Д., княгиня («Египетск. ночи», набр. II). — У княгини Д. на даче зашелъ разговоръ о Клеопатре. Когда Вольская, «опустивъ чопорно огненные свои глаза», просила не разсказывать, — полноте, вскричала хозяйка съ нетерпенiемъ. Qui est-ce donc que l’on trompe içi? Вчера мы смотрели Antony, а вонъ тамъ, у меня на камине, валяется la Physiologie du Mariage. Нашли чемъ насъ пугать...».
«. ночи», набр. II). — «На дурномъ французскомъ языке, очень дурно разсказывалъ известный анекдотъ...».
Дама «»). — Отъ ея имени ведутся записки. Въ 1811 году, къ которому относятся ея записки, въ первый разъ была вывезена «въ светъ», и «шестнадцатилетняя девушка» променяла «антресоли и учителей на безпрерывные балы и визиты. Сблизилась съ Полиною «изъ угожденiя» къ брату и «нечувствительно стала смотреть ея глазами и думать ея мыслями» Въ своихъ «запискахъ» явилась «защитницею тени» своей «бедной подруги» и бытописательницей тогдашняго московскаго общества, которое, по словамъ Д., «было довольно гадко».
«»). — Между «суетливой и многочисленной челядью» Ржевскаго, «отличался строгимъ взоромъ, толстымъ брюхомъ и величавой неподвижностью».
«Бор. Год» — Д. Шуйскаго. Доноситъ Годунову о происходящемъ въ доме хозяина.
«Бор. Год»). — Царевичъ. «Семи летъ» былъ «сгубленъ Борисомъ», «подославшимъ обоихъ Битяговскихъ съ Качаловымъ», — «невинный младенецъ». — Когда (трехъ) «укрывшихся злодеевъ захватили и привели предъ теплый трупъ младенца», то «чудо — вдругъ мертвецъ затрепеталъ» (Разсказъ Пимена). — «Три дня я трупъ его въ соборе посещалъ, всемъ Угличемъ туда сопровожденный. Вокругъ него тринадцать телъ лежало, растерзанныхъ народомъ, и по нимъ ужъ тленiе приметно проступило, но детскiй ликъ царевича былъ ясенъ и свежъ, и тихъ, какъ будто усыпленный; глубокая не запекалась язва, черты-жъ лица совсемъ не изменились» (разсказъ Шуйскаго). — «Въ младыхъ летахъ я ослепъ... Не посылалъ Господь мне исцеленiя... Разъ, въ глубокомъ сне, я слышу, детскiй голосъ мне говоритъ: встань, дедушка, поди ты въ Угличъ-градъ въ соборъ Преображенья; тамъ помолись ты надъ моей могилой, Богъ милостивъ, и я тебя прощу. Но кто же ты? спросилъ я детскiй голосъ. Царевичъ я, Димитрiй. Царь небесный прiялъ меня въ ликъ ангеловъ своихъ и я теперь — великiй чудотворецъ. Иди, старикъ». «Вотъ Углича достигъ я... и только передъ я тихую молитву сотворилъ, глаза мои прозрели» (разсказъ старца-пастуха). По словамъ патрiарха, «сведано, что многiе страдальцы спасенiе подобно обретали у гробовой доски царевича», у «святыхъ мощей» его.
«»). — «Генераль-полицеймейстеръ Петербурга».
«»). — Уп. л. «Проклятый графъ Д.», называетъ его Альберъ. На поединке съ Альберомъ «копьемъ своимъ тяжелымъ пробилъ» шлемъ Альбера «и мимо проскакалъ», но былъ, какъ маленькiй пажъ, брошенъ противникомъ «на двадцать шаговъ».
«»). — Приказчикъ Троекурова. Къ нему, по дороге въ городъ, заезжалъ Шабашкинъ узнать, не будетъ ли какого приказанiя отъ» Троекурова.
«Капит. »). — Д., «приставленный къ Гриневу».
«»). — Денщикъ Германна; «возвращался съ ночной прогулки», «пьяный по своему обыкновенiю».
«»). — «Прелестная вдова», убитаго Жуаномъ Командора. По словамъ монаха, «не можетъ и угодникъ въ ея красе чудесной не сознаться». «Ангелъ», «милое созданье», называетъ ее Жуанъ. «Бедная вдова, все помню я свою потерю», говоритъ о себе Д. -А. «— Я никого не вижу съ той поры, какъ овдовела»: «вдова должна и гробу быть верна». «Воздвигла» «памятникъ» мужу и «прiезжаетъ каждый день» на кладбище «за упокой души его молиться и плакать», хотя «узами святыми» была связана съ мужемъ лишь потому, что «мать» ей «велела дать руку Донъ-Альвару»: «Мы были бедны, Донъ-Альваръ богатъ». «— Когда-бъ вы знали, какъ Донъ-Альваръ меня любилъ! О, Донъ-Альваръ, ужъ верно не принялъ бы къ себе влюбленной дамы, когда-бъ онъ овдовелъ; онъ былъ бы веренъ супружеской любви»,... вспоминаетъ Д. -А.; говоритъ Жуану: «— Я грешу васъ слушая — мне васъ любить нельзя». «— Полюбивъ меня вы предо мной и небомъ правы». По словамъ Жуана, «покойникъ» Д. -А. «взаперти держалъ». По словамъ монаха, Д. -А., никогда съ мужчиной не говоритъ». «Со мной иное дело — я монахъ». По признанью Д. -А. она «сердцемъ слаба». «Опять онъ здесь!» замечаетъ Д. -А., принимая Жуана за монаха и проситъ его «соединить» «свой голосъ» къ ея моленьямъ. Внимаетъ «страннымъ речамъ» Жуана. Когда же Жуанъ признается ей, что онъ «не монахъ», а «жертва страсти безнадежной», восклицаетъ: «— О, Боже мой! и здесь, при этомъ гробе! Подите прочь». «Подите прочь — вы человекъ опасный!» «Я слушать васъ боюсь». «Подите, здесь не место такимъ речамъ, такимъ безумствамъ...» Къ Жуану, питаетъ «вражду по долгу чести»; на вопросъ его («что, если-бъ Донъ-Жуана вы встретили?») отвечаетъ: «тогда бы я злодею кинжалъ вонзила въ сердце». «— Донна-Анна, где твой кинжалъ? Вотъ грудь моя». «— Дiего! что вы?». «— Я не Дiего, — я Жуанъ». «О, Боже! нетъ, не можетъ быть, не верю...». «— Я Донъ-Жуанъ». «— Не правда». «— Я убилъ супруга твоего; и не жалею о томъ — и нетъ раскаянья во мне». «— Что слышу я? Нетъ, нетъ, не можетъ быть». «— Я Донъ-Жуанъ, и я тебя люблю». «— Где я? Где я? Мне дурно, дурно!» О Жуане отзывается: «слыхала я, онъ хитрый человекъ»,... «безбожный развратитель», «сущiй демонъ». «— Сколькихъ бедныхъ женщинъ вы погубили?» «И я поверю, чтобъ Донъ-Жуанъ влюбился въ первый разъ, чтобъ не искалъ во мне онъ жертвы новой!» «Ужасная, убiйственная тайна Жуана» мучитъ Д. -А. «Я страхъ, какъ любопытна», признается она сама. «— Кто знаетъ васъ? Но какъ могли придти сюда вы? Здесь узнать могли бы васъ — и ваша смерть была бы неизбежна...» Называетъ Жуана «неосторожнымъ», даритъ ему «мирный поцелуй» и соглашается на новое свиданье.
«Донья-Анна — такъ же истая испанка, какъ и Лаура, только въ другомъ роде. Та — баядера европейскихъ обществъ, а эта — ихъ матрона, обязанная обществомъ быть лицемерной и прiученная къ лицемерству. Она девочка; посещенiе монастырей, набожныя занятiя и слезы надъ гробомъ мужа (суроваго старика, за котораго вышла насильно и котораго никогда не любила) суть единственная отрада, единственное утешенiе ея, бедной, безутешной вдовы... Но она женщина, и притомъ южная; страсть у нея — дело минуты, и ни позоръ общественнаго мненiя, ни лютая казнь не помешаютъ ей отдаться вполне тому, кто умелъ заставить ее полюбить...» [
«обе типичныя представительницы — «Критика») и «чарами», соблазнами и слабостями — совершенно параллельны и соответственны; они другъ друга обусловливаютъ, и ихъ корни одинаково уходятъ въ глубокую доисторическую древность...». [«Пушкинъ»].
«Р. »). — «Учитель» отца Р. Пелама, «простой и добрый старичокъ, очень хорошо знавшiй французскую орфографiю».
«»). — Французъ, «съ видомъ смиреннымъ и терпеливымъ», «не весьма достаточнаго состоянiя». «Готовился было не въ учителя, а въ кондитеры», но попалъ «гувернеромъ» къ Троекурову. «Половину жалованья» Д. думаетъ отсылать матери, а «изъ остальныхъ денегъ, въ пять летъ» мечтаетъ «сколотить маленькiй капиталъ, достаточный для будущей» его «независимости» и пустить его «въ коммерческiе обороты». За 10,000 руб. Д. продаетъ все свои документы Дубровскому, и даетъ «честное слово», «что все это останется» тайной, а самъ онъ уедетъ въ Парижъ.
«»). — Уп. л. По словамъ Председателя, Д. «выбылъ первый изъ круга» пирующихъ. По характеристике молодого человека, «весельчакъ»; его «шутки, повести смешныя, ответы острые и замечанья, столь едкiя въ ихъ важности забавной, застольную беседу оживляли...», и «общiй хохотъ славилъ его разсказы». Д. «красноречивейшiй языкъ не умолкалъ еще во прахе гроба».
«Камен. »). — Такъ называетъ себя Донъ-Жуанъ Донне-Анне (сц. III). «— Я не Дiего, — я Жуанъ» (сц. IV).
«Драм. »). — Кровельщикъ — увидя графа «со всей своей свитой» «скорее снялъ шляпу, и по стенке сталъ пробираться до дверей». На вопросъ графа, «что онъ за человекъ», «проговорилъ: «Я кровельщикъ Г. Д., готовый къ вашимъ услугамъ, милостивый графъ, и сталъ пятиться къ дверямъ». На вопросъ графа, сколько Д. зарабатываетъ въ день, отвечалъ «осторожно: » милостивый графъ, день на день не похожъ, въ иной выработаешь пять и шесть копеекъ, а въ другой ничего». На вопросъ графа, женатъ ли Д., отвечалъ ему смело: женатъ». И «решился говорить всю правду, ничего не утаивая».
«»). — «Крутой советникъ Петра», оспаривавшiй его въ сенате.
«Р. », прогр.) — «Общество » (Илья Долгоруковъ... и т. д.).
«Камен. »). — См. .
— См. Жуанъ.
«»). Уп. л. «Когда бы старый Дорошенко, иль Самойловичъ молодой, иль нашъ Палей, иль Гордеенко владели силой войсковой, тогда бъ въ снегахъ чужбины дальной не погибали казаки, и Малороссiи печальной освобождались ужъ полки,. Такъ, своеволiемъ пылая, роптала юность удалая, опасныхъ алча переменъ...»
«». I). — Отъ Варлафа и «греческой княжны» «два сына рождены, Якубъ и Дорофей... Дорофей родилъ двенадцать сыновей».
«»). — Уп. л. «Отставной сорокалетнiй корнетъ». «Согласился съ охотою» быть свидетелемъ при бракосочетанiи Владимiра съ Марiей Гавриловной; «это приключенiе, уверялъ онъ, напоминало ему прежнее время и гусарскiя проказы».
«»). — «Где чарочка? Всю ночь подъ окнами я буду разъезжать, такъ укрепиться мне виномъ не худо». — «Ухъ, спасибо! Все хорошо, не правда ль, обошлось? И свадьба хоть куда!» — «Ужъ эти девушки! никакъ нельзя имъ не напроказить. Статочно ли дело мутить нарочно княжескую свадьбу!» Видитъ девушку «подъ покрываломъ» и говоритъ: — «Юродивая, можетъ статься. Слуги, смеясь надъ ней, ее, знать, окатили».
«»). — Уп. л. «Ты», говоритъ Марiя Мазепе, «пилъ недавно, знаю, я, здоровье Дульской. Это новость; кто эта Дульская?» — «Друзей надежныхъ я имею. Княгиня Дульская, а съ нею мой iезуитъ да нищiй сей къ концу мой замыселъ приводятъ», отвечаетъ Мазепа.
«»). — Уп. л. Мать Владимiра. На портрете «живописецъ представилъ ее облокоченную на перила, въ беломъ утреннемъ платье, съ одною розою въ волосахъ». Ея письма сохранялъ Андрей Гавриловичъ. нихъ «она описывала ему свою деревенскую жизнь и хозяйственныя занятiя; съ нежностью сетовала на разлуку и призывала его домой, въ объятiя доброй подруги. Въ одномъ изъ нихъ она изъявляла ему свое безпокойство на счетъ здоровья маленькаго Владимiра; въ другомъ она радовалась его раннимъ способностямъ и предрекала для него счастливую и блестящую будущность».
«»). — Отставной поручикъ гвардiи. Ровесникъ и «ближайшiй соседъ» Троекурова, «мелкопоместный» владелецъ Кистеневки и 70 душъ. После 1762 года «принужденъ былъ выйти въ отставку» «съ разстроеннымъ состоянiемъ». «Горячiй охотникъ», даже Троекуровъ признавалъ въ Д. «опытнаго и тонкаго ценителя псовыхъ достоинствъ и безошибочнаго решителя всехъ возможныхъ споровъ»; состоянiе позволяло ему держать только двухъ гончихъ и одну борзую суку», но онъ «не щадилъ «ничего для приличнаго» содержанiя сына, и молодой человекъ получалъ изъ дому более, нежели долженъ былъ ожидать». Былъ беденъ, но независимъ. Когда Троекуровъ говаривалъ, что отдастъ за сына А. Г. свою дочь, Д. «качалъ головою и отвечалъ обыкновенно. «... мой Володька не женихъ Марье Кирилловне. Бедному дворянчику, каковъ онъ, лучше жениться на бедной дворяночке, да быть главою въ доме, нежели сделаться приказчикомъ избалованной бабенки». Самъ женился по любви и, после смерти жены, «сохранялъ» у себя «пакетъ съ надписью: Письма моей жены». Онъ всегда «прямо высказывалъ свое мненiе, не заботясь о томъ противоречило ли оно мненiямъ» другихъ. «— Врядъ ли людямъ вашимъ житье такое, какъ вашимъ собакамъ, сказалъ онъ Троекурову». Никакихъ шутокъ ни отъ кого «терпеть былъ не намеренъ». «— Я не шутъ, а старинный дворянинъ!» сказалъ Д.; въ ответъ на «дерзкое замечанiе холопа» Троекурова и смехъ хозяина, «побледнелъ, и не сказалъ на слова», но уехалъ домой». Слугу, посланнаго «воротить его непременно», «не послушался и не хотелъ воротиться». Троекурову написалъ письмо, что «не намеренъ прiехать въ Покровское, пока не вышлютъ ему «псаря Парамошку съ повинною»; « а будетъ моя воля, прибавлялъ Д., наказать его или помиловать». После ссоры и суда съ Троекуровымъ, больной «старикъ, впавшiй въ полное детство», увидя за окномъ своего обидчика, «узналъ Кириллу Петровича; «ужасное смятенiе изобразилось на лице его: багровый румянецъ заступилъ место обыкновенной бледности, глаза засверкали, онъ произнесъ невнятные звуки». «Больной указывалъ пальцемъ на дворъ, съ видомъ ужаса и гнева. Онъ торопился подбирать полы своего халата, собираясь встать съ креселъ, приподнялся и вдругъ упалъ». «Старикъ лежалъ безъ чувствъ, безъ дыханiя: параличъ его ударилъ». Человекъ «горячiй и неосмотрительный»; «увидя покровскихъ мужиковъ, ворующихъ его лесъ», пользуясь «разрывомъ, происшедшимъ между нимъ и его соседомъ», «поймалъ одного изъ нихъ» и «решился» проучить «прутьями», а захваченныхъ «лошадей отдать въ работу, приписавъ къ барскому скоту». Получивъ приглашенiе явиться въ судъ и представить документы, въ силу которыхъ онъ владеетъ сельцомъ Кистеневкой (документы эти «сгорели во время пожара»), «изумился и въ тотъ же день написалъ въ ответъ довольно грубое отношенiе, въ которомъ объяснялъ, что сельцо Кистеневка досталась ему по смерти покойнаго его родителя, что онъ владеетъ имъ по праву наследства, что Троекурову до него дела нетъ, и что всякое постороннее притязанiе на его собственность — есть ябеда и мошенничество», т. е. далъ возможность заседателю «поставить» себя «въ самое невыгодное положенiе», какъ человека, нрава «горячаго и неосмотрительнаго», который «мало толка знаетъ въ делахъ». «Не имелъ опытности въ делахъ тяжебныхъ», но «руководился б. ч. здравымъ смысломъ»: онъ могъ написать «довольно дельную бумагу», но мысль «сделаться жертвой ябеды» (даже после того, какъ Троекуровъ началъ противъ него дело) «не приходила ему въ голову». «Уверенный въ своей правоте», «А. Г. мало заботился о деле, не имелъ ни охоты, ни возможности сыпать около себя деньгами, первый трунилъ надъ продажною совестью чернильнаго племени». Когда же въ суде секретарь «повторилъ ему приглашенiе» на бумаге «подписать свое полное и совершенное удовольствiе, или свое неудовольствiе», Д. молчалъ... вдругъ онъ поднялъ голову, глаза его засверкали, онъ топнулъ ногою, оттолкнулъ секретаря съ такою силою, что тотъ упалъ, схватилъ чернильницу, пустилъ ею въ заседателя и закричалъ дикимъ голосомъ: «Какъ, не почитать церковь Божiю! Прочь, хамово племя!». Потомъ, обратясь къ Кирилле Петровичу: «Слыхано ли дело, ваше высокопревосходительство, продолжалъ онъ, псари вводятъ борзыхъ собакъ въ Божiю церковь! собаки бегаютъ по церкви! Я ихъ ужо проучу!» «Его вывели и усадили въ сани». После суда слегъ и «силы его приметно ослабевали». «Онъ забывалъ свои прежнiя занятiя, редко выходилъ изъ комнаты по целымъ суткамъ». «Онъ былъ не въ состоянiи думать о своихъ делахъ, о хозяйственныхъ распоряженiяхъ». Егоровна «смотрела за нимъ, какъ за ребенкомъ, напоминала ему о времени пищи и сна, кормила его, укладывала спать. «А. Г. повиновался ей и кроме ея не имелъ ни съ кемъ сношенiй». «Радость» встречи съ сыномъ «произвела въ больномъ слишкомъ сильное потрясенiе» и даже «несколько дней спустя», А. Г. «былъ не въ состоянiи дать ему нужныя объясненiя»: «старикъ» впалъ «въ полное детство».
«Д. -отецъ — лицо любопытное по своей литературной судьбе. Это — любимое некомическое лицо нашей комедiи XVIII в., ея Правдинъ, Стародумъ или какъ тамъ еще оно называлось. Но оно никогда не удавалось ей. Это потому, что екатерининская комедiя хотела изобразить въ немъ человека стараго, петровскаго покроя, а при Екатерине II такой покрой уже выводился. Пушкинъ отметилъ его вскользь, двумя-тремя чертами, и однако онъ вышелъ у него живее и правдивее, чемъ въ комедiи XVIII в.». [В. «Онег. и его предки»].
«»). — «Лишился матери въ малолетстве и былъ привезенъ въ Петербургъ на восьмомъ году своего возраста». Воспитывался въ кадетскомъ корпусе и выпущенъ былъ корнетомъ въ гвардiю». «Онъ позволялъ себе роскошныя прихоти, игралъ, входилъ въ долги, (отецъ не щадилъ ничего для приличнаго его содержанiя), и, не заботясь о будущемъ, иногда мимоходомъ думалъ, что, рано или поздно, ему придется взять богатую невесту». «Онъ темъ более любилъ семейственную жизнь, чемъ менее успелъ насладиться ея тихими радостями. Отца почти не зналъ, но за всемъ темъ онъ романически былъ къ нему привязанъ»; «долго не получая отъ отца никакого известiя, онъ и не подумалъ о немъ осведомиться, полагая его въ разъездахъ или хозяйственныхъ заботахъ», но по полученiи письма изъ деревни «упрекалъ себя въ преступномъ небреженiи». При въезде въ свою деревню, онъ смотрелъ вокругъ себя съ волненiемъ неописаннымъ: двенадцать летъ онъ не виделъ своей деревни», но вспомнилъ тотъ «холмъ, на которомъ игралъ онъ съ маленькой Машей Троекуровой. Позднее, какъ начальникъ шайки», Д. «славился умомъ, отважностью и какимъ-то великодушiемъ. Подъ именемъ Дефоржа (См. Д.), проникъ въ домъ Троекурова и сталъ гувернеромъ; при встрече съ медведемъ «въ пустой комнате, онъ «не смутился, не побежалъ и ждалъ нападенiя»; потомъ «вынулъ изъ кармана маленькiй пистолетъ, вложилъ его въ ухо голодному зверю и выстрелилъ». Заехавъ къ Анне Савишне и узнавъ исторiю съ приказчикомъ, приказалъ позвать его; вынудилъ у него сознанiе въ утайке денегъ и увезъ его съ собою. (См. глобовскiй приказчикъ). Является спасителемъ Марьи Гавриловны. «— Тише! молчать! отвечалъ учитель чистымъ русскимъ языкомъ: молчать! или вы пропали. Я — Дубровскiй! говоритъ онъ Спицыну; въ одной руке онъ держалъ карманный пистолетъ, а другою отстегивалъ заветную суму»; (ночуя въ одной комнате съ человекомъ, котораго онъ могъ почесть личнымъ своимъ врагомъ и однимъ изъ главныхъ виновниковъ своего бедствiя, Д. не могъ удержаться отъ искушенiя»); «беретъ съ Марьи Кирилловны обещанiе «требовать» отъ него всего для ея спасенiя»; и несмотря на погоню за нимъ, ждетъ отъ нея ответа. Дворовые Кистеневки говорили ему: «не выдай ты насъ, а мы ужъ за тебя станемъ!» Изъ показанiй разбойниковъ «была известна приверженность» ихъ къ Д. Въ доме Троекурова все любили молодого учителя; онъ понравился Кир. Петр. своей прiятной наружностью и простымъ обращенiемъ; самъ Тр. былъ недоволенъ его молодостью, но полюбилъ его за смелое проворство на охоте, Марья Кирилловна — за неограниченное усердiе и рабскую внимательность, Саша — за снисходительность къ его шалостямъ, домашнiе — за доброту и за щедрость, по-видимому, несовместную съ его состоянiемъ. Самъ онъ, казалось, привязанъ былъ ко всему семейству и почиталъ уже себя членомъ его». Съ Марьей Кирилловной Д. «часто по целымъ часамъ сиживалъ» «за фортепiано», но не выходилъ изъ пределовъ почтенiя и строгой пристойности». Во время свиданiя въ беседке у ручья, онъ говорилъ «тихимъ и печальнымъ голосомъ» и, «казалось, собирался съ духомъ». — Я не то, что вы предполагаете, продолжалъ онъ, — Дубровскiй!» Та же застенчивость удержала его» осведомиться у кучера о Маше Троекуровой. Следуетъ за нею въ ея «неосторожныхъ прогулкахъ», «около садовъ Покровскаго», «прокрадываясь отъ куста къ кусту, счастливый мыслью», что для нея «нетъ опасности» тамъ, где» онъ «присутствуетъ тайно». «Сильно чувствовалъ свое одиночество». — «Знайте, что я рожденъ былъ для иного назначенiя, что душа моя умела васъ любить, что никогда....», говоритъ Д. Марье Кирилловне, (въ домъ отца ея Д. пришелъ, по его собственному признанiю, затемъ, чтобъ «совершить» «первый кровавый подвигъ»). Открывая Троекуровой тайну своего имени, Д. прибавляетъ, что онъ «тотъ несчастный, котораго вашъ отецъ, лишивъ куска хлеба, выгналъ изъ отеческаго дома и послалъ грабить на большихъ дорогахъ».
«нападаетъ не на всякаго, а на известныхъ богачей, да и тутъ делится съ ними, а не грабитъ до-чиста. А въ убействахъ никто его не обвиняетъ»; даже при нападенiи на кн. Верейскаго, после того какъ самъ Д. былъ раненъ, люди его шайки (после того, какъ Д. «успелъ сказать имъ несколько словъ»), «поехали въ сторону», «не разграбя ничего и не проливъ ни единой капли крови въ отмщенiе за кровь своего атамана».
«Былъ пылокъ и честолюбивъ»; храбростью и гордымъ самолюбiемъ» онъ покорилъ сердце Маши, даже Троекуровъ называлъ его, после исторiи съ медведемъ, «молодцомъ». «Не намеренъ терпеть обиду, за которую, по-моему званiю, не могу требовать удовлетворенiя», отвечаетъ Добровскiй-Дефоржъ Троекурову; тому же Кириллу Петровичу, прiехавшему въ Кистеневку, велитъ слуге передать, чтобъ онъ скорее убирался, пока я не велелъ его выгнать со двора», но на дерзость Шабашкина промолчалъ. Когда же толпа «стала напирать, на чиновниковъ, крикнулъ:
— «Стойте, дураки! что вы? Губите и себя, и меня; ступайте по дворамъ и оставьте меня въ покое. Не бойтесь, государь милостивъ: я буду просить его — онъ насъ не обидитъ — мы все его дети; а какъ ему за васъ будетъ заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать?» — «Послушай, Архипъ! оставь свои затеи, не приказные виноваты. Засвети-ка фонарь, да ступай за мною»; «но страшныя мысли рождались въ его уме» предъ темъ, какъ онъ решилъ поджечь родной домъ, изъ котораго выгоняли Д. «Три недели» провелъ въ доме своего врага Троекурова, и «ходилъ около его дома, назначая, где вспыхнуть пожару, откуда войти въ его спальню, какъ пересечь все пути его бегству»; но любовь къ дочери Троекурова изменила все планы Д. — «Никогда злодейство не будетъ совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты, даже въ моихъ преступленiяхъ», обещаетъ Д. Троекуровой. «Три недели», проведенныя въ доме Троекурова, считаетъ «днями счастья», «отрадою печальной жизни». Онъ называетъ Марью Кирилловну «небеснымъ виденiемъ», смутившимъ его сердце», говоритъ, что, только благодаря ей, онъ «отказался отъ мщенiя, какъ отъ безумства»... Своимъ сообщникамъ Д. «объявилъ», «что намеренъ навсегда ихъ оставить, советовалъ и имъ переменить образъ жизни: — Вы разбогатели подъ моимъ начальствомъ, каждый изъ васъ имеетъ видъ, съ которымъ безопасно можетъ пробраться въ какую-нибудь отдаленную губернiю и тамъ провести остальную жизнь въ честныхъ трудахъ и въ изобилiи. Но вы все — мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло». После этой речи онъ оставилъ ихъ, взявъ съ собою одного **. «Дубровскiй скрылся за-границу».
«лицомъ мелодраматическимъ и не возбуждающимъ къ себе участiя». 2) А. Яцимирскiй, находитъ, что «образъ Д., не чуждый книжныхъ чертъ, въ основе своей все-таки созданъ на основанiи действительности» [Пушкинъ, ред. С. Венгерова, стр. 278].
Дуня «»). — Дочь смотрителя, «девочка летъ четырнадцати». По словамъ смотрителя, «такая разумная, такая проворная, вся въ покойницу-мать». «Красота ея» поразила проезжаго. «Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатленiе, произведенное ею...»; она потупила большiе голубые глаза», но «отвечала» «безо всякой робости, какъ девушка, видевшая светъ». При проводахъ, на просьбу позволить «ее поцеловать», Д. «согласилась». По разсказу смотрителя, «ею домъ держался; что прибрать, что приготовить, за всемъ успевала». «Господа проезжiе нарочно останавливались, будто бы пообедать, или отужинать, а въ самомъ деле только чтобъ на нее подолее поглядеть. Бывало, баринъ, какой бы сердитый ни былъ, при ней утихаетъ и милостиво со мною разговариваетъ». Минскiй, ради Д., притворился больнымъ и пролежалъ два дня на станцiи, а на третiй Д. уехала съ молодымъ гусаромъ. Увидя отца у себя на квартире въ Петербурге, «съ крикомъ упала на полъ». После смерти отца посетила родовое село. По разсказу Ваньки, «прекрасная барыня», ехала въ карете въ шесть лошадей, съ тремя маленькими барчатами и кормилицей, и съ черной моськой, и какъ ей сказали, что старый смотритель умеръ, такъ она заплакала и сказала детямъ: «сидите смирно, а я схожу на кладбище». Отъ предложенiя Ваньки проводить ее, отказалась и ответила: «я сама дорогу знаю». У могилы отца легла «на землю и лежала здесь долго. А тамъ барыня пошла въ село и призвала попа, дала ему денегъ и поехала, а мне дала пятакъ серебромъ... славная барыня!».
Дуня «Евг. Онег»). — «Все дочекъ прочили своихъ» за Ленскаго «зовутъ соседа къ самовару, а Дуня разливаетъ чай; ей шепчутъ: «Дуня, примечай!»
«Приди въ чертогъ ко мне златой!»... (II, 12).
«Евг. »). — «Соседка» Онегина. «Была весьма огорчена» его «уборомъ чуднымъ, безнравственнымъ и безразсуднымъ», когда онъ сталъ носить «русскую рубашку, платокъ шелковый кушакомъ, армякъ татарскiй на распашку и шапку съ белымъ козырькомъ». (II, 4 проп.).
«— Скорее согласенъ «съ чортомъ возиться, нежели косо взглянуть на Кириллу Петровича». «— Какъ увидишь его — страхъ и ужасъ! а спина-то сама такъ и гнется, такъ и гнется».
«Ист. »). — Уп. л. Летописецъ Горюхина, учитель Ив. Петр. Белкина. Летопись Д. отличалась глубокомыслiемъ и велеречiемъ необыкновеннымъ»; первые листы рукописи ея, находившiеся «у попа, женатаго на дочери летописца», были употреблены «детьми священника на т. н. змеи» (Белкинъ прiобрелъ рукопись «за четверть овса»).
«Егип. ночи»). — Во время представленiя импровизатора, «некрасивая Д., по приказанiю своей матери, со слезами на глазахъ, написала несколько строкъ по-итальянски и, покрасневъ по уши, отдала ихъ импровизатору». Заметя, обращенное на себя «неблагосклонное вниманiе дамъ», «такъ смутилась, что слезы повисли на ея ресницахъ...». Ср. К., .