ПЕРВЕНЦЫ ЛИЦЕЯ И ЕГО ПРЕДАНІЯ.
Велико значенiе поэта, который проводитъ въ сознанiе народа жизнь его и изъ тайниковъ роднаго слова вызываетъ новый мiръ идеи, образовъ и звуковъ. Царскосельскiй Лицей, давшiй Россiи несколькихъ замечательныхъ людей на разныхъ поприщахъ, более всего однакожъ привлекаетъ вниманiе потомства потому, что въ немъ началъ свое развитiе величайшiй русскiй поэтъ. Лицей былъ назначенъ для приготовленiя молодыхъ людей "къ важнымъ частямъ государственной службы", но насмешливая судьба устроила, что первымъ блестящимъ плодомъ его воспитанiя былъ юноша, вовсе не годившiйся для службы и однакоже более всехъ прославившiй это заведенiе. Еще прежде нежели произносились имена знаменитыхъ въ наше время питомцевъ первоначальнаго Лицея, Пушкинъ былъ известенъ всей Россiи, какъ воспитанникъ перваго выпуска его. Въ позднейшее время нашлись люди, которые стали собирать подробности пребыванiя въ немъ нашего поэта и его товарищей. И не мудрено: целый отделъ стихотворенiй Пушкина, отделъ, исполненный блеска и игривости молодой жизни, отмеченъ именемъ Лицея; всякая черта, служащая къ разъясненiю этого перiода Пушкинской поэзiи, становится драгоценна.
Къ сожаленiю, сами воспитанники Лицея и близкаго ему лицейскаго пансiона, сделали немного для исторiи этихъ заведенiй. Лицейскiй пансiонъ возникъ очень скоро после Лицея, имелъ съ нимъ отчасти то же начальство и техъ же преподавателей, и потому исторiя одного тесно связана съ исторiею другаго. Изъ воспитанниковъ ихъ только двое серьёзно, хотя и различью, потрудились въ этомъ деле, именно В. П. Гаевскiй и безъименный авторъ (князь Н. Г--въ?) книги: Благородный пансiонъ Царскосельскаго Лицея (С. -Петербургъ, 1869 года).
Г. Гаевскiй напечаталъ въ Современнике 1853 и 1854 годовъ три замечательныя и очень талантливо написанныя статьи о Дельвиге, въ которыхъ не могъ не коснуться также Пушкина и Лицея вообще, а потомъ, въ 1863 году, онъ поместилъ въ томъ же изданiи две столь же интересныя статьи подъ заглавiемъ: Пушкинз въ Лицее и его лицейскiя стихотворенiя. Въ названной книге о царскосельскомъ пансiоне разсмотрена со всехъ сторонъ весьма обстоятельно и съ большою любовью вся жизнь этого воспитательнаго заведенiя въ связи отчасти съ исторiею Лицея. Сюда же следуетъ отнести часть записокъ Пущина, одного изъ товарищей поэта, напечатанную въ московскомъ Атенее 1859 года. Во время приготовленiй къ празднованiю пятидесятилетiя Лицея тогдашнiй библiотекарь его, И. Я. Селезневъ, занялся, по приглашенiю юбилейной коммиссiи, разработкою лицейскаго архива и издалъ сперва матерiалы для исторiи этого заведенiя, а потомъ довольно подробный "очеркъ" ея, основываясь главнымъ образомъ на оффицiальныхъ источникахъ. Г. Селезневъ, хотя по месту своего образованiя чуждый Лицею, умелъ однакожъ оживить точную передачу фактовъ теплымъ сочувствiемъ въ учрежденiю и его воспитанникамъ, и, вообще говоря, выполнилъ свою задачу весьма удовлетворительно. Тогда же старинный лицейскiя профессоръ, ныне покойный, И. П. Шульгинъ сообщилъ въ речи, произнесенной на торжественномъ акте, рядъ своихъ собственныхъ воспоминанiй. Наконецъ, въ числу занимавшихся Пушкинскимъ перiодомъ Лицея надобно присоединить двухъ постороннихъ писателей, которые значительно подвинули разработку бiографiи поэта, - гг. Бартенева и Анненкова. При исчисленiи книгъ и статей, касающихся исторiи Лицея, нельзя умолчать также объ одномъ важномъ рукописномъ источнике, на который гг. Гаевскiй и Анненковъ часто ссылаются. Это "заметки стараго лицеиста", набросанныя въ 1854 году барономъ (ныне графомъ) М. А. Корфомъ по прочтенiи статьи П. И. Бартенева о пребыванiи Пушкина въ Лицее {Московскiя Ведомости того же года, NoNo 117--119). Обязательность высокоуважаемаго автора "заметокъ" даетъ и мне возможность пользоваться въ настоящемъ случае этимъ драгоценнымъ матерiаломъ. Прибавлю, что въ моихъ рукахъ находятся сверхъ того остатки архива перваго курса Лицея, хранившiеся у покойнаго адмирала Матюшкина. Чувствуя упадокъ силъ, онъ за несколько месяцевъ до смерти, въ 1872 году, передалъ ихъ въ наследство мне, какъ лицеисту, для котораго преданiя стараго Лицея всегда были особенно дороги.
Изъ всего такимъ образомъ напечатаннаго и написаннаго о Лицее можно теперь узнать гораздо более, нежели сколько было известно въ стенахъ самаго заведенiя воспитывавшимся въ немъ молодымъ людямъ последующихъ поколенiй. При всемъ тонъ нельзя согласится съ П. В. Анненковымъ, чтобы мы имели уже, какъ онъ говоритъ, полную исторiю Лицея. Много остается еще добавить, выяснить и проверить, темъ более что въ разсказахъ самихъ воспитанниковъ перваго выпуска встречаются немаловажныя разноречiя: новое доказательство, какъ трудно добывать достоверныя историческiя сведенiя даже о близкой къ намъ эпохе.
Какъ о наставникахъ, такъ и о товарищахъ своихъ старинные лицеисты въ некоторыхъ случаяхъ отзываются различно, каждый по своимъ впечатленiямъ. Въ примеръ достаточно привести несходныя сужденiя Пушкина и графа Корфа о Куницыне, или взгляды на самого поэта, высказанные съ одной стороны темъ же графомъ Модестомъ Андреевичемъ, съ другой Пущинымъ. Разногласiя обнаруживаются даже въ фактическихъ показанiяхъ. Такъ последнее изъ названныхъ лицъ обстоятельно говоритъ о впечатленiи, произведенномъ на императора Алексардра Павловича, при выпуске перваго курса, прощальною песнью Дельвига, а изъ другихъ свидетельствъ оказывается что государь совсемъ не присутствовалъ при ея пенiи.
Обратившись къ этому предмету по поводу скопившихся у меня лицейскихъ бумагъ, я однакожъ никакъ не берусь во всехъ частныхъ случаяхъ решить, на чьей стороне правда; не имею также въ виду существенно дополнить исторiю Лицея. Мое намеренiе только собрать несколько о немъ воспоминанiй, чтобы показать и хорошiя и дурныя стороны этого заведенiя и темъ способствовать въ правильному пониманiю значенiя его въ исторiи русскаго образованiя. Притомъ же я вполне сочувствую замечанiю г. Анненкова, что въ виду близкаго сооруженiя памятника Пушкину, "на совести каждаго, имеющаго возможность пояснить некоторыя черты его нравственной физiономiи, лежитъ обязанность сказать свое посильное слово, какъ бы маловажно оно ни было". На исторiю перваго перiода существованiя Лицея съ харастеристикою лицъ, къ нему принадлежавшихъ, надобно смотреть какъ на одинъ изъ матерiаловъ для другаго, рисующагося въ будущемъ всенароднаго памятника Пушкину - историко-критическаго изданiя его сочиненiй.
Имена Лицея и Пушкина неразрывно связаны между собою въ культурной исторiи Россiи, и трудно сказать, кто кому более обязанъ: Пушкинъ Лицею, или Лицей Пушкину.
местности, хотя и созданныхъ более чудесами искуства, чемъ природой. Съ одной стороны сады и рощи, очаровательно-тихое уединенiе, величавые памятники военной славы и посреди всего этого невидимый, но всюду присущiй, исполинскiй и прекрасный образъ генiальной Екатерины. Понятно, какъ сильно это двойное обаянiе должно было действовать на воспрiимчивую душу одного изъ первенцевъ Лицея. Удивительно ли, что обе стороны такой обстановки ярко отразились въ творчестве молодаго поэта? Оне и впоследствiи не утратили своего живительнаго одiянiя на его фантазiю. Лицейскiя воспоминанiя до конца жизни съ неизменною силою возвращаются въ его стихотворенiяхъ. Сущность его отношенiй въ Лицею и Царскому Селу прекрасно выражена въ стихахъ, написанныхъ имъ при возвращенiи после многихъ летъ къ дорогимъ местамъ:
Воспоминаньями смущенный,
Исполненъ сладкою тоской,
Сады прекрасные, подъ сумракъ вашъ священный
Вхожу съ поникшею главой!
Такъ отрокъ Библiи, безумный расточитель,
До капли истощивъ раскаянья фiалъ,
Увидевъ наконецъ родимую обитель,
Главой поникъ и зарыдалъ...
Среди суетныхъ увлеченiй и въ тяжелыя минуты поэтъ обращался къ святыне своихъ воспоминанiй:
И славныхъ летъ передо мною
Являлисъ вечные следы:
Еще исполнены великою женою,
Ея любимые сады
Стоятъ населены чертогами, столпами... и проч.
гордилось, не въ одной любви, съ какою онъ прославлялъ Лицей въ стихахъ своихъ: воспоминанiе о Пушкине дало основной тонъ и цветъ всей внутренней жизни Лицея. Конечно и после него, какъ при немъ, строго-научное направленiе не пустило корни въ стенахъ этого разсадника министерствъ и гвардiи. Лицей по ученiю оставался далекъ даже отъ того идеала высшаго учебнаго заведенiя, который имели въ виду при его основанiи. Но преданiе о Пушкине и его товарищахъ удержало Лицей на томъ пути, на который онъ твердо сталъ съ самаго начала. Имя Пушкина было для Лицея палладiумомъ и спасло его отъ духовнаго паденiя въ ту нерадостную пору, когда железная рука Аракчеева исторгла Лицей изъ-подъ влiянiя князя Голицына и отдала его подъ военную опеку. Не смотря на изменившiйся духъ управленiя, чтенiе и актерство остались любимыми занятiями лицеистовъ. Правда, что это мешало прiобретенiю основательныхъ школьныхъ познанiй, но такая самодеятельность неоспоримо имела все-таки свою полезную сторону, изощряя умственныя способности, развивая и питая любознательность; изъ чтенiя также почерпались сведенiя, хотя и не систематическiя; стремленiе же въ авторству заставляло юношей работать и прилагать знанiя на практике. А это также де маловажные элементы умственнаго воспитанiя.
Впрочемъ и ученiе шло не дурно по темъ предметамъ, которые были въ рукахъ способныхъ и деятельныхъ преподавателей. Но въ сожаленiю, таковы были далеко не все представители науки въ Лицее, хотя онъ и считался первымъ изъ закрытыхъ учебныхъ заведенiй въ Россiи. При качественной скудости педагогическихъ силъ, лицеисты охотно обращались къ такимъ самостоятельнымъ занятiямъ, которыя наиболее соответствовали духовнымъ потребностямъ ихъ возраста. Бывали конечно и примеры прискорбныхъ увлеченiй, когда бездарность тратила время на безплодное рифмоплетство, или когда чтенiе не шло далее романовъ, ничего не дававшихъ въ заменъ упущенныхъ уроковъ. Но кто только частные случаи. При такомъ направленiи Царскосельскiй Лицей никогда не доходилъ до той пустоты и суетности, до той любви къ праздности, къ наслажденiямъ и разгулу, которыя могутъ овладеть закрытымъ заведенiемъ, когда оно лишится благотворной силы преданiя и умственныхъ интересовъ, когда всякая духовная жизнь въ немъ подавлена преобладанiемъ грубыхъ страстей и цинизма. Такому печальному паденiю Царскосельскаго Лицея всегда противодействовало жившее въ немъ, благодаря хранительнымъ традицiямъ, уваженiе къ умственному превосходству, къ литературному таланту и труду.
Но какимъ образомъ, съ самыхъ первыхъ месяцевъ существованiя Лицея, въ немъ пробудилась та замечательная самодеятельность, о которой единогласно говорятъ все свидетельства? Вотъ вопросъ чрезвычайно любопытный и до сихъ поръ почти еще не затронутый. Предположенiе г. Анненкова, что воспитанники, скучая отъ безделья, искали въ занятiяхъ спасенiя отъ скуки, еще не разрешаетъ этого вопроса: отъ скуки охотнее прибегаютъ къ другимъ развлеченiямъ. Собираться для того, чтобы вместе сочинить песню или чтобъ общими силами разсказать повесть, которую всякiй продолжаетъ развивать по-своему съ того места, где другой остановился, это значило любить умственныя забавы, чувствовать потребность въ упражненiи ума и воображенiя. Было ли это следствiемъ присутствiя одного необыкновеннаго таланта или соединенiя несколькихъ даровитыхъ юношей, или возбужденiе исходило извне отъ кого-нибудь изъ наставниковъ? Талантливые воспитанники, страстно любившiе литературу, бывали въ Лицее и после, однакожъ явленiе подобной авторской производительности въ такой степени никогда более въ немъ не повторялось. Въ рукахъ г. Гаевскаго былъ самый раннiй сборникъ перваго курса, подъ заглавiемъ Вестникъ; "Инспекторъ Лицея Мартынъ Ст. Пилецкiй предложилъ учредить собранiе всехъ молодыхъ людей, которыхъ общество найдетъ довольно способными къ исполненiю должности сочинителя, и чтобы всякiй членъ сочинилъ что-нибудь въ продолженiе по крайней мере двухъ недель, безъ чего его выключатъ". Трудно однакожъ вывести отсюда заключенiе, чтобы главнымъ виновникомъ литературнаго движенiя въ кругу первыхъ лицеистовъ былъ Пилецкiй, человекъ съ весьма плохимъ образованiемъ и до того нелюбимый ими, что они наконецъ вступили съ нимъ въ открытую борьбу и принудили его удалиться. Но Пилецкiй въ приведенномъ случае могъ быть только исполнителемъ чужаго внушенiя.
Были, кажется, два обстоятельства, которыми, кроме даровитости воспитанниковъ, объясняется ихъ оживленная литературная деятельность. Отецъ Пушкина былъ знакомъ съ известнейшими московскими писателями; этимъ путемъ тамошнiй литературный мiръ сделался легко доступенъ для лицейскихъ поэтовъ, и съ 1814 г. ихъ опыты начинаютъ являться въ печати: понятно какъ перспектива такой чести должна была возбуждать молодые умы и перья. Другимъ важнымъ обстоятельствомъ было то, что семеро изъ товарищей Пушкина до поступленiя въ Лицей были въ Московскомъ университетскомъ пансiоне: двое (Масловъ и Яковлевъ) были доставлены прямо оттуда, въ следствiе распоряженiя министра; остальные пятеро (Вольховскiй, Данзасъ, Ломоносовъ, Матюшкинъ и Ржевскiй) прибыли въ Лицей частнымъ образомъ изъ родительскихъ домовъ. Известно, что въ Московскомъ университетскомъ пансiоне было сильно развито литературное направленiе. Еще въ 1780-хъ годахъ труды его воспитанниковъ печатались въ сборникахъ, носившихъ разныя заглавiя; а въ последнiе годы прошлаго столетiя, когда въ этомъ заведенiи воспитывался Жуковскiй, между пансiонерами образовалось даже литературное общество, или "ссобранiе" для чтенiя и разбора ихъ сочиненiй и переводовъ. Оно имело свой особенный уставъ. Основателемъ и первымъ председателемъ этого общества былъ Жуковскiй. Ученическiе труды его и некоторыхъ изъ его товарищей, напримеръ Грамматина и Петина (прославленнаго Батюшковымъ), были впоследствiи изданы въ виде сборника, состоявшаго изъ несколькихъ томовъ, подъ заглавiемъ Утренняя заря
Случайно ли было сходство между литературными собранiями Московскаго пансiона и Лицея? Тогдашнiй профессоръ русской словесности въ новомъ царскосельскомъ заведенiи, Кошанскiй, былъ самъ питомецъ Московскаго университета и преподаватель при его пансiоне; онъ придавалъ особенную важность письменнымъ упражненiямъ и по его желанiю книга Утренняя заря, при самомъ открытiи Лицея, была прiобретена какъ одно изъ пособiй по русской ваеедре. Наконецъ и первый директоръ Лицея, В. Ф. Малиновскiй, также воспитывался некогда въ Московскомъ университете. Происходя изъ духовнаго сословiя, онъ получилъ основательное образованiе, для котораго важными средствами служили ему съ молоду, подъ руководствомъ профессора Барсова, практическiя упражненiя прозой и стихами, такъ что самъ онъ рано привыкъ къ самодеятельности. Онъ обладалъ замечательною способностью къ языкамъ и въ зреломъ возрасте постоянно продолжалъ распространять свои сведенiя: читалъ, авторствовалъ и переводилъ. {См. Памятную книжку Лицея Московскiй университетскiй благородный пансiонъ, М. 1858.} Такимъ образомъ при основанiи Лицея мы видимъ и въ начальстве его и на одной изъ главныхъ кафедръ, и между воспитанниками элементы, перенесенные изъ Московскаго университетскаго пансiона, и трудно не предположить некоторой взаимной связи въ быту того и другаго заведенiя. Все соединилось, чтобы въ новомъ разсаднике наукъ приготовить самую благодарную почву для занятiй литературою. Удивительно ли, что первые плоды этой" разсадника были взлелеяны поэзiей, а не наукой?
Внутренняя жизнь перваго курса Лицея хорошо отражается въ письмахъ воспитанника Илличевскаго, писанныхъ во время самаго пребыванiя его въ заведенiй и потому составляющихъ драгоценный источникъ для занимающаго насъ предмета. Все существенное изъ нихъ напечатано мною въ Русскомъ архиве
Илличевскiй, сынъ томскаго губернатора, попавъ въ Лицей изъ петербургской гимназiи (тогда единственной, ныне 2-й), переписывался съ оставшимся тамъ бывшимъ товарищемъ своимъ Фусомъ, впоследствiи непременнымъ секретаремъ Ахадемiи Наукъ. Въ литературе Илличевскiй оставилъ после себя только небольшой томикъ "Опытовъ въ антологическомъ роде", изданный въ 1827 г.; но находясь въ Лицее, онъ былъ однимъ изъ самыхъ деятельныхъ его литераторовъ. Онъ писалъ басни, эпиграммы, посланiя, и кроме того отличался искуствомъ рисовать каррикатуры. При журнале Лицейскiй Мудрецъ сохранились его акварельныя иллюстрацiи, которыя и теперь непотеряли своего относительнаго достоинства. Илличевскiй, уже въ первые месяцы после поступленiя въ Лицей, сознавался, что много былъ обязанъ Пушкину. "Что касается до моихъ стихотворческихъ занятiй", писалъ онъ 25 марта 1812 года, ея въ нихъ успелъ чрезвычайно, имея товарищемъ одного молодаго человека, который, живши между лучшими стихотворцами, прiобрелъ много въ поэзiи знанiй и вкуса; и читая мои прежнiе стихи, вижу въ нихъ непростительныя ошибки". Замечательно, что уже такъ рано Пушкинъ заявилъ свое значенiе и влiянiе въ кругу товарищей. Не менее любопытно следующее тотчасъ за этимъ сведенiе: "Хотя у насъ, правду сказать, запрещено сочинять, но мы съ нимъ (т. е. съ Пушкинымъ, - Илличевскiй еще не называетъ его) пишемъ украдкою". Такое запрещенiе, какъ надобно полагать, было вызвано темъ, что молодые новобранцы Лицея, увлекаясь примеромъ своего даровитаго собрата, слишкомъ неумеренно предавались своей страсти къ авторству во вредъ урокамъ. Безъ этого предположенiя трудно допустить, чтобы такой просвещенный начальникъ какъ Малиновскiй сталъ запрещать своимъ питомцамъ подобныя занятiя. Да и Кошанскiй всегда считалъ уменiе писать самой существенной стороной литературнаго образованiя. Впрочемъ запрещенiе было во всякомъ случае непродолжительно; уже черезъ месяцъ (26 апреля) Илличевскiй писалъ: "Скажу тебе новость: намъ позволили теперь сочинять, и мы начали перiоды". (Въ своей Общей Реторике Кошанскiй считаетъ нужнымъ начинать сочиненiя съ перiодовъ, которые и называетъ "началами прозы").
Рядомъ съ этимъ известiемъ Илличевскiй изображаетъ учебный бытъ новаго заведенiя следующимъ образомъ: "Учимся въ день только 7 часовъ, и то съ переменами, которыя по часу продолжаются; на местахъ никогда не сидимъ; кто хочетъ учится, кто хочетъ гуляетъ; уроки, сказать правду, не весьма велики; въ праздное время гуляемъ, а нынче-жъ начинается лето: снегъ высохъ, трава показывается, и мы съ утра до вечера въ саду, который лучше всехъ летнихъ петербургскихъ". Чтобы понять эти слова, надобно вспомнить что тогда при Лицее еще не было своего сада (который устроенъ былъ позже, по старанiю Энгельгардта): воспитанники въ свободные часы ходили въ большой царскосельскiй садъ и тамъ располагались особенно на такъ называемомъ вправо отъ мраморнаго мостика, где въ царствованiе Екатерины II действительно сажали розы, но при первомъ курсе Лицея ихъ уже не было; тамъ молодые люди гуляли, резвились, играли въ лапту и пр.
То же положенiе учебной части въ Лицее продолжалось и после. За несколько месяцевъ до перехода въ старшiй курсъ {До преобразованiя Лицея въ 1830-хъ годахъ, въ немъ было два курса или класса, старшiй и младшiй, наивно пишетъ: "Ежели уроки мешаютъ тебе свободно вести со мною переписку, то и мне не менее мешаетъ (только не уроки: il s'en faut de beaucoup!), а страсть къ стихамъ. Къ счастiю, уроковъ у васъ немного и времени довольно; и такъ я со всемъ успеваю разделыватьс". Черезъ несколько времени онъ повторяетъ прежнiя сведенiя о ходе лицейскихъ занятiй, но прибавляетъ: "Ты самъ знаешь, что все училища подъ одну стать: начало хорошо; чемъ же далее, то становится хуже. Благодаря Бога, у насъ по крайней мере царствуетъ свобода (а свобода дело золотое)... Летомъ досугъ проводимъ въ прогулке, зимою въ чтенiи книгъ, иногда представляемъ театръ; съ начальниками обходимся безъ страха, шутимъ съ ними, смеемся". Здесь приведу замечанiе, слышанное мною отъ Матюшкина. После смерти перваго директора Лицея, Малиновскаго, долго не было настоящаго начальства. Профессора, исправлявшiе эту должность, не умели прiобрести авторитета. Притомъ воспитанники были какъ свои во многихъ царскосельскихъ домахъ и видели профессоровъ на равной съ собою ноге, и потому те являлись передъ ними безъ всякой ореолы величiя. Таковъ былъ напримеръ домъ управлявшаго Царскимъ Селомъ графа Ожаровскаго, жившаго очень открыто; тамъ воспитанники часто встречались съ Кошанскимъ, который былъ неравнодушенъ въ супруге хозяина. Впоследствiи онъ написалъ стихи на смерть графини, вызвавшiе пародiю Дельвига: "На смерть кучера Агафона", напечатанную въ Библiографическихъ Запискахъ 1859 года.
Употребляя мало времени на уроки, лицеисты зато много читали. Фусъ въ одномъ письме спрашивалъ Илличевскаго, доходятъ ли до Лицея новыя книги. На это тотъ отвечаетъ размышленiемъ о пользе чтенiя и прибавляетъ: "Мы стараемся иметь все журналы, и впрямь получаемъ: Пантеонъ, Вестникъ Европы, Русскiй Вестникъ " Далее онъ говоритъ, что они наслаждаются не только современными поэтами: Жуковскимъ, Батюшковымъ, Крыловымъ, Гнедичемъ, но заглядываютъ также въ сочиненiя: Ломоносова, Хераскова, Державина, Дмитрiева, а иногда беседуютъ и съ иностранными певцами: Расиномъ, Вольтеромъ, Делилемъ. "Не худо", заключаетъ онъ, "заимствуя отъ нихъ красоты неподражаемыя, переносить ихъ въ свои стихотворенiя". Здесь Илличевскiй слегка намечаетъ то, что такъ поэтически и прелестно развито въ Городкѣ Пушкина. Понятiе о пользе чтенiя глубоко запало въ умы лицеистовъ. Еще въ 1822 году Пушкинъ писалъ изъ Кишинева брату: "Чтенiе - вотъ лучшее ученiе". {Библiогр. Записки 1868 г. No 1.} Но къ этому следовало бы прибавить, что чтенiе должно производиться не такъ, какъ оно производилось въ Лицее. О томъ, что въ немъ необходима система, что оно должно быть въ связи съ ученiемъ и иметь какой-нибудь заранее определенный господствующiй характеръ, лицеисты не думали и никто имъ этого не объяснялъ. Впрочемъ конечно и разнообразное чтенiе безъ плана можетъ иметь образовательное действiе. Это направленiе продолжалось въ Лицее и после: воспитанники читали русскiе журналы, читали поэтовъ, историческiя сочиненiя, книги по политической экономiи, путешествiя, романы, драмы, и прiобретали довольно обширное знакомство съ литературой главныхъ европейскихъ народовъ. Нехорошо только то, что многiе исподтишка читали во время лекцiй даже хорошихъ профессоровъ, плохо готовили уроки и охладевали къ ученiю.
Сообщенiя Илличевскаго о необязательности ученiя въ Лицее его времени могутъ показаться иному читателю преувеличенными; легко при этомъ заподозрить молодаго человека въ некоторой хвастливости передъ своимъ менее свободнымъ прiятелемъ. Но есть другiя свидетельства, которыя представляютъ учебную часть тогдашняго Лицея еще въ худшемъ виде. Достаточно припомнить повторявшiеся уже неоднократно разсказы объ урокахъ Галича, или место, приведенное г. Гаевскимъ изъ рукописи графа Корфа. На основанiи техъ-же данныхъ картина внутренней жизни первоначальнаго Лицея вышла у г. Анненкова едвали не слишкомъ уже мрачною. Еслибъ тамъ жилось действительно такъ плохо, то чемъ объяснилась бы та горячая привязанность къ месту своего воспитанiя, та признательная память о немъ, то крепкое товарищество, которыя начиная уже съ перваго курса, составляли отличительную черту всехъ бывшихъ лицеистовъ. Къ тому-же мы знаемъ, что съ самаго начала оттуда выходили хоть немногiе люди съ основательными познанiями; следовательно Лицей всегда давалъ средства къ образованiю, но не все желали и умели ими пользоваться. Вся формальная и офицiальная часть при первомъ курсе шла очень плохо, но за то бойко работали внутреннiя силы и пружины, приводимыя въ движенiе духомъ времени, исключительными обстоятельствами и присутствiемъ несколькихъ недюжинныхъ личностей. Вотъ разгадка той странности, на которую указываетъ графъ Корфъ, говоря: "Нашъ курсъ, более всехъ запущенный, вышелъ едва ли не лучше всехъ другихъ, по крайней мере несравненно лучше всехъ современныхъ ему училищъ... Какъ это сделалось, трудно дать ясный отчетъ: по крайней мере ни наставникамъ нашимъ, ни надзирателямъ не можетъ быть приписана слава такого результата".
Изъ писемъ Илличевскаго мы видимъ далее, что посылать свои произведенiя въ московскiе и петербургскiе журналы, даже еще во время пребыванiй въ младшемъ курсе, было между лицеистами перваго выпуска деломъ обыкновеннымъ. Кроме сочиненiй Пушкина, уже печатались также сочиненiя Дельвига, Кюхельбекера, Пущина и самого Илличевскаго. Последнiй пытался даже поставить въ Петербурге на сцену свой переводъ какой-то оперы и затевалъ большiя литературныя предпрiятiя, какъ напримеръ изданiе и составленiе бiографiи знаменитаго математика Эйлера. По всему видно, что стремленiе создать что-нибудь крупное, капитальное, было общею чертою молодыхъ лицейскихъ авторовъ. Пушкинъ также, за полтора года до выпуска, затеваетъ большое сочиненiе. 16-го января 1816 года Илличевскiй сообщаетъ о немъ: "Онъ пишетъ теперь комедiю въ б-ти действiяхъ, въ стихахъ, подъ названiемъ Философъ. Планъ довольно удаченъ, и начало, то есть 1-е действiе, до сихъ поръ только написанное, обещаетъ нечто хорошее; стихи - и говорить нечего, а острыхъ словъ сколько хочешь!" Отъ этого только начатаго Пушкинымъ труда не осталось никакихъ следовъ; конечно онъ, сознавая свой планъ неудачнымъ, скоро бросилъ работу, и принялся за поэму Русланъ и Людмила,
Журналъ Лицейскiй Мудрецъ долго считали потеряннымъ вместе съ бумагами, оставшимися после умершаго въ Италiи Корсакова, къ которому относится место 19-го Октября,
"Онъ не пришелъ, кудрявый нашъ певецъ
Съ огнемъ въ очахъ съ гитарой сладкогласной".
Но г. Гаевскiй въ 1863 году пользовался и этимъ журналомъ, по крайней мере уцелевшею частью его, и вкратце сообщилъ ея содержанiе. Теперь она, въ числе другихъ бумагъ, передана мне покойнымъ Матюшкинымъ.
Сохранившiйся составляетъ небольшую тетрадь или книжку, въ форме продолговатаго альбома, въ красномъ сафьянномъ переплете. На лицевой стороне переплета, въ золотомъ венке, читается заглавiе и подъ нимъ означенъ годъ: "1815".
Въ январе этого года воспитанники перешли въ старшiй курсъ, а возобновленный журналъ сталъ выходить осенью и продолжался еще въ начале 1816 года. Въ этотъ перiодъ явилось четыре нумера, которые все и содержатся въ описанной книжке. Въ конце каждаго раскрашенные рисунки работы Илличевскаго, представляющiе то воспитанниковъ, то наставниковъ въ разныхъ сценахъ, отчасти описанныхъ въ статьяхъ журнала. Издателями, по словамъ Матюшкина, были: Данзасъ (будущiй секундантъ Пушкина) и Корсаковъ. Статьи по большей части писаны красивымъ почеркомъ перваго, почему въ начале книжки и означено: "Въ типографiи Данзаса". Изъ прибавленной къ этому шутки: "Печатать позволяется, Цензоръ Баронъ Дельвигъ", можно заключить, что этотъ товарищъ, всеми уважаемый за свою основательность, просматривалъ статьи до переписки ихъ начисто. Почти вся проза принадлежитъ, кажется, самому Данзасу; по крайней мере, во 2-мъ уже нумере онъ бранитъ своихъ читателей за то, что они ничего не даютъ въ журналъ, и грозитъ имъ, что если это будетъ продолжаться; "если, говоритъ онъ, ваши Карамзины не развернутся и не дадутъ мне какихъ-нибудь смешныхъ разговоровъ: то я сделаю вамъ такую штуку, отъ которой вы не скоро отделаетесь. Подумайте. - Онъ не будетъ издавать журнала - Хуже. - Онъ натретъ ядомъ листочки Лицейскаго Мудреца. - Вы почти угадали: я подарю васъ усыпительною балладою г. Гезеля" (то есть Кюхельбекера). Последнiй, то подъ приведеннымъ именемъ, то съ вамевомъ на пристрастiе къ дерптскимъ студентамъ или на дурное произношенiе русскаго языка, служитъ постояннымъ предметомъ насмешекъ на страницахъ Одна изъ статей любопытна какъ современное свидетельство о толкахъ, которые возбуждало недавнее паденiе властителя Европы. Она имеетъ форму письма къ издателю, подъ заглавiемъ: "3анятiя Наполеона Буонапарте на Нортумберланде". Авторъ воображаетъ, что онъ, плывя на одномъ корабле съ эксъ-императоромъ, отделенъ только перегородкою отъ его каюты и видитъ сквозь щелку все, что онъ делаетъ: "властелинъ Францiи, бичъ вселенной, родоначальникъ великой династiи Наполеонидовъ... поймалъ две крысы, и бросивъ межъ ними кусовъ сахару, занимался темъ, что эти твари ссорились и дрались за него съ остервененiемъ!.. Порадовавшись удали французской крысы, онъ ихъ опять запираетъ въ свой ящикъ, и гуляя по комнате, говоритъ: "Oh, le maudit vieillard de Blücher! il m'a fait bien du mal... Bien mal fait d'avoir quitté Elbe. J'avais tout ce que je voulais. Mon unique plaisir à présent composent ces deux rats, que je fais combattre; aujourd'hui c'est le Franèais qui a le dessus, j'en suis bien aise... Бедный монархъ! тебя разбили, посадили на корабль и везутъ въ вечную тюрьму, а твое утешенiе въ двухъ крысахъ!"
Стоитъ также упомянуть объ одной мысли въ статье "Апологiя". Авторъ защищаетъ следующимъ образомъ вызовъ въ Россiю иностранныхъ преподавателей: "Стоялъ я столбнякомъ въ лесу и думалъ, помнится мне, о томъ, какъ бы выгнать всехъ профессоровъ чужестранцевъ изъ матушки Русской земли, а на место ихъ поставить въ университеты Самоедовъ и Чукчей. Ахъ, постоите. любезные чтецы, я перерву мой разсказъ коротенькимъ размышленiемъ. Какую пользу это принесетъ Россiи, а особенно намъ, школьникамъ? Теперь въ классахъ говорятъ о правахъ естественныхъ, а преподаютъ только теорiю; а подъ профессорствомъ г. Чукчи мы, раздирая ногтями мясо кобылье, повторяли бы естественное право на самой лучшей практике".
Стихотворная часть Лицейскаго Мудреца "Певца" Жуковскаго и одну эпиграмму Илличевскаго уже указалъ г. Гаевскiй въ одной изъ статей своихъ. Всего любопытнее переписанныя въ этомъ журнале нацiональныя песни (замечательное для того времени названiе) перваго курса, до сихъ поръ еще остающiяся не напечатанными въ целости. Г. Анненновъ нашелъ отрывки изъ нихъ между автографами Пушкина и передалъ въ своихъ "Матерiалахъ" немногiе оттуда куплеты. Г. Гаевскiй сообщилъ другiе отрывки. По свидетельству Пущина, знаменитый поэтъ принималъ участiе въ сочиненiи нацiональныхъ песенъ, которыя, какъ известно, сочинялись съобща.
Въ следующемъ куплете:
"Но кто немецкихъ бредней томъ
Иллецкiй, пастырь душъ съ крестомъ,
Иконниковъ съ бутылью...
покойный Матюшкинъ признавалъ себя авторомъ последняго стиха. О лицахъ, въ которымъ относится это место, было уже не разъ упоминаемо въ печати. Выраженiе немецкiя бредни уже охарактеризированы, со словъ графа Корфа, гг. Гаевскимъ и Анненковымъ. О Гауэншильде Илличевскiй писалъ Фусу: "Попечитель вашъ Уваровъ нарочно призвалъ его изъ Вены въ Россiю и доставилъ ему место въ Лицее". Мы можемъ пояснить теперь, что этотъ вызовъ былъ не во благо русскому юношеству. Чуждый новому поприщу своей деятельности, этотъ австрiецъ думалъ только о личной своей выгоде, и успевъ снискать доверенность графа Разумовскаго, достигъ такого положенiя, въ которомъ ничего не было легче какъ употребить ее во зло. Ранняя смерть перваго директора, уже въ марте 1814 года, была истиннымъ несчастiемъ для новаго заведенiя, хотя можетъ-быть онъ и не вполне соответствовалъ своему назначенiю. "В. Ф. Малиновскiй, пишетъ графъ Корфъ, былъ человекъ добрый и съ образованiемъ, хотя несколько семинарскимъ, но слишкомъ простодушный, безъ всякой людскости, слабый и вообще не созданный для управленiя какою-нибудь частiю, темъ более высшимъ учебнымъ заведенiемъ. Значенiе свое онъ получилъ, кажется, отъ того, что былъ женатъ на дочери известнаго протоiерея Андрея Афанасьевича Самборскаго, сперва священника при церкви нашего посольства въ Лондоне, потомъ законоучителя и духовника великихъ князей Александра и Константина Павловичей и наконецъ духовника великой княгини Александры Павловны, по вступленiи ея въ бракъ съ эрцгерцогомъ палатиномъ Венгерскимъ. Есть впрочемъ вся вероятность думать, что и въ выборе Малиновскаго не обошлось безъ участiя тогдашняго государственнаго секретаря (Сперанскаго), который издавна былъ очень близокъ въ Самборскимъ и въ ихъ доме впервые познакомился съ тою, которая после сделалась его женою, сиротою беднаго англiйскаго пастора Стивенса".
Не смотря на некоторые недостатки, Малиновскiй былъ человекъ просвещенный и честный: потерявъ его черезъ два съ небольшимъ года после своего основанiя, Лицей вдругъ осиротелъ, и начались его невзгоды. Двухлетнее междуцарствiе, о которомъ долго жила память въ Лицее, отозвалось на немъ весьма печальными последствiями. Графъ Разумовскiй, при всехъ своихъ добрыхъ намеренiяхъ, впалъ въ непростительную ошибку, не прiискавъ тотчасъ же способнаго преемника Малиновскому; но онъ сделалъ еще большую ошибку, когда, видя плоды анархiи, вверилъ судьбу двухъ высшихъ заведенiй своекорыстному иностранцу, не звавшему порядочно русскаго языка. Новообразованный лицейскiй пансiонъ возникъ изъ частнаго приготовительнаго училища, устроеннаго первоначально на собственныя средства этимъ находчивымъ пришлецомъ. Кандидатомъ на должность директора пансiона, преобразованнаго въ казенное заведенiе, явился было Кошанскiй; но связи и привилегiя иноземнаго происхожденiя заставили предпочесть Гауэншильда, преподававшаго въ Лицее немецкую литературу по - французсви. Результатомъ его пансiонскаго управленiя былъ черезъ несколько летъ долгъ въ 10000 рублей.
По словамъ графа Корфа, "Гауэншильдъ, при довольно заносчивомъ нраве, былъ человекъ скрытный, хитрый, даже коварный. Доказательствомъ общей къ нему ненависти служила нацiональная песня, которая певалась хоромъ на голосъ гремевшаго тогда по целой Россiи "Певца во стане русскихъ воиновъ", безъ всякаго секрета и только что не самому Гауэншильду въ лицо. Первые четыре стиха пелись adagio и sotta voce; потомъ темпъ ускорялся, а съ нимъ возвышались и голоса, которые наконецъ переходили въ совершенную бурю. Разумеется, прибавляетъ нашъ источникъ, что тутъ имелись въ виду не поэтическiя красоты и не прелести гармонiи, а только выраженiе общаго чувства".
Въ счастiю, бразды лицеiскаго правленiя не долго были въ рукахъ Гауэншильда; въ начале 1816 года директоромъ Лицея назначенъ былъ Е. В. Энгельгардтъ. При разстройстве, до котораго дошли дела въ перiодъ междударствiя, при совершенномъ упадке дисциплины, нужно было необыкновенное уменiе, чтобы возстановить правильный ходъ жизни и порядокъ во всехъ ея отправленiяхъ. Будучи лично известенъ государю и пользуясь его доверiемъ, бывшiй директоръ Педагогическаго института находился конечно въ особенно-благопрiятныхъ обстоятельствахъ для выполненiя трудной задачи; во къ тому присоединялись и редкiя способности его къ административному и педагогическому делу. Недавно напечатанная записка его объ обязанностяхъ воспитателя {См. Русскiй Архивъ воспитанниковъ, что имя его сделалось навсегда дорого Лицею, и вокругъ этого имени впоследствiи сгруппировались все самыя светлыя воспоминанiй лицеистовъ. Хотя бы въ действiяхъ Энгельгардта и было некоторое суетное стремленiе къ эффекту, хотя бы въ нихъ и можно было указать на кое-какiе промахи и увлеченiя, а иногда ошибки въ частныхъ отношенiяхъ къ тому или другому воспитаннику (напримеръ къ Пушкину, котораго онъ не понималъ и который ему не сочувствовалъ), все же нельзя отказать "Егору Антоновичу" въ верномъ пониманiи молодежи и средствъ вести её. Одинъ годъ управленiя его при первомъ курсе заслонилъ собою прежнiя замешательства, и для последующихъ поколенiй лицеистовъ имя его знаменательно слилось со всею первою эпохою существованiй Лицея.
Понятно, что для нихъ этотъ перiодъ, озаренный и славою историческихъ событiй, и блестящею известностiю некоторыхъ изъ первенцевъ Лицея, являлся въ поэтическомъ свете, и преданiй о первомъ курсе переходили сизъ рода въ родъ" не безъ прикрасъ воображенiя. Они прiобрели еще более прелести после того какъ Лицей въ 1822 году былъ причисленъ въ военно-учебнымъ заведенiямъ.
Около 1830 года, когда я воспитывался въ Лицее, преданiй эти были еще довольно свежи, но какая разница въ духе времени и обстоятельствахъ! Правда, что и при тогдашнемъ директоре, генерале Гольтгоере, бывшемъ начальнике дворянскаго корпуса, человеке добромъ и честномъ, управленiе Лицея, вообще говоря, было довольно мягкое, но все таки руководящимъ началомъ этого управленiй былъ страхъ, а не любовь. Не видя въ представителяхъ администрацiи Лицея высшаго образованiя, мы не могли смотреть на нихъ съ полнымъ доверiемъ: мы жалели о прошломъ и не совсемъ были довольны настоящимъ. Кое-что изъ прежнихъ порядковъ еще сохранялось: такъ у каждаго воспитанника была своя особая небольшая спальня, но намъ уже не позволялось днемъ заниматься въ этихъ комнаткахъ. По-старому выписывались еще для насъ газеты и журналы, которые прикреплялись въ нарочно устроенной для этого высокой конторке, и мы могли брать изъ лицейской библiотеки книги по собственному выбору, но на некоторыхъ авторовъ было наложено безусловное запрещенiе. Такъ какъ однакожъ надзоръ былъ почти исключительно внешнiй, то намъ было очень легко обходить это запрещенiе: мы не только читали Вольтера, но и делали изъ него выписки, означая ихъ какимъ-нибудь вымышленнымъ именемъ. Изданiе рукописныхъ литературныхъ журналовъ считалось также запрещеннымъ, но это не мешало намъ, подражая первому курсу, составлять тайкомъ подобные сборники, где иногда являлись сатирическiе стихи и статьи, напримеръ разсказы о лицейскихъ событiяхъ языкомъ Нестора, въ духе и тоне древней летописи. Последнiй родъ авторства достигъ особеннаго развитiя у нашихъ старшихъ, такъ что одинъ изъ воспитанниковъ этого курса мало по малу написалъ обширное повествованiе этого рода на столбцахъ, которые наконецъ однакожъ попали въ руки тогдашняго инспектора, профессора Оболенскаго, и исчезли, кажется даже не безъ последствiй для автора при его выпуске. Надобно отдать справедливость тогдашнему начальству въ быть гораздо лучше при большей способности и образованности начальства.
Въ каждомъ изъ двухъ курсовъ было въ наше время по 25 человекъ. Въ отношенiяхъ между темъ и другимъ господствовалъ характеръ, благопрiятный для воспитанiя. Меньшiе съ большимъ уваженiемъ смотрели на старшихъ, имели высокое понятiе о ихъ учебной и нравственной жизни, которой вблизи не видели, потому что доступъ въ старшiй курсъ былъ имъ закрытъ, и считая себя обязанными охранять честь и преданiя Лицея, старались быть достойными своихъ предшественниковъ. Оттого товарищескiй бытъ этого заведенiя былъ выше пансiонскаго и отличался благородствомъ отношенiй.
При переходе изъ пансiона мы застали въ Лицее еще трехъ профессоровъ и двухъ гувернеровъ, бывшихъ при немъ съ основанiи. Это много значило при той непрочности, какою во всемъ ознаменовалось первое время существованiя Царскосельскаго Лицея. Въ самомъ деле, въ шестилетiе перваго курса, однихъ директоровъ было три, не считая промелькнувшихъ въ этой должности профессоровъ, а сколько сменилось между темъ гувернеровъ! Имъ не было счета, какъ видно изъ составленнаго г. Селезневымъ списка. Такова уже была судьба Лицея: перемены съ самаго начала быстро следовали одна за другою, какъ въ самомъ заведенiи, такъ и въ верховной надъ нимъ администрацiи: уже при первомъ курсе сменилось два министра просвещенiя, а потомъ, по переходе Лицея въ военное ведомство до нашего курса, т. е. въ теченiе какихъ нибудь 5--6 летъ, онъ прошелъ черезъ руки четырехъ главныхъ начальниковъ: графа Коновницына, Гогеля, П. В. Бутузова и Демидова, назначеннаго уже при насъ. Последовавшiя позднее перемены известны. Нельзя сказать, чтобъ Лицей началъ свое существованiе подъ счастливою звездою, разве такою считать звезду Пушкинской поэзiи.
Изъ старыхъ профессоровъ, дошедшихъ до насъ отъ перваго курса, поговорю только объ одномъ, потому что о немъ есть два совершенно противоположныя между собою свидетельства, и надобно наконецъ выяснить истину. Это Кошанскiй. Въ русской журналистике, съ 1830-хъ годовъ, насмешки надъ его реторикой составляли долго одно изъ техъ общихъ местъ нашей критики, которыя въ ней всегда имеются въ запасе, потому что ничего нетъ удобнее какъ при случае щегольнуть готовымъ и по видимому неопровержимымъ приговоромъ. Между темъ объ этомъ учебнике говорили большею частiю только по наслышке, не зная его и даже не имея точнаго понятiя о его содержанiи. Обыкновенно воображали, что реторика Кошанскаго занимается только тропами и фигурами. На самомъ же деле эти такъ называемыя украшенiя речи составляютъ только небольшую часть его Общей реторики, разсматривающей источники, виды и общiя правила прозаическихъ сочиненiй; другой его курсъ, Частная реториуа, есть то, что ныньче проходится подъ именемъ теорiи словесности и трактуетъ подробно о каждомъ отдельномъ роде и виде прозы. Нетъ спору, что съ нынешней точки зренiя въ каждой изъ этихъ книжекъ можно отыскать много несовременнаго и пожалуй страннаго; но при этомъ не должно терять изъ виду, во первыхъ, что обе оне имеютъ одно редкое для того времени достоинство, - историческую основу, знакомятъ въ правильной системе съ исторiею древнихъ и новыхъ литературъ, въ особенности русской, и во вторыхъ, что оне заключаютъ въ себе только нить или канву, по которой дальнейшее развитiе и оживленiе предмета предоставляется знанiю и искуству хорошаго преподавателя. Такимъ можно было по справедливости назвать самого Кошанскаго. При первомъ курсе онъ не успелъ заявить себя, можетъ быть въ следствiе своей продолжительной болезни, а также и оттого, что по разнымъ обстоятельствамъ пришелъ въ столкновенiе съ некоторыми изъ своихъ учениковъ. Такъ должно заключать по отзывамъ графа Корфа, по известному посланiю Пушкина Къ моему Аристарху реторика даже не произносилось на его лекцiяхъ, хотя въ нихъ и входило многое изъ того, что впоследствiи явилось въ названныхъ книжкахъ. Преподавая латинскiй языкъ и русскую литературу, онъ занималъ насъ почти только практически и умелъ въ высшей степени возбудить наше вниманiе, разшевелить нашу самодеятельность. Этого достигъ онъ можетъ-быть именно потому, что былъ наученъ опытомъ и собственными своими ошибками. Прежнiе его труды, изданные еще въ Москве, по греко-римской археологiи и латинскому языку, далее особенное сочувствiе, какое ему оказывалъ знаменитый кураторъ М. H. Муравьевъ, не оставляютъ никакого сомненiя, что Кошанскiй былъ вполне подготовленъ къ своей кафедре въ Лицее.
Желая ознакомить насъ не съ одною латинскою словесностiю, но со всемъ классическимъ мiромъ, онъ разсказывалъ намъ содержанiе гомеровыхъ поэмъ, объединялъ мифологiю и бытъ древнихъ народовъ, читалъ Илiаду въ техъ отрывкахъ изъ перевода Гнедича, которые были уже напечатаны. Мы заслушивались его разсказовъ и чтенiй. Русскихъ поэтовъ читалъ онъ съ вами въ собранiи Образцовыхъ сочиненiй украдвою. Темъ не менее однакожъ Кошанскiй разъ привезъ намъ на лекцiю только что полученную отъ Пушкина изъ деревни рукопись 19 Октября 1825 года ("Роняетъ лесъ багряный свой уборъ") и прочелъ намъ это стихотворенiе съ особеннымъ чувствомъ, прибавляя въ каждой строфе свои поясненiя. Только тамъ, где речь шла о заблужденiяхъ поэта, онъ довольствовался многозначительной мимикой, которая вообще входила въ его прiемы. Особенно при стихахъ:
"Наставникамъ, хранившимъ юность нашу,
Не помня зла, ",
онъ далъ намъ почувствовать, что и Пушкинъ не во всемъ заслуживаетъ подражанiя. Легко понять, какое впечатленiе произвелъ на насъ профессоръ этимъ чтенiемъ. После урока мы принялись переписывать драгоценные стихи о родномъ Лицее и тотчасъ выучили ихъ наизусть.
Другую сторону влiянiя на насъ Кошанскаго составляли собственныя наши упражненiя, къ которымъ онъ насъ постоянно побуждалъ, то задавая не мудреныя, но умно выбранныя темы, то предоставляя намъ самимъ придумывать ихъ, требуя изобретательности въ сюжете и изящества въ изложенiи. По временамъ онъ поощрялъ насъ пробовать свои силы въ стихотворстве, и потомъ читалъ наши опыты въ слухъ передъ всемъ классомъ. Правило, которому онъ следовалъ при ихъ обсужденiи, самимъ имъ выражено въ его учебнике; попытки учащихся, по его словамъ, "не должны охлаждаться порицанiемъ, но согреваться участiемъ друга-наставника, который всегда говоритъ прежде что хорошо и почему; показываетъ, что должно быть иначе и какимъ образомбу. Мы полюбили Бошанскаго, съ нетерпенiемъ ожидали его лекцiй и доверчиво показывали ему свой, даже и внеклассные, поэтическiе грехи. Также точно относились къ нему и наши старшiе, между которыми двое, подъ его руководствомъ, въ замечательной степени успели развить свой талантъ: это были князь А. B. Мещерскiй и особенно Деларю (оба уже умершiе). Пушкинъ, при насъ посетившiй Лицей, читалъ ихъ стихотворенiя и ободрилъ молодыхъ поэтовъ, посоветовавъ однакожъ первому изъ нихъ не писать французскихъ стиховъ.
Въ доказательство, что не на насъ однихъ и не случайно Кошанскiй такъ действовалъ, приведу отзывъ воспитанника лицейскаго пансiона, напечатанный въ исторiи этого заведенiя: "И Георгiевскiй и Троицкiй и преподаватели въ низшихъ классахъ", замечаетъ авторъ, преподавали, вообще говоря, очень хорошо; но всехъ ихъ превосходилъ бывшiй въ свое время въ Лицее и пансiоне едва ли не темъ же, чемъ профессоръ Мерзляковъ былъ въ свое же время въ Московскомъ университете. Съ многостороннею классическою образованностiю и большою опытностiю въ преподаванiи, онъ соединялъ необыкновенно тонкiй и изящный вкусъ восторженное поэтическое настроенiе и особенный даръ передавать то и другое своимъ слушателямъ. Лекцiи его вполне можно было назвать эстетическими, исполненными занимательности и вкуса. Онъ старался поддерживать и развивать къ слушателяхъ своихъ установившуюся еще со временъ Пушкина и Дельвига любовь къ литературнымъ упражненiямъ, прозаическимъ и стихотворнымъ, и обращалъ особенное вниманiе и заботливость на техъ воспитанниковъ, которые обнаруживали способности и склонность къ нимъ. Вся его внешность, необыкновенно мягкая и изящная въ формахъ, вполне соответствовала его внутреннимъ достоинствамъ, и все вместе внушало къ нему искреннюю любовь и уваженiе воспитанниковъ. Будучи старшимъ изъ профессоровъ Лицея и пансiона, со времени ихъ открытiя, онъ былъ однако еще въ зрелыхъ летахъ (въ 1811 году ему было 29 летъ). Два раза онъ былъ назначаемъ исправляющимъ должность директора Лицея, а въ 1828 г. по собственной просьбе былъ уволенъ отъ должности профессора въ Лицее и пансiоне, и умеръ въ 1831 году въ должности директора Института слепыхъ въ С. -Петербурге". {Благородный пансiонъ Царскосельскаго Лицея
Въ такомъ же духе отзывается о Кошанскомъ, въ подробномъ известiи о его жизни, г. Селезневъ, основывавшiйся въ этомъ случае на показанiяхъ бывшихъ лицеистовъ. Изложивъ содержанiе курса Кошанскаго, онъ замечаетъ: "Вообще говоря, лекцiи его походили на беседы. На нихъ профессоръ не скупился на объясненiя, сравненiя и примеры, заимствуя ихъ изъ ближайшей среды общественной. Изустное изложенiе это перешло впоследствiи въ печать, въ его Реторику. Тамъ сохранились следы заботливости профессора сделать предметъ занимательнымъ. {Такъ на стр. 57 Частной Реторики разсказанъ случай изъ жизни императора Александра I: "Государь, прогуливаясь въ Царскомъ Селе вокругъ большаго пруда, заметилъ, что лебеди играютъ, плещутся въ воде и хотятъ лететь, но не могутъ. Онъ позвалъ садовника и спросилъ: "Что это значитъ, Ляминъ? Лебеди летать не могутъ?" - Государь! отвечалъ садовникъ: у нихъ обрезано по одному крылу, чтобъ не разлетелись... - Этого не делать, сказалъ Александръ: когда имъ хорошо, они сами здесь жить будутъ; а дурно - пустъ летятъ, куда хотятъ". - После сего большая часть лебедей разлетелась въ Павловскъ, въ Гатчину и на взморье; но къ осени действительно почти все возвратились".} Въ частныхъ примечанiяхъ книги разсеяно множество сужденiй, которыя на кафедре развиваемы были имъ въ полныя лекцiи. Занимательности беседъ много содействовала начитанность профессора. Не станемъ обвинять Кошанскаго въ томъ, въ чемъ онъ не виноватъ. Курсъ его отсталъ отъ современнаго преподаванiя, учебники его перестали быть руководствами, но для этого нужно было пережить более четверти столетiя и притомъ XIX." {Памятная книжка Лицея на 1866--1867 г., С. -Петербургъ, стр. 155.}
У насъ Кошанскiй собственно не проходилъ никакого систематическаго курса, вероятно потому, что уже сбирался покинуть Лицей: скоро онъ, заболевъ, пересталъ къ намъ ездить, и мы перешли подъ руководство бывшаго его адьюнкта П. Е. Георгiевскаго, человека почтеннаго, весьма исправнаго, но къ сожаленiю не даровитаго и менее ученаго. Тутъ-то ни поняли, что значитъ личность профессора, и перестали заниматься латынью и уроками русской литературы съ прежнимъ увлеченiемъ. О Кошанскомъ мы горько сожалели, и у всехъ насъ осталось благодарное о немъ воспоминанiе.
Во время моего пребыванiя въ Лицее поэтъ два раза посетилъ его: въ первый разъ въ 1829 г.; тогда я былъ еще въ младшемъ курсе и не виделъ его, такъ какъ онъ ходилъ только въ старшимъ; второе его посещенiе было въ 1831 г., когда онъ, женившись, проводилъ лето въ Царскомъ Селе. Никогда не забуду восторга, съ какимъ мы его приняли. Какъ всегда водилось, когда прiезжалъ кто-нибудь изъ нашихъ "пвецовъ", мы его окружили всемъ курсомъ и гурьбой провожали по всему Лицею. Обращенiе его съ нами было совершенно простое, какъ съ старыми знакомыми; на каждый вопросъ онъ отвечалъ приветливо, съ участiемъ разспрашивалъ о нашемъ быте, показывалъ намъ свою бывшую комнатку и передавалъ подробности о памятныхъ ему местахъ. После мы не разъ встречали его гуляющимъ въ царскосельскомъ саду, то съ женою, то съ Жуковскимъ, котораго мы видели у себя около того же времени. Онъ присутствовалъ у насъ на экзамене изъ исторiи. Вскоре после того были напечатаны вместе, въ одной брошюре въ четвертку, три стихотворенiя: одно Жуковскаго - "Старая песня на новый ладъ", (на победы Паскевича), и две пьесы Пушкина - "Клеветникамъ Россiи" и "Бородинская Годовщина". Жуковскiй доставилъ въ Лицей несколько экземпляровъ этой брошюры.
Всемъ известно, что при переходе воспитанниковъ перваго выпуска изъ меньшаго курса въ старшiй, на последнемъ экзамене въ январе 1815 г. присутствовалъ Державинъ и что Пушкинъ прочелъ тогда приготовленное къ этому случаю стихотворенiе свое: Воспоминанiя въ Царскомъ Селе. Въ тетрадяхъ знаменитаго Екатерининскаго лирика, между разными переплетенными вместе брошюрами, сохранилось и это стихотворенiе, писанное рукою Пушкина и съ полною его подписью. Вероятно, это тотъ самый списокъ, по которому Пушкинъ читалъ вслухъ свое произведенiе. Удивительно, какъ твердъ былъ уже тогда его почеркъ и какъ мало онъ изменился впоследствiи. Это стихотворенiе въ собранiи сочиненiй поэта напечатано въ первоначальномъ виде, почти безъ всякихъ измененiй. Только въ предпоследней строфе третiй стихъ читается въ автографе такъ:
"Какъ древнихъ летъ певецъ, какъ лебедь странъ Эллины".
Въ позднейшей же редакцiи:
"Какъ нашихъ дней певецъ, славянскiй бардъ дружины".
Въ той же тетради Державина находится рукописный алфавитный списокъ тогдашнихъ лицеистовъ, а рядомъ съ нимъ печатная "программа открытаго испытанiя воспитанникамъ начальнаго курса императорскаго Царскосельскаго Лицея Генваря 4 и 8 дня 1815 г.". Въ первый день предметами испытанiя означены: "Законъ Божiй, Логика, Географiя, Исторiя, Немецкiй языкъ и нравоученiе"; во второй день: "Латинскiй языкъ, Французскiй языкъ, Математика, Физика и Россiйскiй языкъ", По каждому предмету изложены далее довольно подробныя программы. Вотъ что входило въ экзаменъ изъ русскаго языка: 1) Разные роды слоговъ и украшенiя речи, 2) Краткая литература красноречiя въ Россiи, 3) Славянская грамматика, и 4) Чтенiе собственныхъ сочиненiй. Программа кончалась следующими строками: "Воспитанники могутъ быть спрашиваемы посетителями и профессорами обо всехъ вышеозначенныхъ предметахъ. Въ заключенiе показаны будутъ опыты воспитанниковъ въ рисованiи, чистописанiи, фехтованiи и танцованiи". Изъ числа гостей на этомъ экзамене, Илличевскiй въ письме къ Фусу называетъ, кроме Державина: Горчакова, Саблукова, Салтыкова, Уварова и Филарета. По словамъ графа Корфа, тутъ былъ также министръ просвещенiя князь Голицынъ; изъ постороннихъ профессоровъ онъ упоминаетъ: Лоди, Кукольника, и Плисова; "сверхъ того были, прибавляетъ онъ, родители и родственники некоторыхъ изъ насъ, была и обыкновенная царскосельская публика".
Отъ покойнаго Матюшкина я слышалъ, что при поступленiи въ Лицей Пушкинъ довольно плохо писалъ по-русски. У Кошанскаго онъ считался по своимъ сведенiямъ 16-мъ, а Матюшкинъ 15-мъ, хотя последнiй, по собственному сознанiю, ужъ конечно въ сущности зналъ языкъ гораздо хуже. Это продолжалось до последняго времени передъ выпускомъ, когда пересаживанiе по успехамъ прекратилось. Товарищамъ всегда казалось, что Пушкинъ по развитiю какъ будто старше всехъ ихъ. Въ поэзiи Илличевскiй считался его соперникомъ, такъ что у каждаго изъ нихъ была своя партiя приверженцевъ: въ глазахъ некоторыхъ Илличевскiй былъ даже выше по таланту, но, какъ мы уже видели, самъ онъ сознавалъ неизмеримое превосходство Пушкина.
даровитымъ юношей. Разсказываютъ, что Карамзинъ, прочитавъ въ Лицее какiе-то стихи Пушкина, сказалъ: "Въ немъ зреетъ великiй поэтъ". По отъезде гостей нашъ лицеистъ вступилъ въ переписку съ княземъ Вяземскимъ и Василiемъ Львовичемъ. Письмо его къ первому напечатано недавно въ Русскомъ Архиве (1874, No 1); ко второму написалъ онъ стихотворное посланiе. Ответъ дяди сохранился въ бумагахъ, переданныхъ мне Матюшкинымъ. Вотъ онъ:
Москва. 1816, апреля 17.
"Благодарю тебя, мой милый, что ты обо мне вспомнилъ. Письмо твое меня утешило, и точно сделало съ праздникомъ. Желанiя твои сходны съ моими; я истинно желаю чтобъ стихотворцы оставили насъ въ покое. Это случиться можетъ только после дождика въ четвергъ. Я хотелъ было отвечать на твое письмо стихами, но съ некоторыхъ поръ Муза моя стала очень ленива, и ее тормошить надобно чтобъ вышло что-нибудь путное. Вяземскiй тебя любитъ и писать къ тебе будетъ. Николай Михайловичъ въ начале мая отправляется въ Царское Село. Люби его, слушайся и почитай. Советы такого человека послужатъ къ твоему добру, и можетъ быть къ пользе нашей словесности. Мы отъ тебя многаго ожидаемъ. - Скажи Ломоносову, {Сергей Лононосовъ, одинъ изъ товарищей Пушкина, впоследствiи бывшiй посланникомъ въ Америке, а еще позднее въ Голландiи, до Лицея получилъ первоначальное образованiе въ какомъ-то петербургскомъ учебномъ заведенiи вместе съ княземъ Вяземскимъ.} что не похвально забывать своихъ прiятелей; онъ написалъ къ Вяземскому предлинное письмо, а мне и поклона нетъ. Скажи однако, что хотя я и не пеняю ему, но люблю его душевно. Что до тебя касается, мне въ любви моей тебя уверять не должно. Ты сынъ Сергея Львовича и братъ мне по Аполлону. Этого довольно. Прости, другъ сердечной. Будь здоровъ, благополученъ, люби и не забывай меня.
Василiй Пушкинъ.
Яжелбицахъ.
Сходство cъ Шихматовымъ и хромымъ почталiономъ 1*.
"Шихматовъ! почтальонъ! Какъ не скорбеть о васъ?
Признаться надобно, что участь ваша злая:
А у другого хромъ Пегасъ".
Это письмо бросаетъ новый светъ на одно изъ лицейскихъ стихотворенiй Пушкина, озаглавленное: Желанiе (см. его въ первомъ изданiи Исакова, Спб. 1859, т. I, стр. 150). Оказывается, что въ немъ поэтъ обращается въ своему дяде вскоре после ихъ свиданiя въ Царскомъ Селе. Сообщенное выше письмо служитъ ответомъ на это посланiе, и выраженiе Василья Львовича: непокойные стихотворцы вызвано следующимъ концомъ посланiя:
Да не воскреснутъ отъ забвенья
Хвалы газетчика достойный,
И Николевъ, поэтъ покойный,
И непокойный графъ Хвостовъ,
Писали слишкомъ мудрено,
То есть и хладно и темно,
Что очень стыдно и грешно.
Въ рукахъ моихъ находятся два неизвестныя до сихъ поръ подлинныя письма А. C. Пушвина къ Гнедичу, писанныя изъ Кишинева. Они обязательно переданы мне Л. М. Лобановымъ, котораго отецъ, умершiй въ 1846 г. членомъ 2-го отделенiя Академiи Наукъ, некогда служилъ съ Гнедичемъ въ Императорской Публичной библiотеке.
Анненковымъ, т. I, стр. 81). Какъ это письмо въ Дельвигу, такъ и письмо въ Гнедичу начинаются стихами. Пушкинъ въ ту пору любилъ подобныя поэтическiя вставки въ "почтовую прозу", бывшiя въ обычае еще съ прошлаго века и пущенныя въ ходъ особенно Вольтеромъ. Стихи въ помещаемомъ ниже письме, нигде еще не напечатанные, показываютъ между прочимъ, что Пушкинъ тогда уже, т. е. въ марте 1821 г., изучалъ Овидiя, а выраженiя, приведенныя имъ изъ этого автора во второмъ письме, свидетельствуютъ, что нашъ поэтъ читалъ своего любимца не во французскомъ переводе, какъ думали некоторые, а въ подлиннике.
Известно, что поэма "Русланъ и Людмила" уже после отъезда Пушкина на югъ была отпечатана въ Петербурге подъ надзоромъ Гнедича; но до сихъ поръ не знали, когда и куда именно экземпляръ ея, по выходе книги въ светъ, былъ высланъ поэту. Г. Бартеневъ, въ известномъ труде своемъ (Пушкинъ въ южной Россiи стр. 24), допускаетъ предположенiе, что Пушкинъ еще на Кавказе могъ получить это изданiе. Следующее за симъ письмо окончательно разъясняетъ этотъ вопросъ.
Письмо 1.
И хитрымъ Августомъ изгнанный
Овидiй мрачны дни влачилъ;
Где элегическую лиру
Глухому своему кумиру
Далече северной столицы
Забылъ я вечный вашъ туманъ,
И вольный гласъ моей цевницы
Тревожитъ сонныхъ Молдаванъ.
Съ поклономъ не хожу къ невежде,
Съ Орловымъ 2* спорю, мало пью,
Октавiю - въ слепой надежде -
Молебновъ лести не пою,
Пишу безъ строгаго старанья.
Ты, коему судьба дала
И смелый умъ и духъ высокой,
И важнымъ песнямъ обрекла,
О ты, который воскресилъ
Ахилла призракъ величавый,
Гомера Музу намъ явилъ,
И смелую певицу славы
Твой гласъ достигъ уединенья,
Где я сокрылся отъ гоненья
Ханжи и гордаго глупца4* -
И вновь онъ оживилъ певца,
Избранникъ Феба! твой приветъ,
Твои хвалы мне драгоценны;
Для Музъ и дружбы живъ поэтъ.
Его враги ему презренны:
Не унижаетъ предъ народомъ,
И поучительной лозой
Зоила хлещетъ мимоходомъ.
Вдохновительное письмо ваше, почтенный. Николай Ивановичъ, нашло меня въ пустыняхъ Молдавiи; оно обрадовало и тронуло меня до глубины сердца - благодарю за воспоминанiе, за дружбу, за хвалу, за упреки, за форматъ этого письма - все показываетъ участiе, которое принимаетъ живая душа ваша во всемъ что касается до меня. Платье, сшитое по заказу вашему на Руслана и Людмилу прекрасно. И вотъ уже четыре дни какъ печатные стихи, виньета и переплетъ детски утешаютъ меня. Чувствительно благодарю почтеннаго АО; эти черты сладкое для меня доказательство его любезной благосклонности {Известный уже изъ другихъ более раннихъ писемъ вензель АО означалъ Оленина, который сочинилъ виньетку къ поэме.}. - Не скоро увижу я васъ; здешнiя обстоятельства пахнутъ долгой, долгою разлукой! Молю Феба и Казанскую Богоматерь, чтобъ возвратился я къ вамъ съ молодостью, воспоминаньями и еще новой поэмой; - та, которую недавно кончилъ, окрещена Вы ожидали многое, какъ видно изъ письма вашего - найдете малое, очень малое. Съ вершинъ заоблачныхъ безснежнаго Бешту виделъ я только въ отдаленьи ледяныя главы Казбека и Эльбруса. - Сцена моей поэмы должна бы находиться на берегахъ шумнаго Терека, на границахъ Грузiи въ глухихъ ущелiяхъ Кавказа - я поставилъ моего героя въ однообразныхъ равнинахъ, где самъ прожилъ два месяца, - где возвышаются въ дальномъ разстоянiи другъ отъ друга четыре горы, отрасль последняя Кавказа. - Во всей поэме не более 700 стиховъ - въ скоромъ времени пришлю вамъ ее - дабы сотворили вы съ нею что только будетъ угодно -
Кланяюсь всемъ знакомымъ, которые еще меня не забыли - обнимаю друзей - Съ нетерпенiемъ ожидаю 9 тома Руской Исторiи - Что делаетъ H. М.? здоровы ли Онъ, жена и дети? - Это почтенное семейство ужасно недостаетъ моему сердцу. - Дельвигу пишу въ вашемъ письме - Vale.
Пушкинъ.
1821 марта 24.
Письмо 2.
Второе неизданное письмо къ Гнедичу писано почти ровно черезъ годъ после перваго и касается "Кавказскаго пленника", котораго изданiе поэтъ опять поручилъ переводчику Илiады. Две строки этого письма, именно те, которыя здесь печатаются курсивомъ, были уже известны изъ чернового отпуска, найденнаго въ бумагахъ поэта г. Анненковымъ и приведеннаго въ его Матерiалахъ (стр. 97). Любопытно, что продолженiе черноваго письма, тамъ же сообщенное и содержавшее оценку новой поэмы, исключено самимъ Пушкинымъ при переписке письма начисто. Вотъ подлинное письмо:
Parve (nec invideo) sine me, liber, ibis in urbem,
Heu mihi! quo domino non licet ire tuo.
Не изъ притворной скромности прибавлю: Vade, sed incultus, qualem decet exulis esse! недостатки этой повести, поэмы или чего вамъ угодно, такъ явны что я долго не могъ решиться ее напечатать. Рыбаки, напечатанной незадолго передъ темъ въ Сыне Отечества. Вероятно, она была прислана Пушкину въ отдельномъ оттиске.} (о которой мы поговоримъ на досуге) завещаю вамъ скучныя заботы изданiя, но дружба ваша меня избаловала. Назовите это стихотворенiе сказкой, повестiю, поэмой или вовсе никакъ не называйте, издайте его въ двухъ песняхъ или только въ одной, съ предисловiемъ или безъ, отдаю вамъ въ полное распоряженiе. Vale.
(Письмо на целомъ листе почтовой бумаги; оно проколото; на обороте надпись: "Николаю Ивановичу Гнедичу", безъ адреса, изъ чего видно, что это письмо было вложено въ какое-нибудь другое).
О кавказско-кишиневской эпохе жизни и поэзiи Пушкина я имелъ недавно случай беседовать съ почтенной Катериной Николаевной Орловой, рожденной Раевской, съ именемъ которой связываются воспоминанiя о двухъ знаменитейшихъ русскихъ писателяхъ (она по женской линiи правнучка Ломоносова). Большинству читателей конечно известно, что Пушкинъ, возвращаясь съ Кавказа, нашелъ Е. Н. Раевскую въ числе обитателей крымскаго именiя Юрзуфа, и потомъ, въ первыхъ письмахъ изъ Кишинева, говорилъ о ней съ особеннымъ уваженiемъ. Эта замечательная женщина сохраняетъ еще и въ глубокой старости всю свежесть своего живаго ума, ясность души и приветливость общительнаго нрава; она попрежнему следитъ за литературой, и то, что пишется о Пушкине, не ускользаетъ отъ ея вниманiя. Не касаясь некоторыхъ неточностей, замеченныхъ Катериной Николаевной въ разсказахъ его бiографовъ, упомяну только о двухъ любопытныхъ обстоятельствахъ, не совсемъ согласныхъ съ ходячими преданiями и еще разъ показывающихъ, какъ иногда "делается исторiя", какъ по канве иногда самыхъ простыхъ случайностей выводятся впоследствiи затейливые узоры.
Старшiй изъ братьевъ Раевскихъ, прiятелей Пушкина, Александръ Николаевичъ, родился въ 1795 г.; меньшой, Николай, въ 1801-мъ. Александръ страдая отъ раны въ ноге, лечился на Кавказе еще до прiезда туда Пушкина съ некоторыми изъ членовъ этого семейства. Александръ тамъ и оставался долее прочихъ, и потомъ проехалъ прямо въ калужскую деревню, ту самую, где впоследствiи, въ царствованiе Николая, Катерина Николаевна жила съ мужемъ своимъ, М. Ф. Орловымъ. Александръ Раевскiй былъ чрезвычайно уменъ, и тогда уже успелъ внушить Пушкину такое высокое о себе понятiе, что нашъ поэтъ* предрекалъ ему блестящую известность. Позднее, когда они видались въ Баменве и Одессе, Александръ Раевскiй, заметивъ свое влiянiе на Пушкина, вздумалъ потрунить надъ нимъ и сталъ представлять изъ себя ничемъ не довольнаго, разочарованнаго, надъ всемъ глумящагося человека. Поэтъ поддался искусной мистификацiи, и написалъ своего Демона. такъ много было писано и истощено догадокъ.
Съ меньшимъ братомъ, Николаемъ, Пушкинъ былъ еще более друженъ и считалъ себя ему обязаннымъ за какую-то важную услугу. Они познакомились еще въ Петербурге. Николай Раевскiй страстно любилъ литературу, музыку, живопись, и самъ писалъ стихи. На обратномъ пути съ Кавказа онъ какъ-то повредилъ себе ногу, и это было поводомъ остановки путешественниковъ въ Юрзуфе. Катеряна Николаевна решительно отвергаетъ недавно напечатанное показанiе, будто Пушкинъ, учился тамъ подъ ея руководствомъ англiйскому языку. Ей было въ то время 23 года, а Пушкину 21, и одинъ этотъ возрастъ, по тогдашнимь строгимъ понятiямъ о приличiи, могъ служить достаточнымъ препятствiемъ въ такому сближенiю. По ея словамъ, все дело могло состоять разве только въ томъ, что Пушкинъ съ помощью Н. Н. Раевскаго въ Юрзуфе началъ читать Байрона и что когда они не понимали какого-нибудь слова, то, не имея лексикона, посылали на верхъ къ Екатерине Николаевне за справкой. Здесь же Николай Николаевичъ первый познакомилъ Пушкина съ Шенье.
Ошибаются также, думая, что Пушкинъ изъ Крыма проводилъ своихъ кавказскихъ спутниковъ до кiевскаго именiя Давыдовыхъ, Каменки. После посещенiя Бахчисарая Раевскiе доехали съ нимъ только до Симферополя или можетъ быть до Перекопа, и тамъ разстались. Каменка, какъ известно, принадлежала матери Раевскаго, Катерине Николаевне Давыдовой (второй мужъ ея былъ Левъ Денисовичъ Давыдовъ). Тамъ все семейство съезжалось обыкновенно къ Екатеринину дню, 24 ноября, а уже въ первыхъ числахъ декабря возвращалось въ Кiевъ. Свадьба старшей дочери, Е. Н. Раевской, съ Орловымъ была въ мае 1821 г., и Пушкинъ на ней не присутствовалъ, а былъ онъ въ Каменке до того, зимою.
Въ первой изъ своихъ недавнихъ статей о Пушкине П. В. Анненновъ Въ примечанiи привелъ дословно - не разделяемое имъ впрочемъ - мненiе о поэте одного изъ товарищей его по Лицею. При всемъ моемъ уваженiи въ авторитету этого лица въ сведенiяхъ о первоначальномъ Лицее и его воспитанникахъ, я позволяю себе думать, что въ этомъ взгляде есть некоторое недоразуменiе или невольное преувеличенiе. Конечно молодой Пушкинъ ни дома, ни въ заведенiи не могъ получить строго-нравственной основы, а жгучая страстность и редкое остроумiе значительно усиливали для него обыкновенную меру искушенiй молодости. Но мы знаемъ какъ высоко, въ минуты особенныхъ возбужденiй, было душевное настроенiе Пушкина, знаемъ какъ неутомимо онъ работалъ надъ собою, какъ самъ себя перевоспиталъ размышленiемъ и чтенiемъ. Конечно онъ представляетъ одинъ изъ самыхъ поразительныхъ примеровъ самообразованiя въ Россiи. Нетъ спора, что Пушкинъ въ молодости былъ въ полномъ смысле повесою; что онъ нередко предавался влеченiю страстей, онъ и для краснаго словца, для острой эпиграммы забывалъ лучшiя правила и чувства. Но именно въ такихъ случаяхъ онъ и казался хуже, чемъ былъ на самомъ деле (въ чемъ впрочемъ сознаются и строгiе судьи его); самимъ же собою онъ являлся тогда, когда выходилъ изъ-подъ влiянiя внешнихъ соблазновъ. Известно, какъ глубоко онъ, въ позднейшiе годы, раскаявался въ легкомысленномъ кощунстве, которому принесъ дань въ молодости. Рано убедился онъ, что
"Служенье музъ не терпитъ суеты,
",
и если все-таки часто изменялъ этому взгляду, то причиною была не коренная испорченность сердца, а страстная природа, которая брала свое, вопреки разуму и убежденiямъ.
Какъ благородно признанiе, тогда же высказанное имъ, при сравненiи себя съ Дельвигомъ:
"Но я любилъ уже рукоплесканья,
Ты гордый пелъ для музъ и для души;
Ты генiй свой воспитывалъ втиши."
И сколько чертъ высокаго благородства мы видимъ въ жизни Пушкина! Съ какимъ строгимъ самоосужденiемъ онъ говорилъ о своемъ прошломъ при возвращенiи въ первый разъ после Лицея въ Царское Село, когда онъ сравнилъ себя съ блуднымъ сыномъ. Кто такъ говоритъ, не можетъ не быть искреннимъ; такого настроенiя нельзя дать себе искуственно; подъ него нельзя подделаться. Если-бъ это не была въ высшей степени благородная душа, какой смыслъ могло бы иметь верное замечанiе г. Анненкова со заслугахъ Пушкина делу воспитанiя благородной мысли и изящнаго чувства въ отечестве". Немецкiй поэтъ сказалъ, что злые не поютъ. Кажется, можно распространить эту мысль и согласиться, что истинный поэтъ не можетъ быть вполне недобрымъ человекомъ. Кто глубоко чувствуетъ и понимаетъ красоту, не можетъ не быть расположеннымъ во всему доброму. Онъ можетъ падать и низко падать нравственно, но любовь къ прекрасному облегчаетъ ему возможность вставать и снова возвышаться.
Многое въ этомъ отношенiи хорошо понято и ловко выражено г. Анненновымъ. Чтобы отдать полную справедливость нашему поэту, надобно также принять въ соображенiе те умственные и нравственные элементы, среди которыхъ ему приходилось жить: немногiе умели бы дать такой отпоръ, какъ онъ, обществу, окружавшему его, напр. въ Кишиневе. Эта среда могла бы окончательно погубить его, еслибъ постоянный умственный трудъ и творчество не укрепляли его для борьбы за сохраненiе своего человеческаго достоинства. На кишиневскiй перiодъ жизни Пушкина должно смотреть какъ на серьёзную подготовительную школу для дальнейшей быстро разроставшейся въ ширину и глубину деятельности его могучаго таланта.
Конечно въ жизни его легко отыскать много заблужденiй, слабостей, даже сумасбродствъ; но едва ли кто-нибудь укажетъ въ ней на низкiй или противный чести поступокъ. Много приносилъ онъ жертвъ суетности, тщеславiю, легкомыслiю, но доходилъ ли онъ когда-либо до униженiя ради выгоды или успеха?
же эпоху, въ которыхъ давно оцененъ важный бiографическiй матерiалъ; критикъ забылъ также, что во вседневныхъ письмахъ и запискахъ, имеющихъ только минутную цель и вовсе не назначаемыхъ для публики, мы никакъ не въ праве требовать того, что можетъ быть поучительно для потомства. Дело въ томъ, что интересъ такихъ писемъ заключается совсемъ не въ положительныхъ фактахъ и не въ важныхъ размышленiяхъ: при видимой бедности содержанiя они все-таки могутъ бить очень интересны. Съ своей стороны я долженъ признаться, что въ новыхъ письмахъ Пушкина меня часто поражали внезапныя искры ума и остроумiя, которыя въ ту эпоху могли принадлежать только человеку, далеко ее опередившему. Вотъ где лежала тайна быстраго самоусовершенствованiя юноши, говорившаго, что "для существа одареннаго душою нетъ другого воспитанiя, кроме того, которое каждому дается обстоятельствами его жизни и имъ самимъ". (Изъ письма въ Дельвигу 1821 г.).
Я. Гротъ.
Примечания
1* Въ Яжелбицахъ мы нашли почталiона хромаго, и Вяземскiй мне эту задалъ эпиграмму. (Прим. В. Л. Пушкина).
3* Т. е. эпическiя песни Гомера началъ переводить стихами безъ рифмъ, - экзаметраии.
4* Эти стихи становятся понятнее после прочтенiя въ брошюре г. Бартенева "Пушкинъ въ южной Россiи", разсказа о его отношенiяхъ въ Кишиневе (см. стр. 117). То же выражаетъ его маленькая пьеса Уединенiе, 1822 года:
Вдали взыскательныхъ невеждъ,
Дни делитъ межъ трудовъ и лени,
Воспоминанiй и надеждъ;
Кому судьба друзей послала;
Отъ усыпителя глупца,
Отъ пробудителя нахала.