Грибоедов Александр Сергеевич
Грибоедов Александр Сергеевич
Несколько лет назад все в той же "полтавской" тетради поэта в красном бумажном переплете, там, где впервые легли на бумагу строки одного из самых прославленных стихотворений классической русской лирики - строки "Предчувствия" ("Снова тучи надо мною..."), - были атрибутированы два профильных портрета Грибоедова1*, нарисованные пушкинскою рукою. Находка эта помогла отчетливее увидеть и понять некоторые обстоятельства и подробности творческой истории создания знаменитого стихотворения, а также увидеть в некотором новом освещении факты из жизни обоих великих поэтов.
Портреты находятся в правом верхнем углу тринадцатого листа тетради, левую сторону которого занимает автограф неоконченного стихотворения "Увы! Язык любви болтливой...", а правую - черновой карандашный автограф "Предчувствия". Эти два мужских профиля сразу же привлекают внимание своей несомненною "парностью". Мы видим изображенным на них одно и то же лицо с несколько разным выражением. Сосредоточенный взгляд прикрытых очками живых умных глаз, характерные линии твердого рта и подбородка. Рисунки определены художником Юрием Леонидовичем Керцелли как портреты Грибоедова, и - что особенно интересно - они оказались последними прижизненными изображениями поэта, сделанными Пушкиным, по всей вероятности, в скором времени после отъезда Грибоедова из Петербурга ранним летом 1828 года. Пушкин запечатлел в них и донес до нас такой облик великого своего современника и собрата, каким он видел и понял его в те последние дни их дружеского общения в Петербурге, за несколько месяцев до трагической гибели Грибоедова. Формально оба пушкинских наброска во всем очень схожи с другими известными портретами Грибоедова, и прежде всего с портретом Е. Эстеррейха, послужившим оригиналом для знаменитой гравюры Н. Уткина (1829 г.) и более позднего пастельного портрета Робильяра. Но Пушкин рисует Грибоедова не столько таким, каким многие в то время могли наблюдать его, сколько таким, каким Пушкин знал, то есть угадал и почувствовал его. Поэтому непроработанные, одномоментные, надо думать, портреты эти не просто дополняют имеющуюся иконографию Грибоедова, но прежде всего должны быть оценены как существенное качественное ее пополнение.
Грибоедов Александр Сергеевич (рисунок Пушкина А. С.)
Оба портрета, расположенные над начальными строками "Предчувствия" и исполненные тем же карандашом, что и поэтический текст, несомненно, легли на бумагу одновременно со строками стихотворения. Об этом свидетельствует не только одинаковый карандаш, но и интенсивность штриха, и самая композиция страницы тетради. И простой этот факт, сопоставленный с известными биографическими фактами, хорошо знакомыми исследователям жизни и творчества обоих великих поэтов, дает основание полагать, что портреты на данном листе рабочей пушкинской тетради далеко не случайны. Между поэтическим текстом и рисунками, между проникнутою тревожными раздумьями лирикою "Предчувствия" и воссозданным графически обликом Грибоедова существует сопряженность не опосредованная, а вполне и психологически, и логически, и творчески, и даже ситуативно закономерная.
Грибоедов А. С. Гравюра Л. Серякова с гравюры Н. Уткина. 1874 г.
"Предчувствие" датируется "предположительно августом 1828 года". Т. Г. Цявловская в статье "Дневник Олениной" высказала в свое время другое предположение. "Ряд данных, - писала она, - заставляет перенести его ("Предчувствие". - Л. К.), с большой долей вероятия, несколько ранее и датировать июнем 1828 года"2*. Поправка Т. Г. Цявловской, как нам кажется, находит убедительное подтверждение. Если исходить из местоположения чернового (карандашного) автографа "Предчувствия" в тетради, можно и еще несколько уточнить дату его появления - это один из дней после 25 июня3*. Ведь на листе тринадцатом, где находятся портреты Грибоедова, мы видим черновую запись не всего "Предчувствия" - окончание его только на семнадцатом листе тетради, а на листе шестнадцатом (на обороте), слева от черновых строк стихотворения "Волненьем жизни утомленный", есть сделанная Пушкиным запись "25 июня" и под нею несколько заметок дневникового характера. Эта последняя на этих листах тетради рукою Пушкина проставленная дата дает (наряду, конечно, с некоторыми другими данными) известное основание для хронологического определения всей близлежащей группы текстов. На листе семнадцатом (на обороте) находится последняя в этом месте тетради чернилами сделанная запись - автограф первого чернового варианта стихотворения "Воспоминания в Царском Селе"4*. Затем следуют текст и рисунки опять карандашные. По всей вероятности, Пушкин начал писать в этом месте тетради карандашом сразу же после 25 июня. И первая запись - автограф "Предчувствия". Полупустым оставался тринадцатый лист - и Пушкин рисует на нем Грибоедова и пишет начальные строки "Предчувствия". Далее до семнадцатого листа (на листе 15 сбоку справа есть две карандашные строки "Предчувствия") все оказывается заполненным чернилами, и лишь половина семнадцатого листа имеет свободное место - здесь ложатся последние строки "Предчувствия".
Дачи Миллера на Черной речке. Литография. 1820-е гг.
биографии поэта, к письмам его друзей и современников, к архивным документам, к ряду косвенных данных? Как раскроют нам они историю и время появления этих портретов Грибоедова?
Весна 1828 года застает Пушкина в Петербурге. Он много бывает в свете и особенно часто - в доме А. Н. Оленина, где постоянно встречается с Грибоедовым, Вяземским, Крыловым, Мицкевичем. В младшую дочь Оленина, Анну, Пушкин влюблен. Она восхищает поэта настолько, что он мечтает о ней как о будущей жене своей и надеется, что именно эта девушка сможет составить "счастие его жизни". "Ангел кроткий, безмятежный", - обращается к ней Пушкин в стихотворении, полном глубоких раздумий о судьбе, о "завистливом роке", грозящем поэту бедою. "Какой задумчивый в них гений, /И сколько детской простоты..." - восторгается он глазами Олениной, вновь и вновь называя ее своим ангелом.
Но как раз ангелом-то, безмятежным и кротким, Анна Оленина не была. Как не было в ней, пожалуй, и "детской простоты". Детская простота, скорее, была у самого поэта, безрассудно мечтавшего о том, что избалованная поклонением и вниманием общества фрейлина предпочтет его, сочинителя Пушкина (пусть и первого поэта России), тем бывавшим в их доме светским молодым людям, в которых она со свойственной ей холодной рассудочностью видела потенциальных женихов для себя. Анна Алексеевна тоже думала о браке, но о браке не с влюбленным в нее поэтом, а о браке вообще, о "приличном", подобающем ей по ее положению в свете браке. Страницы дневника А. А. Олениной, изданного в 1936 году в Париже ее внучкою Ольгою Николаевной Оом, сплошь заполнены такого рода матримониальными рассуждениями и планами.
"Тетушка (Варвара Дмитриевна Полторацкая. - Л. К.) уехала более недели, я с нею простилась, и... мне было очень грустно. Она обещала быть на моей свадьбе и с таким выразительным взглядом это сказала, что я очень, очень желаю знать, о чем она тогда думала. Ежели брат ее (Николай Дмитриевич Киселев. - Л. К.) за меня посватается, возвратясь из Турции, что сделаю я? Думаю, что выйду за него"5*, - пишет в своем дневнике Оленина 7 июля 1828 года. И 17 июля возвращается снова к тому же: "... Я после обеда разговорилась с Иваном Андреевичем Крыловым о наших делах. Он вообразил себе, что двор вскружил мне голову и что я пренебрегала бы хорошими партиями, думая выйти за какого-нибудь генерала.
"6*. И чуть далее: "Я всегда думала, что Варвара Дмитриевна (сестра Н. Д. Киселева. - Л. К.) того же хотела (т. е. брака своего брата с Олениной. - Л. К.), но не думала, чтобы она скрыла от меня эту тайну. Жаль, очень жаль, что не знала я этого, а то бы поведение мое было иное. Но хотя я и думала иногда, что Киселев любит меня, но не была довольно горда, чтобы то полагать наверное. Но, может быть, все к лучшему! Бог решит судьбу мою. Я сама вижу, что мне пора замуж: я много стою родителям. Пора, пора мне со двора"7* и т. д.
Однако Пушкин любил эту девушку. И пока не получил отказа от ее родителей, продолжал надеяться. Он писал ей стихи и без конца рисовал ее профиль в черновиках своих рукописей.
Интересный эпизод, относящийся к лету 1828 года, рассказан в "Записках" Михаила Ивановича Глинки, у которого (тогда еще молодого, начинающего музыканта и композитора) Анна Оленина брала уроки пения.
"Около этого же времени, - пишет Глинка о лете 1828 года, - я часто встречался с известнейшим поэтом нашим Александром Сергеевичем Пушкиным... и пользовался его знакомством до самой его кончины.
Провел около целого дня с Грибоедовым (автором комедии "Горе от ума"). Он был очень хороший музыкант и сообщил мне тему грузинской песни, на которую вскоре потом А. С. Пушкин написал романс "Не пой, волшебница, при мне"8*.
"Напевая однажды грузинскую мелодию, привезенную в Петербург Грибоедовым и обрабатываемую Глинкой, Оленина взволновала Пушкина далеким воспоминанием, - пишет Т. Г. Цявловская в статье "Дневник Олениной". - Отсюда родилось его лирическое стихотворение:
Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Другую жизнь и берег дальный...
Написаны были эти стихи 12 июня 1828 года"9*.
Но вернемся немного назад - к маю 1828 года. 9 мая Пушкин вместе с Олениными едет на пароходе (пироскафе, как тогда говорили) морем в Кронштадт. Этим днем датируется обращенное к Анне Олениной лирическое стихотворение "Увы! Язык любви болтливой...", черновая запись которого занимает левую сторону листа тринадцатого, где находятся портреты Грибоедова.
Две недели спустя, 25 мая, Пушкин вновь вместе с Олениными участвует в увеселительной поездке морем в Кронштадт. На этот раз дружескую компанию, собравшуюся на пароходе, кроме Пушкина и Олениных составили Грибоедов, Вяземский, Н. Д. Киселев, П. Л. Шиллинг.
она вспоминает события, давно прошедшие: "Помните ли вы то счастливое время, где мы были молоды, и веселы, и здоровы! Где Пушкин, Грибоедов и вы сопутствовали нам на невском пароходе в Кронштадте..."10*
Анна Алексеевна запомнила эту прогулку как безоблачно-радостное, увлекательное времяпрепровождение ("Ах, как все тогда было красиво и жизнь текла быстрым шумливым ручьем..."11*), а Пушкин следующий день, 26 мая, - день своего рождения, отметил, пожалуй что, самым мрачным своим стихотворением - "Дар напрасный, дар случайный", которое написал, если и не именно 26-го, то все же в один из ближайших к нему дней.
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Ты на казнь осуждена?
"Пушкин дуется, хмурится", - свидетельствует Вяземский, описывая жене поездку на пароходе 25 мая.
Небезмятежное, невеселое настроение Пушкина разделял, вероятно, среди шумной и дружной компании и другой великий поэт - Александр Грибоедов. Многие современники (Полевой, А. А. Жандр и другие) вспоминали впоследствии о том, как печален и сумрачен был Грибоедов все последнее время своего пребывания в свете перед отъездом на юг, чтобы следовать далее, в Персию. Тяжелые мысли не оставляли его со дня назначения министром-резидентом. Указ Сенату об учреждении миссии и генерального консульства в Персии был подписан 25 апреля, а 6 июня Грибоедов, побуждаемый министерством двора поскорее приступить к обязанностям полномочного посланника, покидает Петербург - уже навсегда! - как и предчувствовал и говорил об этом друзьям своим и близким знакомым.
Грибоедов хорошо понимал, что высокий пост министра-резидента для него не просто почетное назначение. Его посылали туда, где опасно. По свидетельству одного из близких друзей его, С. Н. Бегичева, Грибоедов сказал ему как-то: "Старался я отделаться от этого посольства. Министр сначала предложил мне ехать поверенным в делах, я отвечал ему, что там нужно России иметь полномочного посла, чтобы не уступать шагу английскому послу. Министр улыбнулся и замолчал, полагая, что я по честолюбию желаю иметь титул посла. А я подумал, что туча прошла мимо (разрядка моя. -Л. К.) и назначат кого-нибудь чиновнее меня, но чрез несколько дней министр присылает за мной и объявляет, что я, по высочайшей воле, назначен полномочным послом. Делать было нечего!.."12*
Во второй главе "Путешествия в Арзрум", описывая, как он встретил близ одной армянской деревни тело убитого Грибоедова, Пушкин вспоминает: "Я расстался с ним в прошлом году, в Петербурге, пред отъездом его в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия".
Был печален и имел странные предчувствия!
Не этот ли образ поэта, беспокойная, драматичная, многотрудная судьба которого во многом складывалась так же, как и его собственная, связан у Пушкина с размышлениями о "завистливом роке", вновь угрожающем ему очередною бедою?
Снова тучи надо мною
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне...
"Я подумал, что туча прошла мимо..." - сказал Грибоедов С. Н. Бегичеву, рассказывая о своем роковом назначении. "Снова тучи надо мною..." - начинает свое стихотворение Пушкин. Совпадение? Возможно, конечно. Но вполне могло быть и так, что нечто подобное, и даже в тех же выражениях (туча!), говорил Грибоедов и Пушкину...
А теперь прислушаемся, как говорит, вспоминая о Грибоедове, Пушкин:
"Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую, несносную улыбку, когда случалось им говорить о нем как о человеке необыкновенном".
Грибоедов А. С. Гравюра Н. Уткина с оригинала Е. Эстеррейха. 1829 г.
Не многое ли из того, что сказал Пушкин о Грибоедове, мог бы сказать он и о себе самом? Вспомним, какие обстоятельства, помимо тревог и сомнений неразделенной любви, волновали поэта в то совсем неспокойное для него время. Светская жизнь - пикники, увеселительные прогулки по морю, литературные обеды и вечера, встречи с друзьями - это с одной стороны. А с другой - продолжающееся расследование по начатому еще в 1826 году делу о распространении запрещенного цензурой отрывка из элегии "Андрей Шенье", исподволь назревавшее в правительственных сферах новое дело о "Гавриилиаде".
"Ты зовешь меня в Пензу, - пишет Пушкин 1 сентября 1828 года в письме князю Петру Андреевичу Вяземскому, - а того и гляди, что я поеду далее.
Прямо, прямо на восток".
Не мог хотя бы потому, что в рассмотрении его "дел" принимали участие лица, достаточно близкие к нему, и прежде всего А. Н. Оленин, отец Анны Алексеевны. Как статс-секретарь Департамента гражданских и духовных дел, на заседании которого 11 июня 1828 года был заслушан доклад Сената по делу о распространении стихов из "Андрея Шенье", А. Н. Оленин участвует в этом заседании, а спустя две недели, 28 июня, он вместе с другими сановниками подписывает по этому делу решение Государственного совета, утвержденное месяц спустя Николаем I. Решение это, по отношению к поэту крайне суровое, предписывало иметь за Пушкиным "в месте его жительства секретный надзор".
Тягостные мысли о грядущих новых невзгодах, всех этих в высшей степени оскорбительных и небезопасных для него расследованиях, о необходимости объясняться, оправдываться, вообще входить в соприкосновение со сферами, глубоко ему чуждыми и враждебными, мысли о неустроенности личной жизни, о пределах духовных сил своих, вполне вероятно, и привели Пушкина к Грибоедову, к его образу, к разговорам их и беседам, когда произнесено было - и не однажды, быть может, - и само это слово - предчувствие.
В пользу такого предположения свидетельствуют и некоторые сугубо материального, так сказать, плана данные, например, композиция тетрадного листа, где находятся профили Грибоедова. Портреты, по-видимому, сделаны не раньше стихотворного текста, а после него - один из них, верхний, нашел на чернильную запись "9 мая 1828. Море. Ол.<енина или: Оленины> Дау" и пришелся как раз под обрез, что может быть признаком отсутствия на странице свободного, незаполненного места.
Интересно наблюдение Т. Г. Цявловской о столь часто встречающихся у Пушкина дважды, трижды повторенных портретах одного и того же лица: "Профиль ложится на бумагу под рукой Пушкина уверенно, сразу... Эти быстрые наброски являются выразительными портретами с меткими характеристиками. Если Пушкин бывал доволен тем, как схоже он изобразил лицо, он с радостью повторял его другой и третий раз, варьируя детали..."13*
Оба профиля Грибоедова, безусловно, являются "выразительными портретами с меткими характеристиками". Правда, повторяя профиль, Пушкин не столько на этот раз варьировал детали (хотя это тоже - на втором, верхнем, портрете появляются воротник, и прическа, и галстук), сколько изменил выражение иронического лица, придав тем же чертам чуть-чуть большую сухость, печальность, сосредоточенную углубленность живому и острому взгляду. И к тому же на верхнем портрете Грибоедов выглядит более старым (вспомним, многие современники отмечали, что последние годы тяжелой службы на Востоке сильно состарили Грибоедова). Несколько запавшая верхняя губа, чуть опущенный вниз уголок рта - достигнуть такого точного эффекта столь минимальными средствами под силу лишь дарованию органично талантливому.
"Дошедшие до нас портреты Грибоедова, - пишет Н. К. Пиксанов, - не передают выражения его подвижной физиономии и "пронзительных" глаз"14*. И действительно, если не считать недостаточно хорошо известных еще в те годы, когда писал эти строки Пиксанов, очень интересных пушкинских портретов Грибоедова, опубликованных и атрибутированных А. М. Эфросом и Т. Г. Цявловской, все имеющиеся портреты профессиональных художников не дают нам того ощущения точно угаданной и воссозданной в изобразительном образе сущности характера, интеллекта и отчасти, пожалуй что, даже и психики гениального поэта и "одного из самых умных людей в России", которые прежде всего поражают нас в рисунках Пушкина. Здесь-то мы уж не можем не видеть "пронзительные" глаза Грибоедова, его скептицизм, его сдержанность и внутреннюю самоуглубленность умудренного жизнью и опытом человека.
Мысли о Грибоедове не оставляли Пушкина, когда писались им строки "Предчувствия", и поэт непосредственно, тут же, воспроизводит его образ в графических вариантах, как бы следующих за его размышлениями. И не на грибоедовские ли, кстати, портреты похож легкий контурный набросок карандашом мужского лица с как бы застывшим в немом крике раскрытым ртом, расположенный в верхнем левом краю того же тетрадного листа? Твердый подбородок, характерный тонкий нос - не те же ли это черты, интерпретированные как своего рода трагическая маска?
Стремясь со всею тщательностью восстановить событийную сторону истории появления портретов Грибоедова, главным мы полагаем все же установление глубокой внутренней, творческой связи между строками "Предчувствия" и портретами. Любое однозначное толкование связи как определенно-последовательного во времени акта, связи собственно вещной не может иметь в этом случае значения решающего. Поэтический ли ход мысли привел Пушкина к изображению образа Грибоедова или рисунки, возникшие изначально, навели его на размышления о собственном его, Пушкина, "роке", о "презренье" его к такой судьбе?.. Нам легко допустить в данном случае и иную в деталях своих ситуацию: раскрыв как-то наполовину пустую страницу тетради, где последняя запись была: "9 мая 1828. Море. Ол. <енина или: Оленины> Дау", - поэт живо воссоздал в памяти своей другую морскую прогулку, ту, 25 мая, где вместе с ним был Грибоедов, где говорил он ему о своих неотступных и мрачных предчувствиях, где и сам он невесел был, Пушкин, как невесел теперь, когда в руки он взял карандаш... Несомненно, могло быть и так, но меняет ли что-нибудь это? Важно другое - здесь, на этой странице тетради, и рисунки и текст - в непосредственной творческой связи. И это дает нам счастливую возможность проследить за двуединым поэтическим и изобразительным творческим процессом гениального поэта- художника, полнее понять мир его ощущений, забот, настроений и мысли.
Примечания
1* ()
2* (Пушкин. Исследования и материалы. М.; Л., 1958, т. 2, с. 259.)
3* (Речь идет именно о черновом карандашном, а не об окончательном тексте стихотворения, как это в свое время было понято Н. В. Измайловым (см.: Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л., 1975, с. 44).)
4* (Первый черновой автограф этого стихотворения датируется в академическом издании Полного собрания сочинений Пушкина июлем - 15 августа 1828 года. Расположенный на листе семнадцатом (на обороте) и, похоже, не отстоящий сколько-нибудь значительно по времени от текстов, непосредственно ему предшествующих (лист шестнадцатый, оборот: "Волненьем жизни утомленный" - 25 июня 1828), автограф этот, может (далее Пушкин пишет уже карандашом), быть также отнесен к концу июня. Возможно, это отчасти подкрепляется и тем, что впервые Пушкин, быть может, пытался осуществить этот замысел еще 9 мая; на эту мысль наводит зачеркнутая незаконченная поэтическая строка "Как юный", написанная теми же чернилами, что и запись на листе тринадцатом "9 мая 1828. Море. Оленина, или: Оленины) Дау", и непосредственно этой записи предшествующая (ср. строку "Как древле юный расточитель" первого чернового автографа стихотворения - лист семнадцатый, оборот). Предположительность предложенной датировки объясняется тем, что "с конца июня, в течение двух летних месяцев и до середины сентября, хронология текстов в тетради теряет свою ясность, и мы можем лишь приблизительно и чисто предположительно распределять их во времени, руководствуясь "положением в рукописи" (Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина, с. 43).)
5* (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т. М., 1974, т. 2, с. 67.)
6* ()
7* (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т. М., 1974, т. 2, с. 68.)
8* (Глинка М. Записки. Л., 1953, с. 63.)
9* (Пушкин. Исследования и материалы, т. 2, с. 256.)
10* (Пушкин. Исследования и материалы, т. 2, с. 255.)
11* ()
12* (Грибоедов А. С. Полн. собр. соч. СПб., 1911, т. 1, с. LXXXII- LXXXIII.)
13* (Цявловская Т. Рисунки Пушкина. М., 1970, с. 7.)
14* (Грибоедов А. С. Полн. собр. соч., с. CIV.)