Савельичъ («Дубровскiй»). — Уп. л. Покровскiй пономарь.
«Капит. »). — Архипъ Савельичъ. «Стремянной Гриневыхъ», за трезвое поведенiе пожалованный въ дядьки къ пятилетнему Петру Андреевичу. Подъ надзоромъ С. Гриневъ «выучился грамоте и могъ трезво разсуждать о свойствахъ борзаго кобеля». Гринева, отправленаго въ полкъ, считалъ все еще малолетнимъ, и твердо помнилъ наказъ барыни: «смотреть за дитятей». Больше всего боялся, что скажетъ барыня, коли дитя занеможетъ». — А что скажетъ батюшка, а матушка что подумаетъ?» «Какъ покажусь я на глаза господамъ?» — задаетъ вопросы С. — «Ты видишь, что дитя еще не смыслитъ, а ты и радъ его обобрать, простоты его ради», говоритъ С. вожатому. — «Дитя хочетъ жениться! съ видомъ изумленiя неописаннаго», воскликнулъ С., услыша о намеренiи Гринева. Всюду следовалъ за своимъ бариномъ. — «Стой! Стой!» кричалъ С., увидя Гринева, ехавшаго вместе съ Пугачевымъ въ Белогорскую крепость. — «Что это ты, сударь? «чтобъ я тебя пустилъ одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты ужъ решился ехать, то я хотя пешкомъ, да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтобъ я сталъ безъ тебя сидеть за каменной стеной! Да разве я съ ума сошелъ? Воля твоя, сударь, а я отъ тебя не отстану». — «Какъ же я тебя-то покину? Кто за тобой будетъ ходить?» говорилъ онъ. После кутежа Гринева въ Симбирске повторялъ съ сокрушенiемъ: — «Господи Владыко! Ничего кушать не изволитъ..» «И головке то тяжело, и кушать не хочется!» Советовалъ выпить «огуречнаго разсолу съ медомъ, и всего бы лучше опохмелиться полстаканчикомъ настойки». — «И охота не слушаться, говорилъ онъ сердито, воротился бы на постоялый дворъ, накушался-бы чаю, почивалъ бы себе до утра, буря бъ утихла, отправился бы далее. И куда спешить? добро бы на свадьбу». Когда больной Гриневъ, наконецъ, «пришелъ въ сознанiе», С. «ахнулъ». «Радость изобразилась на его лице». — Опомнился! опомнился! повторялъ онъ. Слава тебе, Владыко! Ну, батюшка, Петръ Андреичъ! Напугалъ ты меня! легко ли? пятыя сутки!» На разсказы Гринева, С. «замоталъ» головою, и заткнулъ себе уши». «Весть о свободе» Гринева, помилованнаго Пугачевымъ, обрадовала его несказанно. — «Слава тебе, Владыко!» сказалъ онъ, перекрестившись». Въ отсутствiе барина «горевалъ» по немъ; сопровождая Марью Ивановну въ Петербургъ, утешался, по крайней мере, мыслью, что служитъ нареченной его «невесте». Узнавъ о дуэли со Швабринымъ, «бежалъ», чтобъ «заслонить грудью» Гринева «отъ шпаги Алексея Ивановича». Когда же Гринева вели на виселицу, С., лежа въ ногахъ у Пугачева, говорилъ: — Отецъ родной! Что тебе въ смерти барскаго дитяти? Отпусти его; за него тебе выкупъ дадутъ, а для примера и страха ради, вели повесить хоть меня старика». «Старость проклятая помешала» С. поспеть во время на дуэль со Швабринымъ, но когда разбойники напали на именiе Гриневыхъ, С. «побежалъ въ конюшню, где стояла Швабрина лошадь», оседлалъ ее и незаметнымъ образомъ поскакалъ, «чтобъ сообщить объ опасности». Гриневу пенялъ: — «Охота тебе, сударь, переведываться съ пьяными разбойниками! Боярское ли это дело? Неровенъ часъ: ни за что пропадешь. И добро бы ужъ ходилъ ты на турку, или на шведа, а то грехъ и сказать на кого». На решенiе Гринева ехать въ Белогорскую крепость для спасенiя Марьи Ивановны, сказалъ дрожащимъ голосомъ: — «Батюшка, Петръ Андреевичъ, побойся Бога! Какъ тебе пускаться въ дорогу въ нынешнее время, когда никуда проезда нетъ отъ разбойниковъ! Пожалей ты хоть своихъ родителей, коли самъ себя не жалеешь. Куда тебе ехать? зачемъ? Погоди маленько: войска придутъ, переловятъ мошенниковъ, тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны». «Сидя на тощей, хромой кляче, едва могъ следовать за» Гриневымъ «издали», и кричалъ поминутно: — Потише, сударь, ради Бога, потише! Проклятая кляченка моя не успеваетъ за твоимъ долгоногимъ бесомъ. Куда спешить? Добро бы на миръ, а то подъ обухъ, того и гляди... Однако, не побоялся Пугачеву «подать листъ бумаги» — «реестръ барскому добру, раскраденному злодеями», «крякнулъ, и сталъ объясняться». Сразу заприметилъ въ атамане казаковъ того пьяницу, который выманилъ у Гринева «тулупъ на постояломъ дворе»; но, во время присяги Пугачеву, шепталъ стоя за Гриневымъ и толкая его: — «Батюшка, Петръ Андреичъ, не упрямься! Что тебе стоитъ? плюнь, да поцелуй у злод... (тьфу!), поцелуй у него ручку!» Пугачевъ называлъ его «старымъ хрычемъ». Савельичъ считалъ Пугачева, «воромъ и мошенникомъ», «Емелькой и злодеемъ», но когда тотъ помиловалъ Гринева, С. говоритъ Пугачеву: — «Спасибо, государь, спасибо, отецъ родной!» «Дай Богъ тебе сто летъ здравствовать за то, что меня, старика, призрелъ и успокоилъ. Векъ за тебя буду Бога молить, а о заячьемъ тулупе и упоминать уже не стану.» По словамъ Гринева, С. «мудрено было унять, когда бывало примется за проповедь». — «Рано, Петръ Андреевичъ», говоритъ С. Гриневу качая головою: «рано начинаешь гулять. И въ кого ты пошелъ?» Вспоминалъ о Бопре и говорилъ: — «Ничего сказать: добру наставилъ, собачiй сынъ». И нужно было нанимать въ дядьки басурмана, какъ будто у барина не стало и своихъ людей!» «Онъ (Бопре), научилъ тебя тыкаться железными вертелами, да притопывать, какъ будто тыканiемъ убережешься отъ злого человека! Нужно было нанимать мусье, да тратить лишнiя деньги!» Заметя у Гринева «несомненные признаки» опьяненiя, С. «ахнулъ» — «Что это сударь съ тобой сделалось? сказалъ С. ему жалкимъ голосомъ: «где ты это нагрузился? Ахти, Господи! отроду такого греха не бывало!» — «Кажется, ни батюшка, ни дедушка, пьяницами не бывали; о матушке и говорить нечего: отроду кроме квасу, въ ротъ ничего не изволила брать». Самъ былъ «трезваго поведенiя»; по мненiю С., «человекъ пьющiй ни на что негоденъ». На молодого Гринева часто «ворчалъ», но родителямъ его отписывалъ, что про него, кроме хорошаго, нечего и писать. Командиры, слышно, имъ довольны; а у Василисы Егоровны онъ какъ родной сынъ. А что съ нимъ случилась такая оказiя (дуэль), то быль молодцу не укоръ: конь и о четырехъ ногахъ, да спотыкается». Старался «не помутить сына съ отцомъ», и не былъ доносчикомъ «на своего барина. Позднее лишь упоминалъ, что баринъ бывалъ въ гостяхъ у Емельки Пугачева, и что де злодей его таки жаловалъ; но клялся что ни о какой измене онъ и не слыхивалъ». — «А что скажетъ батюшка, а матушка что подумаетъ?» говоритъ онъ, услыша отъ Гринева объ его его намеренiи жениться? На упреки Гринева (за доносъ), сказалъ: «чуть не зарыдавъ»: — «Помилуй, сударь, что это изволишь говорить....» — Я писалъ на тебя доносы, Царю Небесный!» «отвечалъ» С. «со слезами». Разсерженный сиделъ «угрюмо», «отворотясь», отъ барина, и «молчалъ, изредка, только покрякивая». На обещанiе Гринева «впредь безъ его согласiя не располагать ни одной копейкою», С. «мало-по-малу успокоился, хотя все еще изредка ворчалъ про себя, качая головою: сто рублей! легко ли дело!» Когда же Гриневъ обратился «къ другу Архипу Савельичу», и просилъ его быть «ходатаемъ» предъ отцомъ за него, и невесту, С. «былъ тронутъ». — «Охъ, батюшка ты мой, Петръ Андреичъ», сказалъ онъ, — хоть и раненько задумалъ ты жениться, да за то Марья Ивановна «такая добрая барышня, что грехъ и пропустить оказiю. Инъ быть по-твоему! Провожу ее, ангела Божiя и рабски буду доносить твоимъ родителямъ, что такой невесте ненадобно и приданаго».
— «Эхъ, батюшка, Петръ Андреичъ, сержусь то я на самого себя — самъ я кругомъ виноватъ. Какъ мне было оставлять тебя одного въ трактире. Что делать? Грехъ попуталъ: вздумалъ забрести къ дьячихе, повидаться съ кумою. Такъ то: зашелъ къ куме, да и заселъ въ тюрьме. Беда, да и только.»
«вернымъ холопомъ», и въ письме кланялся «рабски» барину, но когда тотъ назвалъ его «старымъ псомъ и пригрозилъ «сослать» «свиней пасти», отвечалъ: — «я не старый песъ, а верный вашъ слуга, господскихъ приказанiй слушаюсь и усердно вамъ всегда служилъ и дожилъ до седыхъ волосъ»; подъ письмомъ подписался такъ: «верный холопъ вашъ Архипъ Савельевъ.» — «Вотъ до чего дожилъ, вотъ какихъ милостей дослужился отъ своихъ господъ! Я и старый песъ и свинопасъ!..» жалуется онъ молодому Гриневу. — «Когда же Гриневъ после проигрыша Зурину началъ кричать на С., «заплакалъ» и погляделъ на него съ глубокой горестью». «Неизмененъ въ своихъ привычкахъ». После помилованiя Гринева Пугачевымъ, говоритъ: «Я тебе кое-что заготовилъ, покушай-ка, батюшка, да и почивай себе до утра, какъ у Христа за пазушкой». «Былъ упрямъ и спорить съ нимъ нечего было». — «Воля твоя, сударь, а денегъ не выдамъ», отвечалъ онъ Гриневу. Пугачеву подалъ реестръ и на его вопросъ («что это значитъ? сказалъ, нахмурясь, Пугачевъ»), отвечалъ: — «прикажи читать далее». — Прикажи ужъ дочитать». На угрозу Пугачева съ живого С. «содрать кожу», — «Какъ изволишь, отвечалъ С., я человекъ подневольный, и за барское добро долженъ отвечать». «Былъ и денегъ, и белья, и делъ» Гринева «рачитель». Когда Гриневъ заявилъ, что задолжалъ Зурину сто рублей, С. пришелъ «въ большое изумленiе»: — «Батюшка, Петръ Андреевичъ, произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ: не умори меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутилъ, что у насъ и денегъ то такихъ не водится. Сто рублей! Боже ты, милостивый! Скажи, что тебе родители крепко-на-крепко заказали играть, окроме, какъ въ орехи». Когда же Гриневъ потребовалъ «дать» вожатому «полтину на водку», «нахмурился»: — «Полтину на водку! за что это? За то, что ты же изволилъ подвезти его къ постоялому двору? Воля твоя, сударь: нетъ у насъ лишнихъ полтинъ. Всякому давать на водку, такъ самому скоро придется голодать». На приказанiе Гринева отдать вожатому заячiй тулупъ, воскликнулъ: — Помилуй, батюшка, Петръ Андреевичъ, зачемъ ему твой заячiй тулупъ? Онъ пропьетъ его, собака, въ первомъ кабаке!» С. чуть не завылъ, услышавъ, какъ нитки «затрещали», когда Пугачевъ напялилъ тулупъ «на свои окаянныя плечища». — «Тулупчикъ совсемъ новешенькiй, а онъ, бестiя, его такъ и распоролъ», вспоминаетъ С. несколько разъ позднее. Въ ответъ на извиненiя урядника въ потере денегъ, «посмотрелъ на него косо и проворчалъ: — «Растерялъ дорогою! А что же у тебя побрякиваетъ за пазухой? Безсовестный!» Относительно поданнаго Пугачеву «реэстра» (См. выше), говорилъ съ гордостью, что «не даромъ подалъ мошеннику челобитье; вору-то стало совестно». — «Хоть башкирская долговязая кляча да овчинный тулупъ не стоятъ и половины того, что они, мошенники, у насъ украли, и того, что ты ему самъ изволилъ пожаловать, да все же пригодится; а съ лихой собаки хоть шерсти клокъ». — Смейся, а какъ придется намъ сызнова заводиться всемъ хозяйствомъ, такъ посмотримъ и смешно ли будетъ!» говорилъ С. Гриневу. — «Мошенники, какъ тамъ ни шарили, а я все-таки умелъ утаить», и С. «вынулъ изъ кармана длинный кошелекъ, полный серебра».
«С. принадлежитъ къ числу самыхъ удачныхъ созданiй Пушкинскаго генiя. Забыть его тому, кто хотя бегло пробежитъ «Капитанскую дочку», нетъ никакой возможности. Комично-наивный, добродушно-трогательный образъ стараго дядьки сразу и неизгладимо врезывается въ память». «Внутреннiй мiръ Савельича простъ и несложенъ, но онъ озаренъ светомъ безхитростной и чистой души». — «Въ Савельиче нетъ и тени нравственнаго холопства. Несмотря на почтительный тонъ, которымъ онъ привыкъ говорить со своими господами, С. держалъ себя по-своему очень независимо и, конечно, былъ бы удивленъ, если бы ему сказали, что онъ несчастное существо, что онъ живетъ подъ страшнымъ гнетомъ, и что ему было бы гораздо лучше скоротать свой векъ где-нибудь вдали отъ Гриневыхъ. Порвать всякiя связи между Савельичемъ и барскою усадьбой значило бы лишить его жизнь всякаго смысла, ибо на семье Гриневыхъ сосредоточились все его привязанности». [Н. «Кап. дочка»]. Ср. «Прототипы».
«Р. »). — «Старый» «камердинеръ» отца Р. Пелама.
«Капит. »). — Старикъ; помогалъ въ саду генералу Р. укутывать «яблони теплой соломой».
«Бор. Год»). — Одинъ изъ «друзей» Шуйскаго.
«Моц. »). — «Родился я съ любовiю къ искусству, говоритъ самъ С. «Отвергъ я рано праздныя забавы; науки, чуждыя музыке, были постылы мне; упрямо и надменно отъ нихъ отрекся я и предался одной музыке». «Ремесло поставилъ я подножiемъ искусству». «Звуки умертвивъ, музыку я разъялъ, какъ трупъ. Поверилъ я алгеброй гармонiю», и, «въ науке искушенный», «дерзнулъ» «предаться неге творческой мечты». «Нередко, просидевъ въ безмолвной келье два-три дня, позабывъ и сонъ, и пищу, вкусивъ восторгъ и слезы вдохновенья, я, вспоминаетъ С., жегъ мой трудъ и холодно смотрелъ, какъ мысль моя и звуки, мной рожденны, пылая, съ легкимъ дымомъ исчезали!» «Усильнымъ, напряженнымъ постоянствомъ я, наконецъ, въ искусстве безраничномъ достигнулъ степени высокой». Моцартъ называетъ С. «генiемъ»; самъ С. считаетъ себя «жрецомъ, служителемъ музыки», хотя и зоветъ свою славу «глухою». «Генiй и злодейство — две вещи несовместныя», говоритъ Моцартъ; повторяя его слова, С. задаетъ вопросъ: «ужель онъ правъ, и я не генiй?» — «Неправда; а Бонаротти? или это сказка тупой, безсмысленной толпы — и не былъ убiйцею создатель Ватикана?» сомневается самъ С. — «Когда бы все такъ чувствовали силу гармонiи!» восклицаетъ Моцартъ, обращаясь къ Сальери, котораго считаетъ «другомъ»; Моцартъ пьетъ за искреннiй союзъ «двухъ сыновей гармонiи», делится съ С. «мыслями». — «Хотелось твое мне слышать мненье», говоритъ ему Моцартъ, по поводу новой пьесы, которую онъ набросалъ «намедни ночью». Жизнь кажется С. несносной «раной». Онъ «мало» любитъ «жизнь», но веритъ, что, «быть можетъ, жизнь принесетъ незапные дары»; быть можетъ, посетитъ его «восторгъ, и творческая ночь, и вдохновенье». «Ребенкомъ будучи, вспоминаетъ С., когда высоко звучалъ органъ въ старинной церкви нашей, я слушалъ и заслушивался — слезы невольныя и сладкiя текли». Слушая Requiem Моцарта, «плачетъ»: — «продолжай, спеши еще наполнить звуками мне душу»... проситъ С. Моцарта. «Жрецъ» музыки, онъ любитъ искусство: — «Нетъ, мне не смешно, когда маляръ негодный мне пачкаетъ Маддону Рафаэля; мне не смешно, когда фигляръ презренный пародiей безчеститъ Алигьери», отвечаетъ онъ Моцарту, который привелъ «изъ трактира» слепого скрипача, чтобы «угостить» С. «его искусствомъ». — «Ты съ этимъ шелъ ко мне и могъ остановиться у трактира и слушать скрипача слепого! — Боже, ты, Моцартъ, недостоинъ самъ себя, обращается С. къ Моцарту, прослушавъ его новую пьесу.
— «Слава мне «улыбнулась», признается С.; — «я въ сердцахъ людей нашелъ созвучiе своимъ созданьямъ. Я счастливъ былъ: я наслаждался мирно своимъ трудомъ, успехомъ, славой; также трудами и успехами друзей, товарищей моихъ въ искусстве дивномъ. Нетъ, никогда я зависти не зналъ! О, никогда!» говоритъ С. «Когда великiй Глюкъ явился» и открылъ «глубокiя, пленительныя тайны»; С. «бросилъ» все, «что прежде зналъ, и пошелъ «бодро вследъ за нимъ безропотно, какъ тотъ, кто заблуждался, и встречнымъ посланъ въ сторону иную». Онъ «зависти не зналъ», «когда Пиччини пленить умелъ слухъ дикихъ парижанъ», «когда услышалъ въ первый разъ» Ифигенiи начальны звуки» Онъ ждалъ, быть можетъ, новый Гайденъ сотворитъ великое». — «Какая глубина! Какая смелость и какая стройность! Ты, Моцартъ, Богъ, и самъ того не знаешь; я знаю, я», говоритъ онъ Моцарту. «Кто скажетъ, чтобъ Сальери гордый былъ когда-нибудь завистникомъ презреннымъ, змеей, людьми растоптанною, вживе песокъ и пыль грызущею безсильно? Никто!»... «А ныне», признается себе С., я ныне завистникъ! «Обиду» (свою глухую славу и высоту Моцарта) онъ чувствуетъ глубоко: «— О, небо! где-жъ правота, когда священный даръ, когда безсмертный генiй — не въ награду любви горящей, самоотверженья, трудовъ, усердiя, моленiй посланъ, а озаряетъ голову безумца, гуляки празднаго? О, Моцартъ, Моцартъ!» «Нетъ правды на земле. Но правды нетъ и выше». Для С. «такъ это ясно, какъ простая гамма». Въ Моцарте С. нашелъ «новаго Гайдена», который его «восторгомъ дивно упоилъ» и «своего врага». «Я завидую, глубоко мучительно завидую», признается С.; онъ считаетъ себя избраннымъ судьбой, «чтобъ его (Моцарта) «остановить» — «не то мы все погибли, мы все жрецы, служители музыки, не я одинъ»... — «Что пользы, если Моцартъ будетъ живъ и новой высоты достигнетъ? Подыметъ ли онъ темъ искусство?» — «Нетъ! оно падетъ опять, какъ онъ исчезнетъ: наследника намъ не оставитъ онъ. Что пользы въ немъ? Какъ некiй херувимъ, онъ несколько занесъ намъ песенъ райскихъ, чтобъ, возмутивъ безкрылое желанье въ насъ, чадахъ праха, после улететь!» — «... И полно! Что за страхъ ребячiй! Разсей пустую думу!» утешаетъ С. Моцарта, после его признанiя, что онъ пишетъ «Requiem», и ему «день и ночь покоя не даетъ» «черный человекъ». «— Какъ мысли черныя къ тебе придутъ, откупори шампанскаго бутылку, иль перечти «Женитьбу Фигаро», советуетъ онъ Моцарту. «Такъ улетай же, чемъ скорей, темъ лучше», думаетъ С. «Заветный даръ любви («последнiй даръ моей Изоры»), переходи сегодня въ чашу дружбы», С. бросаетъ ядъ въ стаканъ Моцарта, и пьетъ «за искреннiй союзъ двухъ сыновей гармонiи». «— Ты заснешь надолго, Моцартъ!» думаетъ С. и подъ звуки моцартовскаго Requiem’а «впервые льетъ» такiя слезы: «и больно, и прiятно, какъ будто совершилъ я долгъ, какъ будто ножъ целебный мне отсекъ страдавшiй членъ».
«Есть организацiи несчастныя, недоконченныя, одаренныя сильнымъ талантомъ, пожираемыя сильной страстью къ искусству и къ славе. Любя искусство для искусства, оне приносятъ ему въ жертву всю жизнь, все радости, все надежды свои; съ невероятнымъ самоотверженiемъ предаются его изученiю, готовы пойти въ рабство, закабалить себя на несколько летъ какому-нибудь художнику, лишь бы онъ открылъ тайны своего искусства. Если такой человекъ положительно бездаренъ и ограниченъ, изъ него выходитъ самодовольный Тредьяковскiй, который и живетъ, и умираетъ съ убежденiемъ, что онъ — великiй генiй. Но если это человекъ действительно съ талантомъ, а главное — съ замечательнымъ умомъ, съ способностью глубоко чувствовать, понимать и ценить искусство — изъ него выходитъ С.» — «У С. своя логика; на его стороне своего рода справедливость, парадоксальная въ отношенiи къ истине, но для него самого оправдываемая жгучими страданiями его страсти къ искусству, невознагражденной славой. Изъ всехъ болезненныхъ стремленiй, страстей, странностей самыя ужасныя те, съ которыми родится человекъ, которыя, какъ проклятiе, получилъ онъ при рожденiи вместе съ своей кровью, своими нервами, своимъ мозгомъ. Такой человекъ — всегда лицо трагическое; онъ можетъ быть отвратителенъ, ужасенъ, но не смешонъ. Его страсть — родъ помешательства при здравомъ состоянiи разсудка. С. такъ уменъ, такъ любитъ музыку и такъ понимаетъ ее, что сейчасъ понялъ, что Моцартъ — генiй, и что онъ, С., — ничто передъ нимъ. С. былъ гордъ, благороденъ и никому не завидовалъ. Прiобретенная имъ слава была счастiемъ его жизни; онъ ничего больше не требовалъ у судьбы, — вдругъ видитъ онъ «безумца, гуляку празднаго», на челе котораго горитъ помазанiе свыше»... (
«С., по самой натуре своей, принадлежитъ къ числу техъ ». —— «Всю жизнь онъ посвятилъ любимому искусству и служилъ ему съ темъ фанатизмомъ, съ какимъ сектантъ служитъ своему Богу и проповедуетъ свою религiю, съ какимъ политическiй фанатикъ преследуетъ свою идею, точно онъ на привязи у нея, и готовъ жертвовать собою и другими для ея осуществленiя. Это — «психологическая картина» болезни, которую мы вправе назвать болезнью одноидейности и внутреннимъ рабствомъ. Все разнообразiе человеческихъ интересовъ и стремленiй для такой натуры — исчезаетъ, — вся душевная жизнь стягивается къ одному пункту; за пределами излюбленнаго дела или властной идеи человекъ ничего не хочетъ знать; перспектива человечества не видна ему; куда ни взглянетъ онъ, всюду его взоръ упирается въ непроницаемыя стены, которыми его идея, его дело отгорожены отъ всего остального мiра. С. (въ изображенiи Пушкина), «жрецъ музыки», отгороженъ отъ мiра гранями своей профессiи, какъ сектантъ отрезанъ отъ «неверныхъ», какъ политическiй фанатикъ — отъ всехъ, не разделяющихъ его «идеологiи» и программы». — «Фанатизмъ С. принадлежитъ къ одному изъ худшихъ его видовъ, — ». —— «С. не производитъ отталкивающаго впечатленiя: онъ не жалокъ, не смешонъ, не противенъ; онъ скорее вызываетъ въ насъ чувство состраданiя, смешанное съ уваженiемъ; нельзя презирать его; онъ — мученикъ, онъ — несчастный человекъ, онъ — жертва своей горькой участи, и психологiя его зависти и исторiя его преступленiя — настоящая и глубокая драма» («Пушкинъ»).
«Бор. Год»). — «Изъ роду Отрепьевыхъ, галицкихъ боярскихъ детей». «Летъ ему отъ роду 20»; «ростомъ малъ, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волосы рыжiе, на щеке бородавка, на лбу другая». «Смолоду постригся неведомо где, жилъ въ Суздале, въ Ефимьевскомъ монастыре; ушелъ оттуда, шатался по разнымъ обителямъ, наконецъ, пришелъ» «въ Чудовъ монастырь». «Игуменъ», «видя, что онъ еще младъ и неразуменъ, отдалъ его подъ начало отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и былъ онъ весьма грамотенъ, «писалъ каноны святымъ», «читалъ наши летописи». Онъ зналъ и «о темномъ владычестве татаръ», и о «бурномъ новогородскомъ вече». Пименъ предполагалъ «передать ему свой трудъ» — писанiе летописи. «Весело провелъ свою ты младость!» — говоритъ Гр. Пимену. «Ты воевалъ подъ башнями Казани, ты рать Литвы при Шуйскомъ отражалъ, ты виделъ дворъ и роскошь Іоанна! счастливъ! а я отъ отроческихъ летъ по келiямъ скитаюсь, бедный инокъ! Зачемъ и мне не тешиться въ бояхъ, не пировать за царскою трапезой? Успелъ бы я... на старость летъ отъ суеты, отъ мiра отложиться». — «Что за скука, что за горе наше бедное житье!» — говоритъ Гр.: «День приходитъ, день проходитъ — видно, слышно все одно: только видишь черны рясы, только слышишь колоколъ. Днемъ, зевая, бродишь; делать нечего — соснешь; ночью долгою до света все не спится чернецу. Сномъ забудешься; такъ думу грезы черныя мутятъ; радъ, что въ колоколъ ударятъ, что разбудятъ костылемъ... Нетъ, не вытерплю! Нетъ мочи. Чрезъ ограду, да бегомъ! Мiръ великъ: мне путь-дорога на четыре стороны, поминай, какъ звали». «Хоть-бы, ханъ опять нагрянулъ, хоть Литва-бы поднялась — такъ и быть, пошелъ бы съ ними, переведаться мечомъ!» — «Монашеской неволею скучая» — говоритъ потомъ С. Марине — «подъ клобукомъ свой замыселъ отважный обдумалъ я», «бедный черноризецъ», «готовилъ мiру чудо». — «Мой покой, бесовское мечтанье тревожило и врагъ меня мутилъ», — говоритъ онъ Пимену. — «Мне снилось, что лестница крутая вела меня на башню; съ высоты мне виделась Москва, что муравейникъ; внизу народъ на площади кипелъ и на меня указывалъ со смехомъ; и стыдно мне, и страшно становилось — и падая стремглавъ, я пробуждался... И три раза мне снился тотъ же сонъ. Не чудно-ли?». — «Давно, честный отецъ, хотелось мне тебя спросить о смерти Димитрiя царевича; въ то время ты, говорятъ, былъ въ Угличе». «Какихъ былъ летъ царевичъ убiенный?» — «Онъ былъ бы твой ровесникъ» — отвечаетъ Пименъ». Что еще выдумалъ», — негодуетъ, узнавъ о бегстве Отрепьева, патрiархъ»: «— сосудъ дiавольскiй!» [Пропущ. сц.: «Злой » — говоритъ Григорiю: «послушай: если дело затевать, такъ затевать...» «Если бъ я былъ такъ же молодъ, какъ и ты, если бъ усъ не пробивала ужъ лихая седина... Ты царевичу ровесникъ... Понимаешь? — «Понимаю». — «Решено, — говоритъ Григорiй. «Я — Димитрiй, я царевичъ»].
«изъ келiи бежалъ къ украинцамъ въ ихъ буйные курени». Потомъ «слугою былъ у Вишневецкаго»; «на одре болезни открылся духовному отцу (что онъ Царевичъ Димитрiй); «гордый панъ, сiю проведавъ тайну, ходилъ за нимъ, поднялъ его съ одра и съ нимъ потомъ уехалъ къ Сигизмунду». — С. «владеть конемъ и саблей научился». — Беседуя съ поэтомъ С. восклицаетъ: — «что вижу я? Латинскiе стихи... Мне знакомъ латинской музы голосъ, и я люблю парнасскiе цветы... Musa gloriam coronat gloriaque musam». — «Видъ его прiятенъ и царская порода въ немъ видна», отзывается о С. «дама» на балу у Мнишковъ». — С. «уменъ» (по соображенiю Гаврилы Пушкина). — Онъ, «бродяга безыменный, могъ ослепить чудесно два народа». — «Знай», — говоритъ С. Марине, «что ни король, ни папа, ни вельможи не думаютъ о правде словъ моихъ. Димитрiй я, иль нетъ — имъ, что за дело? Но я предлогъ раздоровъ и войны. Имъ это лишь и нужно» — С. «приветливъ, ловокъ». «По нраву всемъ». «Московскихъ беглецовъ обворожилъ». — «Радъ вамъ, дети», — обращается онъ къ беглецамъ. — «Ко мне, друзья. Но, кто, скажи мне... красавецъ сей?» — Князь Курбскiй. — «Имя громко! Ты — родственникъ казанскому герою?» «Онъ живъ еще?. «Великiй умъ». Несчастный вождь!..» «Приближься, Курбскiй... Руку! Не странно-ли? сынъ Курбскаго ведетъ на тронъ, кого? Да — сына Іоанна!..» — «Мужайтеся, безвинные страдальцы», — говоритъ онъ опальнымъ. — «Лишь дайте мне добраться до Москвы, а тамъ уже Борисъ со мной и съ вами расплатится». — «Я зналъ донцовъ», говоритъ онъ донскому казаку... не сомневался видеть въ своихъ рядахъ казачьи бунчуки... — Мы ведаемъ, что ныне казаки неправедно притеснены, «гонимы» и т. д. — «Ты, кто такой?» — «Сабаньскiй, шляхтичъ вольный». — Хвала и честь, свободы чадо! Впередъ ему треть жалованья выдать». «Латинскiе попы съ нимъ заодно», — сообщаетъ Гаврила Пушкинъ. — «Ручаюсь я, что прежде двухъ годовъ весь мой народъ и вся восточна церковь признаютъ власть наместника Петра», — говоритъ С. iезуиту Черниковскому. — «Нетъ, легче мне... хитрить съ придворнымъ iезуитомъ», — размышляетъ онъ потомъ, после беседы съ Мариной. — «Король ласкаетъ» самозванца. — «Я, кажется, рожденъ не боязливый», — говоритъ о себе С. «Предъ смертiю душа не содрогалась; мне вечная неволя угрожала, за мной гналась — я духомъ не смутился». — Ce diable de Samosvanets... est un bougre qui a du poil au col», — отзывается о немъ въ битве Маржеретъ. Въ «русскомъ стане» считаютъ С., хоть и воромъ, а молодцомъ». — «Поздравляю васъ: на завтра бой», — говоритъ онъ. «Ихъ тысячъ пятьдесятъ, а насъ всего едва-ль пятнадцать тысячъ: съ ума сошелъ», — говоритъ ляхъ. «Изменники, злодеи, запорожцы, Проклятые! Вы, вы сгубили насъ! Не выдержать и трехъ минутъ отпора!», — негодуетъ онъ после пораженiя. — «Я ихъ, ужо! десятаго повешу! Разбойники!» — «Кто тамъ ни виноватъ, но все-таки мы начисто разбиты, истреблены», — говоритъ Гаврило Пушкинъ... — А где-то намъ сегодня ночевать?» — Да, здесь, въ лесу», — отвечаетъ С. «Чемъ это не ночлегъ? Чемъ светъ, — мы въ путь; къ обеду будемъ въ Рыльске. Спокойна ночь. (Ложится, кладетъ седло подъ голову и засыпаетъ)». — «Прiятный сонъ, царевичъ!» — По словамъ Гавр. Пушкина «разбитый въ прахъ, спасаяся побегомъ, безпеченъ онъ, какъ глупое дитя: хранитъ его, конечно, Провиденье». — «Мой бедный конь!» — жалеетъ С. павшаго во время «бегства» коня. — «Ну, вотъ, о чемъ жалеетъ, — думаетъ про себя Г. П. — «объ лошади, когда все наше войско побито въ прахъ!» — «Мой бедный конь!» — не можетъ успокоиться С. — «Пусть на воле издохнетъ онъ. (Разседлываетъ коня)». — «Я было снялъ передовую рать», — разсказываетъ онъ, — «да немцы насъ порядковъ отразили. А молодцы! Ей-Богу, молодцы!» Узнавъ, что Басмановъ отозванъ Борисомъ изъ войска, — говоритъ: «онъ въ войске былъ нужнее». — «Какъ врагъ великодушный, Борису я желаю смерти скорой: не то — беда злодею!» — заявляетъ онъ. — «Стократъ священъ союзъ меча и лиры», — говоритъ онъ поэту: «единый лавръ ихъ дружно обвиваетъ».
«вотъ месяцъ, какъ оставя Краковъ, забывъ войну, московскiй тронъ», «пируетъ» у Мнишка «и беситъ русскихъ и поляковъ». «Панна Мнишекъ... держитъ его въ плену». «Приверженность его клевретовъ стынетъ, часъ-отъ-часу опасность и труды становятся опасней и труднее». Идя на свиданiе съ Мариной С. «обдумывалъ все, что ей скажетъ, какъ обольститъ ея надменный умъ, какъ назоветъ московскою царицей»; — но часъ насталъ — и ничего не помнитъ, не находитъ затверженныхъ речей, любовь мутитъ его воображенье». — Когда «надменная Марина» желаетъ свести свиданье къ деловой беседе (Я здесь тебе назначила свиданье не для того, чтобъ слушать нежны речи любовника)», то С. перебиваетъ ее: «О, выслушай моленiя любви!» — «Теперь гляжу я равнодушно на тронъ, на царственную власть. Твоя любовь... что безъ нея мне жизнь, и славы блескъ, и русская держава? Въ глухой степи, въ землянке бедной, ты заменишь мне царскую корону». — «Забудь, что видишь предъ собой царевича. — Марина! зри во мне любовника, избраннаго тобою, счастливаго своимъ единымъ взоромъ». — «Не говори, что санъ, а не меня избрала ты. — Марина! ты не знаешь, какъ больно темъ ты сердце мне язвишь?.. Скажи: когда бъ не царское рожденье назначила слепая мне судьба... тогда бы...»... «о, страшное сомненье!» «Тогда бъ любила ль ты меня?» — Марина отвечаетъ на это решительно: — «Знай, отдаю торжественно я руку наследнику московскаго престола, царевичу, спасенному судьбой». «Димитрiй ты и быть инымъ не можешь; другого мне любить нельзя». — Тогда С. въ «порыве досады», «не желая делиться съ мертвецомъ любовницей, ему принадлежащей», резко высказываетъ «всю истину»: — «я бедный черноризецъ... явился къ вамъ, Димитрiемъ назвался, и поляковъ безмозглыхъ обманулъ. Что скажешь ты, надменная Марина? Довольна ль ты признанiемъ моимъ?» Однако, тотчасъ же С. раскаивается въ этомъ признанiи: — «куда завлекъ меня порывъ досады!» «Что сделалъ я, безумецъ,?» «Съ такимъ трудомъ устроенное счастье я, можетъ быть, навеки погубилъ». «Любовь, любовь ревнивая, слепая, одна любовь принудила меня все высказать». Марина «меня чуть-чуть не погубила», — говоритъ онъ после свиданья. Онъ принимаетъ требованiе Марины: «слышитъ Богъ, пока твоя нога не оперлась на тронныя ступени... любви речей не буду слушать я». Обещая iезуиту привести и «народъ, и всю восточну церковь подъ власть папы, С. «хитритъ». — Переступая съ войскомъ черезъ русскую границу, «едетъ тихо съ поникшей головою»: — «я васъ веду на братьевъ; я Литву позвалъ на Русь; я въ красную Москву кажу врагамъ заветную дорогу! — Кровь русская, о, Курбскiй, потечетъ!» — Победивъ Борисовыхъ воеводъ, останавливаетъ резню: — «Ударить отбой! Мы победили. Довольно Щадите русскую кровь! отбой!» — С. сознаетъ, что «въ немъ доблести таятся, можетъ быть, достойныя московскаго престола». Онъ говоритъ о «судьбе своей, обширныхъ заботахъ». По его словамъ, «въ келiи», «подъ клобукомъ», онъ «готовилъ мiру чудо». — «Все за меня — и люди, и судьба!» — восклицаетъ онъ. «Тень Грознаго меня усыновила, Димитрiемъ изъ гроба нарекла, вокругъ меня народы возмутила и въ жертву мне Бориса обрекла. Царевичъ — я».
«»). — Уп. л. См. .
«»). — Арнаутъ изъ отряда Кантакузина; «растрелявъ подъ Скулянами всю свою картечь, пришелъ» въ карантинъ, «отбирая у раненыхъ для последнихъ зарядовъ пуговицы, гвозди, цепочки и набалдашники съ ятагановъ»; у Кирджали С. взялъ последнiе «двадцать бешлыковъ». «Последнимъ покинулъ турецкiй берегъ» и былъ убитъ во время переправы.
«Русск. Арх.» 1886 г.].
«»). — Подруга Лизы, сообщавшая ей въ деревню петербургскiя новости; не надеялась со своимъ «нетерпенiемъ» прочитать Ричардсона, т. к. «и въ Вальтеръ-Скотте» находила «лишнiя страницы», «милая сваха» Лизы.
Саша «»-. — Сынъ мамзель Мими и Троекурова: «Черноглазый мальчикъ, шалунъ летъ девяти, напоминавшiй полуденныя черты мамзель Мими;» воспитывался при отце «и признанъ былъ его сыномъ, несмотря на то, что множество босыхъ ребятишекъ, какъ две капли воды похожихъ на Кирилу Петровича, бегали предъ его окнами и считались дворовыми». Кирила Петровичъ выписалъ изъ Москвы для своего маленькаго Саши францяза-учителя. «Повеса», по словамъ отца. Былъ очень привязанъ къ сестре. Папенька сердитъ и запретилъ всему дому васъ слушаться; повелите мне сделать, что вамъ угодно, и я для васъ все сделаю», — говоритъ С. сестре. Получивъ отъ Марьи Гавриловны кольцо, «во весь духъ пустился бежать и въ три минуты очутился у заветнаго дерева», изъ-за кольца вступилъ въ борьбу съ Митей и «закричалъ во все горло: — «Воры, воры! сюда, сюда!» После того, какъ Степанъ освободилъ его изъ рукъ Мити, С. успелъ вскочить и оправиться. — «Ты меня схватилъ подъ мышки, — сказалъ онъ Мите: а то бы никогда меня не повалилъ. Отдай сейчасъ кольцо и убирайся! При допросе отца «смутился, спутался», но повторялъ: — Папенька, прикажите ему отдать кольцо».
Сваха «»). — «Да, слава Богу, все хорошо: одно нехорошо...» «не къ добру пропели эту песню, не свадебную, а Богъ весть какую». Увидя девушку «подъ покрываломъ», причитаетъ: «Охъ, сердце замираетъ. Нетъ, это не къ добру». «Охъ, сердце не на месте. Не въ пору сладили мы эту свадьбу».
«Капит. »). — Сиделъ у окошка, за особымъ столомъ», «съ перомъ за ухомъ, наклонясь надъ бумагою, готовый записывать показанiя» Гринева.
Сватъ «»). — «Веселую мы свадебку сыграли. «Ну, говоритъ С., — здравствуй, князь съ княгиней молодой! Дай Богъ вамъ жить въ любови да совете, а намъ у васъ почаще пировать! — приветствуетъ С. новобрачныхъ. — «Что-жъ, красныя девицы, вы примолкли? Что-жъ, белыя лебедушки, притихли? Али все песенки вы перепели? Аль горлышки отъ пенья пересохли?» — «Насмешницы, ужъ выбрали вы песню! На, на, возьмите, не корите свата».
«»). — Единственный С., сопровождавшiй гр. Б.
«Евг. »). — «С. П. также скупъ» (VII, 45).
«Капит. ». — «Услышавъ, что Гриневъ прiехалъ (въ Оренбургъ) изъ Белогорской крепости, «повелъ» его «прямо въ домъ генерала».
«»). — «Ему было около тридцати пяти летъ», хотя его «почитали старикомъ». «Онъ казался русскимъ, а носилъ иностранное имя». «Мрачная бледность, сверкающiе глаза» «придавали ему» иногда «видъ настоящаго дьявола». Принадлежалъ къ темъ людямъ, «коихъ» «наружность удаляетъ» всякое «подозренiе» «на робость». «Некогда» «служилъ въ гусарахъ, и даже счастливо», но вышелъ «въ «отставку». «Былъ первымъ буяномъ по армiи», «перепилъ славнаго Бурцева». «Товарищи» его обожали, а полковые командиры «смотрели на него, какъ на необходимое зло...» «Его обыкновенная угрюмость, крутой нравъ, злой языкъ имели сильное влiянiе на молодые» «умы». — «Я мало уважаю постороннее мненiе», — говорилъ С. «На всехъ дуэляхъ» «былъ или свидетелемъ «или действующимъ лицомъ», но когда разговоръ» «касался» «поединковъ», то С. никогда въ него не вмешивался. На вопросъ, случалось ли ему драться, отвечалъ онъ сухо, что случалось, но въ подробности не входилъ, и видно было, что таковые вопросы были ему непрiятны». Главное упражненiе его состояло въ стрельбе изъ пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все въ скважинахъ, какъ соты пчелиные». Искусство, до коего достигъ онъ, было неимоверно, и если бы онъ вызвался пулей сбить грушу съ фуражки кого бы то ни было, никто бъ» «не усомнился подставить ему своей головы». «Богатое собранiе пистолетовъ было единственной роскошью бедной мазанки, где онъ жилъ». Поселился, «въ бедномъ местечке», где «никто не зналъ ни его состоянiя, ни его доходовъ, и никто не осмеливался о томъ его спрашивать». Жилъ онъ вместе и бедно и расточительно: ходилъ вечно пешкомъ, «въ изношенномъ черномъ сюртуке», «а держалъ открытый столъ для всехъ офицеровъ» местнаго «полка. Правда, обедъ его стоялъ изъ двухъ или трехъ блюдъ, изготовленныхъ отставнымъ солдатомъ, но шампанское лилось притомъ рекою». «У него водились книги, большею частью военныя, да романы. Онъ охотно давалъ ихъ читать, никогда не требуя ихъ назадъ; зато никогда не возвращалъ хозяину книги, имъ занятой», въ карты «никогда почти не игралъ» и «имелъ обыкновенiе за игрою хранить совершенное молчанiе, никогда не спорилъ и не объяснялся. Если партнеру случалось обсчитаться, то онъ тотчасъ или доплачивалъ остальное, или записывалъ лишнее». Привыкъ первенствовать смолоду; когда, по прiезде графа Б., «первенство» «поколебалось», С. «сталъ искать съ нимъ ссоры». — «Онъ шутилъ: а я злобствовалъ», — признается С. Во время бала у польскаго помещика сказалъ графу «какую-то плоскую глупость», за что «получилъ пощечину, но съ техъ поръ не прошло ни одного дня», чтобы С. «не думалъ о мщенiи». На оскорбленiе Р** «удовольствовался» очень легкимъ объясненiемъ и помирился», такъ какъ, считалъ, что не имеетъ «права подвергать себя смерти», пока не отмщена обида гр. Б. — «Ныне часъ мой насталъ», — говоритъ С., получивъ известiе о скоромъ вступленiи гр. Б. «въ законный бракъ съ молодой и прекрасной девушкой.» — Выстрелъ за мной. Я прiехалъ разрядить мой пистолетъ; готовъ ли ты? — спрашиваетъ С. графа и предлагаетъ «бросить жребiй», такъ какъ не привыкъ целить въ безоружнаго». На первой дуэли, «волненiе злобы было такъ сильно, что С. не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время «остыть», уступилъ графу первый выстрелъ». Когда графъ вторично стоялъ подъ пистолетомъ С., последнiй «гляделъ на него жадно, стараясь уловить, хотя бы одну тень безпокойства». «Я доволенъ: я виделъ твое смятенiе, твою робость; я заставилъ тебя выстрелить по мне. Съ меня довольно! Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». Онъ «остановился въ дверяхъ, оглянулся на простреленную» «картину, выстрелилъ въ нее, почти не целясь, и скрылся». [«Сказываютъ, что С. во время возмущенiя Александра Ипсиланти предводительствовалъ отрядомъ этеристовъ и былъ убитъ въ сраженiи подъ Скулянами»].
«»). — Смотритель почтовой станцiи. После отъезда «молодого человека въ военной шинели и въ белой фуражке», узналъ въ немъ Дубровскаго.
«»). — Одинъ изъ четырехъ пленныхъ французовъ, проживавшiй въ доме отца Полины. «Человекъ чрезвычайно примечательный». «Ему было тогда двадцать пять летъ. Онъ принадлежалъ къ хорошему дому. Лицо его было прiятно, тонъ очень хорошiй». «Онъ гворилъ мало; но речи его были основательны», «сужденiя» основаны на знанiи дела и безпристрастiи»; когда Полина спросила его, убежденъ-ли онъ въ непобедимости Наполеона (которому С. «былъ фанатически» преданъ), «несколько помолчавъ, отвечалъ, что «въ его положенiи откровенность была бы затруднительна». Онъ «первый могъ ясно» «истолковать» Полине «военныя действiя и движенiя войскъ». На настоятельное требованiе Полины, признался, что стремленiе французскихъ войскъ въ сердце Россiи могло сделаться для нихъ опаснымъ, что походъ 1812 года, кажется, конченъ, но не представляетъ ничего решительнаго». — «Темъ хуже для насъ, — отвечалъ С.», на возраженiе Полины («Конченъ!» «А Наполеонъ все еще идетъ впередъ, а мы все отступаемъ»). — «Боже мой! онъ погибъ!» — сказалъ С., узнавъ о пожаре Москвы. «Какъ? разве вы не видите, что пожаръ Москвы есть гибель всему французскому войску, что Наполеону нигде нечемъ будетъ держаться, что онъ принужденъ будетъ скорее отступить сквозь разоренную, опустевшую дорогу, съ войскомъ разстроеннымъ и недовольнымъ. И вы могли думать, что французы сами изрыли себе адъ: русскiе, русскiе зажгли Москву! — Теперь все решено: ваше отечество вышло изъ опасности; но что будетъ съ нашимъ императоромъ!». Ласки принималъ онъ съ благородною скромностiю». «Необыкновенныя качества» Полины и «ея красота» сделали на него сильное впечатленiе, но когда подруга Полины, «смеясь, дала ему заметить, что положенiе его самое романическое», С. ответилъ: — «Нетъ», «княжна видитъ во мне врага Россiи и никогда не согласится оставить свое отечество».
«Евг. »). — «Помещики». «Чета седая съ детьми всехъ возрастовъ, считая отъ тридцати до двухъ годовъ (V, 26).
«Моц. »). — «Слепой старикъ, котораго привелъ Моцартъ, чтобы «угостить» Сальери его искусствомъ» — «Смешнее отроду ты ничего не слыхивалъ!» — говоритъ Моцартъ. «Играетъ арiю изъ Донь-Жуана; Моцартъ хохочетъ». Когда Сальери выгоняетъ старика, Моцартъ удерживаетъ его: — Постой же: вотъ тебе; пей за мое здоровье».
«Бор. Год»). — «Дьякъ». По мненiю патрiарха, достаточно объявить о побеге Отрепьева «дьяку Смирнову».
«Бор. Год»). — «Ты кто такой?» — спрашиваетъ Самозванецъ. — Собаньскiй, шляхтичъ вольный. — «Хвала и честь тебе, свободы чадо! Впередъ ему треть жалованья выдать».
(Капит. — См. .
«»). «Ростовщикъ». — «А, прiятель! проклятый жидъ, почтенный Соломонъ», встречаетъ его Альберъ.
«Бездельникъ Соломонъ». По словамъ Ивана отказывается «взаймы давать» Альберу «денегъ безъ заклада», «кряхтитъ, да жмется», «жмется, да кряхтитъ». Говоритъ Альберу: «Ваше слово, пока вы живы, много, много значитъ. Все сундуки фламандскихъ богачей, какъ талисманъ оно вамъ отопретъ. Но если вы его передадите мне, бедному еврею, а межъ темъ умрете (Боже сохрани), тогда въ моихъ рукахъ оно подобно будетъ ключу отъ брошенной шкатулки въ море». — «Ахъ, милостивый рыцарь, клянусь вамъ, радъ бы... право, не могу. Где денегъ взять? Весь разорился я, все рыцарямъ усердно помогая. Никто не платитъ». На требованiе Альбера высыпать сотню червонцевъ, восклицаетъ: — «Сотню! Когда-бъ имелъ я сто червонцевъ!» — «Я... я шутилъ. Я, деньги вамъ принесъ», говоритъ онъ на угрозы Альбера («... я тебя сейчасъ же на воротахъ повешу»). «Деньги, по словамъ С., всегда, во всякiй возрастъ намъ пригодны; но юноша въ нихъ ищетъ слугъ проворныхъ, и не жалея шлетъ туда-сюда. Старикъ же видитъ въ нихъ друзей надежныхъ и бережетъ ихъ, какъ зеницу ока». О бароне отзывается: — «баронъ здоровъ. Богъ дастъ, летъ десять, двадцать, и двадцать пять, и тридцать проживетъ», но на возраженiе Альбера уже говоритъ: — «да, на бароновыхъ похоронахъ прольется больше денегъ, нежель слезъ». — «Пошли вамъ Богъ скорей наследство», желаетъ С. Альберу. «Дни наши сочтены не нами», и намекаетъ, что есть у него «знакомый старичекъ еврей, аптекарь бедный». «Онъ составляетъ капли... право, чудно, какъ действуютъ оне»... «Въ стаканъ воды подлить... Трехъ капель будетъ, ни вкуса въ нихъ, ни цвета незаметно; а человекъ безъ рези въ животе, безъ тошноты, безъ боли умираетъ». — «Я хотелъ... быть можетъ, вы... я думалъ, что ужъ барону время умереть»... Заметя гневъ Альберта, говоритъ: — «Виноватъ, простите, я шутилъ».
«. ночи» набр»). — Дремалъ «въ Гамбсовыхъ креслахъ», на вечере у графа Д.
(»). — Соседъ Троекурова. «Толстый мужчина, летъ 50-ти, съ круглымъ и рябымъ лицомъ, украшеннымъ тройнымъ подбородкомъ». «— Эхъ, беда! ты, мусье, по-русски еще не выучился. Же ве, муа, ше ву куше, понимаешь ли? говоритъ онъ Дефоржу и остался «очень довольный своими сведенiями во французскомъ языке». Жилъ, по словамъ Троекурова, «свинья свиньей», «никого» не принималъ, своихъ мужиковъ «обдиралъ» и «знай только» копилъ деньги. На такую характеристику хозяина «пробормоталъ улыбаясь»: — «Вы все изволите шутить, батюшка Кирилла Петровичъ», «а мы, ей-Богу, раззорились, — и Антонъ Пафнутьичъ сталъ заедать барскую шутку хозяина жирнымъ кускомъ кулебяки.», такъ какъ любилъ «покушать». Хотя и былъ «богомоленъ», но «въ удовольствiе» Троекурова показалъ на суде, что Дубровскiе владели Кистеневкой безъ всякаго на то права». Призвалъ «Господа въ свидетели», что его красная шкатулка пуста, «и не лгалъ и не согрешилъ»: «некогда въ ней хранившiяся ассигнацiи перешли въ кожаную сумку, которую носилъ онъ на груди подъ рубашкой». Питалъ «ко всему недоверчивость и вечную боязнь». Разсказъ о встрече съ медведемъ Дефоржа «не могъ вспомнить безъ сосодраганiя». За обедомъ у Троекурова разговоры «разбойничьи» взволновали его воображенiе». Онъ одинъ сиделъ пасмуренъ и молчаливъ на своемъ месте, елъ разсеянно, и казался чрезвычайно безпокоенъ, такъ какъ «былъ не изъ храбраго десятка», и боялся Дубровскаго; въ гости къ Троекурову «ехать ближнимъ путемъ черезъ Кистеневскiй лесъ» «не осмелился, а пустился въ объездъ». — «Покойникъ (царство ему небесное), т. е. разоренный Спицынымъ, Дубровскiй, обещалъ съ нимъ «по-свойски разделаться, а сынокъ, говоритъ С., пожалуй, сдержитъ слово батюшкино». Увидя предъ собой Дефоржа съ пистолетомъ въ руке, «произнесъ» трепещущимъ голосомъ: — «Кесь ке се, мусье, кесь ке се?». Узнавъ, что предъ нимъ Дубровскiй, С. «обмеръ».
ël «»). — По словамъ автора записокъ (См. Дама) благородная, добрая m-me de Staël, «столь же добродушная, сколько и генiальная. Полина была безъ памяти отъ славной женщины», которую считала «необыкновенной». «Московскiе умники, созванные на обедъ въ честь ея, были большею частью недовольны ею: они видели въ ней пятидесятилетнюю толстую бабу, одетую не по летамъ». Въ другомъ, «очень порядочномъ обществе», говорили, что она ни что иное, какъ шпiонъ Наполеоновъ»; дядюшка Полины насмехался надъ ея робостiю при приближенiи французской армiи». За обедомъ она сидела на первомъ месте, облокотясь на столъ, свертывая и развертывая прекрасными пальцами трубочку изъ бумаги. Она казалась не въ духе; несколько разъ принималась говорить и не могла разговориться; «наконецъ, вырвалось у нея двусмыслiе и даже довольно смелое». Когда дядюшка Полины, «изъ угожденiя къ иностранке, вздумалъ было смеяться надъ русскими бородами», ответила: — «Народъ, который тому сто летъ, отстоялъ свою бороду, отстоитъ въ наше время и свою голову». За обедомъ у князя среди «тупыхъ лицъ и тупой важности» «заметила смущенiе Полины», и «черные глаза» С. «остановились» на девушке, которой она черезъ несколько дней написала дружескую записку, называя Полину «ma chére enfant».
«»). — Уп. л. Король польскiй.
«»). — Уп. л.
«Станц. »). — См. .
«»). См. «Цыганъ».
«Капит. »). — Деревенскiй С. Гринева, «рыжая бестiя».
«Капит. »). — С. деревни **. Объявилъ Гриневу, что на той стороне Волги «все деревни взбунтовались; шайки пугачевскiя бродятъ везде».
«Капит. »). — «Подалъ» Пугачеву «мешокъ съ медными деньгами» для раздачи народу».
«Капит. »). — «Казакъ», «летъ пятидесяти», собутыльникъ Пугачева. Последнiй называлъ С. «то графомъ, то Тимофеичемъ, а «иногда» величалъ «его дядюшкою».
«Бор. Год»). — Вступается за юродиваго, отгоняя мальчишекъ. — «Отвяжитесь отъ него, бесенята. Помолись, блаженный, за меня, грешную». — «Вотъ тебе копеечка; помяни же меня».
(Капит. »). — «Стоя на крыльце съ корытомъ, кликала свиней, которыя отвечали ей дружелюбнымъ хрюканьемъ».
«Русл. »). — См. «Наина».
«»). — Садовникъ Троекурова; во время борьбы Мити съ Сашей, вступился за последняго, говоря: — «Ахъ, ты, рыжая бестiя, да какъ ты смеешь бить маленькаго барина?» Онъ же повелъ пленника на барскiй дворъ. Ему же отдается приказъ срезать для Саши «хорошенькую, свежую розгу».
«»). — Караульщикъ укрепленiя Дубровскаго. Сиделъ «на валу, подле маленькой пушки», «поджавъ подъ себя ноги. Онъ вставлялъ заплатку въ некоторую часть своей одежды, владея иголкою съ искусствомъ, обличающимъ опытнаго портного, и поминутно посматривалъ на все стороны»; «кончивъ свою работу, отряхнулъ свою рухлядь, полюбовался заплатою, прикололъ къ рукаву иголку, селъ на пушку верхомъ и запелъ во все горло меланхолическую старинную песню: «Не шуми ты, мать зелена дубровушка». Остановленный Егоровной («баринъ почиваетъ, а ты, знай, горланишь»), извинился и сталъ расхаживать по валу». Когда же «въ укрепленiи сделалась тревога», Степка просунулъ «голову въ окошко. — Батюшка, Владимiръ Андреевичъ! — закричалъ онъ: наши знакъ подаютъ — насъ ищутъ».
«Бор. Год»). — «Где Государь?» — Въ своей опочивальне онъ заперся съ какимъ-то колдуномъ. — «Такъ; вотъ его любимая беседа... все ворожитъ, какъ красная невеста. Желалъ бы знать, о чемъ гадаетъ онъ?» — Вотъ онъ идетъ. Угодно ли спросить?
«Капит. »). — «Тюремный С.; «разбудилъ» Гринева «съ объявленiемъ», что его требуютъ въ комиссiю».
«Бор. Год»). — «У крыльца» «дома Борисова» гонитъ нищаго: — «Поди прочь; не велено говорить съ заключенными».
«Пик. дама»). — Одинъ изъ гостей Нарумова; по словамъ последняго, «твердость» С. въ игре «удивительна». По собственному признанiю, «несчастливъ»: «играю мирандолемъ, никогда не горячусь, ничемъ меня съ толку не собьешь, а все проигрываюсь!».