| Наши партнеры |
|
Карманные фильтры tdfilter.ru/catalog/karmannye-filtry.
|
Павловъ («Р. Пеламъ»). — «Игроки. Орловъ, Павловъ» (Прогр. II.).
«Капитанская дочка»). — Девка бойкая, «которая и урядника заставляетъ плясать по своей дудке». Максимычъ говоритъ Гриневу, «что онъ обещался П. ужъ какъ нибудь да ему «доставить» письмо. По словамъ Акулины Памфиловны, Марья Ивановна имела съ нею всегдашнiя сношенiя черезъ П. Комендантъ, желая скрыть тайну, «заперъ П. въ чуланъ, чтобъ она не могла подслушать». Горячо предана Марье Ивановне; при освобожденiи последней, «очень смело втерлась въ комнату и стала ухаживать за своей барышней». «Барышня жива», говоритъ П. Гриневу, «она спрятана у Акулины Памфиловны. П. «прибежала» къ последней и, по просьбе Гринева, вызвала «тихонько» попадью. После осады крепости, бледная и трепещущая П., всплеснувъ руками, сказала Гриневу: — «какой денекъ! Какiя страсти!».
(— Уп. л. Прачка; толстая и рябая девка». П. кинулась Авдотье Васильевне Гриневой «въ ноги, винясь въ преступной слабости и съ плачемъ жалуясь на мусье, обольстившаго» ея «неопытность».
Палей «»). — «Старикъ Палей», «Мазепы врагъ, наездникъ пылкiй»; «изъ мрака ссылки», появляется на полтавскомъ поле сраженiя близъ московскаго царя. «Двумя поддержанъ казаками, сердечной ревностью горя, онъ окомъ опытнымъ героя взираетъ на волненье боя. Ужъ на коня не вскочитъ онъ: одряхъ, въ изгнанье сиротея, и казаки на кличъ Палея не налетятъ со всехъ сторонъ! Но что жъ его сверкнули очи, и гневомъ, будто мглою ночи, покрылось старое чело? Что возмутить его могло? Иль онъ сквозь бранный дымъ увиделъ врага Мазепу, и въ сей мигъ свои лета возненавиделъ обезоруженный старикъ?» См. ниже, .
«»). — Уп. л. «Полковой цирюльникъ», который лечилъ раненаго въ грудь Гринева. По словамъ последняго, П. при его леченiи «не умничалъ».
«Дубровскiй»). — Псарь Троекурова. «Обиделся» на слова Дубровскаго Троекурову (врядъ ли людямъ вашимъ житье такое, какъ вашимъ собакамъ): — «Мы на свое житье, сказалъ онъ, благодаря Бога и барина не жалуемся, а что правда иному и барину не худо бы променять усадьбу свою на любую здешнюю кануру (на троекуровской псарне): ему было бы и сытнее и теплее». Въ письме къ Троекурову старый Дубровскiй писалъ, что «до техъ поръ не намеренъ прiехать въ Покровское, пока» Троекуровъ не вышлетъ ему «псаря П. съ повинною».
«»). — Жена Гаврилы Гавриловича, мать Марьи Гавриловны. Играла по пяти копеекъ въ бостонъ». Во время болезни дочери не отходила «отъ ея постели»; изъ безпрестаннаго бреда больной могла понять только, что «дочь ея смертельно влюблена во Владимiра Николаевича» и что, вероятно, любовь была причиною ея болезни». Она советовалась со своимъ мужемъ, съ некоторыми соседами, и наконецъ единогласно все решили, что видно такова была судьба Марiи Гавриловны, что суженаго конемъ не объедешь, что бедность не порокъ».
«»). — «Прекрасная девица: глаза и брови — темные какъ ночь, сама бела, нежна, какъ голубица». «Коса змiей на гребне роговомъ, изъ-за ушей змiею, кудри русы, косыночка крестъ-на-крестъ, иль узломъ, на тонкой шее восковыя бусы». П. «мирно жизнь» вела, «не думая о балахъ, о Париже, ни о дворе». Она «умела мыть и гладить, шить и плесть; всемъ домомъ правила одна Параша; поручено ей было счеты весть, при ней варилась грешневая каша». — «Въ ней вкусъ былъ образованный. Она читала сочиненья Эмина (См. «Списокъ»). Играть умела также на гитаре и пела: «Стонетъ сизый голубокъ» и «Выду ль я»... и то, что ужъ постаре»... Летнимъ вечеромъ въ окно подолгу «на луну» «смотрела», и «предъ ея окномъ» «ездили гвардейцы черноусы»; «простая бедная Параша» «прельщать умела ихъ безъ помощи нарядовъ дорогихъ». Она «весь обегала домъ, то у окна, то во дворе мелькала, и кто бы ни проехалъ, иль ни шелъ, всехъ успевала видеть».
«»). — «Наперсница затей» Натальи Павловны. «Шьетъ, моетъ, вести переноситъ, изношенныхъ капотовъ проситъ, порою съ бариномъ шалитъ, порой на барина кричитъ, и лжетъ предъ барыней отважно». Съ Натальей Павловной, «она толкуетъ важно о графе, о делахъ его — не пропускаетъ ничего — Богъ весть, разведать какъ успела».
«Медн. »). — Уп. л. «Мечта» Евгенiя, его невеста. Жила съ матерью въ ветхомъ домике, «почти у самаго залива».
«»). — Вдова. «Бедная старушка»; жила у «Покрова» въ смиренной лачужке, «за самой будкой». — «Точь въ точь въ картинахъ Рембрандта такiя лица». «Носила чепчикъ и очки»; «днемъ она чулокъ вязала, а вечеромъ, за маленькимъ столомъ, раскладывала карты и гадала». «По воскресеньямъ летомъ и зимою вдова ходила» къ Покрову и становилась предъ толпою у крылоса налево». После внезапной смерти Феклы, «подумала, что два-три дня, не доле — жить можно безъ кухарки; что нельзя предать свою трапезу Божьей воле». Новой кухарке даетъ советъ: «гоняй мужчинъ», «ходи за мной, за дочерью моей; усердна будь; присчитывать не смей». Мавруша понравилась ей за то, что готова была служить за всякую цену («все, что будетъ вамъ угодно»), но старуха недоверчиво отнеслась къ «плутовке». «Въ церкви вдругъ на старую вдову нашелъ испугъ. Она подумала: «въ Мавруше ловкой, зачемъ къ пирожному припала страсть? Пирожница, ей-ей, глядитъ плутовкой! Не вздумала ль она насъ обокрасть, да улизнуть? Вотъ, будемъ мы съ обновкой для праздника! Ахти, какая страсть!» Такъ думая старушка обмирала, и наконецъ, не вытерпевъ, сказала: — «Стой тутъ, Параша. Я схожу домой». «Мне что-то страшно». «Съ паперти долой чуть-чуть» «старушка не слетела; въ ней сердце билось, какъ передъ бедой». Увидя, какъ «предъ зеркальцемъ Параши чинно сидя, кухарка брилась», вдова успела лишь произнести: — «Ахъ, ахъ!» и шлепнулась». — «Ахъ, Пашенька моя! Маврушка... Что, что съ ней?» Кухарка наша... опомниться досель не въ силахъ я... за зеркальцемъ... вся въ мыле»... «Воля ваша мне, право, ничего понять нельзя; да где жъ Мавруша?» — Ахъ, она разбойникъ! Она здесь брилась!.. точно мой покойникъ!»...
«Бор. Год»). — «Маститый старецъ». «Въ молодыхъ летахъ ослепъ». «Напрасно лечился и зелiемъ, и тайнымъ нашептываньемъ; напрасно ходилъ на поклоненье въ обители къ великимъ чудотворцамъ; напрасно изъ кладезей святыхъ кропилъ водой целебной темны очи». «Не посылалъ Господь ему исцеленья». Онъ «къ тьме своей привыкъ и даже сны ему виданныхъ вещей ужъ не являли, снились только звуки»; онъ «утратилъ ужъ надежду». — Но «въ старости» ужъ «разъ, въ глубокомъ сне», разсказываетъ онъ, «я слышу, детскiй голосъ мне говоритъ: встань, дедушка, поди ты въ Угличъ-градъ, въ соборъ Преображенья; тамъ помолись ты надъ моей могилой, Богъ милостивъ — и я тебя прощу. Но кто-же ты? спросилъ я детскiй голосъ. Царевичъ я Димитрiй. Царь небесный прiялъ меня въ ликъ ангеловъ своихъ, и я теперь — великiй чудотворецъ». «Проснулся я и думалъ: что-жъ? Можетъ быть, и въ самомъ деле Богъ мне позднее даруетъ исцеленье. Пойду — и въ путь отправился далекiй. Вотъ Углича достигъ я, прихожу въ святой соборъ и слушаю обедню, и, разгорясь душой усердной, плачу такъ сладостно, какъ-будто слепота изъ глазъ моихъ слезами вытекала. Когда народъ сталъ выходить, я внуку сказалъ: Иванъ, веди меня на гробъ царевича Димитрiя. И мальчикъ повелъ меня — и только передъ гробомъ я тихую молитву сотворилъ, глаза мои прозрели: я увиделъ и Божiй светъ, и внука, и могилку».
«»). — Подруга Ратмира. «Младая дева. Стройный станъ, власы небрежно распущены, улыбка, тихiй взоръ очей, и грудь и плечи обнажены — все мило, все пленяетъ въ ней». По словамъ Ратмира: «Моей счастливой перемены она виновницей была; она мне — жизнь, она мне — радость! Она мне возвратила вновь мою утраченную младость, и миръ, и чистую любовь».
«Бор. Год— «Патеръ Черниковскiй». На обещанье Самозванца привести народъ и всю восточну церковь подъ «власть наместника Петра», даетъ советъ: — «Вспомоществуй тебе святый Игнатiй, когда придутъ иныя времена. А между темъ небесной благодати таи въ душе, царевичъ, семена; притворствовать предъ оглашеннымъ светомъ намъ иногда духовный долгъ велитъ: твои слова, деянья судятъ люди; намеренья единый видитъ Богъ».
«Бор. Год»). — «Твой (Бориса) верный богомолецъ, въ делахъ мiрскихъ не мудрый судiя». — «Ужъ эти мне грамотеи!» восклицаетъ онъ, услышавъ о бегстве Отрепьева. «Что еще выдумалъ: — сосудъ дiавольскiй! Однако, нечего царю и докладывать объ этомъ: что тревожить отца-государя?.. Этака ересь: буду царемъ на Москве!.. Поймать, поймать врагоугодника, да и сослать въ Соловецкiй на вечное покаянiе. Ведь это — ересь, отецъ игуменъ?» — «Пострелъ окаянный»; «бесовскiй сынъ, растрига окаянный», отзывается П. о Самозванце. — «Духъ милости и кроткаго терпенья въ душе твоей, великiй государь» (отвечаетъ онъ Борису, заявившему, что «умы кипятъ... ихъ нужно остудить; предупредить желалъ бы казни я»); «ты грешному погибели не хочешь, ты тихо ждешь, да пройдетъ заблужденье». Чтобы «остудить умы», взволнованные именемъ Лжедимитрiя, онъ предлагаетъ Борису («убiйце» царевича) «разоблачить обманъ безбожнаго злодея» — и «мощь бесовъ исчезнетъ, яко прахъ». Разсказавъ о чудесныхъ исцеленiяхъ у гроба Димитрiя, прибавляетъ: — «вотъ мой советъ: во Кремль святыя мощи (Димитрiя) перенести, поставить ихъ въ соборе Архангельскомъ». Борисъ, слушая, «бледнелъ и крупный потъ съ лица его закапалъ», но «выручилъ князь Шуйскiй».
«»). — Жена станцiоннаго смотрителя. «Смотрительша»; была исполнена великимъ неудовольствiемъ, когда Дефоржъ, не спросивъ себе «ни чаю, ни кофею», сиделъ на станцiи и «посвистывалъ». Вотъ Богъ послалъ свистуна, говорила она вполголоса: эхъ посвистываетъ! чтобъ лопнулъ, окаянный басурманъ». — Да, отпусти ты его, Сидорычъ. Охота тебе держать. Дай ему лошадей, провались онъ къ чорту!» (П. верила въ «примету», что «свистъ денежку выживаетъ»). Когда после отъезда Дубровскаго, «смотритель обратился къ жене съ восклицанiемъ («П — а! знаешь ли ты что? ведь это былъ Дубровскiй»), смотрительша опрометью кинулась въ окошко, но было уже поздно: Дубровскiй былъ ужъ далеко. Она принялась бранить мужа: — «Бога ты не боишься, зачемъ ты не сказалъ мне того прежде, я бы хоть взглянула на Дубровскаго, а теперь жди, чтобъ онъ опять завернулъ. Безсовестный ты, право, безсовестный!»
«Р. »). — «Большое общество — семья Пашковыхъ... etc» — (прогр. II).
«Евг. »). — «У Пелагеи Николавны все тотъ же другъ, мосье Финмушъ, и тотъ же шпицъ, и тотъ же мужъ».
«Евг. — «Все клуба членъ исправный, все такъ-же смиренъ, такъ же глухъ, и такъ же естъ и пьетъ за двухъ».
«Прогр. П. »). — «Зарывается въ канцелярiи, отрекается отъ своей матери — является въ дурномъ обществе по страсти къ деньгамъ». — «Въ игре получаетъ пощечину — дуэль, — братъ Пел. струсилъ», онъ «делается врагомъ Пелымову, выходитъ въ люди (въ секретари Чуполея), преследуетъ тайно своего брата». Онъ «чернитъ его въ глазахъ правительства». — «Доносъ, — судъ, — тайный непрiятель (Пелама). — Письмо къ брату, ответъ Тартюфа». Онъ «сватается за невесту Пелама и женится на ней». (Ср. Наградскiй, Норовой, Мишенька, двоюродный братъ Пелама).
«Р. »). — «Женщина съ необыкновеннымъ умомъ и сердцемъ». «Она была старее мужа несколькими годами». — Отецъ Р. Пелама «женился» на ней «противъ воли семейства», но потомъ «она успела примирить мужа съ его семействомъ, въ которомъ ее полюбили». — Мужъ ея «вошелъ въ связь съ женщиной известной въ свете своей красотой и любовными похожденiями. «Мать моя, говоритъ Р. Пеламъ, знала все, и молчала. Душевныя страданiя разстроили ея здоровье: она слегла и уже не встала». — Умирая «целовала» сына «и плакала».
«Р. »). — «Имелъ пять тысячъ душъ»; «былъ пожалованъ сержантомъ, когда еще бабушка (Р. Пелама) была имъ брюхата». «Кроме французской орфографiи, кажется, ничего основательно не зналъ». Характера былъ «легкомысленнаго и непостояннаго». «Жилъ не хуже гр. Шереметева, хотя былъ ровно въ 20 разъ беднее». «Москвичи помнятъ еще его обеды, домашнiй театръ и роговую музыку». «Женился противъ воли родителей на девушке, которая была старее его несколькими годами; въ тотъ же годъ вышелъ въ отставку и уехалъ въ Москву». «Первые годы супружества были счастливы». Но потомъ «онъ вошелъ въ связь съ женщиной, известной въ свете своей красотой и любовными похожденiями. Она для него развелась съ мужемъ, который уступилъ ее отцу моему за 10000 и потомъ обедывалъ у насъ довольно часто». Когда умирала жена, онъ, присутствуя при этомъ», «рыдалъ громко». После смерти жены женщина, «виновница ея смерти, поселилась въ его доме». — «Сына онъ, «конечно, любилъ, но вовсе о немъ не безпокоился и оставилъ на попеченiе французовъ», гувернеровъ. У сына «съ отцомъ доходило часто дело до ручныхъ объясненiй, которыя съ обеихъ сторонъ оканчивались слезами».
(Р. — «Frivole въ русскомъ роде». «Il reçoit bonne compagnie en fait d’hommes et mauvaise en fait de femmes» (IV). «Отецъ не занимается» Пеламомъ, «но любитъ ссориться съ нимъ изъ-за Норового — отецъ назначаетъ ему 1000 въ годъ и выгоняетъ его. Умираетъ въ нищете — сынъ его хоронитъ (III).
«Р. »). — См. М.*.
«Прогр. Р. Пел»). — «Сынъ барина», «воспитанъ у отца семью французами, немцами, шведами, англичанами». «Пеламъ выходитъ въ службу и светъ». «Светская жизнь петербургская, балы, скука большого света, происходящая отъ бранчивости женщинъ». «Светъ» «наскучилъ» Пеламу; онъ, «по примеру молодежи, удаляется въ холостую компанiю, дружится съ Zavadovski и «Ф. Орловымъ». «Вдается въ дурное общество». — «Общество Zavadovski — les parasites, les actrices, — sa mauvaise réputation». — Пеламъ вступаетъ «въ связь съ тенцоркой на счетъ гр. Завадовскаго». Дружа съ «Ф. Орловымъ», «помогаетъ ему увезти любовницу», — отказывается отъ игры фальшивой». «Несчастное положенiе» увезенной девушки — «бедность — развратъ мужа — она влюбляется въ Пелама — связь ея съ нимъ — подозренiя мужа». Пел. «продолжаетъ безпутную жизнь», «devient aux yeux du monde un mauvais sujet».
’est alors qu’il est en correspondance avec Nathalie (Кочубей). Il reçoit la première lettre au sortir dechez la Istomine qu’il console du mariage de Zavadovski». «La porte de Чоколей lui est refusé, il ne la voit qu’au théâtre (ou) il apprend que son frère est secretaire du Чоколей» (Прогр. IV).
«Пеламъ влюбляется въ женщину высшаго общества — любовь въ большемъ свете» (Прогр. I). — «Перемена» Пел. «Онъ ссорится съ танцоркой». (прогр. II). «Онъ сватается, ему отказываютъ — онъ едетъ въ деревню». — «Разбой». (Убiйство Ф. Орловымъ Щепочкина»). «Пел. узнаетъ обо всемъ и укрываетъ Ф. Орл. у себя» (прогр. II); «devient l‘exécuteur testamentaire de Ф. Орловъ — попадаетъ въ подозренiе. Онъ даетъ ломбард. билетъ (носитъ часы Щепочкина». — III). «Доносъ — судъ. — Тайный непрiятель». Двоюродный братъ его (См. Норовой) «делается врагомъ П., выходитъ въ люди (въ секретари Чуполея), преследуетъ тайно своего брата», «чернитъ его въ глазахъ правительства», «письмо къ брату, ответъ Тартюфа». — Братъ «сватается за его невесту и женится на ней». «Отчаянье». Пел. «высланъ изъ города» (II), посаженъ «въ крепость» (III). «(Оправданъ) освобожденъ по покровительству Алексея Орлова и выехалъ изъ города. Болезнь душевная — сплетни света — уединенная жизнь — Ф. Орловъ пойманъ въ разбое, Пеламъ опраданъ и получаетъ позволенiе ехать въ Петерб.». (Ср. Пелымовъ, Батуринъ)*).
«»). — «Прiезжая англичанка. На речи Алексея, П. отвечаетъ «съ видомъ невиннаго удивленiя и маленькимъ восклицанiемъ: о ло!».
«»). — «Mounsieur Picard», слуга-французъ гр. Нулина.
«»). — Одинъ изъ гостей Готлиба; съ его помощью, после пира, былъ отведенъ Юрко «въ будку», хотя лицо самого П. «казалось въ красненькомъ сафьяновомъ переплете».
«»). — См. «пропали неизвестно куда» «няня Егоровна, дворовый человекъ Григорiй, кучеръ Антонъ и кузнецъ Архипъ. Въ последней 19-ой главе неизвестно откуда появляется «старуха въ беломъ чепце, опрятно и чопорно одетая», которую Степка именуетъ Петровной. Она выходитъ изъ шалаша Дубровскаго. — «Полно тебе, Степка, сказала она сердито: ». — «Виноватъ, Петровна, отвечалъ Степка». Ясно, что это несомненная авторская обмолвка, объясняемая темъ, что рукопись Дубровскаго, писанная на скоро, не получила дальнейшей отделки; темъ не менее во всехъ изданiяхъ сочиненiй Пушкина эта обмолвка прошла незамеченной. Ред.].
«Ист. »). — После выкупа отцомъ Антона Тимофеева, приказчикъ «приказалъ заковать «въ железы». П. Е., но его откупилъ отецъ за 68 рублей.
«»). — Капитанъ «бомбардирской роты преображенскаго полка». «Могучiй, грозный преобразователь Россiи». «Человекъ высокаго роста въ зеленомъ кафтане». «Ибрагимъ не могъ надивиться быстрому и твердому его разуму, силе и гибкости вниманiя и разнообразiю деятельности». Ибрагимъ видалъ Петра въ сенате, оспариваемаго Бутурлинымъ и Долгорукимъ, «разбирающаго важные вопросы законодательства; въ адмиралтейской коллегiи, утверждающаго морское величiе Россiи»; видалъ «его съ Феофаномъ, Гаврiиломъ Бужинскимъ и Копiевичемъ; въ часы отдохновенiя, разсматривающаго переводы иностранныхъ публицистовъ, или посещающаго фабрику купца, рабочую ремесленника и кабинетъ ученаго». Въ свободное время читалъ «Гамбургскiя газеты». «Посреди обширныхъ своихъ трудовъ, не переставалъ осведомляться о своемъ любимце крестнике арапе». «После обеда государь, по русскому обыкновенiю», отдыхалъ «часа» «два». Затемъ, запирался «въ токарне» и занимался «государственными делами». Онъ по очереди работалъ съ Брюсомъ, съ княземъ Долгорукимъ, съ генералъ-полицмейстеромъ Девiеромъ, и «на ряду съ этимъ успевалъ продиктовать» «несколько указовъ и решенiй». «По окончанiи трудовъ, Петръ вынулъ карманную книжку, дабы справиться, все ли имъ предполагаемое на сей день исполнено». Корсакова, прибывшаго изъ Парижа «съ депешами», принялъ «въ какой-то холстяной фуфайке, на мачте корабля». «Посмотримъ, не забылъ ли ты своей старой должности. Возьми-ка аспидную доску, говоритъ онъ Ибрагиму въ день его прiезда изъ Францiи, да ступай за мною». — «Здорово господа! сказалъ Петръ съ веселымъ лицомъ», «громозвучнымъ голосомъ», приветствуя Лыкова и его гостей («слуги разбегались, какъ одурелые, гости перетрусились»). — «Что же? я вамъ помешалъ? вы обедали? прошу садиться опять, а мне Гаврила Афанасьевичъ, дай-ка анисовой водки»; «выпивъ» «золотую чарочку», закусилъ кренделемъ и вторично пригласилъ гостей продолжать обедъ»; «селъ подле хозяина и спросилъ себе щей». «Государевъ денщикъ подалъ ему деревянную ложку, оправленную слоновою костью, ножикъ и вилку съ зелеными костяными черенками, ибо П. «никогда не употреблялъ другого прибора, кроме своего». Дома, во дворце «никто въ ласковомъ и гостепрiимномъ хозяине не могъ бы подозревать героя полтавскаго». «Во время обеда» «разговаривалъ съ Ибрагимомъ о разныхъ предметахъ, распрашивалъ его объ испанской войне, о внутреннихъ делахъ Францiи, о регенте, котораго онъ любилъ, хотя и осуждалъ въ немъ многое»; «вспомнилъ некоторыя черты Ибрагимова младенчества и разсказывалъ ихъ» съ «добродушiемъ и веселостью». Самъ выехалъ на встречу Ибрагиму и въ ожиданiи его провелъ ночь «въ ямской избе». — «Вели же твою повозку везти за нами, а самъ садись со мной и поедешь ко мне», говоритъ П. Ибрагиму. «По окончанiи трудовъ», «выходя изъ токарни, сказалъ Ибрагиму: — «Ужъ поздно; ты, я чай, усталъ, ночуй здесь, какъ бывало въ старину; завтра я тебя разбужу». Въ доме Лыкова «по немецки разговаривалъ» съ пленнымъ шведомъ о походе 1701 года». — На ассамблеяхъ «игралъ въ шашки» съ какимъ-нибудь «англiйскимъ шкиперомъ», и «они усердно салютовали другъ друга залпами табачнаго дыма», былъ «большой охотникъ лично присутствовать», когда «маршалъ ассамблеи» заставлялъ провинившагося выпивать «кубокъ большого орла». — Ага! сказалъ Петръ, увидя Корсакова, «попался, братъ. Изволь же мосье пить и не морщиться». «Крайне бережливый въ собственныхъ своихъ расходахъ», заметя «щеголя» Корсакова, говоритъ: — «Послушай, Корсаковъ», «штаны-то» на тебе бархатные, какихъ и я не ношу, а я тебя гораздо богаче. Это мотовство; смотри, чтобъ я съ тобой не побранился». Послалъ Ибрагима «въ чужiе края для прiобретенiя сведенiй, необходимыхъ государству преобразованному»; «просилъ» его «заботиться о своемъ здоровье, благодарилъ за ревность къ ученiю — и» «не жалелъ для него своей казны, присовокупляя къ червонцамъ отеческiе советы и предостерегательныя наставленiя». «Имелъ широкую душу»; „угадывая истинную причину“ «отсутствiя» Ибрагима, «писалъ герцогу, что онъ ни въ чемъ неволить» своего воспитанника «не намеренъ, что предоставляетъ его доброй воле возвратиться въ Россiю, или нетъ; но что, во всякомъ случае, онъ никогда не оставитъ прежняго своего питомца». — «Ты человекъ одинокiй, безъ роду и племени, чужой для всехъ, кроме одного меня. Умри я сегодня, завтра что съ тобою будетъ, бедный мой арапъ? Надобно тебе пристроиться, пока есть еще время, найти опору въ новыхъ связяхъ, вступить въ союзъ съ русскимъ боярствомъ». «Я самъ буду твоимъ сватомъ». — «Все братъ кончено!» «я тебя сосваталъ. Завтра поезжай къ своему тестю, но, смотри, потешь его боярскую спесь: оставь сани у воротъ, пройди черезъ дворъ пешкомъ, поговори съ нимъ о его заслугахъ и знатности — и онъ будетъ отъ тебя безъ памяти», советуетъ П. Ибрагиму.
«»). — «Герой Полтавы». «Царь суровый, по словамъ Мазепы». Предъ сраженiемъ «свыше вдохновенный раздался звучный гласъ Петра: «За дело съ Богомъ!» «Его глаза сiяютъ. Ликъ его ужасенъ. Движенья быстры. Онъ прекрасенъ, онъ весь какъ Божiя гроза». «И онъ промчался предъ полками могучъ и радостенъ какъ бой. Онъ поле пожиралъ очами». После победы, «пируетъ Петръ». И гордъ и ясенъ и славы полонъ взоръ его. И царскiй пиръ его прекрасенъ: при кликахъ войска своего, въ шатре своемъ онъ угощаетъ своихъ вождей, вождей чужихъ, и славныхъ пленниковъ ласкаетъ, и за учителей своихъ заздравный кубокъ подымаетъ». — «Предубежденный въ верности Мазепы, гнушаясь мнимой клеветой, доносъ оставя безъ вниманья, самъ царь Іуду (Мазепу) утешалъ и злобу шумомъ наказанья смирить надолго обещалъ». После измены Мазепы, «съ бреговъ пустынныхъ Енисея семейства Искры, Кочубея поспешно призваны Петромъ. Онъ съ ними слезы проливаетъ, онъ ихъ, лаская, осыпаетъ и новой честью и добромъ». По веленiю П, «анафемой» Мазепе «гремитъ соборъ».
«Станц. »). — Поселилась съ мужемъ, после смерти смотрителя въ его доме; на вопросъ Белкина о причине смерти смотрителя: «спился, батюшка, отвечала она». И велела Ваньке проводить «барина» на кладбище и указать «смотрителеву могилу».
«»). — слуга-французъ графа Нулина. — «Allons courage! говоритъ барину П., после того какъ коляска свернулась «на бокъ». «Шумитъ, хлопочетъ». На ночь приноситъ графу «графинъ, серебряный стаканъ, сигару, бронзовый светильникъ, щипцы съ пружиною, будильникъ и неразрезанный романъ». При отъезде, «ужъ подкрепивъ себя стаканомъ, П. кряхтитъ за чемоданомъ», и «все скоро уложилъ».
«Бор. Год— «Старикъ» съ «высокимъ челомъ», со «спокойнымъ», «смиреннымъ величавымъ видомъ». «Вразумленъ книжному искусству». — «Многихъ летъ свидетель». — «Я долго жилъ и многимъ насладился, говоритъ онъ». — По словамъ Григорiя, П. «весело провелъ свою младость. Воевалъ подъ башнями Казани, рать Литвы при Шуйскомъ отражалъ, виделъ дворъ и роскошь Іоанна», «пировалъ за царскою трапезой» — но, говоритъ Пименъ, «насъ »; я «съ той поры лишь ведаю блаженство какъ въ монастырь Господь меня привелъ». Но и «доныне, если я, невольною дремотой обезсиленъ, не сотворю молитвы долгой къ ночи, мой старый сонъ не тихъ и не безстрашенъ: мне грезятся то шумные пиры, то ратный станъ, то схватки боевыя, безумныя потехи юныхъ летъ». Внося прошлое въ свою летопись, П. «на старости сызнова живетъ». «Минувшее проходитъ предо мною»... говоритъ онъ. — «Давно ль оно неслось, событiй полно, волнуяся какъ море-окiянъ? Теперь оно безмолвно и спокойно»... «Немного лицъ сохранила память» его, «немного словъ доходитъ» до него; все «прочее погибло безвозвратно». Но онъ считаетъ «летопись» свою «долгомъ, завещаннымъ отъ Бога»: «не даромъ многихъ летъ свидетелемъ Господь меня поставилъ и книжному искусству вразумилъ». Пусть «ведаютъ потомки православныхъ земли родной минувшую судьбу». Пусть «своихъ царей великихъ поминаютъ за ихъ труды, за славу, за добро, а за грехи и темныя деянья Спасителя смиренно умоляютъ». «Въ часы свободные отъ подвиговъ духовныхъ» онъ творитъ «свой трудъ, усердный, безыменный». «Все передъ лампадой старикъ сидитъ да пишетъ», говоритъ проснувшись Григорiй; «знать, во всю ночь онъ не смыкалъ очей». — «Звонятъ къ заутрене» — говоритъ П., окончивъ писанье, — «Благослови Господь своихъ рабовъ!.. Подай костыль, Григорiй (уходитъ)». Въ летописи своей П. «описываетъ, не мудрствуя лукаво, все то, чему свидетель въ жизни былъ: войну и миръ, управу государей, угодниковъ святыя чудеса, пророчества и знаменья небесны». «Спокойно», «смиренно, величаво» изображаетъ онъ «и темное владычество татаръ», и «казни свирепыя Іоанна», и «бурное новгородское вече», и «славу отечества». «Такъ точно дьякъ, въ приказахъ поседелый, спокойно зритъ на правыхъ и виновныхъ, добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева». — Онъ хочетъ закончить летопись свою «повестью плачевной» объ убiенiи Димитрiя. «Съ техъ поръ я мало вникалъ въ дела мiрскiя». — «О страшное, невиданное горе!.. прогневали мы Бога, согрешили; владыкою себе цареубiйцу мы нарекли». — «Борисъ, Борисъ! говоритъ Григорiй: «все предъ тобой трепещетъ: ничто тебе не смеетъ и напомнить о жребiи несчастнаго младенца; а между темъ отшельникъ въ темной келье здесь на тебя доносъ ужасный пишетъ, и не уйдешь ты отъ суда мiрского». П. самъ «виделъ это злое дело». Когда «злодеевъ захватили и привели предъ теплый трупъ младенца», то, «чудо, вдругъ мертвецъ затрепеталъ». «Въ часъ кончины» Феодора разсказываетъ П. «свершилося неслыханное чудо: къ его одру, царю едину зримый, явился мужъ необычайно светелъ и началъ съ нимъ беседовать Феодоръ... Когда же онъ представился, палаты исполнились святымъ благоуханьемъ и ликъ его, какъ солнце просiялъ». «Богъ возлюбилъ смиренiе царя (Феодора)» — говоритъ П., «и Русь при немъ во славе безмятежной утешилась». — «Светъ грешенъ», по мненiю Пимена, счастье лишь въ томъ, чтобъ «познать ничтожество земной суеты». — «Подумай, сынъ, ты о царяхъ великихъ. Кто выше ихъ? Единый Богъ. Кто смеетъ противъ нихъ? Никто». — «А что же? Часто златой венецъ тяжелъ имъ становился; они его меняли на клобукъ». Іоаннъ Грозный «искалъ успокоенья въ подобiи монашескихъ трудовъ». «Усталый отъ гневныхъ думъ и казней», давалъ онъ «обетъ духовный» «воспринять честную схиму». «Такъ говорилъ державный государь» — разсказываетъ П. — «и сладко речь изъ устъ его лилася, и плакалъ онъ. А мы въ слезахъ молились, да ниспошлетъ Господь любовь и миръ душе его, страдающей и бурной. А сынъ его Феодоръ? На престоле воздыхалъ о мирномъ житiи отшельника». — «Не сетуй, братъ, что рано грешный светъ покинулъ ты, что мало искушенiй послалъ тебе Всевышнiй», обращается онъ къ Григорiю.
«Пименъ въ прошломъ былъ Григорiй. Если не сотворитъ благочестивый монахъ молитвы долгой къ ночи, его старый сонъ не тихъ и не безгрешенъ (какъ трогательно!), и чудятся то ему шумные пиры, то ратный станъ, то схватки боевыя, безумныя потехи юныхъ летъ. И онъ знаетъ, что такое «женская лукавая любовь», — онъ долго жилъ и многимъ насладился; у него была своя Марина. Теперь, въ келье Чудова монастыря, когда уже догораетъ его тихая лампада, онъ далекъ отъ своего юнаго безумства; но въ действительности грешная явь Григорiя и небезгрешный сонъ Пимена, это — явленiя одного порядка. Пименъ тоже когда-то стремился къ трону, испытывалъ обаянiе мiрскихъ чаръ, — а теперь, благодарный Богу за книжное искусство и за долгую жизнь (долголетiе обязываетъ), онъ свой престолъ воздвигнулъ въ келье; свои верховныя и властолюбивыя надежды, свою мечту онъ претворилъ въ молитву, преодолелъ бурныя потехи юныхъ летъ и сделался летописцемъ, не царемъ, а свидетелемъ о царяхъ. Онъ отказался не только отъ власти, но и отъ имени, и трудъ его — «безъимянный». И вотъ онъ сидитъ передъ угасающей лампадой и пишетъ, — его святая грамотность! Она дала ему вторую жизнь, безсмертiе на земле, и доносятся къ нему замирающiе отголоски прежнихъ словъ и бледнеющiя очертанiя прежнихъ лицъ — последнiе всплески жизненнаго моря-окiяна. Историкъ воскрешаетъ и воскресаетъ». [Ю. Айхенвальдъ. Силуэты русск. писателей, т. I].
«Бор. Год»). — См. .
«Кавк. Плен»). — «Невольникъ чести безпощадной», «отступникъ света», «другъ природы»; «одной» свободы онъ искалъ въ подлунномъ мiре. «Безпечной смелости» его черкесы грозные дивились; «вблизи видалъ онъ свой конецъ на поединкахъ, твердый, хладный, встречая гибельный свинецъ». «Любилъ онъ прежде игры славы и жаждой гибели горелъ». «Пламенную младость онъ гордо началъ безъ заботъ, позналъ онъ радость, много милаго любилъ, обнялъ грозное страданье, бурной жизнью погубилъ надежду, радость и желанье, и лучшихъ дней воспоминанье въ увядшемъ сердце заключилъ», и «умеръ» онъ «для счастья, надежды призракъ улетелъ»; «отвыкъ отъ сладострастья, для нежныхъ чувствъ окаменелъ». «Людей и светъ изведалъ онъ, и зналъ неверной жизни цену. Въ сердцахъ друзей нашедъ измену, въ мечтахъ любви — безумный сонъ, наскучивъ жертвой быть привычной давно презренной суеты, и непрiязни двуязычной, и простодушной клеветы». «Лежала въ сердце какъ свинецъ, тоска любви безъ упованья». («Нетъ, я не зналъ любви взаимной, любилъ одинъ, страдалъ одинъ»). «Не могъ онъ сердцемъ отвечать любви младенческой, открытой» черкешенки; «съ безмолвнымъ сожаленьемъ на деву страстную взиралъ и полный тяжкихъ размышленiй словамъ любви ея внималъ». «Забудь меня — твоей любви, твоихъ восторговъ я не стою», говоритъ онъ черкешенке. «Безъ упованья, безъ желанiй, я ». — «Недолго женскую любовь печалитъ хладная разлука — пройдетъ любовь, настанетъ скука, красавица полюбитъ вновь». — «Я твой на веки, я твой до гроба! — Ужасный край оставимъ оба. Беги со мной!» и «къ черкешенке простеръ онъ руки», когда цепь на ногахъ П. «распалась».
— это «герой того времени». «Кавказскiй пленникъ» Пушкина засталъ общество въ перiоде его отрочества и почти на переходе изъ отрочества въ юношество. Главное лицо его поэмы было «полнымъ выраженiемъ этого состоянiя общества. И Пушкинъ былъ самъ этимъ пленникомъ, но только на ту пору, пока писалъ его. Осуществить въ творческомъ произведенiи идеалъ, мучившiй поэта, какъ его собственный недугъ, — для поэта значитъ навсегда освободиться отъ него. Это же лицо является и въ следующихъ поэмахъ Пушкина, но уже не такимъ, какъ въ «Кавказскомъ пленнике»: следя за нимъ, вы безпрестанно застаете его въ новомъ моменте развитiя, и видите, что онъ движется, идетъ впередъ, делается сознательнее, а потому и интереснее для васъ».
«»). — Старая дама, знакомая Томской, жившая на Арбате. Узнавъ объ отъезде Томской на Кавказъ, сказала: — «На Кавказъ! да ведь это ужасть какъ далеко. Охота тебе тащиться Богъ ведаетъ зачемъ?». («Далеко мне до тебя тащиться съ Басманной на Арбатъ!» говорила она же Томской). Маше наказываетъ: «... Да, смотри, воротись у меня съ Кавказа румяная, здоровая, а богъ дастъ и замужняя». На возраженiе Томской (Да за кого выйти ей на Кавказе? Разве за черкескаго князя?), отвечаетъ: — Что ты, мать моя! За черкеса — сохрани ее Богъ! Да ведь они — что турки да бухарцы — нехристи; они ее забреютъ да запрутъ. Нетъ, мало ли нашихъ военныхъ въ тамошнемъ краю; а имъ-то женщины въ диковинку; наткнется на какого-нибудь холостого генерала». — «Съ приданымъ все-таки лучше, мать моя, разсуждаетъ П. о невестахъ.
«»). — Именiе Троекурова.
«Капит. »). — Уп. л. «Кумъ» Мироновой.
«Евг. Он.»). «Московская кузина» Лариной; «встарину твердила ей часто» о Ричардсоне, о Грандисоне и Ловласе». Выйдя замужъ Ларина скоро «забыла... княжну Полину». — Позднее, въ Москве, Лариныхъ встречаетъ въ гостиной крикъ княжны, простертой на диване. Старухи съ плачемъ обнялись...» — «Охъ, силы нетъ... устала грудь... Мне тяжела теперь и радость не только грусть... душа моя, ужъ никуда негодна я... подъ старость жизнь такая гадость... и тутъ, совсемъ утомлена, въ слезахъ раскашлялась она». [Полина четвертый годъ «больна въ чахотке»].
«»). — Уп. л. «Молодая княжна».
«»). — Княжна. «Являлась везде; она окружена была поклонниками. Съ нею любезничали; но она скучала, и скука придавала ей видъ гордости и холодности». «Это чрезвычайно шло къ греческому» (правильному и смуглому) ея «лицу и чернымъ бровямъ». «Въ ней было много страннаго и еще более привлекательнаго». У нея были «необыкновенныя качества души и мужественная возвышенность ума». Скромная и молчаливая, П. «чрезвычайно много читала безъ всякаго разбора». «Французская словесность отъ Монтескье» до романовъ Кребильона была ей знакома. Руссо знала она наизустъ и «была безъ памяти отъ m-me de Staël». «Съ трудомъ разбирала русскую печать и, вероятно, ничего не читала, не исключая и стиховъ, поднесенныхъ ей московскими стихотворцами». Но когда, за обедомъ въ честь m-me de Staël, дядя «изъ уваженiя къ иностранке вздумалъ смеяться надъ русскими бородами», П. назвала его старымъ шутомъ». Во время нашествiя Наполеона, занималась одною политикою ничего не читая кроме газетъ, Растопчинскихъ афишекъ, и не открывала ни одной книги». Целые часы проводила она, облокотясь на карту Россiи, расчитывая версты, следуя за быстрыми движеньями войскъ, и «жадно слушала сужденiя пленнаго француза (Синекура), «основанныя на знанiи дела и безпристрастности». Къ окружающему обществу, «къ светской черни», П. относилась съ негодованiемъ и презренiемъ. За обедомъ, даннымъ ея отцомъ, въ честь m-me Stael, была «въ отчаянiи»: ни одной, мысли, ни одного замечательнаго слова въ теченiи целыхъ трехъ часовъ. Тупыя лица, тупая важность!». «Что могли понять эти обезьяны просвещенья»? отзывается П. о русскомъ обществе. «Когда m-me de Stael «кинула» каламбуръ», лицо П. «пылало и слезы показались на ея глазахъ». Когда же «гостиныя наполнились патрiотами», «гонителями французского языка», — такая проворная перемена и трусость выводили ее изъ терпенiя». «Она всюду «нарочно говорила по-французски»; за столомъ, въ присутствiи слугъ, нарочно оспаривала патрiотическое хвастовство, нарочно говорила о многочисленности Наполеоновыхъ войскъ, о его военномъ генiи», была въ восхищенiи отъ графа «Мамонова» и о его «патрiотическихъ пожертвованiй». Въ обществахъ «злословили» будто m-me de Staël — шпiонъ Наполеона, а П. «доставляла ей нужныя сведенiя». — Какъ я ее люблю! Какъ ненавижу ея гонителя!» (Наполеона), говорила сама Полина. Когда же «спешили укорить ее въ приверженности ко врагу отечества, П. презрительно улыбалась». — «Дай Богъ, чтобы все русскiе любили свое отечество, какъ я его люблю!» отвечала Полина: «Для некоторыхъ людей», сказала она жениху, «и честь, и отечество — все безделица. Братья ихъ умираютъ на поле сраженiя, а они дурачатся въ гостинныхъ. Не знаю, найдется ли женщина, довольно низкая, чтобъ позволить такимъ фиглярамъ притворяться передъ нею въ любви». Но «дерзость» Алексея, съ которой онъ ей ответилъ: «Знайте, что кто шутитъ съ женщиною, тотъ можетъ не шутить передъ лицомъ отечества и его непрiятелемъ», ей понравилась. На замечанiе подруги («женщины на войну не ходятъ и имъ дела нетъ до Бонапарта»), «глаза» П. «засверкали»: — «Стыдись», сказала она: «разве женщины не имеютъ отечества? разве нетъ у нихъ отцовъ, братьевъ, мужей? разве кровь русская для насъ чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, чтобы насъ на бале вертели въ экосезахъ, а дома заставляли вышивать по канве собачекъ? Нетъ! Я знаю какое влiянiе женщина можетъ иметь на мненiе общественное». «Я не признаю униженiя, къ которому присуждаютъ насъ». Она вспоминала Шарлотту Кордэ, Марфу Посадницу, княгиню Дашкову. — «Чемъ я ниже ихъ? Ужъ, верно, не смелостiю души и решительностiю», говорила П. Ненависть ея къ Наполеону была такъ сильна, что она «объявила о своемъ намеренiи уйти изъ деревни, явиться въ фр. лагерь, добраться до Наполеона и тамъ убить его изъ своихъ рукъ». Подруге „не трудно было убедить“ Полину „въ безумстве такого предпрiятiя, но мысль о Шарлотте Кордэ долго ее не оставляла.
«Москва взята!» «Благородные, просвещенные французы» «ознаменовали свое торжество достойнымъ образомъ. Они зажгли Москву», говоритъ она Синекуру, но узнавъ, что сами «русскiе зажгли Москву», П. не могла «опомниться». — «Если такъ...» сказала она, «о, мне можно гордиться именемъ россiянки! Вселенная изумится великой жертве! Теперь и паденiе наше мне не страшно — честь наша спасена; никогда Европа не осмелится уже бороться съ народомъ, который рубитъ самъ себе руки и жжетъ свою столицу». Когда же она узнала объ отступленiи Наполеона и о геройски сожженой Москве, П. съ видомъ вдохновеннымъ сказала подруге: — «Твой братъ... не въ плену — радуйся: онъ убитъ за спасенiе Россiи». Въ убитомъ женихе (См. Алексей), въ котораго она «не была влюблена», котораго считала «препустымъ человекомъ», П. видела теперь мученника, героя».
„въ ряду прекрасныхъ женскихъ образовъ, нарисованныхъ Пушкинымъ“, образъ Полины достоинъ «самаго пристальнаго вниманiя». «Полина не террористка, не Юдифь и не Шарлотта Кордэ уже по одному тому, что она своего намеренiя не привела въ исполненiе. Подруге „не трудно было убедить (Полину) въ безумстве такого предпрiятiя“. Настоящую Шарлотту Кордэ никто не убедилъ. Предъ нами, следовательно, лишь настроенiе. Но какъ настроенiе, замыселъ Полины несомненно чрезвычайно знаменателенъ. Онъ показываетъ, какой остроты достигло въ ней напряженiе гражданскаго чувства. „Полина — эта прямая родоначальница позднейшихъ героинь русской общественности — всемъ своимъ существомъ говоритъ намъ, что, по мненiю Пушкина и женщина должна принять участiе въ устроенiи судебъ родины». [Венгеровъ, «Пушкинъ», т. IV].
«»). — Уп. л. «Старый, несносный шутъ «Одинъ изъ числа техъ, которыхъ Полина звала «обезьянами просвещенiя». и светской чернью. Изъ угожденiя къ иностранке (къ г-же Стааль) вздумалъ было смеяться надъ русскими бородами». Позднее, когда «все заклялись говорить по-французски», «закричали о Пожарскомъ и Минине и стали проповедывать народную войну, собираясь на долгихъ отправиться въ свои саратовскiя деревни, Д. насмехался надъ «робостiю m-me de Staël: — Будьте спокойны, сударыня: Наполеонъ воюетъ противъ Россiи, а не противъ васъ».
«— Уп. л. Княгиня. «Женщина степенная и отличалась важностью и здравымъ смысломъ.
«»). — Князь; «былъ заслуженный человекъ, т. е. ездилъ цугомъ и носилъ ключъ и звезду, впрочемъ былъ ветренъ и простъ и «довольно легкомысленъ». Въ его «библiотеке не было ни одной русской книги, кроме сочиненiй Сумарокова». Въ деревне только и «думалъ, чтобы жить» «какъ можно более по-московскому, давалъ обеды, завелъ théâtre de société, где разыгрывались французскiя proverbes, и всячески старался разнообразить» «удовольствiя». Когда же «прибыло въ городъ несколько пленныхъ французовъ», «князь обрадовался новымъ лицамъ — и выпросилъ у губернатора позволенiе поместить ихъ у себя» [Все эти французы были «фанатически преданы Наполеону»]. Во время прiезда въ Москву m-me Staël [Наполеонъ боролся съ нею, «какъ съ непрiятельской силой»], тотъ же князь, знакомый со Стааль еще по Парижу, далъ ей обедъ, на который «скликалъ всехъ московскихъ умниковъ». Когда за обедомъ «вырвалось у ней двусмыслiе» и «все подхватили его, захохотали», князь былъ «вне себя отъ радости».
«Бор. Год»). — См. «».
«»). — Уп. л. У него «на бале» графъ Б. «далъ» Сильвiо «пощечину».
Попъ «»). — Былъ женатъ «на дочери дьячка»-летописца. Продалъ Белкину за четверть овса рукопись летописи, «первые листы» которой «были выдраны и употреблены детьми священника на т. н. змеи».
«Капит. »). — «Ротный П.». Во время присяги Пугачеву, «вооруженный тупыми своими ножницами, резалъ у жителей косы».
Поэтъ «Бор. Год»). — «Приближается кланяясь низко, и хватаетъ Гришку за полу». — «Великiй принцъ, светлейшiй королевичъ!» («подаетъ ему бумагу»). — «Примите благосклонно сей бедный плодъ усерднаго труда» («латинскiе стихи»). Въ награду получаетъ «перстень».
«»). — Вальсингамъ. «Достойный» председатель «безбожнаго пира» безумцевъ. Поетъ сложенный имъ гимнъ въ честь чумы. «Мне странная пришла охота къ рифмамъ впервые въ жизни!» говоритъ П. По его словамъ, «юность любитъ радость». Священнику отвечаетъ: — «Не могу, не долженъ я за тобой идти: я здесь удержанъ отчаяньемъ (смертью матери и жены), воспоминаньемъ страшнымъ, сознаньемъ беззаконья моего, и ужасомъ той мертвой пустоты, которую въ моемъ дому встречаю, и новостiю сихъ бешенныхъ веселiй и благодатнымъ ядомъ этой чаши, и ласками (прости меня Господь) погибшаго, но милаго созданья...» «Поздно слышу голосъ твой, меня зовущiй; признаю усилiя меня спасти... Старикъ! иди же съ миромъ; но проклятъ будь, кто за тобой пойдетъ». По мненью П.: «Есть упоенiе въ бою и бездны мрачной на краю, и въ разъяренномъ океане средь грозныхъ волнъ и бурной тьмы, и въ аравiйскомъ урагане, и въ дуновенiи чумы! Все, все, что гибелью грозитъ, для сердца смертнаго таитъ неизъяснимы наслажденья — безсмертья, можетъ быть, залогъ! И счастливъ тотъ, кто средь волненья ихъ обретать и ведать могъ».
«»). — См.
«»). — Поверенный помещика N. N., присланный въ Горюхино «для поступленiя въ управленiе онаго». Тотчасъ по прибытiи, «повелительнымъ голосомъ», потребовалъ старосту Трифона». После прочтенiя грамоты помещика «во всеуслышанiе мира», растопыря ноги на подобiе хера и подбоченясь на подобiе ферта, произнесъ следующую краткую и выразительную речь»: — «Смотрите жъ вы (горюхинцы) у меня, не очень умничайте — вы, я знаю, народъ избалованный; да я, небось, выбью дурь изъ вашихъ головъ скорее вчерашняго хмеля». Принявъ «бразды правленiя», потребовалъ опись крестьянамъ, разделилъ ихъ на богачей и бедныхъ, и приступилъ къ исполненiю своей политической системы». «Главнымъ основанiемъ оной была следующая аксiома: чемъ мужикъ богаче, темъ онъ избалованнее; чемъ беднее, темъ смирнее. Вследствiе сего *** старался о смирности вотчины, какъ о главной крестьянской добродетели. 1. Недоимки были разложены на всехъ зажиточныхъ мужиковъ и взыскиваемы съ нихъ со всевозможною строгостiю. 2. Недостаточные и празднолюбивые гуляки были немедленно посажены на пашню; если же, по его расчетамъ, трудъ ихъ оказывался недостаточнымъ, то онъ отдавалъ ихъ въ батраки другимъ крестьянамъ, за что сiи платили имъ добровольную дань; а отдаваемые въ холопство имели полное право откупаться, заплатя сверхъ недоимокъ двойной годовой оброкъ. Всякая общественная повинность падала на зажиточныхъ мужиковъ. Рекрутство же было торжествомъ корыстолюбивому правителю, ибо отъ онаго по очереди откупались все богатые мужики, пока наконецъ выборъ не падалъ на негодяя или разореннаго. Мiрскiя сходки были уничтожены. Оброкъ собиралъ онъ понемногу и круглый годъ сряду. Въ три года Горюхино совершенно обнищало». Получилъ отъ горюхинцевъ прозвище «окаяннаго».
«»). — Село, именiе Муромскаго.
«Бор. Год— «Алеха». «При немъ» «царскiй указъ». — «Парень-то, кажется, голъ; съ него взять нечего; за то старцы»... говоритъ онъ первому приставу. «Да, помнится, двадцать» (летъ Отрепьеву), — вспоминаетъ онъ при чтенiи указа Варлаамомъ: «такъ и намъ было сказано».
«Бор. Год»). — «Значительно всматривается въ Мисаила». — «Алеха, при тебе ли царскiй указъ?» спрашиваетъ онъ второго пристава. «Изъ Москвы бежалъ некоторый злой еретикъ, Гришка Отрепьевъ. Слыхалъ ли ты это? — обращается онъ къ Мисаилу. — «Не слыхалъ. Ладно. А этого беглаго еретика царь приказалъ изловить и повесить, знаешь ли ты это?» И убедившись, что ни Варлаамъ, ни Мисаилъ, читать не умеютъ, заявляетъ: «Такъ вотъ тебе царскiй указъ». — «Мне сдается, что этотъ беглый еретикъ, воръ, мошенникъ — ты». Узнавъ, что Григорiй грамотный, приставъ, неожидавшiй этого, спрашиваетъ: «вотъ на... у кого же ты научился?» Когда Григорiй прочелъ: «царь повелелъ изловить его», приставъ добавляетъ: «и повесить». — Тутъ не сказано: повесить. — «Врешь! Не всякое слово въ строку пишется. Читай: «изловить и повесить» — Когда приметы, прочитанныя Григорiемъ, оказались подходящими къ Варлааму, приставъ кричитъ: «Ребята! Здесь Гришка! Держите его! Вотъ ужъ не думалъ, не гадалъ»...
«Бор. Год— «На заставахъ царскихъ», «сторожевые» П. «Отъ этихъ приставовъ только и толку, что притесняютъ прохожихъ да обираютъ насъ, бедныхъ», говоритъ хозяйка корчмы. «Здесь и добрымъ людямъ ныне прохода нетъ». «Ахъ вотъ они, проклятые, дозоромъ идутъ». — «Только слава, что дозоромъ ходятъ, а подавай имъ и вина, и хлеба, и неведомо чего — чтобъ имъ издохнуть, окаяннымъ! Чтобъ имъ»...
«»). — Дочери гробовщика. На обедъ къ Шульцу явились въ «европейскомъ наряде»; надели обе «желтыя шляпки и красные башмаки, что бывало у нихъ только въ торжественные случаи». На пиру оне «чинились».
«»). — «Старый гробовщикъ»; ходилъ въ русскомъ кафтане. Надъ воротами его «желтаго домика» на Никитской высилась «вывеска, изображающая дороднаго амура съ опрокинутымъ факеломъ въ руке, съ подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашенные, также отдаются на прокатъ и починяются старые». «Въ теченiи восемнадцати летъ онъ прожилъ въ «лачужке», продавая гробы сосновые за дубовые, божась по обыкновенiю своему, что онъ лишняго не возьметъ», пока не прiобрелъ на Никитской «желтаго домика», «такъ давно соблазнявшаго его воображенiе и наконецъ купленнаго имъ за порядочную сумму». Въ квартире Пр., «въ кухне и гостиной», помещались изделiя хозяина: гробы всехъ цветовъ и всякаго размера; также шкафы съ траурными шляпами, матерiями и факелами. Все у него «было заведено въ самомъ строгомъ порядке», и «нравъ» «совершенно соответствовалъ мрачному его ремеслу»: П. «обыкновенно» былъ угрюмъ и задумчивъ и погруженъ въ печальныя размышленiя» «о неминуемыхъ расходахъ» на мантiи и шляпы, «ибо давнiй запасъ гробовыхъ нарядовъ приходилъ у него въ жалкое состоянiе», а «старая купчиха Трюхина, на которой «онъ надеялся выместить убытокъ», все не умирала, хотя «уже около года находилась при смерти»; даже во сне ему виделись люди, лежащiе, какъ Трюхина, на столе, или «погребенные его старанiями», пристававшiе къ нему «съ бранью и угрозами». «Онъ разрешалъ молчанiе разве только для того, чтобъ журить своихъ дочерей, когда заставалъ ихъ безъ дела, глазеющихъ въ окно на прохожихъ, или чтобъ запрашивать за свои произведенiя преувеличенную цену, у техъ, которые имели несчастье (а иногда и удовольствiе) нуждаться». На замечанiе сапожника Шульца о выгодности промысла П. («мертвый безъ гроба не живетъ»), отвечалъ: — Сущая правда», «однако-жъ, если живому не на-что купить сапогъ, то не прогневайся, ходитъ онъ и босой; а нищiй мертвецъ и даромъ беретъ себе гробъ. На пиру у Шульца П. «тотчасъ познакомился» съ будочникомъ (См. Юрко), какъ съ человекомъ, въ которомъ рано или поздно можетъ случиться иметь нужду», и за обедомъ «ему уступалъ» («Юрко елъ за четверыхъ»), «пилъ съ усердiемъ», и «до того развеселился, что самъ предложилъ какой-то шутливый тостъ». Однако, когда Юрко предложилъ П. выпить «за здоровье своихъ мертвецовъ», «гробовщикъ почелъ себя обиженнымъ и нахмурился», и съ пира «пришелъ домой пьянъ и сердитъ». «Что-жъ это въ самомъ деле, разсуждалъ онъ вслухъ: чемъ ремесло мое не честнее прочихъ? разве гробовщикъ — братъ палачу? Чему смеются басурмане? разве гробовщикъ — гаэръ святочный? Хотелось было мне позвать ихъ на новоселье, задать имъ пиръ горой; инъ не бывать же тому! А созову я техъ, на которыхъ работаю: мертвецовъ православныхъ». — «Что ты, батюшка? сказала работница, которая въ это время разувала его: что ты это городишь? Перекрестись. Созывать мертвыхъ на новоселье! Экая страсть!» — «Ей Богу, созову, продолжалъ Адрiанъ, и на завтрашнiй-же день. Милости просимъ, мои благодетели, завтра вечеромъ у меня попировать; угощу чемъ Богъ послалъ». Но, увидя во сне своихъ «благодетелей», слыша ихъ «брань и угрозы», обращенныя къ нему, П. «лишился чувствъ» и, даже после пробужденiя, «съ ужасомъ» вспоминалъ происшедшее во сне.
«Капит. »). — Уп. л. «Капралъ»; подрался въ бане съ Устиньей Негулиной за шайку горячей воды».
«Капит. »). — «Самозванецъ», принявшiй «на себя» имя покойнаго императора Петра III. «Летъ сорока, росту средняго, худощавъ и широкоплечъ. Въ черной бороде его показывалась проседь; живые, большiе «ястребинные» глаза такъ и бегали. Лицо его имело выраженiе довольно прiятное, но плутовское». «Черты лица, правильныя», «не изъявляли ничего свирепаго». По утвержденiю Андрея Карловича Р., «донской казакъ», «раскольникъ», «убежавшiй изъ-подъ караула». По словамъ одного казака, у П. «все прiемы важны». «А въ бане» «показывалъ царскiе свои знаки на грудяхъ: на одной — двуглавый орелъ, величиною съ пятакъ, а на другой — персона его». «По всему видно, что персона знатная»: за обедомъ скушать изволилъ двухъ жареныхъ поросятъ, а парится такъ жарко, что Тарасъ Курочкинъ не вытерпелъ, отдалъ веникъ Фомке Бикбаеву, да насилу холодной водой откачался». «Капитанша» Миронова называла
«беглымъ каторжникомъ». — «Сторона мне знакомая, славу Богу, исхожена и изъезжена вдоль и поперекъ», говорилъ самъ П. объ оренбургскихъ степяхъ». — «Ну, думалъ ли, ваше благородiе, что человекъ, который вывелъ тебя къ умету, былъ самъ великiй государь? спрашиваетъ Гринева П. По словамъ Гринева, П. «далъ себя знать»; шатался по постоялымъ дворамъ, осаждалъ крепости и потрясалъ государствомъ». Савельичъ отзывался о немъ какъ о «злодее» и «пьянице оголтеломъ». Гриневъ встретилъ П. «во время бурана въ одномъ худенькомъ армяке». Наружность его съ перваго взгляда Гриневу «показалась замечательной», «волоса его были обстрижены въ кружокъ; на немъ былъ оборванный армякъ и татарскiе шаровары». Савельича поразили «окаянныя плечища П.», когда П. «сталъ примеривать подаренный ему Гриневымъ тулупъ; последнiй оказался «немножко узокъ», однако онъ «кое-какъ умудрился и наделъ его, распоровъ по швамъ». — Въ Бердской слободе на Пугачеве былъ красный казацкiй кафтанъ, обшитый галунами. Высокая соболья шапка съ золотыми кистями была надвинута на его сверкающiе глаза». Онъ самъ металъ въ народъ изъ мешка медныя деньги «пригоршнями». «Чай не казацкое питье, говорилъ П., прося Гринева поднести ему «станчикъ». «Былъ тулупъ, да что греха таить, заложилъ вечоръ у целовальника!» признавался Пугачевъ. Любилъ попировать «со своими товарищами». На военныхъ совещанiяхъ дело не обходилось безъ попойки, порой «оргiя П. продолжалась до глубокой ночи». На одной изъ такихъ оргiй, «хмель началъ одолевать П. и онъ задремалъ, сидя на своемъ месте».
«Неграмотный. — «Что ты такъ мудрено пишешь? Наши светлыя очи не могутъ тутъ ничего разобрать», говоритъ П. Савельичу, подавшему ему реестръ. Выдаетъ Гриневу «пропускъ, подписанный каракульками». Называетъ своихъ наперсниковъ «енералами», а за глаза «пьяницами» (мои пьяницы). Въ обращенiи Пугачева сказывалась «поддельная важность». При прiеме Гринева «сиделъ подъ образами, въ красномъ кафтане, въ высокой шапке и важно подбочась». — «Господа енералы», провозгласилъ важно П.: полно вамъ ссориться. Не беда, если бы все оренбургскiя собаки дрыгали ногами подъ одной перекладиной: беда если наши кобели межъ собою перегрызутся. Ну, помиритесь». — «Ребята мои умничаютъ!» замечалъ П. Не терпить своеволiя. «Кто изъ моихъ людей смеетъ обижать сироту», кричитъ П., «будь онъ семи пядей во лбу, а отъ суда моего не уйдетъ». «Я проучу Швабрина (поставленнаго имъ же самимъ комендантомъ Белогорской крепости). Онъ узнаетъ каково у меня своевольничать и обижать народъ. Я его повешу!» говоритъ П. — «И ты смелъ меня обманывать», кричитъ П. на Швабрина: «знаешь ли, бездельникъ, чего ты достоинъ?». Но узнавъ, объ обмане попадьи относительно М. И. Мироновой, П. «смеясь», «сказалъ»: — «Хорошо сделала кумушка попадья, что обманула ихъ». «Мои пьяницы не пощадили бы бедной девушки». — «Милую тебя на сей разъ», но знай, что при первой вине тебе припомнится и эта», говоритъ П. Швабрину. По собственному признанiю, «не такой еще кровопiйца, какъ говорятъ о немъ».
«на беломъ коне», «въ красномъ кафтане съ обнаженной саблей въ руке». Когда мятежники отхлынули въ обе стороны и попятились, П. «остался одинъ впереди; онъ махалъ саблею и съ жаромъ ихъ уговаривалъ». Говоритъ, что воюетъ «хоть куда». — «Знаютъ ли у васъ въ Оренбурге о сраженiи подъ Юзеевой? Сорокъ енераловъ убито, четыре армiи взято въ полонъ», спрашиваетъ П. Гринева. — «Какъ ты думаешь: — прусскiй король могъ ли бы со мною потягаться? допрашиваетъ Пугачевъ Гринева. На вопросъ последняго, «управился ли бы онъ съ Фредирикомъ?» П. отвечалъ: — съ Федоромъ Федорычемъ? «А какъ же нетъ? Съ вашими енералами, ведь, я же управляюсь; а они его бивали. Доселе оружiе мое было счастливо. Дай срокъ, то ли еще будетъ, какъ поеду на Москву». Въ воззванiи «объявлялъ о своемъ намеренiи немедленно идти на Белогорскую крепость, приглашалъ казаковъ и солдатъ въ свою шайку, а командировъ увещевалъ не сопротивляться, угрожая казнью въ противномъ случае». — «Слушай», обращается П. къ Гриневу, «ступай сейчасъ же въ Оренбургъ и объяви отъ меня губернатору и всемъ генераламъ, чтобъ ожидали меня къ себе черезъ неделю. Посоветуй имъ встретить меня съ детской любовью и послушанiемъ, не то не избежать имъ лютой казни». — По утвержденiю Гринева, П. «былъ ужаснымъ человекомъ, извергомъ, злодеемъ для всехъ «кроме одного» Гринева, котораго сильное сочувствiе влекло къ Пугачеву. «— Я пламенно желалъ вырвать его иэъ среды злодеевъ, которыми онъ предводительствовалъ, и спасти его голову, пока еще было время», отзывается о П. Гриневъ. По словамъ Савельича, «злодей таки жаловалъ» Гринева. — «Векъ не забуду вашихъ милостей», сказалъ ему Пугачевъ, принимая «заячiй тулупъ». «Долгъ платежомъ красенъ», говоритъ П. Гриневу. По собственнымъ словамъ, онъ съ Гриневымъ «старые прiятели». — «Ты крепко предо мной виноватъ», говоритъ П. Гриневу; но я помиловалъ тебя за твою добродетель, за то, что ты оказалъ мне услугу, когда принужденъ я былъ скрываться отъ своихъ недруговъ». — «Ты виделъ, что мои ребята смотрели на тебя косо; а старикъ и сегодня настаивалъ на томъ, что ты шпiонъ, и что надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился», «помня твой стаканъ вина и заячiй тулупъ». Но при упоминанiи о заячьемъ тулупе со стороны Савельича, П. сверкнувъ огненными глазами. «— Это что еще!». — «Какъ ты смелъ лезть ко мне съ такими пустяками!» вскричалъ онъ, выхватя бумагу изъ рукъ секретаря и бросивъ ее въ лицо Савельичу». — Глупый старикъ! Ихъ обобрали: экая беда! Да ты долженъ, старый хрычъ, вечно Бога молить за меня да за моихъ ребятъ, за то, что ты и съ бариномъ-то своимъ не висите здесь вместе съ моими ослушниками... Заячiй тулупъ! Я те дамъ заячiй тулупъ! Да знаешь ли ты, что я съ тебя живого кожу велю содрать на тулупы?» Но «въ припадке великодушья», прислалъ Гриневу «лошадь, шубу со своего плеча и полтину денегъ». — «А, старый хрычъ! Опять Богъ далъ свидеться. Ну, садись на облучекъ», говоритъ П. Савельичу. При первой встрече съ Пугачевымъ, Гринева поразили въ немъ «сметливость и тонкость чутья». — «Улица моя тесна, воли мне мало. Ребята мои умничаютъ. Они — воры. Мне должно держать ухо востро: при первой неудаче, они свою шею выкупятъ моею головою», признается П. Гриневу. — «Поздно мне каяться», отвечаетъ П., «для меня не будетъ помилованiя. Буду продолжать, какъ началъ». На отказъ Гринева поцеловать ему руку, говоритъ «съ усмешкою»: — Его благородiе, знать, одурелъ отъ радости. Подымите его». — «Что, ваше благородiе?» продолжалъ П.: струсилъ ты, признайся, когда молодцы мои накинули тебе веревку на шею? Я чаю, небо съ овчинку показалось... А покачался бы на перекладине, если-бъ не твой слуга». На слова Гринева, что онъ надеялся не только на его пощаду, «но и на помощь!», П. отвечаетъ: «и ты правъ, ей Богу правъ!». «Разскажи-ка мне теперь, какое тебе дело до той девушки, которую Швабринъ обижаетъ? Ужъ не зазноба ли сердцу молодецкому, а?». Узнавъ, что Марья Ивановна невеста Гринева, закричалъ»: — «Твоя невеста. Что жъ ты прежде не сказалъ? Да мы тебя женимъ и на свадьбе твоей попируемъ! — «Что, ваше благородiе?» говоритъ, смеясь, П.: «выручили красную девицу! Какъ думаешь, не послать ли за попомъ, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду посаженымъ отцомъ, Швабринъ дружкою; закутимъ, запьемъ — и ворота запремъ!» «Поддельная важность П. вдругъ исчезала при встречахъ съ Гриневымъ, котораго П. именовалъ «ваше благородiе». — «А, ваше благородiе! Какъ поживаешь? Зачемъ тебя Богъ принесъ? спрашиваетъ П—въ Гринева. — «Добро пожаловать!
», встречаетъ онъ Гринева въ другой разъ. — «Говори смело при нихъ», говоритъ П. Гриневу, указывая на своихъ приближенныхъ. Взявъ «на себя видъ важный и таинственный» П. сказалъ Гриневу: — «Ну, думалъ ли ты, ваше благородiе, что человекъ, который вывелъ къ умету, былъ самъ великiй государь?». Оставшись «глазъ на глазъ П. «смотрелъ на Гринева «пристально, изредка прищуривая левый глазъ съ удивительнымъ выраженiемъ плутовства и насмешливости». «Наконецъ П. засмеялся и съ такой непритворной веселостью, что и Гриневъ «глядя на него сталъ смеяться, самъ не зная «чему». «Ась, ваше благородiе? сказалъ П. Гриневу, подмигивая: фельдмаршалъ мой, кажется, говоритъ дело, какъ ты думаешь?». «Такъ ты не веришь, чтобъ я былъ государь Петръ Федоровичъ, ну, добро. А разве нетъ удачи удальцу». «Какъ знать? Авось и удастся. Гришка Отрепьевъ, ведь, поцарствовалъ же надъ Москвою», говоритъ П. Гриневу. «Слушай», продолжалъ П. «съ какимъ-то дикимъ вдохновенiемъ: разскажу тебе сказку, которую въ ребячестве мне разсказывала старая калмычка. Однажды орелъ спрашивалъ у ворона: «скажи, воронъ-птица, отчего живешь ты на беломъ свете триста летъ, а я всего-на-все только тридцать три года?» — «Оттого, батюшка, отвечалъ ему воронъ, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной». Орелъ подумалъ: давай, попробуемъ и мы питаться темъ же. Хорошо. Полетели орелъ и воронъ. Вотъ завидели палую лошадь, спустились и сели. Воронъ сталъ клевать, да похваливать. Орелъ клюнулъ разъ, клюнулъ другой, махнулъ крыломъ и сказалъ ворону: «нетъ, братъ, воронъ; чемъ триста летъ питаться падалью, лучше разъ напиться живой кровью; а тамъ — что Богъ дастъ!» — Какова калмыцкая сказка?». — «Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и въ фельдмаршалы, и въ князья». «Обещаешься ли служить мне съ усердiемъ». — «Обещаешься ли, по крайней мере, противъ меня не служить?» На искреннее признанiе Гринева П. «ответилъ, ударя» его «по плечу»: — «казнить, такъ казнить, миловать, такъ миловать. Ступай себе на все четыре стороны и делай, что хочешь». «На просьбу Гринева отпустить его съ бедной сиротою», П. ответилъ: — «Инъ быть по твоему», «возьми себе свою красавицу, вези ее куда хочешь, и дай вамъ Богъ любовь да советъ!» Во время казни П. «узналъ» Гринева «въ толпе и кивнулъ ему головою».
«Евг. »). — «Съ своей супругою дородной прiехалъ толстый Пустяковъ» (на именины Татьяны). Въ гостиной «храпитъ тяжелый Пустяковъ съ своей тяжелой половиной» (VI, 2).
«Бор. Год»). — «Бояринъ». Дядя «Гаврилы Пушкина». — «Вечоръ онъ (Шуйскiй) угощалъ своихъ друзей... разошлись ужъ поздно. Только Пушкинъ наедине съ хозяиномъ остался и долго съ нимъ беседовалъ еще». — Насилу убрались; говоритъ П. Шуйскому: ну, князь Василiй Ивановичъ, я ужъ думалъ, что намъ не удастся и переговорить», «ты человекъ разумный; всегда съ тобой беседовать я радъ, и если что меня подъ часъ тревожитъ, не вытерплю, чтобъ не сказать тебе». — Къ Пушкину «въ домъ прiехалъ изъ Кракова гонецъ» и черезъ часъ безъ грамоты отосланъ былъ обратно». — «Чудеса да и только! говоритъ онъ Шуйскому: — «Племянникъ мой, Гаврила Пушкинъ, мне изъ Кракова гонца прислалъ сегодня» съ вестiю, что «тамъ Димитрiй появился», — «кто-бъ ни былъ онъ, спасенный ли царевичъ... иль смелый плутъ, безстыдный самозванецъ», но «если до народа дойдетъ» эта весть — «то быть грозе великой!» «Такой грозе, что врядъ царю Борису сдержать венецъ на умной голове». «Поделомъ ему» — негодуетъ на Бориса А. Пушкинъ. «Онъ правитъ нами, какъ царь Иванъ (не къ ночи будь помянутъ)». «Уверены ль мы въ бедной жизни нашей? Насъ каждый день опала ожидаетъ». — «Легко ль скажи: мы дома, какъ Литвой, осаждены неверными рабами, все языки, готовые продать, правительствомъ подкупленные воры». — «Вотъ — Юрьевъ день задумалъ уничтожить: не властны мы въ поместiяхъ своихъ, не смей согнать ленивца! Радъ не радъ — корми его! Не смей переменить работника! Не то — въ приказъ холопiй. Ну слыхано-ль хоть при царе Иване такое зло?» А легче ли народу? Спроси его. Попробуй самозванецъ имъ посулить старинный Юрьевъ день, такъ и пойдетъ потеха». — «Противенъ мне родъ Пушкина мятежный», говоритъ о немъ Борисъ.
«Бор. Год»). — Присылаетъ дяде, Афан. Пушкину, «изъ Кракова гонца» съ вестью о «появленiи тамъ Димитрiя». Принадлежитъ къ числу «друзей» самозванца. — «Между васъ я вижу новы лица», говоритъ самозванецъ, смотря на толпу русскихъ и поляковъ». «Они пришли у милости твоей просить меча и службы», отвечаетъ П.: — После неудачной битвы сопровождаетъ самозванца въ лесу. — «Прiятный сонъ, царевичъ!» говоритъ онъ при «ляхахъ», и про себя, когда самозванецъ уснулъ: «разбитый въ прахъ, спасаяся побегомъ, безпеченъ онъ, какъ глупое дитя: хранитъ его, конечно, провиденье; и мы, друзья, не станемъ унывать». — Самозванецъ посылаетъ П. къ Басманову, чтобы склонить последняго на свою сторону. — Сперва П. передаетъ предложенiе самозванца «дружбы», «и перваго по немъ сана въ московскомъ царстве». Затемъ заявляетъ, что Димитрiй «законнейшiй» наследникъ». На слова Басманова («Пустого мне не говори! я знаю, кто онъ такой»), возражаетъ: — «я за это не стою: быть можетъ, онъ Димитрiй настоящiй, быть можетъ, онъ и самозванецъ; только я ведаю, что рано или поздно ему Москву уступитъ сынъ Борисовъ». — Откровенно признаетъ, что у самозванца «не наберешь» и восьми тысячъ войска. — «Я самъ скажу, что войско наше дрянь... Но знаешь, чемъ сильны мы, Басмановъ? Не войскомъ, нетъ, не польскою подмогой, а мненiемъ — да, мненiемъ народнымъ... Нетъ, Басмановъ, поздно спорить... со всемъ твоимъ умомъ и твердой волей не устоишь; не лучше ли тебе дать первому примеръ благоразумный: Димитрiя царемъ провозгласить и темъ ему навеки услужить». — Посланный къ «народу» въ Москву, П. говоритъ: «Московскiе граждане! Вамъ кланяться царевичъ приказалъ. — Вы знаете ль, какъ промыселъ небесный царевича отъ рукъ убиiйцы спасъ; онъ шелъ казнить злодея своего, но Божiй судъ ужъ поразилъ Бориса. — Димитрiю Россiя покорилась; Басмановъ самъ, съ раскаяньемъ усерднымъ, свои полки привелъ ему къ присяге». — «Димитрiй къ вамъ идетъ съ любовью, съ миромъ. Въ угоду ли семейству Годуновыхъ подымете вы руку на царя законнаго, на внука Мономаха?» — «Московскiе граждане! Мiръ ведаетъ сколь много вы терпели подъ властiю жестокаго пришельца... Димитрiй же васъ жаловать намеренъ, бояръ, дворянъ, людей приказныхъ, ратныхъ, гостей, купцовъ и весь честной народъ». — «Но онъ идетъ на царственный престолъ своихъ отцовъ въ сопровожденьи грозномъ. Не гневайте жъ царя и бойтесь Бога, целуйте крестъ законному владыке». — («Что толковать? Бояринъ правду молвилъ», отвечаетъ народъ).
«Бор. Год»). — «Противенъ мне родъ Пушкина мятежный», — говоритъ Борисъ Годуновъ.
«Евг. »). — «Гусаръ». «Гостилъ» у Лариныхъ. «Ужъ какъ онъ Танею прельщался, какъ мелкимъ бесомъ разсыпался! Я думала: пойдетъ авось; куда!» — жалуется старушка Ларина.
«Евг. »). — «Отставной канцеляристъ». «Уездный франтикъ», «Парисъ окружныхъ городковъ». «Обрадованъ музыки громомъ, оставя чашку чаю съ ромомъ», онъ «подходитъ» приглашать на танцы. Во время танца «подковы, шпоры Петушкова... стучатъ». Онъ сватался къ Татьяне, но получилъ «отказъ».
*