переведенъ» въ Белогорскую крепость. Изъяснялся по-французски, имелъ у себя «несколько французскихъ книгъ». «Очень не глупъ», а по словамъ Марьи Ивановны, «умный». По словамъ Гринева, «одинъ въ крепости могъ оценить произведенiя стихотворца». Василиса Егоровна утверждала, что Ш. «въ Господа Бога не веруетъ» и «за душегубство» былъ высланъ изъ гвардiи. — Я не охотникъ до Ш., говорилъ Иванъ Игнатьевичъ. Маше онъ былъ «очень противенъ». — «Проворенъ нечего сказать!» отзывалась о Ш. попадья, а генералъ Р. позднее звалъ его «превеликiй Shelm» и грозился разстрелять Ш. «на парапете крепости». Ш. «сказнить не беда!» говорилъ также и Белобородовъ. Зуринъ считалъ его однимъ «изъ главныхъ преступниковъ». «Насмешникъ!» отзывалась о Ш. Марья Ивановна. Гриневъ называлъ его «дерзкимъ злоязычникомъ», способнымъ на «обдуманную клевету». Въ клевете на Марью Ивановну вымещалъ «досаду оскорбленнаго самолюбiя и отвергнутой любви», донесъ старику Гриневу о поведенiи сына, такъ какъ «имелъ выгоду въ доносе, вследствiе котораго могло быть удаленiе» Гринева «изъ крепости и разрывъ съ комендантскимъ семействомъ»; обнаруживалъ «безстыдство въ разговоре съ Гриневымъ при постороннихъ, хотя никто, кроме Гринева, и не понялъ его грубыхъ обиняковъ». — «Мы было поспорили довольно крупно съ Петромъ Андреевичемъ» Гриневымъ «за сущую безделицу: за песенку, Василиса Егоровна». — «Петръ Андреевичъ сочинилъ недавно песню и сегодня запелъ ее при мне, а я затянулъ мою любимую: Капитанская дочь, не ходи гулять въ полночь. Вышла разладица. Петръ Андреевичъ было и разсердился, но потомъ разсудилъ, что всякъ воленъ петь, что кому угодно. Темъ дело и кончилось». На упреки Василисы Егоровны за поединокъ «сказалъ ей хладнокровно»: — «При всемъ моемъ уваженiи къ вамъ, не могу не заметить, что напрасно вы изволите безпокоиться, подвергая насъ вашему суду. Предоставьте это Ивану Кузьмичу; это его дело». «Извините меня» сказалъ Ш. Гриневу, «что я безъ церемонiи прихожу съ вами познакомиться. Вчера узналъ я о вашемъ прiезде; желанiе увидеть, наконецъ, человеческое лицо, такъ овладело мною, что я не вытерпелъ. Вы это поймете, когда проживете здесь несколько времени». «Разговоръ Ш. былъ остеръ и занимателенъ»; «съ большой веселостью описалъ» Гриневу «семейство коменданта»: «Капитанскую дочку описалъ совершенной дурочкой». Уверялъ, что «по опыту» знаетъ нравъ Марьи Ивановны и советовалъ Гриневу послушаться «дружескаго» слова: — «коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками» — «Ежели ты хочешь, чтобъ Маша Миронова ходила къ тебе въ сумерки, то вместо нежныхъ стишковъ подари ей пару серегъ». Утверждалъ, «что стихотворцамъ нуженъ слушатель, какъ Ивану Кузьмичу графинчикъ водки передъ обедомъ». Объ Иване Игнатьиче «выдумалъ, будто бы онъ былъ въ непозволительной связи съ Василисой Егоровной», «что не имело и тени правдоподобiя». Но Ш. «объ этомъ не безпокоился». Самого Гринева называлъ «самолюбивымъ стихотворцемъ» и «Донъ-Кихотомъ Белогорскимъ». Прослушавъ «песню» Гринева, объявилъ ему, что «песня не хороша»; назвалъ его «самолюбивымъ стихотворцемъ» и утверждалъ, что стихи Гринева «достойны учителя» его — «Василiя Кириллыча Тредьяковскаго и очень напоминаютъ ему его любовные куплетцы». — А кто эта Маша, передъ которой ты изъяснялся въ нежной страсти и любовной напасти. Ужъ не Марья ли Ивановна? спросилъ Ш. Гринева. Заметивъ «взаимную склонность» Капитанской дочки и Гринева, «старался отвлечь ихъ «другъ отъ друга» и сообщилъ старику Гриневу о «поведенiи» его сына. Когда Гриневъ назвалъ Ш. мерзавцемъ, Ш. переменился въ лице». — «Это тебе такъ не пройдетъ, сказалъ онъ, стиснувъ Гриневу руки, «вы мне дадите сатисфакцiю». Зачемъ намъ секунданты», ответилъ Ш. Гриневу: «безъ нихъ обойдемся». «Вы своей кровью будете отвечать за вашу дерзость. Но за нами, вероятно, станутъ присматриваться. Несколько дней намъ должно будетъ притворяться», говоритъ Ш. Гриневу, после того какъ ихъ дуэль была предупреждена. «Зачемъ откладывать?» однажды сказалъ Ш., «за нами не смотрятъ, сойдемъ къ реке. Тамъ никто намъ не помешаетъ». На вопросъ Гринева о бунте, Ш. отвечалъ: — «Богъ знаетъ, посмотримъ, важнаго покаместъ еще ничего не вижу. Если же»... Тутъ онъ задумался и въ разсеянiи сталъ насвистывать французскую арiю. Передъ приступомъ Ш. «стоялъ» на валу и «пристально гляделъ на непрiятеля». После взятiя крепости, «среди мятежныхъ старшинъ стоялъ Ш., онъ былъ остриженъ «въ кружокъ и въ казацкомъ кафтане и отрастилъ себе бороду». При въезде Пугачева, Ш. «встретилъ его на крыльце. Онъ помогъ ему вылезть изъ кибитки и «въ подлыхъ выраженiяхъ изъявлялъ свою радость и усердiе». «Трусилъ» передъ Пугачевымъ. Когда Пугачевъ вместе съ Гриневымъ прiехали въ крепость освободить Марью Ивановну, Ш. «казался самъ не свой». Въ ответъ на угрозы Пугачева, «упалъ на колени». На допросе Ш. былъ ужасно худъ и бледенъ. Волосы его «совершенно поседели; длинная борода была всклокочена. Онъ повторилъ обвиненiя своимъ слабымъ, но смелымъ голосомъ». Марья Ивановна, къ которой въ сердце его «таилась искра любви» стала «невиннымъ предметомъ ненависти Ш. «Облеченный властью отъ самозванца въ крепости, где оставалась девушка, Ш. «принудилъ о. Герасима выдать ее ему, застращавъ Пугачевымъ». Ш. принуждалъ Марью Ивановну выйти за него замужъ»; говорилъ, «что спасъ ей жизнь», и обходился съ нею «очень жестоко». По словамъ Марьи Ивановны, грозился: «коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезетъ меня въ лагерь къ злодею» и со мною-де тоже будетъ, что съ Лизаветой Харловой». На вопросъ Пугачева: — «Скажи, братецъ, какую девушку ты держишь подъ карауломъ», Ш. побледнелъ, какъ мертвый. — «Государь», сказалъ Ш. дрожащимъ голосомъ, «она не подъ карауломъ», «она больна... она въ светлице». — «Государь, вы властны требовать отъ меня, что вамъ угодно, но не прикажите постороннему входить въ спальню къ жене моей», ответилъ Ш. «У дверей стветлицы» Ш. остановился и сказалъ прерывистымъ голосомъ: — Государь, предупреждаю васъ, что она въ белой горячке и третiй день, какъ бредитъ безъ умолку». — «Марья Ивановна не извиняюсь передъ вами: вамъ, вероятно, не скучно въ потемкахъ съ вашимъ рыцаремъ», говоритъ Ш., передъ темъ какъ отдать приказъ о поджоге амбара. Когда попадья сказала Пугачеву, что М. Ив. ея племянница, Ш. «такъ взглянулъ» на попадью, «какъ бы ножомъ насквозь», «однако не выдалъ» и «прикрылъ обманъ Акулины Памфиловны». На суде имя Марьи Ивановны не было произнесено Ш., но когда Гриневъ явился на выручку невесты, Ш. донесъ Пугачеву «въ изступленiи»: — Государь, я виноватъ, я вамъ солгалъ; но и Гриневъ васъ обманываетъ. Эта девушка не племянница здешняго попа, она — дочь Ивана Миронова, который казненъ при взятiи здешней крепости». После дуэли Ш. «изъявилъ глубокое сожаленiе о томъ, что случилось между ними»; признавался, что кругомъ виноватъ и просилъ Гр. забыть о прошедшемъ, но на суде «отворотился съ выраженiемъ искренней злобы и притворной насмешливости». — Что надумались ли вы? Сдаетесь ли добровольно въ мои руки? Видите, черезъ пять минутъ васъ изжарятъ», кричалъ онъ, стоя у дверей амбара въ именiи Гриневыхъ. Пристреленный старикомъ Гриневымъ, «одной рукой прижималъ онъ раненный бокъ, лицо его изображало мученiя и злобу. Онъ медленно поднялъ голову, взглянулъ на Гринева и произнесъ слабымъ и невнятнымъ голосомъ: — «вешать его и всехъ, кроме нея». На суде показалъ, что Гриневъ «отряженъ былъ отъ Пугачева въ Оренбургъ шпiономъ; ежедневно выезжалъ на перестрелки, чтобъ передавать письменныя известiя о всемъ, что делалось въ городе; что, наконецъ, явно передался самозванцу, разъезжалъ съ нимъ изъ крепости въ крепость, стараясь всячески губить товарищей-изменниковъ, чтобы занимать ихъ места и пользоваться наградами, раздаваемыми отъ самозванца». Выйдя изъ зала суда, Ш. усмехнулся злобною усмешкой и, приподнявъ свои цепи, опередилъ Гринева «и ускорилъ свои шаги».
«Р. », прогр.). — «Дуэль Ф. Орлова съ двоюроднымъ братомъ Шереметева».
«»). — «Осведомился о своихъ парижскихъ знакомыхъ» у Ибрагима.
(Бор. Год»). — «Бояринъ». Водитъ съ Мосальскимъ въ домъ Борисовъ». См. .
«»). — Одинъ изъ птенцовъ «гнезда Петрова». «Счастья баловень безродный, полудержавный властелинъ». Ср. Боуеръ; См. также «Списокъ», стр. 253.
«Р. »). — «Дворянъ», «имеющихъ, пять тысячъ душъ», «покойный гр. Ш. называлъ мелкоместными, удивляясь отъ чистаго сердца, какимъ образомъ они могутъ жить».
«Бор. Год»). — «Бояринъ». Входитъ съ Мосальроды где? Где Сицкiе князья, где Шестуновы...? Заточены, замучены, въ изгнаньи».
«Р. »). — (Упом. — прогр. II.).
«»). — «Широкоплечiй» мужчина; на ассамблее игралъ съ Петромъ въ шашки, «усердно» салютуя «залпами табачнаго дыма».
«»). — Уп. у. Генералъ Карла XII; «Сдается пылкiй Ш.».
«М. »). — Девушка сильно нарумяненная, «вида скромнаго и смиреннаго»; купила на аукцiоне кровать, «на которой умеръ Шонингъ».
Шмитъ «»). — Уп. л. «Землемеръ въ усахъ и шпорахъ». Вместе съ Дравинымъ и сыномъ капитана исправника, вызвался быть свидетелемъ брака Владимiра, и поклялся «въ готовности жертвовать за него жизнью».
«»). — «Дочь нюренбергскаго рабочаго, лишилась отца на 17-мъ году; «бедность заставила ее отослать единственную свою служанку, Анну Гарлинъ»; после смерти отца Ш. осталась безъ крова. Анна, которую Марiя считала доброй снисходительной подругой, прiютила ее у себя, несмотря на всю свою бедность; но однажды Ш. «вдругъ ушла изъ дому». «Она была захвачена ночнымъ обходомъ», и когда «капралъ велелъ солдатамъ» высечь ее, «Ш. вскричала, что она виновна въ детоубiйстве». Судье объявила, что она родила при помощи Анны Гарлинъ, которая и похоронила ея ребенка где-то въ лесу». На допросе сказала своей мнимой сообщнице: Анна, признайся въ томъ, чего отъ тебя требуютъ! Добрая моя Анна, для насъ все будетъ кончено, а Франкъ и Нани будутъ помещены въ сиротскiй прiютъ». «Обеихъ приговорили къ смертной казни». «Еще минута, и мы будемъ тамъ (на небе). Мужайся, еще одна минута, и мы явимся предъ Богомъ!» «Она сказала Анне и объявила палачу: «она (Анна) невинна, я показала ложь».
«Бор. Год»). — Человекъ «холодныхъ, зрелыхъ летъ». — «Ты, человекъ разумный», говоритъ Ш. А. Пушкинъ: — «Всегда съ тобой беседовать я радъ и, если что меня подъ часъ тревожитъ, не вытерплю, чтобъ не сказать тебе». Ш., по мненiю Бориса, «советникъ надежный». — Передъ избранiемъ Бориса, Воротынскiй сомневается, «чемъ кончится тревога»; но для Шуйскаго это «узнать немудрено: народъ еще повоетъ да поплачетъ, Борисъ еще поморщится немного, что пьяница предъ чаркою вина, и, наконецъ, по милости своей, принять венецъ смиренно согласится». При известiи о появленiи Самозванца, Ш. сейчасъ же соображаетъ: «Сомненья нетъ, что это — самозванецъ, но, признаюсь, опасность немала. Весть важная! И если до народа она дойдетъ, то быть грозе великой!» — Когда, при предложенiи патрiарха перенести въ Москву «святыя мощи» Димитрiя, «государь бледнелъ и крупный потъ съ лица закапалъ», а иные бояре «не смели глазъ поднять, не смели вздохнуть, не только шевелиться», князь Шуйскiй выручилъ», сказавъ: «святый отецъ, кто ведаетъ пути Всевышняго? Не мне его судить. Нетленный сонъ и силу чудотворца, онъ можетъ дать младенческимъ останкамъ; но надлежитъ народную молву изследовать прилежно и безстрастно; а въ бурныя-ль смятенiй времена намъ помышлять о столь великомъ деле? Не скажутъ-ли, что мы святыню дерзко въ делахъ мiрскихъ орудiемъ творимъ». — ...«Самъ вижу я: необходимо слухъ, разсеянный разстригой, уничтожить; но есть на то иныя средства — проще». Предлагаетъ «самъ явиться на площади народной» и «уговорить, усовестить безумцевъ». Воротынскiй считаетъ Ш-го «лукавымъ царедворцемъ». Борисъ говоритъ, что Ш. «лукавъ». «Ему не должно доверять», что онъ «уклончивъ». — «Посланный изследовать на месте дело» объ убiйстве Димитрiя, онъ «могъ единымъ словомъ изобличить открытаго злодея, но не сделалъ этого: — Я «не глупецъ и въ петлю лезть не соглашуся даромъ». — «Нечисто, князь», замечаетъ на это Воротынскiй. — Когда Воротынскiй (после избранiя Бориса) напоминаетъ предсказанiе Ш-го и весь ихъ разговоръ, — Шуйскiй отвечаетъ: — «Не помню ничего». «Теперь не время помнить, советую порой и забывать. А, впрочемъ, я злословiемъ притворнымъ тогда желалъ тебя лишь испытать». «Верней узнать твой тайный образъ мыслей». — Въ доме его, после ужина, мальчикъ читаетъ особую длинную молитву «о нашемъ государе, объ избранномъ Тобой, благочестивомъ и т. д. Да здравiемъ цвететъ его семья, да осенитъ ея драгiя ветви весь мiръ земной»: позднее тотъ же Ш. выслушиваетъ сочувственно жалобы Афонасiя Пушкина на Бориса: «врядъ царю Борису сдержать венецъ на умной голове. И поделомъ ему!» Когда Аф. Пушкинъ сообщаетъ ему весть о «появленiи Димитрiя» и высказываетъ предположенiе, что теперь можетъ «пойти потеха», Ш., разспросивъ подробности, говоритъ: — «Правъ ты, Пушкинъ. Но знаешь ли? объ этомъ обо всемъ, мы помолчимъ до времени». — Но, на следующее же утро, «пришелъ самъ» къ Борису, такъ какъ его «долгъ поведать весть важную (о самозванце), и все время старается решить вопросъ, знаетъ уже эту новость Б., или нетъ? На вопросъ, — «... чемъ опасенъ онъ», Ш. отвечаетъ осторожною речью, подготовляя къ имени самозванца: «конечно, царь, сильна твоя держава, ты милостью, раденьемъ и щедротой усыновилъ сердца твоихъ рабовъ; но знаешь самъ: безсмысленная чернь изменчива, мятежна, суеверна, легко пустой надежде предана, мгновенному внушенiю послушна, для истины глуха и равнодушна, а баснями питается она. Ей нравится безстыдная отвага; такъ если сей неведомый бродяга литовскую границу перейдетъ, — къ нему толпу безумцевъ привлечетъ, Димитрiя воскреснувшее имя». «Дерзну ли я, лукавить предъ тобою?» говоритъ онъ Борису. По словамъ Ш-го, онъ потому «не уничтожилъ» «злодея», убiйцу Димитрiя, что Борисъ, «признаюсь, тогда меня смутилъ спокойствiемъ, безстыдностью нежданной... и передъ нимъ я повторилъ нелепость, которую мне самъ онъ нашепталъ». «Онъ смелъ, вотъ все, — а мы...», говоритъ Ш. о Борисе. Борисъ отзывается о немъ такъ же: Ш. «смелъ». — «Не хвастаюсь, а въ случае, конечно, никакая казнь меня не устрашитъ» — заявляетъ самъ Ш. — «Давай народъ искусно волновать», — подговариваетъ онъ Воротынскаго: — «пускай они оставятъ Годунова, своихъ князей у нихъ довольно; пусть себе въ цари любого изберутъ»; мы имели бъ право наследовать Феодору «более, чемъ Годуновъ»; мы природные князья и Рюриковой крови». — Ш., по словамъ Бориса, принадлежитъ къ числу лицъ «любимыхъ народомъ», почтенныхъ народомъ или славой».
«»). — Соседъ Адрiана Прохорова, жившiй на Никитской «въ домике» противъ окошекъ гробовщика. «Человекъ, въ которомъ съ перваго взгляда можно было узнать немца-ремесленника»; «говорилъ темъ русскимъ наречiемъ, которое мы безъ смеха слышать не можемъ». Нравъ имелъ «открытый» и, придя къ Прохорову, «познакомиться», тотчасъ же пригласилъ гробовщика и «его дочекъ» «отобедать у себя по-прiятельски, по случаю своей серебряной свадьбы». Первый тостъ на пиру громко произнесъ по-русски: «За здоровье моей доброй Луизы!» и нежно поцеловалъ свежее лицо сорокалетней своей подруги!
«»). — Семнадцатилетняя дочка и жена Готлиба; «обедая съ гостями все вместе, угощали и помогали кухарке служить».