НЕИЗВЕСТНОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ ПУШКИНА
В медной овальной рамке старинный раскрашенный рисунок. Знакомый профиль поэта, слегка искаженный карикатурной трактовкой рисовальщика. Темные курчавые волосы вьются вокруг висков, характерные широкие бакенбарды обрамляют щеки, высокий воротник подпирает подбородок, крупный нос слегка свисает над выдвинутою верхнею губою, лоб изрезан морщинами, взгляд под тонкой бровью смотрит живо и прямо. Очерк лица, несмотря на шаржировку черт, не оставляет сомнений в задании художника: это набросок пушкинского лица, исполненный не без сатирического оттенка, но с достаточной долей портретного сходства. Перед нами не просто зарисовка: это несомненно карикатура на Пушкина, не лишенная даже некоторого политического налета. Поэт подносит к устам и как бы целует ключ — атрибут придворного звания камергера. Это старинное отличье, прикрепляемое, согласно этикету, к пуговице поясницы, вызывало немало юмористических замечаний. Известно стихотворное обращение Пушкина к князю Вяземскому, в котором он иронизирует над его камергерской эмблемой.
Сам поэт, как известно, не был облачен этим высоким чином, а получил на тридцать пятом году совершенно несоответствующее его возрасту и громкому имени звание камер-юнкера, сильно раздражавшее его самолюбие. Насколько титул этот не соответствовал общественному положению Пушкина, можно судить по тому, что в строго официальных документах военно-судного дела над Дантесом-Геккерном Пушкин неправильно именуется «камергером двора е. и. в.» и только к самому концу процесса, перед вынесением приговора, Аудиториатский департамент военного министерства запрашивает 16 марта 1837 г. Придворную контору: «какое имел звание умерший от полученной на дуэли раны Пушкин, камер-юнкера или камергера двора е. и. в.?» Только получив из министерства императорского двора соответственное разъяснение, что «умерший 29-го прошедшего Генваря титулярный советник Александр Пушкин состоял при высочайшем дворе в звании камер-юнкера», военный суд вносит этот корректив в последние документы производства. Поэт числился среди «вторых чинов двора» — неизвестных и совершенно незначительных представителей великосветской молодежи. Тем не менее смысл карикатуры ясен: вольнолюбивый поэт лелеет мечту о высших придворных почестях. В обществе действительно существовало мнение, что Пушкин стремился получить звание камергера. Бартенев сообщает, что сам поэт говорил Нащокину, будто Бенкендорф предлагал ему камергерский титул, желая его ближе иметь к себе, но он отказался, заметив: «Вы хотите, чтоб меня также упрекали, как Вольтера?» Приятель Пушкина Вяземский, относившийся к нему не с полной искренностью и не всегда доброжелательно, писал после его смерти великому князю Михаилу Павловичу: «не скрою, что он был тщеславен и суетен. Ключ камергера ».
Такие мнения широко распространялись в петербургском «высшем свете», порождая иронические замечания, эпиграммы, пасквили и карикатуры. Муж «черноокой Россетти» Н. М. Смирнов сообщил по поводу назначения Пушкина камер-юнкером: «На сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателен, малодушен, и он, дороживший своею славою, боялся, чтоб сие мнение не было принято публикой и не лишило его народности».
Но к соображениям политической чести и литературной славы примешивались сложные личные чувства. Приближенье Пушкина ко двору определенно связывалось и с интересом царя к жене поэта. «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам), — записывает Пушкин в свой дневник 1 января 1834 г., — но двору хотелось, чтоб Наталья Николаевна танцевала в Аничкове». Это сразу настораживает поэта. Пуще всего он опасался стать смешным в глазах общества.
КАРИКАТУРА НА ПУШКИНА
С КАМЕРГЕРСКИМ КЛЮЧЕМ
Смоленск
«Пушкин крепко боялся дурных шуток над его неожиданным камер-юнкерством», сообщила в одном из своих писем дочь историка С. Н. Карамзина. И опасения эти не были напрасны. Иронические замечания не переставали раздаваться по адресу поэта. «Александр Пушкин, поэт Пушкин — теперь камер-юнкер Пушкин. Что скажет о том Полевой», замечает в одном из своих писем тот же Вяземский, указывая на особую опасность для Пушкина мнений демократической журналистики 30-х годов. Еще решительнее определил создавшееся положение великосветский литератор Соллогуб. «Певец свободы, наряженный в придворный мундир для сопутствования жене-красавице, играл роль жалкую, едва ли не смешную»... Таков был приговор литературного и светского Петербурга. Аналогичен и сатирический смысл карикатуры. Народный поэт, считавшийся в оппозиции к трону, слагавший революционные гимны, славивший политический террор, перешел на службу к самодержавному правительству, ищет придворных почестей, добивается камергерского звания.
Все эти «дружеские» шутки и вражеские выпады совершенно не соответствовали подлинному умонастроению Пушкина. Готовивший в то время ряд больших трудов художественного и научного значения, поэт на самом деле мечтал совершенно отойти от двора, оставить «гнусный Петербург, бежать в деревню, в уединение, в работу. Письма его этой эпохи полны выражений тоски по деревенской жизни и отвращения к быту императорской столицы. Характерно в этом отношении свидетельство приятеля Пушкина А. Н. Вульфа, заставшего его в феврале 1834 года «сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир, его, написавшего повествование о бунте Пугачева... Он говорит, что он возвращается к оппозиции».
Все эти биографические обстоятельства облегчают датировку рисунка. Он относится к периоду 1834—1836 гг. — эпохе придворной жизни Пушкина, вероятнее всего к 1834 г., в самом начале которого Пушкин совершенно неожиданно получил придворное звание.
Художественный тип рисунка подтверждает это хронологическое приуроченье. Некоторые приемы зарисовки, штриховки, общей композиции портрета, трактовки лица, руки и костюма весьма характерны для любительской манеры 30-х годов. Здесь без труда узнаешь робкую «домашнюю» технику дилетантских карандашей пушкинской эпохи. Это неизвестное изображение Пушкина раскрашено: волосы — темнорусые, фрак — синий, фон заштрихован свинцовым карандашом.
Эта миниатюра в овальной рамке была передана еще в довоенные годы провинциальной литературной работницей Яковлевой-Ланской в Смоленский Тенишевский музей. Рисунок был открыт недавно музейным работником М. И. Погодиным в коллекциях Смоленского Государственного Музея им. Н. К. Крупской, где и хранится в настоящее время в отделе прикладного и декоративного искусства (по инвентарной книге № 8124).
Этот неизвестный набросок представляет несомненный интерес не только как образец нашей робкой «политической карикатуры» 30-х годов, но и как новая зарисовка пушкинского профиля, позволяющая судить сквозь черты легкого шаржа о подлинном облике поэта. Естественно предположить, что необходимые черты сходства здесь достаточно полно соблюдены и общие очертания пушкинского черепа, прически, профиля, костюма близки к действительности. Сопоставление с графическими или мемуарными свидетельствами эпохи широко подтверждают первое впечатление. Наброски самого поэта, оставившего в рукописях или альбомах ряд эскизных автопортретов (рукописи «Онегина», альбомы Ушаковых и проч.), различные зарисовки Пушкина другими лицами в профиль или «в три четверти», наконец и некоторые карикатурные изображения эпохи (вроде акварели на светские успехи Пушкина) — все это может детально обосновать первую непосредственную атрибуцию нашего изображения.
Той же цели могут с успехом послужить и некоторые словесные изображения современников. Вспомним впечатление Ксенофонта Полевого от внешности Пушкина: «худощавый человек с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, покрывавшими всю нижнюю часть его щек и подбородка, с тучею кудрявых волос»... Вспомним свидетельство А. И. Тургенева (о встрече с Пушкиным в 1837 г. ): «помню его смуглое небольшое лицо, его африканские губы, оскал белых, крупных зубов, висячие бакенбарды, темные желчные глаза под высоким лбом почти без бровей — и кудрявые волосы». Тургенев отмечает «живые, быстрые глаза» поэта. Не приходится сомневаться в том, кого хотел изобразить автор старинного наброска.
«Пушкин и двор» уже чрезвычайно занимала современников поэта, свидетелей его последней жизненной драмы. Глухие намеки и прозрачные высказывания на эту тему доходили до поэта, вызывали досадные реплики в его письмах и дневниках, не переставали раздражать и волновать его.
Все это прекрасно комментирует публикуемый нами рисунок. Опасения Пушкина оправдались в полной мере. Иронические замечания над свободным певцом, ставшим придворным поэтом, из приятельских бесед и «дружеских» писем широко распространились в обществе. Одним из свидетельств этого насмешливого отношения современников к официальному положению автора «Кинжала» в петербургском свете и является анонимный рисунок, изображающий первого писателя эпохи лобзающим ключ камергера. Сатирический рисунок, заостренный врагами поэта в сторону его «придворной карьеры» и подрывающий в глазах читателей его авторитет независимого поэта, как бы предвещает знаменитые ноябрьские пасквили 1836 г., неумолимо приведшие к трагической развязке.
Гроссман