Фадеевна («Евг. Онегинъ»). — См. Няня.
«Графъ Нулинъ»). — Уп. л. «Въ благородномъ пансiоне у эмигрантки Ф.», «воспитана была» Наталья Павловна.
«Русл. и Людм.»). — Соперникъ Руслана, «витязь молодой»; «злодей»; «крикунъ» надменный, въ пирахъ никемъ не побежденный, но воинъ скромный средь мечей. «Робкiй витязь. «Шумъ малейшiй по дубраве, полетъ синицы, ропотъ водъ его бросали въ жаръ и въ потъ». Отправляясь на поиски Людмилы, глядя спесиво и важно подбочась, Ф. надувшись, ехалъ за Русланомъ. «— Насилу я на волю вырвался, друзья! Ну, скоро-ль, встречусь съ великаномъ? Ужъ то-то крови будетъ течь, ужъ, то-то жертвъ любви ревнивой!... Повеселись, мой верный мечъ, повеселись, мой конь ретивый!» Увидя всадника въ поле Ф., покинувъ свой обедъ, копье, кольчугу, шлемъ, перчатки, вскочилъ въ седло и безъ оглядки летитъ». «Узнавъ во всаднике Рогдая, со страха, скорчась, обмиралъ и верной смерти ожидая, коня еще быстрее гналъ. Такъ точно заяцъ торопливый, прижавши уши боязливо, по кочкамъ, полемъ, сквозь леса скачками мчится ото пса». «Вверхъ ногами свалился тяжко въ грязный ровъ, земли не взвиделъ съ небесами, и смерть принять ужъ былъ готовъ». «Ф. съ боязнью глядитъ» на спящаго Руслана: «въ немъ сердце замерло. дрожитъ; изъ хладныхъ рукъ узду роняетъ, тихонько обнажаетъ мечъ, готовясь витязя безъ боя съ размаха на-двое разсечь». «Герою въ грудь рукой презренной вонзаетъ трижды хладну сталь... И мчится боязливо вдаль съ своей добычей драгоценной (Людмилой). «Людмила спитъ»! «Я такъ нашелъ ее недавно въ пустынныхъ муромскихъ лесахъ у злого лешаго въ рукахъ; тамъ совершилось дело славно: три дня мы билися; луна надъ боемъ трижды подымалась; онъ палъ, а юная княжна мне въ руки сонною досталась», говоритъ Ф. князю, но узнавъ Руслана (оживленнаго Финномъ) въ Ф. кровь остыла, взоръ погасъ, въ устахъ открытыхъ замеръ гласъ, и палъ безъ чувствъ онъ на колена.
«»). — Попадья.
Фекла «»). — «Стряпуха, добрая старуха, давно лишенная чутья и слуха». Служила у вдовы «въ кухаркахъ десять летъ, ни разу долга чести не наруша». Однажды, «возвратясь изъ бани жаркой, слегла. Напрасно чаемъ и виномъ, и уксусомъ, и мятною припаркой ее лечили. Въ ночь предъ Рождествомъ она скончалась». «Въ тотъ же день пришли за ней, и гробъ на Охту отвезли». «Объ ней жалели въ доме, всехъ же боле котъ-Васька».
«»). — По словамъ Пимена, «на престоле онъ воздыхалъ о мирномъ житiи молчальника. Онъ царскiе чертоги преобратилъ въ молитвенную келью; тамъ тяжкiя державныя печали святой души его не возмущали». Борисъ называетъ его «ангеломъ царемъ», «благимъ и праведникомъ». Для Бориса Ф. былъ «отцомъ державнымъ»; онъ его «дивно возвеличилъ». — По словамъ Шуйскаго, Ф. «на все гляделъ очами Годунова, всему внималъ ушами Годунова; пускай его-бы уверилъ я во всемъ, — Борисъ тотчасъ его-бы разуверилъ, а тамъ меня жъ сослали-бъ въ заточенье, да въ добрый часъ, какъ дядю моего, въ глухой тюрьме тихонько задавили». — «Богъ возлюбилъ смиренiе царя (Ф), и Русь при немъ во славе безмятежной утешилась», говоритъ Пименъ. — «А въ часъ его кончины совершилося неслыханное чудо: къ его одру, царю едину зримый, явился мужъ необычайно светелъ, и началъ съ нимъ беседовать Феодоръ и называть великимъ патрiархомъ». — «Когда же онъ преставился, палаты исполнились святымъ благоуханьемъ и ликъ его, какъ солнце, просiялъ». — «Ужъ не видать такого намъ царя».
«Скуп. »). «Покойный герцогъ» «звалъ меня всегда Филиппомъ», — вспоминаетъ Баронъ. Герцогъ называетъ его «вернымъ, храбрымъ рыцаремъ». По словамъ Альбера, «не слугъ и не друзей» «видитъ» въ деньгахъ, «а господъ». Онъ служитъ имъ «какъ алжирскiй рабъ, какъ песъ цепной». Самъ Баронъ, всыпая золото въ сундукъ, говоритъ: — «Ступайте, полно вамъ по свету рыскать, служа страстямъ и нуждамъ человека. Усните здесь сномъ силы и покоя, какъ боги спятъ въ глубокихъ небесахъ!..» — «Какъ молодой повеса ждетъ свиданья съ какой-нибудь развратницей лукавой, иль дурой, имъ обманутой, такъ я весь день минуты ждалъ, когда сойду въ подвалъ мой тайный, къ вернымъ сундукамъ». — «Я каждый разъ, когда хочу сундукъ мой отпереть, впадаю въ жаръ и трепетъ. Не страхъ, но «сердце мне теснитъ неведомое чувство»; «прiятно и страшно вместе». По словамъ Альбера, «въ нетопленной конуре живетъ, пьетъ воду, естъ сухiя корки, всю ночь не спитъ, все бегаетъ да лаетъ. А золото спокойно въ сундукахъ лежитъ себе». «Счастливый день! говоритъ самъ Баронъ, могу сегодня я въ шестой сундукъ (въ сундукъ еще не полный) горсть золота накопленнаго всыпать. — «Мне разве даромъ это все досталось, иль шутя, какъ игроку, который гремитъ костьми, да груды загребаетъ. Кто знаетъ сколько горькихъ воздержанiй, обузданныхъ страстей, тяжелыхъ думъ, дневныхъ заботъ, ночей безсонныхъ мне все это стоило?» На приглашенье герцога возобновить знакомство, отвечаетъ: — «старъ, государь, я нынче. Вы молоды; вамъ любы турниры, праздники. А я на нихъ ужъ не гожусь. Богъ дастъ войну, такъ я готовъ, кряхтя, взлезть снова на коня; еще достанетъ силы старый мечъ за васъ рукой дрожащей обнажить». «О, нетъ! кого бояться мне?» — «При мне мой добрый мечъ: за злато отвечаетъ честной булатъ», говоритъ Баронъ наедине. Въ подвале зажигаетъ свечи и отпираетъ сундуки одинъ за другимъ. — «Я царствую!.. Какой волшебный блескъ! Послушна мне, сильна моя держава, въ ней счастiе, въ ней честь моя и слава! Я царствую»... — «Что не подвластно мне? Какъ некiй демонъ отселе править мiромъ я могу; лишь захочу — воздвигнутся чертоги; въ великолепные мои сады сбегутся нифмы резвою толпою; и музы дань свою мне принесутъ, и вольный генiй мне поработится, и добродетель и безсонный трудъ смиренно будутъ ждать моей награды. Я свистну — и ко мне послушно, робко вползетъ окровавленное злодейство, и руку будетъ мне лизать, и въ очи смотреть, въ нихъ знакъ моей читая воли. Мне все послушно, я же — ничему; я выше всехъ желанiй; я спокоенъ; я знаю мощь мою: съ меня довольно сего сознанiя». — «Да, на бароновыхъ похоронахъ прольется больше денегъ, нежель слезъ», говоритъ Соломонъ. Самъ баронъ признается, что свое богатство онъ «кровью прiобрелъ»; оно «тяжеловесный представитель» «человеческихъ заботъ, обмановъ, слезъ, моленiй и проклятiй». «Да! если бы все слезы, кровь и потъ, пролитые за все, что здесь хранится, изъ недръ земныхъ все выступили вдругъ, то былъ бы вновь потопъ — я захлебнулся-бъ въ моихъ подвалахъ верныхъ». На приглашенiе Герцогомъ Альбера ко двору, отвечаетъ: «мой сынъ не любитъ шумной светской жизни; онъ дикаго и сумрачнаго нрава». Когда же Герцогъ настаиваетъ — «хмурится» и говоритъ о сыне то, что желалъ бы утаить: — «Онъ, Государь, къ несчастью недостоинъ вашего вниманья. Онъ молодость свою проводитъ въ буйстве, въ порокахъ низкихъ...» и, наконецъ, взводитъ на Альбера «злое преступленье»: «Онъ.... онъ меня хотелъ убить». — Доказывать не стану я, хоть знаю, что точно смерти жаждетъ онъ моей, хоть знаю то, что покушался онъ меня...» — «Что?» — «Обокрасть». На слова Альбера: «Баронъ, вы лжете!» — «Вы лжецъ!» бросаетъ перчатку: — «Такъ подыми жъ, и мечъ насъ разсуди». Сына держитъ, «какъ мышь, рожденную въ подполье», заставляетъ его терпеть «стыдъ горькой бедности». «Нетъ, выстрадай сперва себе свое богатство, а тамъ, посмотримъ, станетъ ли несчастный расточать, что кровью прiобрелъ. Барона тревожитъ мысль, что Альберъ — его «наследникъ, безумецъ, расточитель молодой, развратниковъ разгульный собеседникъ» — въ подвалъ «сойдетъ», подъ эти мирные, немые своды, съ толпой ласкателей, придворныхъ жадныхъ, укравъ ключи у трупа моего, онъ сундуки со смехомъ отопретъ и потекутъ сокровища мои въ атласные, дырявые карманы. Онъ разобьетъ священные сосуды, онъ грязь елеемъ царскимъ напоитъ — онъ расточитъ... А по какому праву?» «О, еслибъ могъ я отъ взоровъ недостойныхъ скрыть подвалъ!.. о если бъ изъ могилы придти я могъ, сторожевою тенью сидеть на сундуке и отъ живыхъ сокровища мои хранить, какъ ныне!» «Где ключи? Ключи, ключи мои!» последнiя слова умирающаго Барона.
«отверженцемъ человечества». «Идеалъ скупца одинъ, но типы его безконечно различны. Плюшкинъ Гоголя гадокъ, отвратителенъ, это — лицо комическое; баронъ Пушкина ужасенъ — это лицо трагическое. Оба они страшно истинны. Это не то, что скупой Мольера — реторическое олицетворенiе скупости, каррикатура, памфлетъ. Нетъ, это лица страшно истинныя, заставляющiя содрагаться за человеческую природу. Оба они пожираемы одною гнусною страстью, все-таки нисколько одинъ на другого не похожи, потому что и тотъ и другой — не аллегорическое олицетворенiе выражаемой ими идеи, но живыя лица, въ которыхъ общiй порокъ выразился индивидуально, лично». «Золото — кумиръ этого человека, онъ исполненъ къ нему поэтическаго чувства, говоритъ о немъ языкомъ благоговенiя, служитъ ему, какъ преданный, усердный жрецъ! Расточить его наследство, по его мненiю, значитъ разбить священные сосуды, напоить грязь царскимъ елеемъ... Онъ смотритъ еще на золото, какъ молодой, пылкiй человекъ на женщину, которую онъ страстно любитъ, обладанiе которой онъ купилъ ценою страшнаго преступленiя, и которая темъ дороже ему. Онъ хотелъ бы спрятать ее отъ «недостойныхъ взоровъ», его ужасаетъ мысль, чтобы она не принадлежала кому-нибудь после его смерти». [
«весь душевный процессъ — превращенiе барона въ скупца — можно сказать, изследованъ Пушкинымъ во всехъ его тайникахъ; раскрытъ его патологическiй характеръ; объяснено важное въ психологiи человека явленiе, состоящее въ томъ, что одно сознанiе возможности обладать желаемымъ способно заменить собою самый фактъ обладанiя; ясно очерчена роль воображенiя въ этомъ процессе». По мненiю критика, Баронъ — «настоящiй мономанъ (хотя бы и не въ точномъ психiатрическомъ смысле слова. Страсть убила въ немъ все другiя желанiя, искалечила его душу. Это искалеченiе или опустошенiе души ошибочно принимается имъ за некiй подъемъ духа, который будто бы воспарилъ выше всякихъ желанiй и слабостей человеческихъ, точно онъ, скупой — великiй мудрецъ, а не психопатъ. Эта иллюзiя и служитъ причиною того, что человекъ считаетъ себя вполне удовлетвореннымъ однимъ лишь сознанiемъ достижимости желанiй, самое же достиженiе ихъ ему не нужно». [«Пушкинъ».] См. ниже: «Прототипы».
Финнъ «Русл. Людм»). — «Природный Ф.», «бывшiй пастухъ. Давно «забылъ отчизны дальной угрюмый край», «давно» оставилъ «финскiя поля», чтобъ «бранной славой заслужить вниманье гордое Наины». (— «Цари чужбины страшились дерзости моей, говоритъ Ф. Руслану). Въ ученье колдуновъ провелъ невидимые годы» и «тайну страшную природы» светлой мыслiю постигъ». Двадцать летъ «одинъ во мраке старой жизни» вянетъ; живетъ «въ своемъ уединенье съ разочарованной душой, и въ мiре старцу утешенье: природа, мудрость и покой». «Вещiй Ф.», духовъ могучiй властелинъ». У него «ясный видъ, спокойный взоръ, брада седая». Даетъ Руслану «заветное кольцо». «Коснися имъ чела Людмилы, и тайныхъ чаръ исчезнутъ силы».
«Евг. »). «Мосье Финмушъ», «другъ Пелагеи Николаевны» (VII, 45).
«Евг. »). — «Отставной советникъ», «тяжелый сплетникъ, старый плутъ, обжора, взяточникъ и шутъ». «Фляновъ, не совсемъ здоровый» (после ужина), «на стульяхъ улегся въ столовой».
«»). — Уп. л. сынъ Гарлинъ. По словамъ матери, «становится молодцомъ» и ужъ «бегаетъ за девочками», — «а ему нетъ еще и трехъ летъ».
«»). — Мещанинъ, сынъ богатаго купца; «миннезингеръ» и «все, что вамъ угодно»; «сочиняя глупыя песни», ничего не делаетъ, по словамъ отца: «Ленивецъ, даромъ хлебъ ешь да небо коптишь»; тебе бы только гулять съ господами», укоряетъ Ф. отецъ. «Добрый малый», но «вспыльчивый»; когда «отецъ грозился» его «выгнать и лишить наследства», Ф. отвечаетъ: — Твоя воля, батюшка! Делай, какъ хочешь». Узнавъ, что отецъ после смерти «отдалъ все свое именiе»... подмастерью Карлу, восклицаетъ: — «Отецъ мой умеръ! Невозможно!» — «Бедный, бедный старикъ!.. И мне не дали знать, что онъ боленъ; можетъ быть, онъ умеръ съ горести: онъ меня любилъ, онъ чувствовалъ сильно». «Онъ меня бы благословилъ». Спокойно говоритъ Карлу: — «Владей себе моимъ наследствомъ, Карлъ; я у тебя его не требую», кланяйся Юлiи и вотъ, отдай ей эту серебряную цепочку отъ меня на память»; не любитъ «своего состоянiя». — «Чортъ побери наше состоянiе! Отецъ у меня богатъ, а мне какое дело? Дворянинъ, у котораго нетъ ничего, кроме зазубреннаго меча да заржавевшаго шлема, счастливее и почетнее отца моего: отецъ мой сымаетъ передъ нимъ шляпу, а тотъ и не смотритъ на него. Деньги! Потому что деньги достались ему не дешево, такъ онъ и думаетъ, что въ деньгахъ вся сила. Какъ не такъ!» «Деньги рыцарю не нужны: на то есть мещане. Какъ прижметъ ихъ, такъ у нихъ и забрызжетъ кровь червонцами». Рыцарь, по его мненiю, «воленъ, какъ соколъ, онъ никогда не горбился надъ счетами, онъ идетъ прямо и гордо; онъ скажетъ слово, — ему верятъ...» Полагаетъ, что лучше быть последнимъ минстрелемъ; этого, по крайней мере, въ замки принимаютъ: госпожа слушаетъ его песни, наливаетъ ему чашу и подноситъ изъ своихъ рукъ. Ф. «безъ ума» отъ Клотильды; онъ мечтаетъ, какъ бы попасть въ баронскiй замокъ или на турниръ», где «будетъ и Клотильда»; ему грезится: «дамы обсядутъ кругомъ, трепеща за своихъ рыцарей; трубы затрубятъ, выступятъ герольды, рыцари объедутъ поле, преклоняя копья предъ благосклонной красавицей. Трубы опять затрубятъ, рыцари разъедутся, помчатся другъ на друга... дамы ахнутъ». — «Боже мой! и никогда не подыму я пыли на турнире, никогда герольдъ не возгласитъ моего имени, презреннаго мещанскаго имени, никогда Клотильда не ахнетъ»; услыша предложенiе Альберта поступить къ нему на службу, задумывается. — «Какъ мне не задуматься? Сейчасъ отецъ грозился меня выгнать и лишить наследства»; желанiе попасть «въ баронскiй замокъ» побеждаетъ: онъ поступаетъ слугой къ Альберту. Въ замке Ф. «не видитъ никого, кроме Клотильды, «когда онъ служитъ за столомъ», и Клотильда уронитъ «платокъ, онъ всехъ проворнее его подыметъ». «Когда» Клотильда садится на коня, онъ «всегда держитъ» ей «стремя». На вопросъ Клотильды («Не правда ли, что, если тебя помилуютъ, то уже боле бунтовать не станешь?») Ф. «въ чрезвычайномъ смущенiи» только можетъ проговорить: — «Сударыня... сударыня...» — Однако жъ, я ей обязанъ жизнью!» восклицаетъ Ф. после заступничества за него Клотильды. «Грубiянъ». «предерзкая тварь», по выраженiю Клотильды. На предложенiе Альберта, поступить къ нему конюшимъ, Ф. задаетъ вопросъ: «Вы не будете давать мне пощечинъ?» и прибавляетъ: «И то правда: коли случится такой грехъ, посмотримъ, кто кого...» На приказанiе Альберта: — «Францъ! разуй графа», отвечаетъ: — «Я не всемiрный слуга, чтобы всякаго разувать». — «Я тебя прогоню», грозитъ ему Альбертъ. — «Я самъ готовъ оставить замокъ». Приговоренный къ виселице, «не унываетъ»; на просьбу рыцарей что-нибудь спеть, отвечаетъ: — «Пожалуй, я вамъ спою моего сочиненiя. Голосъ мой не дрожитъ, а языкъ поворачивается». «Честь для него дороже денегъ». Вспоминая о жизни въ замке, онъ говоритъ: — «Я унизился въ собственныхъ глазахъ моихъ; я сделался слугою того, кто былъ моимъ товарищемъ; я привыкъ сносить детскiя обиды глупаго, избалованнаго повесы; я не примечалъ ничего... Я, который не хотелъ зависить отъ отца, я сталъ зависимъ отъ чужого». — «Разве мещанинъ не достоинъ дышать однимъ воздухомъ съ дворяниномъ? Разве не все мы произошли отъ Адама?» разсуждаетъ Ф. «О, я самъ отмщу, отмщу!» говоритъ онъ, выгнанный изъ замка Барона; подымаетъ на рыцарей вассаловъ и становится во главе ихъ. Помилованный отъ виселицы и проговоренный къ вечному заключенiю, Ф. восклицаетъ: — «Какъ! вечное заключенiе! Да по мне лучше умереть!»
«»). — Мужъ Анны Гарлинъ. Инвалидъ съ деревянной ногой. «Въ хозяйстве ничего не смыслитъ: настоящiй ребенокъ»; по словамъ жены, «любитъ выпить стаканъ вина, и все еще не досказалъ «исторiю о своихъ походахъ».
«»). — Уп. л. По словамъ Володского, «взяточница, толстая, наглая дура».