Г., княгиня («Гости съезжались на дачу»). — «Важная княгиня Г. проводила Вольскую глазами, въ полголоса сказала своему соседу: «Это ни на что не похоже». «... Она ведетъ себя непростительно. Она можетъ не уважать себя, сколько ей угодно; но светъ еще не заслуживаетъ отъ нея такого пренебреженiя». На защиту Вольской соседомъ («Въ ней много хорошаго, и гораздо менее дурного, нежели думаютъ. Но страсти ее погубятъ»), отвечала: «Страсти! Какое громкое слово! Что такое страсти? Не воображаете ли вы, что у ней пылкое сердце, романическая голова? Просто она дурно воспитана!?...»
«») — Помещикъ, владелецъ Ненародова; «славился во всемъ округе гостепрiимствомъ и радушiемъ; соседи поминутно ездили къ нему поесть, попить». Заметя склонность дочери къ бедному армейскому прапорщику (Владимiру Николаевичу), запретилъ дочери «о немъ и думать», «а его» принималъ «хуже нежели отставного заседателя». Когда же дочь заболела «сильной горячкой» и «въ безпрестанномъ бреду высказывала свою тайну», после совета съ женой и «съ некоторыми соседами», решилъ, что «суженаго конемъ не объедешь», положилъ послать за женихомъ «и объявить ему неожиданное счастiе: согласiе на бракъ». — Скончался оставя дочь «наследницей всего именiя».
«»). — Уп. л. «Наездникъ молодой», сраженный «враждою жадной». («Въ нежданной встрече сынъ Галуба рукой завистника убитъ вблизи развалинъ Татартуба»).
«»). — «Старикъ-чеченецъ». Считаетъ, что важнее всего для чеченца «отважность, хитрость и проворство, лукавый умъ и сила рукъ», уменiе «шашкой» добывать «злато», въ набегахъ отбивать коней съ ногайскими быками и съ боя взятыми рабами суда въ Анапе нагружать». Сынъ, по убежденiю Г., обязанъ быть отцу «слугой и другомъ неизменнымъ, могучимъ мстителемъ обидъ». Тазитомъ Г. «недоволенъ»: «въ немъ все лень и непокорство».
«Зачемъ нечаяннымъ ударомъ не вздумалъ ты свалить его и не прыгнулъ къ нему съ утеса», спрашиваетъ Г. Тазита, видевшаго въ горахъ одинокаго армянина-торговца. — «Ужели на аркане ты беглеца не притащилъ?» задаетъ онъ вопросъ тому же Тазиту, встретившему «бежавшаго раба». — «Ты долга крови не забылъ? Врага ты навничь опрокинулъ — не правда ли? Ты шашку вынулъ, ты въ горло сталь ему воткнулъ? Упился ты его стенаньемъ, его змеинымъ издыханьемъ?.. Где жъ голова? Подай...» «говоритъ онъ Тазиту, встретившему убiйцу брата. — «Мне черепъ этотъ нуженъ... Дай нагляжусь! — Г. проклинаетъ Тазита, забывшаго «долгъ крови»: — Поди ты прочь — ты мне не сынъ, ты не чеченецъ, ты старуха, ты трусъ, ты рабъ, ты армянинъ! Будь проклятъ мной! — Поди, чтобъ слуха никто о робкомъ не имелъ, чтобъ вечно ждалъ ты грозной встречи, чтобъ мертвый братъ тебе на плечи окровавленной кошкой селъ, и къ бездне гналъ тебя нещадно; чтобъ ты какъ раненый олень бежалъ, тоскуя безотрадно; чтобъ дети русскихъ деревень тебя веревкою поймали и какъ волченка затерзали — чтобъ ты... Беги, беги скорей! Не оскверняй моихъ очей! «приказываетъ Г. Тазиту», котораго раньше «влеченью сердца повинуясь», онъ принялъ «ласково» «въ свой домъ». «Сказалъ и на земь легъ — и очи закрылъ, и такъ лежалъ до ночи».
«»). — Уп. л. «Въ ночь казни Кочубея, Мазепа» «на протяжный слабый крикъ, другимъ ответствовалъ — темъ крикомъ, которымъ онъ въ весельи дикомъ — поля сраженья оглашалъ, когда съ Забелой, съ Гамалеемъ, и и съ нимъ... и съ этимъ Кочубеемъ онъ въ бранномъ пламени скакалъ».
«»). — Бывшая служанка Марiи Шонингъ. Три года провела въ семействе пастора, который обходился съ нею «не какъ съ наемной служанкой, а какъ съ дочерью». Вышла замужъ за инвалида Фрица; после смерти отца Шонингъ, прiютила у себя Марiю, утешая ее въ несчастiи темъ, что «жизнь коротка, а небо высоко, дитя мое». Когда ради спасенiя детей Анны, Марiя объявила, что «она родила при помощи Анны Г., которая и похоронила ея ребенка где-то въ лесу», Анна ни въ чемъ не сознавалась, но после словъ Марiи («Анна, признайся въ томъ, чего отъ тебя требуютъ! Добрая моя Анна, для насъ все будетъ кончено, а Франкъ и Нани будутъ помещены въ сиротскiй прiютъ»), «Анна догадалась въ чемъ дело, обняла ее и сказала, что бросила ребенка въ Пегницъ». «Обеихъ приговорили къ смертной казни». «На колеснице Анна была спокойна», взойдя на эшафотъ сказала Марiи: «Еще минута, и мы будемъ тамъ (на небе!). Мужайся, еще одна минута и мы явимся передъ Богомъ! — «Я виновата въ томъ, что солгала и усомнилась въ благости Провиденiя», отвечаетъ Г. на вопросы священника и палача....
«Евг. »). — «Хозяинъ превосходный, владелецъ нищихъ мужиковъ».
N «Евг. »). — Мужъ Татьяны. «Важный, «толстый». «Въ сраженьяхъ изувеченъ». «За то» его съ семьей «ласкаетъ дворъ». «Знатенъ». «Богатъ». Входя съ женою въ залъ, «всехъ выше подымаетъ носъ и плечи». — «Родня и другъ» Онегина. «Вспоминаетъ съ Онегинымъ проказы шутки прежнихъ летъ».
«Капит. ») — «Старикъ», «виду строгаго и холоднаго». Г. осведомившись, что обвиняемый Гриневъ, «сынъ Андрея Петровича Гринева», «возразилъ сурово»: — «Жаль, что такой почтенный человекъ имеетъ такого недостойнаго сына!» Г-лу «уверенность» Гринева на допросе, «не понравилась». — «Ты, братъ, востеръ, сказалъ Г. нахмурясь: но видали мы и не такихъ».
«Капит. »). — Священникъ. «Помни, старуха, говоритъ о. Г. своей жене, «не все то ври, что знаешь. Несть спасенiя во многлаголанiи». Передъ казнью о. Г., «бледный и дрожащiй, стоялъ у крыльца съ крестомъ въ рукахъ и, казалось, молча умолялъ Пугачева «за предстоящiя жертвы». По словамъ Марьи Ивановны, Швабринъ «принудилъ о. Г. выдать ее ему, застращавъ его Пугачевымъ». — «Батюшка, Петръ Андреичъ! войдите, милости просимъ. Давно, давно не видались», говоритъ о. Г. Гриневу. Онъ-же утешалъ Гринева и крестился, «услыша, что Пугачеву известенъ ихъ обманъ». Во время попойки Пугачева, «голосъ о. Г. былъ слышенъ; онъ кликалъ сожительницу».
«»). — Инженерный офицеръ; «удивительно напоминалъ Наполеона», когда сиделъ въ комнате Лизы, «сложа руки и грозно нахмурясь». «Сынъ обрусевшаго немца, оставившаго ему маленькiй капиталъ. Будучи убежденъ въ необходимости упрочить свою независимость, Г. не касался и процентовъ, жилъ однимъ жалованьемъ, не позволялъ себе малейшей прихоти. Впрочемъ, онъ былъ скрытенъ и честолюбивъ, и товарищи его редко имели случай посмеяться надъ его излишней бережливостью». — «Я не мотъ; я знаю цену деньгамъ», говоритъ онъ графине. Онъ имелъ сильныя страсти и огненное воображенiе; но твердость спасла его отъ обыкновенныхъ заблужденiй молодости. Такъ, напримеръ, будучи въ душе игрокъ, никогда не бралъ онъ карты въ руки, ибо разсчиталъ, что его состоянiе не позволяло ему (какъ сказывалъ онъ) «жертвовать необходимымъ въ надежде прiобрести излишнее», — а между темъ, целыя ночи просиживалъ за карточными столами и следовалъ съ лихорадочнымъ трепетомъ за различными оборотами игры». «Деньги! вотъ чего алкала его душа». Душа его «сурова». Онъ готовъ на все, «отъ него все станетъ»»; желая познакомиться съ графиней, «по целымъ часамъ» простаиваетъ «неподвижно» около ея дома; готовъ къ ней «подбиться въ милость»; пожалуй сделаться любовникомъ» «восьмидесятилетней старухи». Лизе, которую увиделъ «случайно» въ окне, «признается въ любви», т. к. избралъ въ ней «слепую помощницу» въ достиженiи цели. «Все мысли его слились въ одну». «Этотъ Г. лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля». Я думаю, что на его совести, по крайней мере три преступленiя», отъ него все станетъ, отзывается Томскiй о Г., во время «мазурочной болтовни».
«чудовищемъ»; «пошлое лицо», по характеристике автора; «Г. немецъ: онъ разсчетливъ, вотъ и все! говоритъ о немъ Томскiй. «Имея мало истинной веры, онъ имелъ множество предразсудковъ». Онъ «верилъ, что мертвая графиня могла иметь вредное влiянiе на его жизнь, и решился явиться на ея похороны, чтобы испросить у ней прощенiе». — «Сказка! отвечаетъ Г. на разсказъ Томскаго о трехъ картахъ, но «анекдотъ о трехъ картахъ графини», «сильно подействовалъ на его воображенiе». «Нетъ! разсчетъ, умеренность и трудолюбiе: вотъ мои три верныя карты, вотъ что утроитъ, усемеритъ мой капиталъ и доставитъ мне покой и независимость!» разсуждалъ Г., «но его неведомая сила, казалось, привлекала» къ дому графини. Во сне ему грезились «карты, зеленый столъ, кипы ассигнацiй и груды червонцевъ. Онъ ставилъ карту за картой, гнулъ углы решительно, выигрывалъ безпрестанно, и загребалъ къ себе золото, и клалъ ассигнацiи въ карманъ». «Въ день похоронъ графини, онъ, противъ обыкновенiя своего, пилъ очень много, въ надежде заглушить внутреннее волненiе». Но вино еще более горячило его воображенiе». Въ этотъ день онъ увиделъ «белую женщину», и «записалъ свое виденье». Онъ поверилъ словамъ умершей графини, что «тройка, семерка и тузъ выиграютъ» ему «сразу», но съ темъ, чтобъ онъ въ сутки более одной карты не ставилъ, и чтобъ во всю жизнь уже после не игралъ». Случайно въ окне онъ увиделъ Лизу и «эта минута решила его участь». Онъ написалъ ей письмо, которое «содержало въ себе признанiе въ любви. Оно было нежно, почтительно и слово въ слово взято изъ немецкаго романа». Несмотря на то, что Лиза возвратила ему его письмо, «Г. не унялся». Лизавета Ивановна каждый день получала отъ него письма, то темъ, то другимъ образомъ. Г. ихъ писалъ вдохновленный страстiю, и говорилъ языкомъ, ему свойственнымъ, въ нихъ выражались и непреклонность его желанiй, и безпорядокъ необузданнаго выраженiя». Получивъ письмо отъ Лизы съ приглашенiемъ «увидеть» ее «наедине», «Г. трепеталъ какъ тигръ». Попавъ въ домъ графини, какъ указала ему Лиза, онъ «увиделъ узкую витую лестницу, которая вела въ комнату бедной воспитаницы... Но онъ воротился и вошелъ въ зеленый кабинетъ». «Онъ былъ спокоенъ; сердце его билось ровно, какъ у человека, решившагося на что нибудь опасное, но необходимое», и только когда «Лизавета Ивановна прошла мимо него», «въ сердце его отозвалось нечто похожее на угрызенiе совести и снова умолкло». «Онъ окаменелъ». — Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь! сказалъ онъ (графине), внятнымъ и тихимъ голосомъ. Я не имею намеренiя вредить вамъ; я пришелъ умолять васъ объ одной милости». «Это была шутка, сказала она наконецъ; клянусь вамъ, это была шутка! — «Этимъ нечего шутить, возразилъ сердито Г. Онъ «сталъ на колени и умолялъ не отказать въ его просьбе: «открыть» ему «тайну» — «можетъ быть, говорилъ Г., она сопряжена съ ужаснымъ грехомъ, съ пагубой высшаго блаженства, съ дьявольскимъ договоромъ». — «Я готовъ взять грехъ вашъ на свою душу. Откройте мне вашу тайну. Подумайте, что счастiе человека находится въ вашихъ рукахъ; что не только я, но дети мои, внуки и правнуки благословятъ вашу память и будутъ ее чтить, какъ святыню...» — Старая ведьма! сказалъ онъ, стиснувъ зубы: такъ я же заставлю тебя отвечать... Съ этимъ словомъ онъ вынулъ изъ кармана пистолетъ». — «Перестаньте ребячиться, сказалъ Германнъ, взявъ ея руку. Спрашиваю въ последнiй разъ — хотите-ли назначить мне ваши три карты? да или нетъ?» Графиня не отвечала. Германнъ увиделъ, что она умерла». «Онъ не чувствовалъ угрызенiя совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратимая потеря тайны, отъ которой ожидалъ обогащенiя»; «ни слезы бедной девушки, ни удивительная прелесть ея горести, не тревожили суровой души его». — «Графиня умерла», «и, кажется, я причина ея ея смерти», сказалъ Г. Лизе. Передъ уходомъ изъ дома графини, «онъ остановился» передъ мертвой, долго смотрелъ на нее, ка̀къ бы желая удостовериться въ ужасной истине». «На похоронахъ графини, «не чувствуя раскаянiя, онъ не могъ, однако, заглушить голосъ совести, твердившей ему: — «ты — убiйца старухи!» Онъ едва «решился подойти ко гробу. Онъ поклонился въ землю и несколько минутъ лежалъ на холодномъ полу, усыпанномъ ельникомъ; наконецъ, приподнялся, бледенъ, какъ сама покойница, взошелъ на ступени катафалка и наклонился... Въ эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая однимъ глазомъ. Германнъ, поспешно подавшись назадъ, оступился и навзничь грянулся объ земь». Овладевъ тайной, раскрывшейся ему «въ виде виденья», онъ сталъ думать объ отставке и путешествiи. Онъ хотелъ въ открытыхъ игрецкихъ домахъ Парижа вынудить кладъ у очарованной фортуны». После того, какъ карта его (пиковая дама, поставленная имъ, вместо туза) была бита, «Германнъ сошелъ съ ума. Онъ сидитъ въ Обуховской больнице, въ семнадцатомъ номере, не отвечаетъ ни на какiе вопросы и бормочетъ необыкновенно скоро: «Тройка, семерка, тузъ! Тройка, семерка, дама...»
«»). — По словамъ барона, «молодъ», и ему «любы турниры, праздники». «Уединенье и праздность губятъ молодыхъ людей», говоритъ Г. объ Альбере. «Ему прилично въ его летахъ и званьи быть при насъ». «Мы тотчасъ прiучимъ его къ весельямъ, къ баламъ и турнирамъ». — «Пришлите къ намъ его: онъ позабудетъ привычки, зарожденныя въ глуши», говоритъ Г. барону. — «Я верю, верю, благородный рыцарь таковъ, какъ вы, отца не обвинитъ безъ крайности. Такихъ развратныхъ мало», встречаетъ онъ Альбера. — «Баронъ, усердье ваше намъ известно: вы деду были другомъ; мой отецъ васъ уважалъ. И я всегда считалъ васъ вернымъ, храбрымъ рыцаремъ, приветствуетъ онъ барона. — Спокойны будьте: вашего отца усовещу наедине безъ шуму», обещаетъ онъ Альберу. — У васъ, баронъ, есть дети?» обращается онъ съ вопросомъ къ барону. Когда же баронъ отвечаетъ отказомъ прислать сына ко двору («Я согласиться не могу на это...» «Увольте старика...») — «Я требую, говоритъ герцогъ: откройте мне причину отказа вашего». — «Что виделъ я? Что было предо мною? Сынъ принялъ вызовъ стараго отца! Въ какiе дни наделъ я на себя цепь герцоговъ! Молчите: вы, безумецъ, и ты, тигренокъ! — полно. (Сыну). Бросьте, отдайте мне перчатку. (Отнимаетъ ее).» — «Такъ и впился въ нее когтями!... Извергъ! Подите: на глаза мои не смейте являться до техъ поръ, пока я самъ не призову васъ, обращается Г. къ Альберту. — «Вы, старикъ несчастный, не стыдно-ль вамъ?» говоритъ онъ барону. — «Ужасный векъ, ужасныя сердца!»
«. »). — «Подмастерье» Мартына, которому тотъ отдалъ «все свое именье».
«. »). — Дочь Томаса Фурста, жена Карла Герца. Ей Францъ просилъ Карла «отдать на память» «серебряную цепочку» и передать поклонъ.
Гильо «Евг. »). — «Слуга, французъ». Утромъ на звонокъ Онегина «вбегаетъ... халатъ и туфли предлагаетъ и подаетъ ему белье». — Онегинъ беретъ его секундантомъ на дуэль съ Ленскимъ: «вотъ онъ — мой другъ, monsieur Guillot», говоритъ Он. Зарецкому: «хоть человекъ онъ неизвестный, зато, конечно, малый честный». Когда пистолеты были заряжены, «за ближнiй пень становится смущенный».
Гирей «»). — Ханъ «повелитель горделивый» «съ гордою душой». «Мрачный, кровожадный» въ «буряхъ боевыхъ». Г. «скучаетъ бранной славой; устала грозная рука; война отъ мыслей далека». «Полонъ грусти умъ Гирея» «и ночи хладные часы проводитъ мрачный, одинокiй, съ техъ поръ, какъ польская княжна въ его гаремъ заключена» (См. Марiя). «Г. несчастную щадитъ: ея унынье, слезы, стоны тревожатъ хана краткiй сонъ, и для нея смягчаетъ онъ гарема строгiе законы». «Самъ ханъ боится девы пленной печальный возмущать покой; гарема въ дальнемъ отделенье позволено ей жить одной». — После смерти Марiи «дворецъ угрюмый» Г. «оставилъ; съ толпой татаръ онъ злой набегъ опять направилъ»; но въ сердце хана чувствъ иныхъ таится пламень безотрадный. Онъ часто въ сечахъ роковыхъ подъемлетъ саблю, и съ размаха недвижимъ остается, вдругъ, глядитъ съ безумiемъ вокругъ, бледнеетъ, будто полный страха, и что-то шепчетъ, и порой горючи слезы льетъ рекой». «Опустошивъ огнемъ войны Кавказу близкiя селенья и селы мирныя Россiи, въ Тавриду возвратился ханъ, и въ память горестной Марiи воздвигнулъ мраморный фонтанъ».
«Въ основе этой поэмы лежитъ мысль до того огромная, что она могла бы быть подъ-силу только вполне развившемуся и возмужавшему таланту; очень естественно, что Пушкинъ не совладалъ съ нею и, можетъ быть, оттого-то и былъ къ ней уже слишкомъ строгъ. ».
« — перерожденiе (если не просветленiе) дикой души черезъ высокое чувство любви. Мысль великая и глубокая!» (
Гирцъ «»). — Уп. л. Трактирщикъ. На аукцiоне, «после смерти Шонинга», «купилъ две серебряныхъ ложки, полдюжины салфетокъ и две фарфоровыя чашки».
«»). — Вдова; «довольно простая, всеми любимая за добрый и веселый нравъ»; пищитъ «толстымъ» голосомъ. Разсказываетъ на обеде у Троекурова, какъ ее посетилъ Дубровскiй. Сына своего не балуетъ «да и не въ состоянiи баловать», но «содержитъ» его «приличнымъ образомъ», делясь какъ можетъ своими «доходишками».
«»). — Офицеръ гвардiи. Сынъ Анны Савишны.
«»). — Утаиваетъ у Глобовой 2.000 руб. и лошадь, говоря, что его ограбилъ Дубровскiй. За это Дубровскiй увозитъ его и наказываетъ: приказчика «нашли на другой день въ лесу, привязаннаго къ дубу и ободраннаго, какъ липку».
«Бор. Год») — «Въ невестахъ ужъ печальная вдовица». «Все плачетъ о мертвомъ женихе». «Милый мой женихъ, прекрасный королевичъ, говоритъ она, целуя его портретъ. — Не мне ты достался, не своей невесте, а темной могиле на чужой сторонке; никогда не утешусь, вечно по тебе плакать буду». — «Забудешь Ивана королевича» — утешаетъ ее мамка. — «Нетъ, мамушка, я и мертвому буду ему верна». — «Братецъ, братецъ! кажется къ намъ бояре идутъ!» говоритъ она въ последней сцене. «Ахъ братецъ, сердце замираетъ».
«Бор. Год»). — Уп. л.
«Бор. Год»). — «Татаринъ», «зять Малюты» — говоритъ о немъ Шуйскiй. — По мненiю Басманова, Б. «высокiй духъ державный»; по определенiю Афанасiя Пушкина «имеетъ умную голову»; онъ «смелъ», — «не такъ то робокъ». Когда Шуйскiй возвратился съ разследованiя дела объ убiйстве Димитрiя и могъ изобличить Бориса «единымъ словомъ», Г. его «смутилъ спокойствiемъ, безстыдностью нежданной». «Онъ мне въ глаза смотрелъ, какъ будто правый, — разсказываетъ Шуйскiй; — разспрашивалъ, въ подробности входилъ, и передъ нимъ я повторилъ нелепость, которую онъ самъ мне нашепталъ». — «Такъ, решено, не окажу я страха», говоритъ Б., оправившись отъ испуга, овладевшаго имъ при неожиданной вести о «Димитрiи», — «но презирать не должно ничего». — «Какъ хорошо! Вотъ сладкiй плодъ ученья!» восклицаетъ онъ, увидевъ географическую карту, которую сынъ его «изобразилъ такъ хитро на бумаге» и узнавъ отъ сына ея значенiе. — «Учись, мой сынъ! наука сокращаетъ намъ опыты быстротекущей жизни». Учись, мой сынъ! И легче и яснее державный трудъ ты будешь постигать». — «Будь милостивъ, доступенъ иноземцамъ, завещаетъ онъ сыну, — доверчиво ихъ въ службу принимай».
«съ давнихъ летъ въ правленьи искушенъ». Царь Феодоръ его «любилъ» и «дивно возвеличилъ», «на все гляделъ очами Годунова, всему внималъ ушами Годунова», причемъ Г. самъ сумелъ «и страхомъ, и любовью, и славою народъ очаровать». — Царь, по мненiю Г., долженъ быть «молчаливъ: не долженъ царскiй голосъ на воздухе теряться по пустому, какъ звонъ святой онъ долженъ лишь вещать велику скорбь или великiй праздникъ»; привычка — душа державъ». Не надо «изменять теченья делъ». При «вступленiи на престолъ», советуетъ онъ сыну: «ослабь державныя бразды, изъ рукъ не выпуская», «современемъ и понемногу ихъ вновь затягивай». — «Безумны мы, когда народный плескъ иль ярый вопль тревожитъ сердце наше». «Лишь строгостью мы можемъ неусыпной сдержать народъ. Такъ думалъ Іоаннъ, смиритель бурь, разумный самодержецъ, такъ думалъ и его свирепый внукъ». — «Онъ правитъ нами», жалуется бояринъ Афанасiй Пушкинъ, «какъ царь Иванъ (не къ ночи будь помянутъ)». «Уверены ль мы въ бедной жизни нашей? Насъ каждый день опала ожидаетъ, тюрьма, Сибирь, клобукъ иль кандалы, а тамъ, въ глуши, голодна смерть иль петля. Знатнейшiе межъ нами роды где?.. Заточены, замучены въ изгнаньи». «Если ты со мной хитришь, тебя постигнетъ злая казнь — говоритъ Г. Шуйскому, — такая казнь, что царь Иванъ Васильевичъ отъ ужаса во гробе содрогнется». «Мы дома, какъ Литвой, осаждены неверными рабами — все языки, готовые продать, правительствомъ подкупленные воры. Зависимъ мы отъ перваго холопа, котораго захочемъ наказать, — говоритъ Аф. Пушкинъ. — «Нынче ко мне чемъ светъ дворецкiй князь Василья и Пушкина слуга пришли съ доносомъ», докладываетъ Борису Семенъ Годуновъ: — «Поутру вчера къ нимъ въ домъ (къ Пушкину) прiехалъ изъ Кракова гонецъ и черезъ часъ безъ грамоты отосланъ былъ обратно». Г. оставляетъ при выслушиванiи доносовъ и сына своего, будущаго правителя, Феодора. — «Вотъ Юрьевъ день задумалъ уничтожить», негодуетъ на Г. Афан. Пушкинъ. «Не властны мы въ поместiяхъ своихъ, не смей согнать ленивца! Радъ не радъ — корми его! Не смей переманить работника! Не то въ приказъ холопiй». — «А легче ли народу? Спроси его. Попробуй самозванецъ имъ посулить старинный Юрьевъ день, такъ и пойдетъ потеха». — «Я думалъ свой народъ въ довольствiи, во славе успокоить, щедротами любовь его сыскать, но отложилъ пустое попеченье» — говоритъ самъ Г. — «Живая власть для черни ненавистна, — они любить умеютъ только мертвыхъ». «Милости не чувствуетъ народъ: твори добро — не скажетъ онъ спасибо». — «Много, много онъ еще добра Россiи сотворитъ, характеризуетъ деятельность Г., выдвинутый имъ, Басмановъ. — «Со строгостью храни уставъ церковный» — завещаетъ Г. сыну. — «Богъ великъ! Онъ умудряетъ юность, онъ слабости даруетъ силу»... говоритъ Г., оставляя «неопытнаго» Феодора «въ дни бурные». «О Боже, Боже! сейчасъ явлюсь передъ Тобой и душу мне некогда очистить покаяньемъ!» тоскуетъ онъ. Передъ смертью принимаетъ «схиму». — Въ то же время, по словамъ «стольника», — «кудесники, гадатели, колдуньи — вотъ его любимая беседа». «Все ворожитъ, какъ красная невеста». «Кудесники ему сулятъ дни долгiе, дни власти безмятежной». — Въ семье своей, учитъ Г. сына, «будь завсегда главой; мать почитай, но властвуй самъ собой. Ты мужъ и царь». — Одна изъ первыхъ мыслей Г. при известiи о самозванце, — мысль, что дети его могутъ «лишиться наследства». — Феодоръ для Бориса — «дороже душевнаго спасенья»; что бы дать ему последнiя наставленiя Борисъ отлагаетъ предсмертную исповедь. Онъ клянется «головою сына»; онъ «прочитъ его въ цари», «съ малыхъ летъ» заставлялъ «сидеть въ думе», знакомя съ ходомъ «державнаго теченья». «Царевичъ можетъ знать, что ведаетъ князь Шуйскiй» — заявляетъ онъ последнему. Но, при известiи о «Димитрiи», Г. удаляетъ Феодора: «нельзя, мой сынъ, поди!» — «Я достигъ верховной власти — чемъ? Не спрашивай», говоритъ онъ сыну. — «Довольно, ты невиненъ, ты царствовать теперь по праву станешь, а я за «все одинъ отвечу Богу»... — «Онъ такъ еще и младъ, и непороченъ», — обращается Г. къ боярамъ, умирая: «друзья мои! при гробе васъ молю ему служить усердiемъ и правдой». — «Люби свою сестру», завещаетъ Б. Феодору. — «Что, Ксенiя? Что, милая моя?» обращается онъ къ дочери. «Все плачешь ты о мертвомъ женихе? Дитя мое! Судьба мне не судила виновникомъ быть вашего блаженства. Я, можетъ быть, прогневалъ небеса, я счастiе твое не могъ устроить. Безвинная! зачемъ же ты страдаешь?»
«О, тяжела ты, шапка Мономаха!» — восклицаетъ Борисъ на-едине съ собой. «Ни власть, ни жизнь меня не веселятъ; предчувствую небесный громъ и горе». — Умереть «мне подданнымъ во мраке надлежало-бы», признается онъ передъ Феодоромъ. Для достиженiя верховной власти» имъ пролита «кровь царевича младенца», — говоритъ Шуйскiй. Борисъ «подкупалъ Чепчугова» для убiйства, «подослалъ обоихъ Битяговскихъ съ Качаловымъ». По словамъ Пимена, «злодеи подъ топоромъ покаялись и назвали Бориса». Передъ выборомъ на царство
«его страшитъ сiянiе престола». «Не внемлетъ онъ ни слезнымъ увещаньямъ, ни мольбамъ (патрiарха и думныхъ бояръ), ни воплю всей Москвы, ни голосу великаго собора». Шуйскiй характеризуетъ такъ это поведенiе Г.: «Борисъ еще поморщится немного, что пьяница предъ чаркою вина, и наконецъ, по милости своей, принять венецъ смиренно согласится». — Будучи «избранъ всенародно», онъ заявляетъ: «Вы видели, что я прiемлю власть великую со страхомъ и смиреньемъ». — Прошло шесть летъ. «Шестой ужъ годъ я царствую спокойно», — говоритъ Б. — «Но счастья нетъ моей душе. Не такъ ли мы смолоду влюбляемся и алчемъ утехъ любви, но только утолимъ сердечный гладъ мгновеннымъ обладаньемъ, ужъ охладевъ скучаемъ и томимся. Мне счастья нетъ». Мечты о благе и любви народа развеяны (См. выше). «Богъ насылалъ на землю нашу гладъ; народъ завылъ, въ мученьяхъ погибая; я отворилъ имъ житницы; я разсыпалъ злато имъ: я имъ сыскалъ работы — они жъ меня беснуясь проклинали. Пожарный огнь ихъ домы истреблялъ; я выстроилъ имъ новыя жилища: они меня пожаромъ упрекали. Вотъ черни судъ. Ищи жъ ея любви!». Ответомъ на его заботы были «злоба» и «клевета». — «Кто ни умретъ, — я всехъ убiйца тайный: я ускорилъ Феодора кончину, я отравилъ свою сестру царицу, монахиню смиренную — все я! Я дочь свою мнилъ осчастливить бракомъ: какъ буря смерть уноситъ жениха. — И тутъ молва лукаво нарекаетъ виновникомъ дочерняго вдовства меня, меня, несчастнаго отца». «Ахъ, чувствую: ничто не можетъ насъ среди мiрскихъ печалей успокоить; ничто ничто... едина разве совесть». «Здравая она восторжествуетъ надъ злобою, надъ темной клеветою; но если въ ней единое пятно, единое случайно завелося, — тогда беда: какъ язвой моровой душа сгоритъ, нальется сердце ядомъ, какъ молоткомъ стучитъ въ ушахъ упрекомъ, и все тошнитъ, и голова кружится, и мальчики кровавые въ глазахъ... и радъ бежать, да некуда... ужасно!» — «Тринадцать летъ мне сряду все снилося убитое дитя — предчувствую небесный громъ и горе». — «Да, да, вотъ что! теперь я понимаю», почему снился этотъ сонъ, говоритъ Борисъ, услышавъ впервые о «воскреснувшемъ имени» Димитрiя. «Вся кровь» ему «въ лицо кинулась и тяжко опускалась» при этомъ, известiи. — «Ухъ, тяжело. Дай духъ переведу!» — слыхалъ ли ты, чтобъ мертвые изъ гроба выходили допрашивать царей законныхъ?» Однако, Борисъ скоро оправляется: «Но кто же онъ, мой грозный супостатъ? Кто на меня? Пустое имя, тень. Ужели тень сорветъ съ меня порфиру иль звукъ лишитъ детей моихъ наследства? — Безумецъ я! Чего жъ я испугался? На призракъ сей подуй, и нетъ его». — «Но презирать не должно ничего». «Опасенъ онъ, сей чудный самозванецъ», говоритъ Г. сыну передъ смертью. «Онъ именемъ ужаснымъ ополченъ» — «повсюду имъ разосланныя письма», говоритъ Борисъ въ Царской Думе, посеяли тревогу и сомненье; на площадяхъ мятежный бродитъ шопотъ, умы кипятъ. Ихъ нужно остудить. Предупредить желалъ бы казни я». Борисъ «удалился въ печальныя свои палаты, грозенъ и мраченъ». — Ждутъ казней», говоритъ Хрущовъ. «Но недугъ его грызетъ». «Недавно двухъ бояръ казнилъ за то, что за столомъ они твое (Самозванца) здоровье пили тайно». «О тебе тамъ говорить не слишкомъ нынче смеютъ», разсказываетъ пленникъ Самозванцу. «Кому языкъ отрежутъ, а кому и голову. Такая, право, притча, что̀ день, то казнь. Тюрьмы биткомъ набиты. На площади, где человека три сойдутся, — глядь, лазутчикъ ужъ и вьется. А государь досужною порою доносчиковъ допрашиваетъ самъ». — «Я ныне долженъ былъ возстановить опалы, казни», признается Борисъ предъ смертью сыну». «Передо мной они дрожали въ страхе. Возвысить гласъ измена не дерзала». «Полно, пора смирить безумца!» объявляетъ Г. Царской Думе при вести о походе Самозванца. «Мне свейскiй государь черезъ пословъ союзъ свой предложилъ; но не нужна намъ чуждая помога: своихъ людей у насъ довольно разныхъ, чтобъ отразить изменниковъ и ляха. Я отказалъ». «Поезжайте, ты, Трубецкой, и ты, Басмановъ; помощь нужна моимъ усерднымъ воеводамъ». — Но затемъ Борисъ отзываетъ Басманова, «наградивъ его заслуги честью и золотомъ». «Басмановъ въ думе теперь сидитъ», говоритъ пленникъ. «Онъ въ войске былъ нужнее», — замечаетъ Самозванецъ. После пораженiя «подъ Северскомъ» Борисъ «очень былъ встревоженъ», и «Шуйскаго послалъ начальствовать надъ войскомъ», вместо раненаго Мстиславскаго. После победы, Борисъ говоритъ: — «Онъ побежденъ, какая польза въ томъ? мы тщетною победой увенчались: онъ вновь собралъ разсеянное войско». «Нетъ, недоволенъ я» героями нашими, и тутъ — «мысль важная родилась» въ уме Г.: онъ решаетъ «презреть ропотъ знатной черни и уничтожить гибельный обычай» «местничества». — «Пошлю тебя начальствовать надъ ними», говоритъ онъ Басманову; «не родъ, а умъ поставлю въ воеводы; пускай ихъ спесь о местничестве тужитъ». Смерть Г. не дала ему времени «сломить рогъ боярству родовому». — Умирая, Борисъ завещаетъ Феодору: — «Басманова пошли» начальствовать надъ войскомъ и «съ твердостью снеси боярскiй ропотъ». Но Басмановъ, «возвеличенный» Феодоромъ, согласно завещанiю, «предалъ» его. «Народъ и мы погибли безъ тебя», говоритъ Феодоръ умирающему Борису.
«былъ только умъ и даровитость, но не было генiальности, — тогда какъ судьба поставила его въ такое положенiе, что генiальность была ему необходима. Будь онъ законный, наследный царь, — онъ былъ бы однимъ изъ замечательнейшихъ царей русскихъ: тогда ему не было бы никакой нужды быть реформаторомъ, и оставалось бы только хранить statu quo, улучшая, но не изменяя его, — а для этого и безъ генiальности достало бы у него ума и способности — и онъ много сделалъ бы полезнаго для Россiи. Но онъ былъ выскочка (parvenu) и потому долженъ былъ быть генiемъ или пасть — и палъ... Ведя Русь по старой колее, онъ самъ не могъ не споткнуться на той колее, потому что старая Русь не могла простить ему того, что видела его бояриномъ прежде, чемъ увидела царемъ своимъ. Чтобъ утвердиться самому на престоле и упрочить его за своимъ потомствомъ, — ему надо было преобразовать, перевоспитать Русь, внести въ ея жизнь новые элементы. Но для этого у него не было никакой идеи, никакого принципа. Онъ былъ только умнее своего времени, но не выше его».
дела, а не удовлетворенiе обиженнаго самолюбiя. Петръ Великiй умелъ карать враговъ своего дела и умелъ прощать личныхъ враговъ, если виделъ, что они ему не опасны. Его кара была актомъ правосудiя, а не деломъ личнаго мщенiя, и онъ каралъ открыто, среди белаго дня, но не отравлялъ во мраке; принявъ публично доносъ, публично изследовалъ дело и публично наказывалъ, если доносъ оказывался справедливымъ. Когда бунтъ стрелецкiй заставилъ его воротиться изъ путешествiя, — кровь стрельцовъ лилась рекой въ глазахъ грознаго царя, и онъ не боялся показаться тираномъ, потому что не былъ имъ. Не такъ действовалъ Годуновъ. Сперва онъ крепился, надеясь лаской и милостью обнаружить тайныхъ враговъ и прекратить неблагопрiятные о себе толки; но, видя, что это не действуетъ — не вытерпелъ, и тогда настала эпоха террора, шпiонства, доносовъ, пытокъ и скоропостижныхъ смертей... У Годунова не было великаго сердца, и потому онъ не могъ не мучиться подозренiями, не бояться крамолы, не увлекаться личнымъ мщенiемъ и наконецъ не сделаться тираномъ. Словомъ, онъ былъ только замечательный, а не великiй человекъ, умный и талантливый администраторъ, но не генiй.
— значитъ понять необходимость его паденiя равно въ обоихъ случаяхъ — виновенъ ли онъ былъ въ смерти царевича, или невиненъ. А необходимость эта основана на томъ, что онъ не былъ генiальнымъ человекомъ, тогда какъ его положенiе непременно требовало отъ него генiальности». (
«Бор. Год»). — Приходитъ къ Борису «съ докладомъ»: «ко мне, чемъ светъ, дворецкiй князь Василья и Пушкина слуга пришли съ доносомъ». Когда Борисъ, выслушавъ доносъ, распоряжается: «гонца (прiезжавшаго къ Пушкину) схватить», — С. Г. отвечаетъ: — «Ужъ послано въ догоню». На слова Бориса: — «Сейчасъ послать за Шуйскимъ» (князь Васильемъ), «Государь! онъ здесь уже», говоритъ С. Г.
«Бор. Год»). — «Младъ и непороченъ», по словамъ Бориса. — Позналъ «сладкiй плодъ ученья». «Чертитъ географическую карту»: «чертежъ земли Московской; наше царство изъ края въ край». «Съ малыхъ летъ сиделъ» съ отцомъ «въ Думе, знаетъ ходъ державнаго теченья». «Царевичъ можетъ знать, что ведаетъ князь Шуйскiй», заявляетъ Борисъ Шуйскому, принесшему «важную весть». Ф. присутствуетъ при докладе Семена Годунова о доносахъ. Но, когда зашла речь о Димитрiи, Борисъ приказываетъ ему уйти. Борису Ф. «дороже душевнаго спасенья». — Видя, что отецъ умираетъ, Ф. воскликнулъ: «нетъ, нетъ, живи и царствуй долговечно. Народъ и мы погибли безъ тебя». Онъ принимаетъ власть «въ дни бурные». «Ты младой, неопытный властитель, какъ управлять ты будешь подъ грозой?»... говоритъ ему Борисъ. — «Но Богъ великъ! Онъ умудряетъ юность, онъ слабости даруетъ силу»; следуя наставленiямъ отца, Ф. делаетъ «любимцемъ» Басманова; Ф. «вознесъ» его, но Басмановъ «предательствомъ ужаснымъ заплатилъ его доверенность». — Заключенный во дворце, Ф. отвечаетъ нищему, попросившему милостыни: — «поди старикъ, я беднее тебя: ты на воле».
«Бор. Год»). — Уп. л.
«Капит. »). — «Подъ крепостью Татищевой» Г. «разбилъ Пугачева, разсеялъ его толпы, освободилъ Оренбургъ и, казалось, нанесъ бунту последнiй и решительный ударъ».
«Русл. »). — «Живая голова», «чудо изъ чудесъ». «Громадой грозной и туманной» «надъ мрачной степью возвышаясь», какъ «холмъ огромный», «безмолвiемъ окружена, пустыни сторожъ безымянный». «Удалому витязю», «дивнаго роста», но «немного простому», братъ (Черноморъ) коварно отсекъ голову и поставилъ ее сторожить мечъ, отъ котораго Черноморъ долженъ былъ погибнуть. Открываетъ смертельно ранившему ее Руслану тайну, какъ победить Черномора. При виде Черномора, побежденнаго Русланомъ, «надулись ноздри, на щекахъ багровый огнь еще родился, и въ умирающихъ глазахъ последнiй гневъ изобразился. Въ смятеньи, въ бешенстве немомъ она зубами скрежетала и брату хладнымъ языкомъ укоръ невнятный лепетала... Уже ея въ тотъ самый часъ кончалось долгое страданье».
«»). — Уп. л. «Позвалъ обедать» Ибрагима.
«»). — Уп. л. Кошевой атаманъ запорожскихъ казаковъ, сторонникъ Мазепы. Казненъ въ 1708 году.
«— «Известная скотина», по выраженiю Володского, женатый на дочери певчаго. Зинаида называетъ Г. «известнымъ мерзавцемъ».
«Ист. »). — Вотчина Белкиныхъ.
«Ист. »). — По описанiю Белкина, «обитатели Горюхина, большею частiю, росту средняго, сложенiя крепкаго и мужественнаго; глаза ихъ серые, волосы русые или рыжiе. Женщины отличаются носами, поднятыми несколько вверхъ, выпуклыми скулами и дородностiю». «Баба здоровенная», сiе выраженiе встречается часто въ примечанiяхъ старосты къ ревижскимъ сказкамъ. «Мужчины добронравны, трудолюбивы (особенно на своей пашне), храбры, воинственны. Многiе изъ нихъ ходятъ одни на медведя и славятся въ околодке кулачными бойцами; все вообще склонны къ чувственному наслажденiю пiянства. Женщины, сверхъ домашнихъ работъ, разделяютъ съ мужчинами большую часть ихъ трудовъ и не уступятъ имъ въ отважности: редкая изъ нихъ боится старосты. Оне составляютъ мощную, общественную стражу, неусыпно бодрствующую на барскомъ дворе, и называются копейщицами (отъ славянскаго слова копье). Главная обязанность копейщицъ — какъ можно чаще бить камнемъ въ чугунную доску и темъ устрашать злоумышленниковъ. Оне столь же целомудренны, какъ и прелестны; на покушенiя дерзновеннаго, отвечаютъ сурово и выразительно. — «Жители Горюхина издавна производятъ обильный торгъ лыками, лукошками и лаптями. Сему способствуетъ река Сивка, черезъ которую весною переправляются они на челнокахъ, подобно древнимъ скандинавамъ, а въ прочее время года переходятъ въ бродъ, предварительно засучивъ портки до коленъ». — «Языкъ горюхинскiй есть решительно отрасль славянскаго, но столь же разнится отъ него, какъ и русскiй; онъ исполненъ сокращенiями и усеченiями; некоторые звуки вовсе въ немъ уничтожены, или заменены другими. Однакожъ, россiянину легко понять горюхинца, и обратно». — «Мужчины женятся обыкновенно на 13-мъ году, на девушкахъ 20-ти летнихъ. Жены били своихъ мужей въ теченiе четырехъ или пяти летъ. После чего мужья уже начинаютъ бить женъ; и такимъ образомъ оба пола имели свое время власти, и равновесiе было соблюдено». — «Одежда горюхинцевъ состояла изъ рубахи, надеваемой сверхъ портокъ, что есть отличительный признакъ ихъ славянскаго происхожденiя. Зимою носили они овчинные тулупы, но более для красы, нежели изъ настоящей нужды, ибо тулупъ обыкновенно надевали они на одно плечо и сбрасывали при малейшемъ труде, требующемъ движенiя». — «Науки, искусства и поэзiя издревле находились въ Горюхине въ довольно цветущемъ состоянiи... Музыка всегда была любимое искусство образованныхъ Г.; балалайка и волынка, услаждая чувство и сердце, и поныне раздаются въ ихъ жилищахъ, особенно въ древнемъ общественномъ зданiи, украшенномъ ёлкою и изображенiемъ двуглаваго орла». Поэзiя некогда процветала въ древнемъ Горюхине. Доныне стихотворенiя Архипа-Лысаго сохранились въ памяти потомства».
«»). — Уп. л. «Она была богата, молода». Представляла хладный идеалъ тщеславiя». «Ездила всегда» въ церковь къ Покрову». «Входила въ церковь съ шумомъ, величаво; молилась гордо...» «Но сквозь надменность эту я читалъ иную повесть: долгiя печали, смиренье жалобъ». «Она страдала, хоть была прекрасна и молода; хоть жизнь ея текла въ роскошной неге; хоть была подвластна фортуна ей; хоть мода ей несла свой фимiамъ — она была несчастна». [По свидетельству Н. Маевскаго подъ именемъ графини Пушкинъ вывелъ граф. Екатерину Александровну Стройновскую, урожд. Буткевичъ. «Ист. » 1880 г. № 10].
—ова. «Евг. »). — «Боимся мы графини — овой, какъ вы боитесь паука» (Альб. 2).
«»). — См.
*** «»). — Восьмидесятилетняя старуха. Не имела злой души, но была своенравна, какъ женщина избалованная светомъ. По разсказу Томскаго, летъ пятьдесятъ тому назадъ ездила въ Парижъ и была тамъ въ большой моде. Народъ бегалъ за нею, чтобъ увидеть la Vénus moscovite; Ришелье за нею волочился» и, по уверенiю Г., «онъ чуть было не застрелился отъ ея жестокости». Графиня не имела ни малейшаго притязанiя на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модамъ семидесятыхъ годовъ и одевалась такъ же долго, такъ же старательно, какъ и шестьдесятъ летъ тому назадъ, «хотя въ этомъ наряде и казалось «ужасна и безобразна». Она была «скупа и погружена въ холодный эгоизмъ», какъ и все старые люди, отлюбившiе въ свой векъ и чуждые настоящему. Она участвовала во всехъ суетностяхъ большого света; таскалась на балы, где сидела въ углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, какъ уродливое и необходимое украшенiе бальной залы; къ ней съ низкими поклонами подходили прiезжающiе гости, какъ по установленному обряду, и потомъ уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь городъ, наблюдая строгiй этикетъ и не узнавая никого въ лицо. Ея родственники давно смотрели на нее, какъ на отжившую»; во время выездовъ два лакея приподнимали старуху и просовывали въ дверцы кареты, но Г. имела обыкновенiе поминутно делать въ карете вопросы: кто это съ нами встретился? какъ зовутъ этотъ мостъ? что тамъ написано на вывеске? и сердилась когда ей отвечали «невпопадъ». Во время безсонныхъ ночей («Г. страдала безсонницей»), «сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. Въ мутныхъ глазахъ ея изображалось совершенное отсутствiе мысли; смотря на нее, можно было-бы подумать, что качанiе страшной старухи происходило не отъ ея воли, но по действiю скрытаго гальванизма». Увидя Германна, «это мертвое лицо изменилось неизъяснимо: губы перестали шевелиться, глаза оживились: передъ Г. стоялъ незнакомый мужчина», «она искала словъ для ответа». Напоминанiе Германна о Чаплицкомъ «видимо» смутило ее. «Черты ея изобразили сильное движенiе души; но она скоро впала въ прежнюю безчувственность». «При виде пистолета Г. во второй разъ оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, какъ бы заслоняясь отъ выстрела».
«внуку свой анекдотъ» и требовала у него присылки новаго романа, «только, пожалуйста, не изъ нынешнихъ», т. е. такого романа, «где бы герой не давилъ ни отца, ни матери и где не было утопленныхъ телъ». Изумилась, что «есть русскiе романы», выслушала въ чтенiи воспитанницы две страницы», «зевнула» и велела отослать книги обратно. Покойный мужъ графини, по словамъ внука, «былъ родъ бабушкина дворецкаго». «Онъ ея боялся какъ огня». «Когда онъ отказался заплатить ея проигрышъ» Г. «дала ему пощечину и легла спать одна въ знакъ своей немилости». На другой день она велела позвать мужа, надеясь, что домашнее наказанiе надъ нимъ подействовало»; она всегда была строга къ шалостямъ молодыхъ людей». Ея воспитанница была «домашней мученицей». Въ то время, какъ «многочисленная челядь» Г., разжиревъ и поседевъ въ ея передней и девичьей, делала что хотела, наперерывъ обкрадывая умирающую старуху», ея воспитанница «получала выговоры за лишнiй расходъ сахара». Приказывала заложить карету, заставляла воспитанницу читать вслухъ и сердилась, что воспитанница не одета. — Всегда надобно тебя ждать, это, матушка, несносно! и опять отменяла свое приказанiе: — Лизанька, мы не поедемъ: нечего было наряжаться!» но только что Лизавета Ивановна успела снять капотъ и шляпу, какъ графиня послала за нею и велела тотчасъ подавать карету.
Графъ L. «»). — Жена «не успела полюбить» его до свадьбы, — онъ и «впоследствiи о томъ не заботился». Жена изменяла ему, а онъ «одинъ во всемъ Париже ничего не зналъ и ничего не подозревалъ». Когда настало время графине разрешиться ребенкомъ Ибрагима, «графа нашли способъ удалить». «Онъ возвратился поздно, узналъ о счастливомъ разрешенiи супруги и былъ очень доволенъ».
«Капит. »). — Во время переправы черезъ Волгу Г. «вдругъ начали шептаться между собою». На вопросъ Гринева, «что такое», Г. отвечали: «не знаемъ, Богъ весть». «Что бы это было? Парусъ не парусъ, мачта не мачта». По приказанiю Гринева Г. «зацепили плотъ багромъ и лодка» толкнулась о плывущую виселицу». Г. «равнодушно ожидали» Гринева, «удерживая плотъ багромъ». «Одинъ изъ Г. повелъ» Гринева «къ выборному деревни». Последнiй принялъ было» Гринева «довольно грубо», но когда вожатый сказалъ ему тихо несколько словъ, суровость выборнаго тотчасъ обратилась въ торопливую услужливость».
«Бор. Год»). — См. .
«Капит. »). — Дочь «беднаго» симбирскаго «дворянина» Ю. По словамъ Савельича, «отроду кроме квасу въ ротъ ничего не изволила брать». Во время нападенiя Швабрина «молча молилась Богу». Узнавъ о проказахъ Бопре, обольстившаго «непытность» Палашки и Акульки, «пожаловалась мужу, такъ какъ шутить этимъ не любила». По словамъ Марьи Ивановны, А. В. была для нея «более чемъ» благодетельница. Сынъ «не сомневался» «въ матушкиной нежности». А. В. «обнимала» Зурина, «называя его ангеломъ-избавителемъ». «Благосклонно смотрела на нежныя отношенiя Гринева и Марьи Ивановны; она же, въ радостныхъ слезахъ изъявляла» свое согласiе на ихъ бракъ. Услыша, что Марья Ивановна хочетъ отправиться въ Петербургъ, А. В. вначале «очень огорчилась». — «Зачемъ тебе въ Петербургъ? сказала она: неужто, Марья Ивановна, хочешь и ты насъ покинуть?» Но потомъ «со слезами обняла её и молила Бога о благополучномъ конце замышленнаго дела». Горячо любитъ сына. Скорбела по поводу решенiя мужа отправить Петрушу на службу. При мысли «о скорой разлуке, слезы потекли по ея лицу». А. В. «отыскала паспортъ» Петра Андреевича, хранившiйся въ ея шкатулке вместе съ сорочкою, въ которой его крестили, и вручила его дрожащею рукой». — «Не забудь, Андрей Петровичъ, сказала А. В. «поклониться отъ меня князю Б., — дескать надеюсь, что онъ меня не оставитъ Петрушу своими милостями». Передъ отъездомъ Петра Андреевича на службу А. В. «въ слезахъ наказывала ему «беречь здоровье», а Савельичу «смотреть за дитятей». По словамъ Андрея Петровича Гринева, А. В. «узнавъ о поединке Петра Андреевича съ Швабринымъ и о томъ, что Петръ Андреевичъ «раненъ» съ горести занемогла и слегла. Когда Петръ Андреевичъ вломился въ амбаръ, чтобъ спасти родителей, А. В. увидя его «ахнула и залилась слезами». — «Петруша, другъ мой! говорила она, какъ тебя Господь привелъ? Здоровъ ли ты? «Но «на минуту обрадованная» «появленiемъ» сына, А. В. впала въ отчаянiе, видя, что и ему пришлось разделить погибель всей семьи». Знала «наизустъ все свычаи и обычаи своего мужа и старалась засунуть «Придворный календарь», какъ можно далее. «Испуганная отчаянiемъ мужа», после приговора надъ сыномъ, «не смела при немъ плакать и старалась возвратить ему бодрость, говоря о неверности молвы и о шаткости людского мненiя».
«Капит. »). — Отставной премьеръ-маiоръ. Бодрое лицо А. П. покрыто было морщинками; глаза сверкали изъ-подъ седыхъ бровей. Дворянинъ; помещикъ, имевшiй «триста душъ крестьянъ». Жилъ «въ своей симбирской деревне». «Въ молодости своей служилъ при графе Минихе». По словамъ генерала, «почтенный человекъ». Государыня Екатерина II, по утвержденiю князя Б., признавала за А. П. заслуги. Передъ отъездомъ сына на службу А. П. говорилъ ему: «Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальниковъ; за ихъ лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; отъ службы не отговаривайся, и помни пословицу: «береги платье снову, а честь смолоду». — «Не хотелъ верить, чтобы «сынъ его» могъ быть замешанъ въ гнусномъ бунте. Узнавъ отъ князя Б. приговоръ надъ сыномъ, впалъ въ унынiе. «Этотъ неожиданный ударъ едва не убилъ» его. «Онъ лишился обыкновенной своей твердости, и горесть его (обыкновенно немая) изливалась въ горькихъ жалобахъ. — «Какъ! повторялъ А. П., выходя изъ себя: сынъ мой участвовалъ въ замыслахъ Пугачева! Боже мой праведный, до чего я дожилъ! Государыня избавляетъ его отъ казни! Отъ этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращуръ мой умеръ на лобномъ месте, отстаивая то, что почиталъ святынею совести; отецъ мой пострадалъ вместе съ Волынскимъ и Хрущевымъ. Но дворянину изменить своей присяге, соединиться съ разбойниками, съ убiйцами, съ беглыми холопьями!.. Стыдъ и срамъ нашему роду!..» «Всякое слово, напоминающее мнимое преступлениiе сына, было А. П. тягостно и казалось колкимъ упрекомъ. — «Поезжай, матушка! сказалъ онъ Марье Ивановне со вздохомъ: мы твоему счастью помехи сделать не хотимъ. Дай Богъ тебе въ женихи добраго человека, «не ошельмованнаго изменника». Въ деревне, читалъ «Придворный Календарь», ежегодно имъ получаемый. «Эта книга имела всегда сильное на него влiянiе: никогда не перечитывалъ А. П. ее безъ особеннаго участiя, и чтенiе это производило въ немъ всегда удивительное волненiе желчи». Жена А. Г., «знавшая наизустъ все свычаи и обычаи А. П., всегда старалась засунуть несчастную книгу, какъ можно подалее, и такимъ образомъ, «Придворный Календарь» не попадался ему на глаза иногда по целымъ месяцамъ. Зато, когда А. П. случайно его находилъ, то, бывало, по целымъ часамъ не выпускалъ уже изъ своихъ рукъ. «При чтенiи А. П. «изредка» пожималъ «плечами» и повторялъ «вполголоса»: «генералъ-поручикъ!.. Онъ у меня въ роте былъ сержантомъ!.. Обоихъ россiйскихъ орденовъ кавалеръ!.. А давно ли мы?..» — На воспитанiе сына мало обращалъ вниманiя, но, когда сыну минуло 12 летъ, А. П. «въ это время нанялъ для него француза, мосье Бопре, котораго выписали изъ Москвы вместе съ годовымъ запасомъ вина и прованскаго масла». — «Человекъ строгихъ правилъ» и не любилъ ни переменять своихъ намеренiй, ни откладывать ихъ исполненiе. — «Пора Петрушу на службу». «Полно ему бегать по девичьимъ, да лазать на голубятни». «Петруша въ Петербургъ не поедетъ». Чему научится онъ, служа въ Петербурге? Мотать да повесничать? Нетъ, пускай послужитъ онъ въ армiи, да потянетъ лямку, да понюхаетъ пороху, да будетъ солдатъ, а не шаматонъ въ гвардiи! Где его пашпортъ? Подай его сюда». «Расправа у Г. была коротка». Услыша отъ жены о проказахъ Бопре, А. П. «тотчасъ потребовалъ каналью француза. Доложили, что мусье давалъ Петру Андреевичу урокъ. А. П. пошелъ въ комнату Петра Андреевича. Въ это время Бопре спалъ на кровати сномъ невинности. «Увидя упражненiя» сына въ «географiи», «дернулъ его за ухо, потомъ подбежалъ къ Бопре, разбудилъ его очень неосторожно и сталъ осыпать укоризнами», потомъ «за воротъ приподнялъ его съ кровати, вытолкалъ изъ дверей и въ тотъ же денъ прогналъ со двора». «Несмотря на свою строгость А. П. былъ» «любимъ» дворовыми людьми и крестьянами» ибо былъ справедливъ и зналъ истинныя нужды подвластныхъ ему людей». Когда «крестьяне явились на барскiй дворъ съ повинною, А. П. вышелъ къ нимъ на крыльцо». «При появленiи» А. П. «мужики стали на колени». — «Ну, что, дураки? сказалъ А. П. имъ: зачемъ вы вздумали бунтовать? — Виноваты, государь ты нашъ, отвечали они въ одинъ голосъ. «То-то виноваты! Напроказятъ, да сами не рады! Прощаю васъ для радости, что Богъ привелъ меня свидеться съ сыномъ Петромъ Андреевичемъ. Ну, добро: повинную голову и мечъ не сечетъ. «Богъ далъ вёдро. Пора бы сено убирать; а вы, дурачье, целые три дня что делали? Староста! Нарядить поголовно на сенокосъ; да смотри, рыжая бестiя, чтобъ у меня къ Иванову дню все сено было въ копнахъ! Убирайтесь!» Въ минуты досады А. П. грозился Савельичу за недонесенiе о сыне, «не взирая на строгiя приказанiя»: «Я тебя, стараго пса, пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство къ молодому человеку».
«какъ на блажь молодого человека». И, въ ответъ на просьбу благословить его на бракъ, писалъ: «не только ни моего благословенiя, ни моего согласiя дать я тебе не намеренъ, но еще и собираюсь до тебя добраться, да за проказы твои проучить тебя путемъ, какъ мальчишку, несмотря на твой офицерскiй чинъ: ибо ты показалъ, что шпагу носить еще не достоинъ, которая пожалована тебе на защиту отечества, а не для дуэлей съ такими же сорванцами, каковъ ты самъ. Немедленно буду писать къ Андрею Карловичу, прося его перевести тебя изъ Белогорской крепости куда-нибудь подальше, где бы дурь у тебя прошла. Матушка твоя, узнавъ о твоемъ поединке и о томъ, что ты раненъ, съ горести занемогла и теперь лежитъ. Что изъ тебя будетъ? Однако, невесту сына принялъ и прiютилъ у себя въ доме. По словамъ Марьи Ивановны, былъ для нея «более чемъ благодетель». — «Полно врать, Марья Ивановна, говоритъ А. П.: «кто тебя пуститъ одну къ разбойникамъ? Сиди здесь и молчи. Умирать, такъ умирать ужъ вместе». При встрече съ сыномъ, сказалъ: «довольно ты проказилъ, и я на тебя порядкомъ былъ сердитъ. Но нечего поминать про старое. Надеюсь, что теперь ты исправился и перебесился. Знаю, что ты служилъ, какъ надлежитъ честному офицеру. Спасибо, утешилъ меня, старика. Коли тебе обязанъ я буду избавленiемъ, то жизнь мне вдвое будетъ прiятнее».
— «Не сдадимся, злодей», отвечалъ «старый воинъ» Швабрину «твердымъ голосомъ». Бодрое лицо его покрытое морщинками оживлено было удивительно. Глаза сверкали изъ подъ седыхъ бровей. Обратясь къ сыну А. П. сказалъ: «теперь пора!» А. П. выстрелилъ, шагнулъ за пылающiй порогъ и закричалъ: «За мной! «Старый воинъ» говорилъ потомъ: «— Богъ помогъ дряхлой руке моей наказать злодея (Швабрина) и отомстить за кровь моего сына». По собственному признанiю Г., «не таковскiй» онъ «хозяинъ, чтобъ можно было въ амбары его «входить и выходить воровскими лазейками».
— одно изъ замечательнейшихъ и типичнейшихъ лицъ въ нашей литературе, несмотря на то, что ему отведено въ «Капитанской дочке» второстепенное место и что онъ обрисованъ авторомъ немногими, хотя и генiальными чертами. Андрей Петровичъ — это яркiй представитель лучшей части нашего поместнаго дворянства, организованнаго и воспитаннаго Петромъ Великимъ въ суровой школе военныхъ походовъ и иныхъ «несносныхъ трудовъ» и жертвъ, которыми строилась и крепла его имперiя».
«Пушкинъ не скрываетъ темныхъ сторонъ стараго Гринева: его самовластныхъ привычекъ, его суроваго, несколько деспотическаго обращенiя съ семьей и съ крестьянами, его наивнаго и невежественнаго взгляда на просвещенiе и науку, благодаря которому онъ могъ принять за образованнаго педагога даже Бопре. Все эти недостатки сглаживаются здравымъ смысломъ Гринева, его практическимъ умомъ, его уменьемъ повелевать, его способностью крепко держать въ рукахъ и свои семейныя дела и несложныя хозяйственныя и административныя дела своей деревни. Какъ мужъ, отецъ и помещикъ, Гриневъ мало отличался отъ своихъ предковъ, хотя и завелъ въ доме учителя-француза. Онъ унаследовалъ ихъ патрiархальный взглядъ и неизменно руководствовался имъ въ жизни». «Одна изъ главныхъ особенностей стараго Гринева — чувство собственнаго достоинства, вытекающее у него изъ глубокаго и крепко засевшаго уваженiя къ предкамъ и званiю дворянина. Гриневъ никогда не забываетъ о своемъ дворянскомъ происхожденiи и о своей связи со всемъ родомъ Гриневыхъ». — «Честь и нелицемерная преданность престолу и родине, — вотъ къ чему сводится весь нравственный кодексъ стараго Гринева». [Н. «Кап. дочка»].
Гриша «»). — «Верный» камердинеръ молодого Дубровскаго, сынъ Егоровны.
«»). — Женевецъ. Пеламъ уверилъ Г., «что Анна Петровна была въ него влюблена. Надобно было видеть целомудренное выраженiе лица его, съ некоторою примесью лукаваго кокетства, когда А. П. косо поглядывала на него за столомъ, говоря вполголоса: «Экiй обжора».
«Р. »). — Французы. «Первый мой гувернеръ, оказался пьяницей; второй, человекъ неглупый и не безъ сведенiй, имелъ такой бешеный нравъ, что однажды чуть не убилъ меня поленомъ за то, что я пролилъ чернила на его жилетъ». «Третiй, проживши у насъ целый годъ, былъ сумасшедшiй и въ доме тогда только догадались о томъ, когда пришелъ онъ жаловаться Анне Петровне на меня и на Мишеньку за то, что мы подговорили клоповъ всего дома не давать ему покою и что, сверхъ того, чертенокъ повадился вить гнезда въ его колпаке».