НОВОЕ О ПУШКИНЕ И ДЕКАБРИСТАХ
Статья М. Нечкиной
Доселе известный пушкинистам комплекс документальных свидетельств о взаимоотношениях Пушкина и декабристов ныне обогащается еще двумя текстами первостепенного значения, разысканными редакцией «Литературного наследства».
Первое из них принадлежит декабристу Ивану Николаевичу Горсткину, не особенно известному в декабристоведении1. Объясняется эта неизвестность прежде всего ранним отходом Горсткина от дел Союза Благоденствия и малой изученностью внутренней жизни Северного общества и московской группы декабристов, сконцентрировавшейся около И. И. Пущина, к которой примкнул Горсткин вновь в 1825 г. Он появляется, таким образом, и в начале и в конце декабристского движения, входя в него тогда, когда был создан Союз Благоденствия, и отходя в период основных программных споров и роста революционной идеологии в 1821—1824 гг., чтобы вновь примкнуть к нему в самый последний год его существования. Уже одна эта своеобразная эволюция делает интересной фигуру Горсткина. Отойдя от тайной организации в ее ранние годы, он, оказывается, сохранил в себе нечто такое, что вновь заставило его примкнуть к «Практическому союзу», основанному И. И. Пущиным в Москве незадолго до восстания. Следовательно, интерес Горсткина к вопросам революционного преобразования России, подготовлявшегося дворянскими революционерами его поры, был довольно стойким.
Иван Николаевич Горсткин, сын тульского помещика Николая Петровича Горсткина, женатого на Елизавете Ивановне Озеровой2, вступил в революционное движение, как и подавляющее большинство декабристов, будучи военным. Судя по его формуляру, военную карьеру он начал портупей-юнкером лейб-гвардии Егерского полка, а 24 января 1818 г., когда двор и гвардия еще находились в Москве по случаю торжеств закладки храма Христа Спасителя на Воробьевых горах в честь 1812 г., Горсткин был произведен в прапорщики. Из «дела» Горсткина мы можем заключить, что он был в это время с гвардией в Москве и, значит, входил в состав одного из двух пехотных сводных гвардейских полков (сформированных из первых батальонов шести гвардейских пехотных полков), которые и были двинуты на празднества из Петербурга в Москву пешим передвижением — вышли из Петербурга 5 августа 1817 г. Это было не совсем обыкновенное «путешествие из Петербурга в Москву», о котором стоит упомянуть. Кто читал Радищева (а кто из молодых передовых офицеров в то время не читал его?) тот, проходя мимо деревень, мелькавших на пути в той же последовательности, что и в радищевском взволнованном повествовании, не мог не вспомнить его книги, поднимающей на протест и борьбу. Блестящие пехотинцы останавливались на ночлег и квартировали в тех же местах, где жили задавленные крепостническим гнетом герои книги Радищева. Нет сомнений, что передовая гвардейская молодежь могла видеть то же, что Радищев; разве что еще хуже стало во всех этих местах в александровские времена.
Среди направлявшихся в Москву пехотинцев двигался почти весь основной состав только что образовавшегося тайного общества. В Москву передовая военная молодежь вошла, обогащенная новыми мыслями и наблюдениями.
Дворянская Москва, подобострастно ожидавшая императора и его семью, захлебывалась от восторга, предвкушая непрерывную вереницу невиданных балов и увеселений, а главное дополнительный поток крестов, наград и назначений.
Гвардейцев в Москве встретили с восторгом, превышавшим все вообразимое. Именно этот момент с убийственным сарказмом запечатлел Грибоедов в «Горе от ума»: «Когда из гвардии иные от двора сюда на время приезжали, кричали женщины „ура“ и в воздух чепчики бросали». Эта картина дворянского ликования вступала в резкий контраст с только что виденными ужасами крестьянской жизни в Любани, Спасской полести, Зайцове, Валдае, Едрове, Хотилове, Медном, Городне, Пешках, Черной грязи...
Это путешествие, несомненно, способствовало формированию передового мировоззрения будущих декабристов.
Гвардия расположилась в Москве в Хамовнических казармах, у Девичьего поля. Тут-то, на квартире Александра Муравьева, основателя тайного общества, и происходили собрания декабристов. Александр Муравьев, немного позже принявший Горсткина в тайное общество, был оберквартирмейстером гвардии, то есть начальником штаба всего пришедшего в Москву гвардейского отряда. По должности он занимал в казармах хорошую квартиру — она-то и сделалась местом сборищ тайного общества.
Александр Муравьев в те годы пленял окружающих своим благородством и производил своими моральными качествами неотразимое впечатление. Под блестящим гвардейским мундиром у него билось сердце декабриста: в прошлом, 1816 году — именно он и пятеро его друзей — Никита Муравьев, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, Якушкин и Сергей Трубецкой — положили начало декабристской организации, основав общество Союз Спасения в Петербурге. Нечто от этого обаяния сохраняет характеристика Александра Муравьева, сделанная во время следствия Горсткиным. А ведь она писалась в тюремных стенах Петропавловской крепости и по расчету ее автора должна была создать впечатление о его, Горсткина, «благонамеренности». Он показывает, что принявший его в общество Александр Муравьев «владел всеобщею доверенностью, был привлекателен и во всей гвардии имел репутацию отличнейшую, уважаем был не только равными и младшими, но и начальники некоторым образом всегда в нем видели (как мне казалось) образцового офицера. Одно знакомство такого человека уже восхищало. Мне все в нем нравилось».
«путешествием из Петербурга в Москву»: московский заговор 1817 г. — предложение Якушкина о цареубийстве, бурные споры о программе и, наконец, ликвидация Союза Спасения и основание Союза Благоденствия. Союз Благоденствия начал действовать, вербовать новых членов, проводить свои заседания («сходки» — называет их Пушкин в десятой главе «Евгения Онегина»). Горсткин и был одним из первых, вступивших в Союз Благоденствия именно в Москве, в наиболее ранний период деятельности Союза — в первую половину 1818 г. Горсткин показывает на следствии, что он был на совещании у Александра Муравьева (то есть на его квартире в Хамовнических казармах) еще до выступления гвардии из Москвы в Петербург. Это могло быть лишь в начале 1818 г. На следствии Горсткин, разумеется, изо всех сил подчеркивает якобы «легальный» характер Союза Благоденствия, но нас это не должно вводить в заблуждение. Горсткин спешит даже передать слова Муравьева: если бы «государю императору о сем нашем Обществе и предполагаемой цели стало известно, то и его величество верно не запретил бы оного». Почему-то все-таки к его величеству предпочли не обращаться с просьбой о признании Союза Благоденствия...
Анализ документального материала и многочисленных свидетельств о программе Союза доказывает, что введение конституционного устройства (а стало быть, ликвидация абсолютизма) были его «сокровенной целью». «Зеленая книга» проектировала такое широкое участие всех членов Союза в подготовке передового общественного мнения к перевороту, такое глубокое внедрение в государственные дела и учреждения членов тайного общества, что «легальной» нельзя назвать и первую часть «Зеленой книги», не говоря уже о ее написанной, но еще не утвержденной Обществом второй «сокровенной» части. Горсткин, несомненно, знал и читал «Зеленую книгу». Он, несомненно, дал и расписку в верности Обществу и хранении тайны — это было обязательным при вступлении любого члена в Союз Благоденствия. Как известно из его «дела», Горсткин примкнул к «отрасли» правосудия, которая должна была наблюдать за ходом судебных дел в царском суде, спасать невинных, разоблачать притеснителей народа, направлять дела в нужном смысле до последней верховной инстанции — Сената — и даже наблюдать за тюрьмами. Целью этой работы было установление в России передового общественного мнения в пользу переворота. Горсткин показывает: «Я принадлежал к отрасли правосудия, которая предписывала мне разыскивать злоупотребления разного рода, стараться выставлять их на вид начальства, дурных, пустых людей всячески унижать, пускать их в огласку при всяком случае, хороших же превозносить, дабы чрез то, сколько можно, способствовать к установлению общего мнения в России. Наблюдать, где случится быть, чтобы помещики крестьян своих не мучили, о таковых также доводить до сведения начальства». Тут же Горсткин пояснял и в чем состояла цель Общества: «Настоящая цель Общества, мне объявленная: соединение нескольких молодых людей пообразованнее для единодушных занятий в пользу отечества, что и должно было начать с своего собственного образования и усовершенствования; потом улучшение нравов, распространение просвещения, чтоб каждый член подавал в своем кругу пример благочестия <!>, кротости, благородства и строгого исполнения возложенных на него обязанностей, мог со временем склонить все в сторону справедливости, благоразумия, чести».
Праздники отшумели, двор возвращался в середине 1818 г. в Петербург, не подозревая, что в рядах гвардии направляется обратно в северную столицу вновь образовавшееся тайное общество — Союз Благоденствия.
В своих показаниях Горсткин утверждает, что по возвращении гвардии в Петербург в Обществе наступило некоторое затишье: «Прошло, может быть, полгода, об Обществе и слуху не было». Это неточно — собрания уже начались, но неравномерное стягивание полков в Петербург и естественный период собирания сил вокруг нового Общества, налаживание и возобновление старых связей — требовали времени. «Потом стали у некоторых собираться человек десять», — свидетельствует Горсткин, сообщая далее, что был «раза два-три» у кн. Ильи Долгорукова. Следуя его собственным хронологическим указаниям, мы должны отнести эти собрания скорее к началу 1819 г., нежели к более раннему времени.
«осторожный Илья», о котором говорится в десятой главе «Евгения Онегина». «Блюститель» Союза Благоденствия и в то время чрезвычайно активный его член, он, несмотря на всю свою отмеченную Пушкиным «осторожность», принял самое деятельное участие в том знаменитом совещании начала 1820 г. на петербургской квартире Ф. Н. Глинки, где Пестель читал доклад о том, какая форма правления желательна — конституционно-монархическая или республиканская. Пестель решил вопрос в пользу республики. Последовало поименное голосование, в котором все единогласно высказались за республику. Это было знаменитое в истории русского революционного движения совещание, на котором впервые было вынесено решение, что будущая Россия должна быть республиканской.
«Два-три» собрания у Ильи Долгорукова, о которых показывает Горсткин, и происходили, по-видимому, в 1819 г., то есть незадолго до знаменитого совещания на квартире Ф. Н. Глинки. Решение в пользу республики еще не было принято на этих собраниях, но оно начало вызревать в сознании членов, и движение всего тайного общества к радикализации его взглядов не вызывает сомнений. Вопросы программы остро занимали Общество — о многих серьезных вещах, в первую очередь о крепостном праве и «зле существующего порядка вещей» (И. Пущин) и должна была итти в те дни речь на этих собраниях. Горсткин, прочно принявший на следствии позу равнодушного человека, случайно увлекшегося «модой» на тайные общества, всячески хочет снизить значение собраний у Ильи Долгорукова. Но все же его показания об этих собраниях свидетельствуют, что это были не случайные пирушки, а именно собрания «блюститель» Союза Благоденствия) был одним «из главных в то время» и что члены «съезжались как бы по должности», то есть по обязанности членства в тайном обществе. Следовательно это были организованные Союзом Благоденствия собрания. Вот на этих-то собраниях тайного общества и встречал Горсткин Пушкина у «осторожного Ильи» — у Долгорукова.
Предоставим слово Горсткину. Не будем забывать, что оно произнесено за решеткой Петропавловской крепости. Приказ об аресте Горсткина был отдан 15 января 1826 г.; 19 января он был арестован в Москве и 23 января был заключен сначала на главной гауптвахте генерального штаба (там же, куда был доставлен арестованный Грибоедов), а затем на следующий день, 24 января, Горсткин уже сидел в арестантском «покое» № 3 в Невской куртине Петропавловской крепости. Отсюда через день-два его с завязанными глазами (как и всех декабристов) привели на заседание Следственного комитета, где учинили устный допрос всем торжественным синклитом следствия. После допроса его отправили обратно в «покой» № 3, где 28 января 1826 г. вручили точно сосчитанные листы бумаги, гусиное перо и чернила и предписали письменно повторить ответы на вопросы, дававшиеся в Комитете в устной форме. От уменья дать показание, сохранить видимость малой причастности к делу зависело если не все, то, во всяком случае, очень многое.
«4. Когда и у кого бывали вы на совещаниях общества? В чем заключались сии совещания? Кто разделял их и кто вообще были известные вам члены общества?»
В тюремной камере, за решеткой Петропавловской крепости, арестованный узник, всячески стремившийся скрыть суть происходившего в тайном обществе, все же написал 28 января следующие строки в ответ на приведенный вопрос:
«4. Одно совещание я помню у Александра Муравьева, когда мне предложено было вступить; тут было толковано о том, что я имел честь изложить выше, с таким прибавлением, что если б (уверял г-н Муравьев) государю императору доложили о сем нашем обществе и предполагаемой цели, то и его величество верно б не запретил оного. Вскоре потом гвардия выступила в С. П. Бург, где прошло может быть полгода, об обществе и слуху не было. Потом стали у некоторых собираться сначала охотно, потом с трудом соберется человек десять, я был раза два-три у К. Ильи Долгорукого, который был кажется один из главных в то время, у него Пушкин читывал свои стихи, все восхищались остротой, рассказывали всякий вздор, читали, иные шептали, и все тут; общего разговора никогда нигде не бывало; съезжались как бы по должности, под конец и вовсе не съезжались; — бывал я на вечерах у Никиты Муравьева, тут встречал частенько лица отнюдь не принадлежавшие обществу; скоро все это надоело и понемногу совсем свидания прекратились»3.
Приведенное показание многое дает для комментария к десятой главе «Евгения Онегина». Тут речь идет о «сходках» у «осторожного Ильи» и об участии Пушкина в этих собраниях. Напомним общеизвестные строки:
Витийством резким знамениты,
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи.
...........
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал,
Читал свои Ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Цареубийственный кинжал.
Одну Россию в мире видя,
Лаская в ней свой идеал.
Хромой Тургенев им внимал,
ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
участии Пушкина в собраниях Союза Благоденствия у Ильи Долгорукова. Ранее мы располагали лишь стихотворными строчками самого Пушкина. Их поэтическая форма и язык образов в какой-то мере все же допускали толкование условного характера: Пушкин якобы воссоздает не какую-либо реальную, а поэтически-условную картину своих встреч, он мог допустить художественный вымысел. Теперь подобное толкование начисто отпадает.
Существенно напомнить, что с Союзом Благоденствия Пушкин был связан организационно: он был, как известно, членом «Зеленой лампы», а последняя была, по свидетельству вполне осведомленного лица, доносчика Грибовского (члена Коренной управы Союза Благоденствия), побочной управой Союза Благоденствия.
Сопоставляя эти строки десятой главы «Евгения Онегина» с только что приведенным свидетельством Горсткина, мы можем задать себе вопрос: когда же и в какой обстановке «читал свои ноэли Пушкин»? Поскольку свидетельство Горсткина явно относится к тому же, о чем говорят и строки Пушкина, можно с достаточным основанием ответить: Пушкин «читал свои ноэли», по-видимому, зимою 1819—1820 гг. и читал их не на случайных пирушках, а на совещаниях Союза Благоденствия у «блюстителя» Союза
ПОКАЗАНИЯ ДЕКАБРИСТА И. Н. ГОРСТКИНА ОТ 28 ЯНВАРЯ 1826 г. С УПОМИНАНИЕМ О ВСТРЕЧАХ С ПУШКИНЫМ НА СОБРАНИЯХ У И. А. ДОЛГОРУКОВА
Ответы на вопросы Следственного комитета (автограф). Лист 6 оборот
ПОКАЗАНИЯ ДЕКАБРИСТА И. Н. ГОРСТКИНА ОТ 28 ЯНВАРЯ 1826 г.
Лист 7
Ильи Долгорукова — «осторожного Ильи». Комментируя это свидетельство самого Пушкина словами декабриста Горсткина, мы можем теперь с уверенностью добавить: Пушкин не просто «читал», — Пушкин «читывал» свои стихи, то есть читал их часто, постоянно, неоднократно, привычно. Эта замечательная русская глагольная форма многократного обычного действия сама по себе является в данном случае историческим свидетельством большой важности.
Предположение Н. Л. Бродского, что описанные «сходки» и чтение Пушкиным «ноэлей» относится к периоду Северного общества декабристов4 — не может быть принято, поскольку в момент основания Северного общества Пушкина в Петербурге не было5. Вряд ли Пушкин рисует тут условную, лишь предполагаемую картину — он, несомненно, восстанавливает реальную обстановку 1819 — начала 1820 г., до своей южной ссылки.
Для комментария свидетельства Горсткина важно вспомнить также о пушкинском наброске «Русский Пелам», рукопись которого была обнаружена не так давно в Ульяновске среди бумаг П. В. Анненкова. Вот интересующая нас часть пушкинского текста, относящаяся к отделу «Характеры» и представляющая собою план будущего изложения: «Кн. Шаховск<ой>. Ежова — Истомина. Гриб<оедов>. Завад<овский>. Дом Всеволожских. Котляревский. Мордвинов, его общество. Хрущев. Общество умных: И<лья> Долг<оруков>, С. Труб<ецкой>, Ник<ита> Мур<авьев> etc.»6 «Общество умных» — это и есть декабристская организация эпохи Союза Спасения и начала деятельности Союза Благоденствия, то есть 1817—1818 гг. (Пушкин познакомился с Грибоедовым по собственному свидетельству в 1817 г., а в 1818 г. Грибоедов уже уехал на Восток). На основании текста «Русского Пелама» при сопоставлении его с приведенным выше новым свидетельством Горсткина можно сделать вывод: Пушкин бывал в «обществе умных», связанном с тремя упомянутыми им же декабристскими именами: Долгоруковым, Трубецким, Никитой Муравьевым. Никита Муравьев, кстати говоря, упомянут и Горсткиным в его свидетельстве в непосредственной близости к описанию собраний Союза Благоденствия. Собрания происходили и у Долгорукова, и у Никиты Муравьева. С последним Пушкин был давно знаком, что засвидетельствовано перепиской декабриста с матерью во время заграничных походов 1814—1815 гг.; в одном из писем Никита Муравьев спрашивает мать о посещении Пушкина.
В дальнейшей судьбе декабриста Горсткина интересен его переход в 1821 г. с военной службы на гражданскую — в этом отношении у него есть некоторое сходство с И. И. Пущиным, также оставившим военное поприще для скромной гражданской службы — должности судьи. Этот переход характерен для группы декабристов, к которой принадлежал и К. Ф. Рылеев: они искали способов служения отечеству на гражданском поприще, осуществляя этим требования декабристского мировоззрения. Однако Горсткин сделал этот переход ранее Пущина, уволенного от военной службы «для определения к статским делам» лишь в январе 1823 г.
**
*
Если первое относится ко времени Союза Благоденствия, к 1819—1820 гг., то второе надо с несомненностью отнести к фактам, касающимся периода южной ссылки Пушкина. Оно принадлежит сыну декабриста С. Г. Волконского и находится в письме его к академику Л. Н. Майкову. Письмо написано 8 июля 1899 г. в связи с присланными Волконскому Майковым первым томом сочинений Пушкина в издании Академии Наук и сборником статей Л. Н. Майкова о Пушкине. Михаил Сергеевич Волконский, как известно, родился в Сибири (1832). Там он провел в семье отца-декабриста детство и юность. Связь с отцом не прерывалась и в последующее время. Декабрист С. Г. Волконский умер в ноябре 1865 г. (в с. Воронках); следовательно, период тесного общения отца с сыном чрезвычайно длителен: около тридцати трех лет. Это — дополнительный довод для оценки приводимого ниже свидетельства как вполне достоверного. Михаил Волконский действительно мог многократно слышать рассказы отца, вновь возвращаться к ним, задавать вопросы, спрашивать о подробностях. Живая форма передачи сохраняет непосредственность восприятия. Вот этот текст из письма М. С. Волконского — Л. Н. Майкову:
«Пушкин, гений которого освещал в Сибири мое детство и юность, был мне близок по отношениям его к отцу и к Раевскому, так что я всю жизнь считал его близким себе человеком. Не знаю, говорил ли я Вам, что моему отцу было поручено принять его в Общество и что отец этого не исполнил. „Как мне решиться было на это, — говорил он мне не раз, — когда ему могла угрожать плаха, а теперь что его убили, я жалею об этом. Он был бы жив, и в Сибири его поэзия стала бы на новый путь“. И действительно, представьте себе Пушкина в рудниках, Чите, на Петровском заводе и на поселении — что бы он создал там»7.
Свидетельство М. С. Волконского чрезвычайно интересно. Сведения о сообщаемом тут факте уже были в декабристской литературе. Об этом «драгоценном предании» упоминал внук декабриста8 к периоду Каменки. Можно выдвинуть предположение, что замысел принять Пушкина в члены тайного общества мог возникнуть у декабристов после известного заседания в Каменке, описанного в «Записках» И. Д. Якушкина. Как известно, осенью 1820 г. совещание в Каменке совпало с приездом туда декабриста Якушкина, посланца из Москвы для созыва в начале 1821 г. московского съезда Союза Благоденствия: «Приехав в Каменку, я полагал, что никого там не знаю, и был приятно удивлен, когда случившийся здесь А. С. Пушкин выбежал ко мне с распростертыми объятиями. Я познакомился с ним в последнюю мою поездку в Петербург у Петра Чаадаева, с которым он был дружен и к которому имел большое доверие»9 горячее желание Пушкина вступить в Общество. Общеизвестный рассказ Якушкина, который невозможно читать без волнения, сообщает об этом следующее:
«В последний вечер Орлов, В. Л. Давыдов, Охотников и я сговорились так действовать, чтобы сбить с толку Раевского насчет того, принадлежим ли мы к Тайному обществу или нет. Для большего порядка при наших прениях был выбран президентом Раевский. С полушутливым и полуважным видом он управлял общим разговором. Когда начинали очень шуметь, он звонил в колокольчик; никто не имел права говорить, не просив у него на то дозволения и т. д. В последний этот вечер пребывания нашего в Каменке после многих рассуждений о разных предметах, Орлов предложил вопрос, насколько было бы полезно учреждение Тайного общества в России. Сам он высказал все, что можно было сказать за и против Тайного общества. В. Л. Давыдов и Охотников были согласны с мнением Орлова; Пушкин с жаром доказывал всю пользу, которую могло бы принести Тайное общество России. Тут, испросив слово у президента, я старался доказать, что в России совершенно невозможно существование Тайного общества, которое могло бы быть хоть на сколько-нибудь полезно. Раевский стал мне доказывать противное и исчислил все случаи, в которых Тайное общество могло бы действовать с успехом и пользой; в ответ на его выходку я ему сказал: „Мне нетрудно доказать вам, что вы шутите; я предложу вам вопрос: если бы теперь уже существовало Тайное общество, вы, наверное, к нему не присоединились бы?“ — „Напротив, наверное бы присоединился“, — отвечал он. — „В таком случае давайте руку“, — сказал я ему. И он протянул мне руку, после чего я расхохотался, сказав Раевскому: „Разумеется, все это только одна шутка“. Другие также смеялись кроме А. Л. Давыдова, рогоносца величавого, который дремал, и Пушкина, который был очень взволнован; он перед тем уверился, что Тайное общество или существует, или тут же получит свое начало и он будет его членом; но когда увидел, что из этого вышла только шутка, он встал, раскрасневшись, и сказал со слезой на глазах: „Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка“. В эту минуту он был, точно, прекрасен»10.
Комментируя свидетельство декабриста С. Г. Волконского о намерении декабристов принять Пушкина в члены общества, дошедшее до нас через передачу его сына, надо прежде всего отметить, что оно может быть подтверждено рядом косвенных данных. Декабрист Волконский был действительно столь близок с семьей Раевских и с Пушкиным, что кому же как не ему было взять на себя такое поручение? Заметим, что речь идет не о личном замысле декабриста принять Пушкина в общество, а о данном ему поручении это сделать, которое по установленным на юге правилам могло исходить лишь от директории Общества. Сам Волконский был принят в Союз Благоденствия в 1819 или 1820 г. Если речь идет о Союзе Благоденствия, то такое поручение могла дать, по-видимому, лишь Тульчинская управа. Но Союз распадался — московский съезд распустил тайную организацию, ликвидировал ее; Южное общество декабристов организовалось в марте 1821 г. в Тульчине. И в Южном обществе по правилам приема, член общества, задумавший принять новое лицо, не мог сделать этого самовольно. Он должен был сначала испросить разрешения у руководства, то есть после образования Южного общества — у директории в лице Пестеля и Юшневского11«Запискам» Якушкина, строгие замечания и недовольство руководства12. Поэтому допустимо предположение, что в обоих случаях, — относится ли описанный замысел непосредственно к самому последнему периоду существования Союза Благоденствия или ко времени после марта 1821 г., то есть ко времени возникновения Южного общества, — в обоих случаях надо предположить, что в поручении принять Пушкина в Общество не могли в какой-то мере не участвовать руководители Общества (в обоих случаях — Пестель и Юшневский). Равным образом и об отказе от замысла принять поэта в члены Общества и о мотивировке отказа (опасение загубить Пушкина «плахой» или Сибирью) также должны были быть осведомлены руководители организации.
Свидетельство Волконского помогает правильно оценить и смущавшее многих пушкинистов показание члена общества Соединенных Славян декабриста И. И. Горбачевского, утверждавшего в письме к Мих. Бестужеву от 12 июня 1861 г. (из Петровского завода), что «славянам» будто бы даже было запрещено «от Верховной Думы» знакомиться с Пушкиным.
Причиной запрета служило опасение, чтобы поэт случайно не выдал общество. Горбачевский вместе с другими членами общества Соединенных Славян узнал о существовании Южной организации лишь осенью 1825 г., когда Славянское общество и присоединилось к южным декабристам. Пушкина в это время на юге уже не было. Слова Горбачевского явно не отражают действительного положения дела. Его память могла сохранить какую-либо не имевшую практического значения, а может быть и неправильно понятую фразу декабриста Бестужева-Рюмина о поэте. Для Горбачевского Бестужев-Рюмин представлял «Верховную Думу», поскольку имел полномочия на соединение обществ, но в директорию Южной организации он никогда не входил. Данное Волконскому поручение раз подтверждают, что никакого «запрета» общаться с Пушкиным не было. О том же говорят многочисленные свидетельства о постоянном общении Пушкина с южными декабристами.
ПЕТЕРБУРГ. АДМИРАЛТЕЙСТВО
Литография неизвестного художника, 1820-е гг.
Эрмитаж, Ленинград
Дружеское отношение декабриста С. Г. Волконского к Пушкину видно и из письма его к поэту от 18 октября 1824 г. Заметим, что упоминание о Волконском в пушкинском письме к Вяземскому от 8 марта 1824 г. свидетельствует вовсе не о знакомства: слова «С. Волконского здесь еще нет» скорее говорят о продолжающемся знакомстве.
Мы располагаем еще ценным неопубликованным свидетельством о знакомстве декабриста с Пушкиным. С. Г. Волконский пишет П. А. Вяземскому из Умани 3 апреля 1824 г.: «...Пушкин с нетерпением Вас ожидает...»13 г., имеется свидетельство С. Г. Волконского о встречах его с поэтом в Одессе: «Пушкин пишет Онегина и занимает собою и стихами всех своих приятелей»14. Волконский, очевидно, виделся с поэтом в самое последнее время перед новой ссылкой Пушкина в Михайловское.
— показание декабриста И. Н. Горсткина и сообщение М. С. Волконского — являются значительным вкладом в дело дальнейшего исследования взаимоотношений Пушкина и декабристов.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Литература о И. Н. Горсткине крайне немногочисленна. О нем имеются упоминания в «Записках» декабриста В. П. Зубкова и в комментариях к ним Б. Л. Модзалевского. Тут же опубликован групповой портрет Зубкова и его друзей, среди которых изображен и Горсткин — из стоящих он второй слева, находится в самом центре группы (см. «Записки Василия Петровича Зубкова о заключении в Петропавловскую крепость по делу 14 декабря 1825 г.». С предисл. и примеч. Б. Модзалевского, с портретами и рисунками. СПб., 1906, стр. 6—7, 86). Небольшая заметка о Горсткине имеется в книжке В. Арсеньева и И. Картавцова «Декабристы-туляки»; здесь дается в основном материал «Алфавита декабристов» с небольшими добавлениями. Горсткин как член Союза Благоденствия охарактеризован в статьях С. «Из работ над „Зеленой книгою“» и Н. Чулкова «Москва и декабристы» (сб. «Декабристы и их время», II, стр. 57, 299—306). Ценные данные о Горсткине в период ссылки имеются в книге В. Нечаевой «В. Г. Белинский», М., 1949 (стр. 146—152), — мы узнаем отсюда, что и в это время он не порвал связи с декабристами. Часты упоминания о Горсткине в переписке П. А. Вяземского с женой 1831—1832 гг., они отражают безуспешные хлопоты Вяземского об устройстве Горсткина на службу. Вяземский опасается как бы хлопоты за опального декабриста не повредили и его карьере (П. Вяземский. Письма к жене за 1831—1832 гг. — «Звенья», IX, 1951, стр. 213—469. О Горсткине см. по указателю).
2 «Восстание декабристов», т. VIII, стр. 308.
3 ЦГИА, ф. 48, № 68, лл. 6 об. — 7.
4 «Евгению Онегину» (см. Н. Бродский. «Евгений Онегин», роман А. С. Пушкина. Пособие для учителей средней школы. Изд. 3, переработанное. М., Учпедгиз, 1950, стр. 373—374).
5 Н. Л. Бродский отмечает это обстоятельство, но считает все же, что описанная картина относится к жизни Северного общества (см. там же, стр. 374). С этим нельзя согласиться. Вместе с тем основная мысль Н. Л. Бродского о том, что дошедшие до нас фрагменты десятой главы отражают не стабильное, а исторически развернутое представление Пушкина о существовании тайного общества на разных его этапах, несомненно правильна.
6 А. . Русский Пелам. Вновь открытые автографы Пушкина. Транскрипция и комментарий М. Цявловского. — «Труды Публичной библиотеки им. Ленина», вып. III. М., 1934, стр. 11, 13, 37.
7 ЦГИА, ф. 1146, № 68, л. 1. Черновик.
8 О том, что С. Г. Волконскому было поручено принять Пушкина в тайное общество впервые в печати сообщил в качестве «предания», сохранившегося в их «семействе», внук декабриста, С. М. Волконский, в своей книге «О декабристах. (По семейным воспоминаниям)». Пг., 1922, стр. 43. Вот это свидетельство: «Здесь уместно упомянуть подробность, которая кажется в литературу не проникла, но сохранилась в нашем семействе как драгоценное предание. Деду моему Сергею Григорьевичу было поручено завербовать Пушкина в члены Тайного Общества, но он, угадав великий талант, предвидя славное его будущее, и не желая подвергать его случайностям политической кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения».
9 «Записки, статьи и письма декабриста И. Д. Якушкина». Ред. и примеч. С. Я. Штрайха, М., 1951, стр. 40.
10 —43.
11 Пестель и Юшневский занимали эти выборные в тайном обществе должности и в Южной управе Союза Благоденствия и в Южном обществе декабристов.
12 Ср. у Якушкина: «С первой почтой я известил Никиту Муравьева о важном приобретении, какое сделал для нашего Общества в лице полковника Фонвизина и надеялся получить за это от них от всех благодарность; но, напротив, получил строгий выговор за то, что поступил против условий между нами, в силу которых никто не имел права принимать никого в Тайное общество без предварительного на то согласия прочих членов, и я чувствовал, что по всей справедливости своей опрометчивостью я заслужил такой выговор» («Записки... И. Д. Якушкина», цит. изд., стр. 12).
13 Неизд. Автограф. ЦГЛА, ф. Вяземских, № 195, ед. хр. 1648, л. 2.
14 — Там же, л. 4.