Враская В.: Пушкин в переписке родственников

ПУШКИН В ПЕРЕПИСКЕ РОДСТВЕННИКОВ

Публикация В. Враской

Перед нами письма ближайших родственников Пушкина: его родителей и его сестры, — мелкий бисер Надежды Осиповны, размашистый изящный почерк Сергея Львовича и неразборчивые строки Ольги Сергеевны, иногда, когда она пишет крупнее, приобретающие некоторое, хотя и очень отдаленное сходство с почерком ее гениального брата. Основное ядро переписки образуют начинающиеся с 1828 г. письма родителей Пушкина к его сестре, хранящиеся ныне в ИРЛИ, в так называемом Дашковском собрании; затем следуют письма этой последней к своему мужу Николаю Ивановичу Павлищеву, несколько ее же писем к отцу и наконец небольшое количество писем Н. И. Павлищева к своей матери; эта группа писем хранится сейчас также в ИРЛИ, в павлищевском архиве.

ряде своих мемуарных сочинений. Однако использовал Л. Н. Павлищев их настолько своеобразно, что его публикации принесли пушкиноведению гораздо больше вреда, чем пользы. Его семенная хроника, особенно самая обширная ее часть, вышедшая отдельной книгой в 1890 г.¹, ввела в заблуждение многих исследователей. Достаточно указать, что из 52 сообщений, заимствованных у Л. Н. Павлищева Лернером в его известной книге «Труды и дни Пушкина», только 15 правильных, 3 даты нельзя установить, 2 по-видимому неправильны и 32 явно неверных. Сомнения в справедливости павлищевских данных высказывались, правда, уже и тогда, но до тех пор, пока Л. Н. Павлищев был жив и семейный архив находился у него под спудом, какая-либо проверка их была невозможна.

Решительным, хотя лишь частичным, разоблачением его вредной хроникерской деятельности послужило опубликование писем О. С. Павлищевой к мужу, которые хотя и появились за подписью «Сообщил Павлищев», но были проверены редактором по подлинникам².

Стоит сказать несколько слов о том, как расправлялся Павлищев с документами своего семейного архива и в каком направлении переделывал их. Сочинить с начала до конца несуществовавшее письмо он не рискнул ни разу, всегда давая части действительно имеющегося документа, но меняя при этом его дату и объединяя вместе отрывки из 2—3 писем. После нескольких правильно приведенных фраз он вставлял кусок, придуманный им самим, и свои добавления крепко спаивал с подлинным текстом за общими кавычками и под общей датой.

Примером такого присочинения может служить страница из книги Павлищева, где приводится письмо, якобы написанное Н. О. и С. Л. Пушкиными от 25—26 июля 1830 г. из Петербурга. Они пишут между прочим, что «послезавтра переезжают в Михайловское», где тогда находилась Ольга Сергеевна. Приведя эту часть письма, Павлищев вставляет несуществующее сообщение о намерении Александра Сергеевича посетить Михайловское перед поездкой в Болдино. Затем Павлищев добавляет — уже не в кавычках, а от себя, что Пушкин осуществил свое намерение «виделся с сестрой в конце июля или в начале августа и рассказал ей по секрету все с ним случившееся»³—26 июля не верна: там ничего не говорится о том, что Пушкин собирается в Михайловское. Кроме того нам известны письма Пушкина из Петербурга от 30 июля, 4 и 9 августа, и мы знаем, что 10 августа Пушкин уехал из Петербурга в Москву. Таким образом поездка эта была явно изобретена Павлищевым.

Кроме простого присочинения части письма Павлищев занимается также иногда переделкой: он обращает мысли, высказанные в письме, в разговор между его автором и кем-нибудь другим, например А. С. Пушкиным. Так Ольга Сергеева пишет однажды своему мужу, что больше не подпишется на «драгоценную «Пчелу», которая глупа, как 36 горшков». У Павлищева в соответствующем письме читаем, что у Ольги Сергеевны был Пушкин и она рассказывает об этом свидании: «Рассмешил он меня и фразой, пущенной по адресу твоей возлюбленной Северной Пчелы, из которой ничего ровно узнать нельзя». «Ради Бога, — сказал Александр, — читай что-нибудь подельнее Северной Пчелы. Эта драгоценная газета глупее 36 пустых горшков»⁴.

Иногда Павлищев, следуя подлинным письмам, в передаче какого-нибудь события изменяет по своему усмотрению его время и место или же приписывает письмо не тому, кому оно принадлежит. Так Надежда Осиповна, живя в Павловске, пишет 25—26 июля 1831 г. дочери, оставшейся в Петербурге, о встрече Пушкина и Наталии Николаевны с Николаем I в Царскосельском парке. Павлищев приурочил этот эпизод ко времени, когда Ольга Сергеевна будто бы гостила у брата в Царском, и перенес его дословно в ее письмо к мужу от 19 августа 1831 г. с прибавлением выдуманного им разговора ее с Пушкиным.

Как приведенные примеры, так и остальные, допущенные Павлищевым, искажения документов имеют общую, ярко выраженную тенденцию: прежде всего он стремится как можно больше говорить о Пушкине (в подлинных документах ему уделено сравнительно не так много места). Затем он изображает Надежду Осиповну и Сергея Львовича Пушкиных еще более беспомощными, смешными и безалаберными, чем это явствует из их писем. Наконец он хочет показать близость и дружбу Пушкина с сестрой гораздо большими, чем то было на самом деле. Ольга Сергеевна (1797—1868), будучи только на два года старше Пушкина, росла и училась вместе с ним и продолжала с ним дружить после его поступления в лицей. Ссылка Пушкина на юг и в Михайловское надолго их разлучила, а замужество Ольги Сергеевны действительно отдалило их друг от друга: Н. И. Павлищев был крайне несимпатичен Пушкину, несмотря на то, что он занимался литературными опытами и вращался в кругу его друзей (Дельвиги, Баратынский, А. П. Керн, Глинка). Пушкин навсегда сохранил с сестрой добрые родственные отношения, но особой близости и задушевности между ними не было.

Как уже было сказано, письма Ольги Сергеевны к мужу были опубликованы в их настоящем неискаженном виде и притом во французском подлиннике. Мы лишены сейчас возможности сделать то же с письмами Надежды Осиповны и Сергея Львовича к их дочери. Да такая публикация и не имела бы большого смысла. Опубликованные целиком эти письма могли бы представить некоторый интерес с точки зрения содержащегося в них бытового материала, иногда впрочем несколько однообразного, и послужить для характеристики обоих авторов — стариков Пушкиных, но не больше. Поэтому мы приведем здесь только наиболее ценные выдержки из писем — те места, где они говорят о Пушкине, о его семье, или об наиболее интересных его современниках. Еще раз подчеркиваем, что такого рода отрывки рассеяны среди длинных рассказов о мелочах повседневной жизни, среди рассуждений о денежных и хозяйственных заботах, среди пространных расспросов о здоровье и погоде. Письма даются здесь в переводе, а немногие имеющиеся в оригиналах русские слова и фразы отмечаются звездочкой.

— семейство сестры Сергея Львовича, а также дядя поэта Василий Львович.

Петербургские знакомства были обширнее — мы видим тут нескольких приятельниц Надежды Осиповны: ее друга детства Варвару Александровну Княжнину (1774—1842), троюродную сестру Надежды Осиповны Прасковью Артемьевну Тимофееву, неразлучную приятельницу старуху Архарову с многочисленным семейством ее дочери С. И. Соллогуб (матери писателя и знакомца Пушкина), а также престарелую гр. Надежду Алексеевну Ивелич и ее оригинальную дочь Екатерину Марковну. Ближайшим другом Сергея Львовича был Павел Федорович Малиновский, брат умершего первого директора Царскосельского лицея. Менее близкими знакомыми были: Веневитиновы, приятельница Ольги Сергеевны Татьяна Семеновна Вейдемейер, с которой были также знакомы оба сына Пушкиных, и родственные между собою семьи Талызиных, Трубецких, Мансуровых и Всеволожских. Общими с Пушкиным друзьями были Дельвиг и Анна Петровна Керн. С двумя последними старики Пушкины постоянно переписывались.

В Михайловском тоже имелся свой круг знакомых, частью даже родственников — ведь Михайловское было небольшим осколком ганнибаловских поместий; в письмах оттуда есть упоминания о других членах этой разросшейся фамилии. Из знакомых соседей говорится о Пущиных, Рокотове, Философовых, Криницыных, Шушериных, живших в своем имении Ругодове, и о семье псковского губернатора Пещурова. Но более всего Пушкины дружили со своими ближайшими соседками, тригорскими обитательницами — Прасковьей Александровной Осиповой, ее падчерицей Александриной (Алекс. Ивановной) Осиповой и двумя старшими дочерьми Анной (Аннетой) и Евпраксией (Эфрозиной) Вульф. Отсюда пошло знакомство с бар. Б. А. Вревским, за которого в 1831 г. вышла Евпраксия Николаевна, и с ее троюродными сестрами А. И. (Нетти) Трувеллер и Е. И. Гладковой (р. Вульф).

Самые ранние из интересных для нас писем относятся к 1828 г. 26 января этого года Н. И. Павлищев тайком обвенчался с О. С. Пушкиной. Этот шаг был вызван тем, что он получил отказ на свое предложение от ее родителей. Александру Сергеевичу вместе с А. П. Керн пришлось улаживать это семейное дело.

В письмах Н. И. Павлищева к матери есть большие пробелы. В нашем распоряжении нет ни описания его женитьбы, ни даже извещения о ней. Первое упоминание об Ольге Сергеевне встречается в письме от 25 марта 1828 г.

«[Жена моя] теперь почти совсем здорова и мы встретили светлый праздник у ее родителей... От Алексеевых мы тоже получили письма: они были знакомы в Кишиневе с моим шурином, который между прочим будет находиться теперь при свите Государя в Главной Квартире»*...

Пушкин действительно собирался предпринять это путешествие, но ему было отказано в разрешении ехать в действующую армию. Ошибка Павлищева объясняется тем, что отказ этот был получен значительно позднее.

Следующие письма Павлищева к матери не содержат никаких упоминаний о Пушкине. Поэтому приводим из них только его красноречивые отзывы о родителях жены.

В письме от 1 июля 1828 г. он пишет:

*«По сие время они [С. Л. и Н. О.] еще ничего в пользу нашу не сделали и мы с покорностью ожидаем их решения — разумею насчет денег. Скажу только, что тесть мой скуп до крайности и вдобавок по хозяйству несведущ. — У него в Нижегородской губернии с лишком тысяча душ; управляет ими крепостной, который, не заботясь о выгодах господина, набивает карман, а барина часто оставляет без гроша; очевидно, что за беззаботливостью отца и от плутовства управителя мы также должны терпеть нужду...»*

*«Родители ее (Олиньки) уехали в Псковскую деревню и пробудут там до конца Сентября месяца. Мы с Олинькой откланялись шумному свету и ведем жизнь спокойную и тихую, стараясь кое-как свести расходы с доходами, столь скудными по милости беззаботных ее родителей».*

Итак летом 1828 г. старики Пушкины поехали в Михайловское, а Павлищевы оставались в городе, так же как и Александр Сергеевич. Брат Лев еще с начала 1827 г. воевал на Кавказе. С этого лета начинается переписка Ольги Сергеевны с ее родителями. От этого первого года сохранилось только одно письмо от 5 сентября 1828 г., адресованное в Петербург, у Владимирской, в Грязной улице, в доме Мадатова, но, судя по содержанию, оно не было единственным:

«Из письма Александра видно, что эта война становится очень серьезной... Поцелуй от меня Александра. Я не пишу ему на этот раз, но я не замедлю это сделать. Скажи ему, что у нас будет маленькая баронесса, сестра мадам Темировой, которая очаровательно поет цыганский романс жги меня и т. д. Вся эта семья в восторге от его таланта, все знают его сочинения наизусть, не исключая и маленького 4-х летнего мальчика, который пришел ко мне просить его стихов...»

Почти в это же время — 10 сентября 1828 г. — Павлищев писал своей матери из Петербурга:

«Тесть мой и теща в деревне: должны скоро возвратиться, не знаю, останутся ли они на зиму здесь или уедут в другое место; последнее для меня было бы приятнее, потому что теща нраву тяжелого и несносного и не раз старалась выводить меня из терпения; но это ей никогда не удастся»*.

Зимой 1828/29 г. Ольга Сергеевна сильно болела, и письма Николая Ивановича к матери переполнены жалобами на ее здоровье. Отношения с ее родителями не налаживались:

*«Я должен Вам сказать, что дела наши не в лучшем положении. Теща моя нелюбит меня, и мы даже с нею не видимся; а тесть очень доброго сердца, — но во всем придерживается жены...»*

Лето 1829 г. Ольга Сергеевна по предписанию врачей проводила в Ораниенбауме. Старики Пушкины дольше Павлищевых оставались в городе и первые три их письма написаны из Петербурга. 28 июня они переехали в деревню, но не к себе, а в соседнее Тригорское, в ожидании пока будет отстроен их дом в Михайловском. Гостеприимной хозяйки Прасковьи Александровны Осиновой там не было: она вернулась только в конце сентября вместе с Анной и Евпраксией Вульф. Этим летом оба сына Пушкиных находились в действующей армии: Лев продолжал военную службу, а Александр отправился на Кавказ по собственному желанию, выехав туда 5 мая прямо из Москвы после своего первого и неудачного предложения Наталье Николаевне Гончаровой. Сохранившиеся от этого периода письма стариков Пушкиных исполнены постоянной тревогой за детей, жалобами на отсутствие каких-либо известий от них и т. д. В центре родительского внимания при этом неизменно остается младший — любимец Лев. О старшем вспоминают, так сказать, попутно, кстати. Только незадолго до возвращения в Петербург приходят наконец успокоительные известия о сыновьях.

«Мои тревоги о твоих братьях кончены, мы только что получили письмо Александра, копию с которого я тебе посылаю, с оригиналом я не могу расстаться, так я счастлива, что получила его... Барон Дельвиг прислал нам это письмо, которое преисполнило нас радостью», сообщает Надежда Осиповна 22 августа 1829 г.

«Благодаря барону Дельвигу мы в настоящий момент успокоены насчет твоих братьев. Александр очень весел, а Лев, хотя и не пишет мне, но ты увидишь из письма Александра, что он отлично себя чувствует и собирается приехать к нам... Александр кажется в восторге от своего путешествия. Он пишет Плетневу и подробно изображает ему картину своей жизни в лагере. Он ездит на казацкой лошади с нагайкой в руках, но лучше всего то, что он собирается вскоре вернуться».

Письма Пушкина, упомянутые здесь, не дошли до нас ни в оригинале, ни в копии, о которой Надежда Осиповна еще раз пишет дочери 29 августа. В письме от 9 сентября Надежда Осиповна упоминает также о письме, полученном ее крепостным от его брата, бывшего в услужении у Льва Сергеевича. Малограмотные крепостные переписывались иногда чаще своих господ:

«Федор получил письмо от своего брата из Арзрума. Он ему сообщает, что Лев был представлен к награде, что он хорошо себя чувствует, это письмо от 10 июля...»

«Александр тоже присутствовал при знаменитом сражении, которое решило участь Арзрума»,

«Видела ли ты где-то еще одну газетную статью о нем, в которой радуются, что он там... Я бы очень хотел написать Александру, но не знаю, где искать его. Он ускользает, как говорит мадам Осипова, когда меньше всего этого ожидаешь...»

Вскоре после этого старики Пушкины получили вести от своего любимца:

«Слава богу, он здоров и принимал участие еще в нескольких делах, которые он называет хорошими»

(Сергей Львович от 20 сентября 1829 г.)

Конечно это была «Северная Пчела» от 12 сентября 1829 г. Через четыре дня Пушкины узнали о заключении мира, а 1 октября Надежда Осиповна извещает дочь еще об одном письме Пушкина, тоже оставшемся неизвестным:

«Спешу переслать тебе, мой милый друг, копию еще одного письма Александра, которое мы получили вчера. Как мне нетерпится уехать отсюда, когда я думаю, что твои братья вскоре будут в Петербурге...»

По-видимому вскоре после этого старики Пушкины переехали в Петербург и там увиделись со всеми своими детьми. Весной следующего 1830 года А. С. Пушкин отправился в Москву, где было принято его повторное предложение Н. Н. Гончаровой. Его свадьба назначалась сперва на сентябрь, о чем упоминается в приводимых ниже письмах 1830 г. Их всего три и они относятся исключительно к июлю, так как Ольга Сергеевна только короткое время жила в Михайловском без родителей: они задержались в Петербурге, желая проводить своего любимца Льва Сергеевича, который возвращался из отпуска на Кавказ. Первое из них помечено 19 июля:

«Вчера приехала мадам Малиновская. Александра еще нет, она говорит, что он очень занят, что его надо ожидать, каждую минуту, он должен был выехать после того, как мадам Гончарова отправится в Ростов. Лев уезжает завтра утром, мы будем провожать его до Царского Села, где сейчас находится Алексей Федорович...»

Алексей Федорович Малиновский — директор Московского архива иностранных дел — приезжал вероятно к своему брату П. Ф. Малиновскому, другу Сергея Львовича, жившему недалеко от Царского Села в Белозерке. Жена его Анна Петровна и дочь Екатерина Алексеевна были хорошо знакомы с Гончаровыми и Пушкиным и вероятно видались с ним в Москве, откуда он вернулся только в день написания этого письма.

22 июля 1830 г. Надежда Осиповна пишет:

«Наконец Александр приехал в тот самый день, когда я написала тебе первое письмо, через несколько часов после того как я его отправила. Проведя день все вместе, мы распрощались со Львом, он уехал в воскресенье. Мы провожали его до Царского Села. Свадьба не состоится ранее сентября, у меня почти не было времени поговорить об этом с Александром. У меня были гости к обеду, днем мне надо было уехать с мадам Малиновской, а вечером он ушел к себе, чтобы отдохнуть. Он очарован своей Наташей, говорит о ней, как о божестве, он собирается в октябре приехать с ней в Петербург. Он очень доволен, что ты в деревне, надеется, что это принесет тебе пользу, что воздух Михайловского рассеет твои черные мысли. Вообрази, что он совершил этим летом сентиментальное путешествие в Захарово, совсем один, только для того, чтобы увидеть то место, где он провел несколько лет своего детства. Он мне рассказывал о великолепном имении старого Гончарова, он дает за Наташей 300 крестьян в Нижнем, мать дает 200 в Яропольцах. Малиновские говорят много хорошего о всей семье Гончаровых, а Наташу считают ангелом. Ты сообщи обо всем этом Прасковье Александровне, так как я уверена в ее участии... Прощание [Льва] с Эрминией было очень нежно. Александр не хочет ее видеть».

Сергей Львович в письме от того же числа:

«Александр приехал в субботу. Он встретил меня сидящего на скамейке на Невском около Библиотеки. — Он только что вышел из коляски и отправлялся к нам пешком. — И вот мы, целуясь, жестикулируя и разговаривая, под руку идем к нам. Maman очень удивилась, увидав его, когда вернулась домой...»

Как видим из письма родителей, Пушкин был поглощен устройством своих дел, связанных с женитьбой. Вероятно поэтому у него не было желания повидаться со своей приятельницей и поклонницей Елизаветой Михайловной Хитрово, которую прозвали Эрминией в кругу близких Пушкина за ее чрезвычайную привязанность к поэту, не изменившуюся до самой его смерти. Эрминия, собственно, — имя одной из героинь «Освобожденного Иерусалима» Тассо, безнадежно влюбленной в Танкреда. Пожилой возраст Е. М. Хитрово и ее экспансивный характер давали повод к шутливому отношению к ней. Разумеется уже через несколько дней Пушкин навестил ее:

«Александр был у Эрминии, а вчера был у нее в ложе...»

(Надежда Осиповна 26 июля 1830 г.)

В последних числах июля Надежда Осиповна и Сергей Львович переехали в Михайловское. Александр Сергеевич тоже покинул Петербург: он провел около месяца в Москве, где при нем скончался его дядюшка, поэт Василий Львович. Затем он поехал в Болдино, где три месяца жил в деревне, запертый холерными карантинами, и интенсивно работал.

— брат и деверь. Лев Сергеевич, не сделавший карьеры на Кавказе, просил о переводе его с Кавказа в действующую армию, т. е. в Польшу, а Павлищев, человек в высшей степени практичный, давно желал получить место, которое бы его обеспечило. Польское восстание доставило ему возможность испробовать счастье в Польше. Он уехал туда ранней весной 1831 г. Ольга Сергеевна не только огорчалась отъездом мужа, но подозревала его в желании расстаться с нею. Были ли у нее на это основания, или это была мнительность — трудно сказать. В одном из своих писем к мужу она объясняет свои вспышки и припадки отчаяния во время болезни тем, что она видела его охлаждение к ней. «В противоположность тому, — добавляет она, — что говорил мой брат Александр, который уверял, что у меня было начало помешательства» (от 4 июня 1831 г.).

Сразу после отъезда Павлищева Ольга Сергеевна начала деятельную переписку с ним. Ее письма, как сказано, опубликованы. Поэтому здесь приводим лишь немногие отрывки, прямо и непосредственно касающиеся Пушкина и не имеющие при этом характера случайных упоминаний. В письме от 4 июня 1831 г. она пишет:

«... мой брат со своей женой приехал и устроится здесь, а пока проводит лето в Царском Селе. Они очень приглашают меня жить у них в ожидании твоего возвращения. Но так как срок моего дома еще не истек, я воспользуюсь этим временем для размышления и ознакомлюсь с их образом жизни. Они очень довольны друг другом, моя невестка совершенно очаровательна, хорошенькая, красивая и остроумная, а со всем тем добродушная...»⁵

Ольга Сергеевна предпочитала жить одна на своей квартире в Казачьем переулке, снятой ею еще в 1829 г., потому что она надеялась, что Николай Иванович вскоре вернется.

В это время в Петербурге появилась холера, которая в июне приняла угрожающие размеры. Старики Пушкины не на шутку перепугались и заторопились с отъездом на дачу. Они дулись на дочь за то, что она не ехала с ними, кричали и плакали. Описывая эти сцены в письме к мужу от 18 июня 1831 г., Ольга Сергеевна говорит:

«Александр к этому присоединяется и бранит меня за то, что я хочу еще остаться на некоторое время...»⁶

Итак, старики отправились без Ольги Сергеевны, которая собиралась приехать к ним через несколько дней. Но как раз в это время между Петербургом и Царским Селом был установлен карантин. Так Ольга Сергеевна и осталась в Петербурге одна на все лето. В это время между ними снова установилась переписка.

Первое письмо написано 22 июня 1831 г. сразу по прибытие в Павловск:

«Вчера я провела день своего рождения у Александра, не имея возможности принять его у себя, так как переехала только за сутки перед тем».

Сергей Львович в письме от того же числа:

«Я уверен, что при малейшей возможности ты приедешь к нам. Наташа будет очень рада, если ты приедешь к ней, так же как и Александр. Я передал ему твое письмо. Он хотел съездить к тебе, но сообщение с Петербургом прервано на несколько дней».

Пушкин, как уже было сказано, сердился на сестру за то, что она осталась в охваченном эпидемией Петербурге. Вероятно по этому поводу Пушкин написал ей очень резкое письмо, о котором она рассказывает мужу в письме от 9 июля 1831 г., вспоминая еще раз свою красавицу-невестку:

«Она очаровательна и достойна более любезного мужа, чем Александр, который, несмотря на все почтение к его творениям, стал ворчлив, как женщина, вынашивающая ребенка. Он написал мне такое дерзкое и глупое письмо, что пусть меня заживо погребут, если оно когда-нибудь дойдет до потомства, хотя, судя по стараниям, которые он приложил, чтобы его мне доставить, он кажется на это надеялся...»⁷

Это письмо Пушкина действительно не дошло до потомства — Ольга Сергеевна вероятно сразу же его уничтожила. Возможно, что впечатление, произведенное им, заставило ее воскликнуть в следующем письме (от 24 июля), что она никогда в жизни не поселится у брата⁸.

Надежда Осиповна и Сергей Львович, переехав в Павловск, постоянно виделись с Пушкиным, жившим в Царском Селе. Поэтому в письмах лета 1831 г. встречается много упоминаний о нем и в особенности о светских и придворных успехах Наталии Николаевны:

«У Наташи ужасно болят зубы и никого нет, кто бы мог ей их вырвать. Весь Двор от нее в восторге, императрица хочет, чтобы она к ней явилась и назначит день, когда надо будет притти. Это Наташе очень неприятно, но она должна будет подчиниться...»

(Надежда Осиповна 22 июля 1831 г.)

«Вчера меня прервала мадам Архарова, она повезла меня прокатиться по Царскому, я на минуту заходила к Наташе, которая занималась своим туалетом, чтобы итти в парк. Там была музыка и детский праздник для Марии Николаевны... Александр и Наташа просят передать тебе привет».

(Приписка на другой день.)

Через два дня Надежда Осиповна вспоминает эту же поездку в Царское:

«Мы видимся с Александром и Наташей, ни Царское, ни парк не оцеплены, но мы не можем видеться так часто, как бы нам хотелось, потому что ни у нас, ни у твоего брата нет лошадей, а достать их невозможно. Последний раз мадам Архарова доставила мне это удовольствие... Александр часто совершает этот путь, но его жена — плохой ходок, она прогуливается только по парку»...

На другой день она приписывает:

«Сообщу тебе новость, император и императрица встретили Наташу с Александром, они остановились поговорить с ними и императрица сказала Наташе, что она очень рада с нею познакомиться и тысячу других милых и любезных вещей. И вот она теперь принуждена, совсем этого не желая, появиться при дворе».

(Надежда Осиповна 25—26 июля 1831 г.)

Вероятно со слов своей матери Ольга Сергеевна 13 или 15 августа пишет о светских успехах Наталии Николаевны Павлищеву:

«Моя невестка очаровательна, я уже тебе это говорила, но ты забыл; все Царское ею восторгается, а императрица хочет, чтобы она появилась при дворе; она от этого в отчаянии, потому что она совсем не глупа; я не то хотела сказать: хотя она совсем не глупа, но она еще несколько застенчива, но это пройдет и она поладит со двором и с императрицей, как прекрасная, молодая и любезная женщина. Мне кажется, что в противоположность ей, Александр на седьмом небе; жаль, что я так далеко от Царского и не могу вблизи наблюдать их жизнь. В физическом отношении они представляют совершенный контраст: *Вулкан и Венера, Кирик и Улита,* и т. д. и т. д. Впрочем, по-моему, есть женщины, столь же красивые, как и она: графиня Пушкина не хуже, так же как и мадам Фикельмон, а мадам Зубова, рожд. Элерт, говорят лучше. По моему мнению, есть две женщины еще более красивые, чем она; я их тебе не назову, чтобы ты вернувшись их угадал — одна новобрачная не особенно высокого рода, другая — титулованная фрейлина...»⁹

Первой в ряду женщин, столь же красивых, как Наталья Николаевна, Ольга Сергеевна назвала свою приятельницу гр. Александру Осиповну Мусину-Пушкину (р. Ришар, по первому мужу Генингс). Титулованная фрейлина — вероятно графиня Наталья Львовна Соллогуб (впоследствии Свистунова). Пушкин был с ней знаком и, по мнению Лернера, посвятил ей в 1832 г. стихотворение «Нет нет, не должен я, не смею, не могу».

В одном недатированном письме Надежды Осиповны к дочери (между 1 и 20 авг. 1831 г.) мы читаем:

«В четверг после нашего свидания мы были у Александра. Они пошли обедать к мадам Полуехтовой с м-ль Россети и Жуковским, мы посидели у них до обеда».

Упоминаемая здесь Любовь Федоровна Полуехтова (рожд. кн. Гагарина), у которой Пушкин обедал, — сестра кн. В. Ф. Вяземской. В сделанной на другой день приписке Надежда Осиповна говорит дочери, что намеревается чаще ездить в Царское и видеться с Александром, Наташей и гр. Толстой. Из другого, тоже недатированного письма Надежды Осиповны (между 1 августа и серединой сентября) мы узнаем, что она была в Царскосельском парке:

«Мы встретили Александра с женой, они были с мадам Полуехтовой и девицей Россети. Сегодня они обедали у нас, а утром мы в большом обществе идем завтракать здесь на ферму...»

24 сентября в Царском было получено известие о взятии Варшавы. Событие вызвало подъем патриотического чувства во всем семействе Пушкиных, живших интересами своего времени и своего класса. А. С. Пушкин написал по этому случаю два стихотворения «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», которые, вместе со стихотворением Жуковского на ту же тему, были отпечатаны отдельной брошюркой. Ольга Сергеевна пропагандировала стихи брата и в письме от 6 октября 1831 г. она спрашивает мужа:

«Знаешь ли ты стихи Александра на взятие Варшавы и Жуковского тоже? Они производят фурор и их даже принялись переводить на французский и немецкий языки и коверкают при этом разумеется самым жалостным образом».

Тут же она сообщает, что ее знакомая Языкова послала эти стихи, списанные рукой самой Ольги Сергеевны, своему, сыну А. П. Языкову, тяжело раненому при взятии Варшавы¹⁰.

С наступлением осени холера в Петербурге утихла и стали разрешать поездки из Царского в Петербург. У нас есть два указания на то, что Пушкин воспользовался этим: в письме к мужу от 10 сентября 1831 г. Ольга Сергеевна говорит, что Александр был у нее из Царского¹¹— 25 сентября — Сергей Львович в письме к дочери сообщает, что «Александр собирается сегодня поехать в Петербург». После снятия карантина Ольга Сергеевна провела некоторое время у родителей в Павловске и вернулась оттуда с матерью, которая остановилась у нее, чтобы удобнее искать себе квартиру. Ольга Сергеевна опять решила жить одна, несмотря на приглашения родителей и брата. Впрочем отношения ее с Пушкиным были вполне дружественные, а резкое его письмо к ней было по-видимому давно забыто обоими. Если же она не решалась поселиться у Пушкина, то на это у нее были свои веские причины, которыми она в письме от 4 сентября 1831 г. делится с мужем:

«Мы в добрых дружеских отношениях с Александром, а в особенности с его женой, но я не хочу жить у них, потому что их образ жизни противоположен моим привычкам. Вот и все. Она представлялась императрице, которая в восторге от нее»¹².

В письме от 23 октября 1831 г.:

«Александр, который после своего приезда приглашал меня переехать к нему, не повторил этого предложения, а, если бы и повторил, я не приняла бы его: образ их жизни мне не подходит: они будут принимать слишком много народа, которым я не интересуюсь, а мои друзья не являются их друзьями. Они пока еще не совсем устроились. По приезде они наняли дом, который перестал им нравиться, и они нашли другой в Галерной, за 2500»¹³.

Переезд Надежды Осиповны и Сергея Львовича на зиму в Петербург положил конец их переписке с Ольгой Сергеевной, и она возобновилась только через год, с ее отъездом в Варшаву. За это время мы имеем ряд писем Ольги Сергеевны к мужу, из которых видно, с какими затруднениями был сопряжен ее отъезд; надо было ликвидировать дела и достать денег на дорогу. Неисправность каретника, которому Ольга Сергеевна заказала коляску, сбивала все расчеты, а родители, не выносившие Николая Ивановича, негодовали на ее решение переселиться к нему и устраивали ей тяжелые сцены. Об отношении Пушкина к этому вопросу в письмах не говорится, есть только одно свидетельство, что он хотел помочь сестре в ее материальных затруднениях: «Александр хочет купить мою мебель, это меня очень устраивает», пишет она в начале мая 1832 г.¹⁴ восстания в ожидании отставки, и с давнишним знакомцем А. Н. Вульфом, который отметил ее приезд в своем дневнике: «13 окт. 1832 г. На этих днях приехала из Петербурга давно ожидаемая Ольга Серг. Павлищева. Я чрезвычайно обрадовался ее приезду, как ради удовольствия видеть ее, так и потому, что я с нею могу говорить обо всех лицах, меня некогда занимавших в Петербурге. Она не переменилась, сколько я замечаю, мила и забавна, как была прежде, до своей болезни. Вечера у нее будут для меня верным убежищем от скуки»¹⁵. С этого времени начинается длинная цепь писем стариков Пушкиных к дочери, сначала из Михайловского, а потом из Москвы, куда они отправились с наступлением зимы, чтобы навестить своих московских родственников. В Москву они прибыли 17 декабря 1832 г. Первые четыре дня провели в гостинице, а затем поселились на Никитской ул. в доме Воронцова-Дашкова. Их первое письмо из Москвы помечено 19 декабря. Надежда Осиповна пишет:

«Завтра, в день твоего рождения, мы обедаем у Сонцовых. Они для нас приглашают Евгения Баратынского с женой».

В письме от того же числа Сергей Львович рассказывает:

«В Твери недавно произошло ужасное событие, — молодой Шишков, очаровательный поэт, которому когда-то Александр посвятил послание, был убит посреди улицы ударом кинжала г. Черновым, который уже убил на дуэли Новосильцева. Этот Чернов злословил о жене Шишкова в его присутствии. Тот, возмущенный мерзостями, которые он позволял себе говорить при нем о его жене, кончил тем, что дал ему пощечину. Г. Чернов заставил его в тот же миг последовать за ним, со всеми находившимися там свидетелями. — Все пошли, думая конечно, что эта несчастная история должна кончиться поединком на смерть, но Чернов, не доходя до своей квартиры, бросается на Шишкова и убивает его несколькими ударами...»

—1832) вызвало много разговоров. Шишков был поэтом, сверстником и приятелем юности Пушкина, который посвятил ему в 1816 г. стихотворение «Шалун, увенчанный Эратой и Венерой», где с обычной своей снисходительностью восхвалил стихи Шишкова. В дальнейшей жизни они едва ли виделись. После смерти Шишкова Пушкин исхлопотал у Академии Наук издание его сочинений в пользу его жены и дочери. Факты, сообщаемые Сергеем Львовичем, были однако неточны: А. И. Чернов, убивший Шишкова, был братом убийцы Новосильцева.

Главной целью приезда Пушкиных в Москву было свидание с их родственниками Сонцовыми. Семейство это состояло из родной сестры Сергея Львовича Елизаветы Львовны Сонцовой и ее мужа Матвея Михайловича, камергера и помещика (в Зарайском уезде, Рязанской губ. у него было имение Коровино), и двух их дочерей Алиши (Ольги) и Екатерины. Как видим, и Сонцовы, и Пушкины были хорошо знакомы с Е. А. Баратынским и его женой Анастасией Львовной р. Энгельгардт, с которой Ольга Сергеевна раньше очень дружила.

В письме от 23 января 1832 г., тоже обращенном к сыну Льву, отец дает ему несколько подробностей о жизни поэта Баратынского:

«Баратынский чувствует себя хорошо, так же как и его жена, которая много говорила со мной о тебе, дорогая Олинька... Они ведут самый мещанский образ жизни, какой только можно себе представить, обедают в полдень, ложатся в девять часов вечера, и вся их жизнь строится по этому плану, но они, как всегда, любезны и очень любящи».

Новости, которые родители сообщают Ольге Сергеевне 16 марта 1833 г., очевидно заимствованы ими из письма Н. Н. Пушкиной:

«Если у тебя нет сведений об Александре, то могу сказать, что они все трое здоровы. В Петербурге, как и здесь, у всех был грипп, который прозвали внучатым племянником холеры. Наташа лежала больная первую неделю поста. Ей тоже пускали кровь, но на масленице и всю эту зиму она много развлекалась, на балу в Уделах она явилась в костюме жрицы солнца и имела большой успех. Император и императрица подошли к ней и сделали ей комплимент по поводу ее костюма, а император объявил ее царицей бала. Наташа сама написала нам обо всем подробно...»

Вести от невестки однако не заменяли писем сына, и жалобы на его молчание звучат в письмах стариков постоянным лейт-мотивом, переходя в прямое чувство отчужденности по отношению к Пушкину. Например 27 апреля 1833 г. Сергей Львович сообщает:

«[Александр] совершенно не пишет и даже не отвечает на мои письма. — Что делать. — Я льщу себя надеждой, что этим молчанием я обязан только его огромной лени, но это весьма маленькое утешение, если вообще это можно назвать утешением...»

То же самое в письме его родителей от 27 апреля 1833 г.:

«Александр в продолжение 11 месяцев писал мне дважды и не ответил мне на 4 или 5 писем, посланных мною с марта месяца, — Не думаю, чтобы он был очень рад свидеться с нами».

«... мы намерены как можно меньше оставаться здесь и поскорее ехать в Михайловское. Александр и Наташа сейчас же пришли. Их малютка была очень больна, но слава богу со вчерашнего дня она совершенно поправилась и красива право как ангелочек».

(Сергей Львович 8 мая 1833 г.)

«Ты не можешь себе представить, дорогая Ольга, какой одинокой я себя чувствую в Петербурге. Я была очень рада увидеть наших, малютка хорошенькая как ангел и совсем милая. Я чувствую, что буду без ума от нее и стану баловницей, как и все бабушки. Я немного ревную ее к Тетке... Мы видимся всякий день. Они живут в двух шагах от гостиницы «Париж». Сегодня я провожу там день (не в гостинице, а у твоего брата)...»

(Приписка Надежды Осиповны от того же числа.)

«Александр заходил нас поздравить и пригласить к себе обедать. Мы при нем были обрадованы твоим письмом, дорогой друг. — Он поручает передать Льву, что его дело устроено, все кончено, он может быть спокоен, но не должен ждать, что ему в Варшаву пришлют адъютанта, чтобы сообщить эту новость. Довольно с него того, что он знает, *что он по желанию уволен от службы*, это вполне достоверно. Чернышев сказал это Александру... Я так благодарна Чичерину, ведь мы ему обязаны всем: он не потерял ни одного мгновения, как только он получил письмо Папа, он побежал к гр. Чернышеву, чтобы ему его передать, а этот последний, приняв участие в печальном положении нашего бедного Льва, поспешил сказать о нем Е[го] В[еличеству]. Когда на другой день Александр пришел в канцелярию министра, все уже было кончено, ему не надо было являться к графу, который, увидев его через несколько дней на балу, сам подошел к нему, чтобы поговорить об этом, и поручил ему передать нам эту приятную новость. Я тороплюсь, мы идем обедать к Александру...»

В следующем письме Надежды Осиповны от 28 мая 1833 г. снова говорится о хлопотах по делам Льва, в которых теперь участвовал и Пушкин:

«Александр совсем не говорил с фельдмаршалом. Зайдя раз утром к нему и не застав его дома, он больше не приходил. После он видел его на одном вечере, на котором князь обратился к нему с несколькими словами, но Александр не счел удобным говорить с ним о своем брате...»

Из Петербурга старики Пушкины все время стремились уехать в Михайловское. Задержка была за лошадьми, которые за ними оттуда еще не пришли (из Москвы в Петербург они ехали в дилижансе). Тем временем они бывали на Черной речке, тогдашнем модном дачном месте:

«Александр и Наташа на Черной речке, они наняли дачу Миллера, в которой в прошлом году жили Маркеловы, она очень красивая, при ней большой сад и дом очень большой: в нем 15 комнат вместе с верхом. Наташа здорова, она очень довольна своим новым помещением, тем более, что это в двух шагах от ее Тетки, которая живет на ферме вместе с Натальей Кирилловной».

(Надежда Осиповна от 24 июня 1833 г.)

Перед отъездом в деревню старики Пушкины по-видимому снова виделись с Пушкиным и Натальей Николаевной:

«Александр и Наташа целуют Вас, она вскоре должна родить, а он уедет в деревню через несколько недель после того. Их малютка очаровательна, они очень хорошо устроились на Черной речке».

(Надежда Осиповна 27 июня 1833 г.)

Петербург, и 24 ноября Надежда Осиповна пишет дочери:

«Мне незачем говорить тебе, что, увидев Льва и заключив его в свои объятия, я забыла все и страх и усталость. Александр прибыл в Петербург на два дня раньше нас, но я удовлетворена только наполовину, будучи вдали от тебя. Знаешь ли ты, что Александр был в Казани и в Оренбурге. Я нашла, что он немного похудел, что же касается Льва, то он все тот же.... Говорят, что он [А. С.] занимает очень красивый дом, — охотно верю. — Когда платишь 1800 руб., можно хорошо устроиться... Я еще не видела никого, кроме Соболевского, который стал совсем красивым малым, хорошо сложен, отличные манеры, прекрасно умеет появиться в обществе. Надо признать, что путешествия сильно его преобразовали, я совсем очарована им. Он вчера в два приема был у нас. Лев бегает по знакомым и на балы, почти всякий день бывает у Вяземских, он еще не решил, в которую из его дочерей он влюблен, но ухаживает за обеими и находит их очаровательными...»

(Приписка на другой день.)

«Вчера я видела Наташу, она очень хороша, хотя похудела, они все втроем пошли на большой вечер к Фикельмонам. Лев был очень элегантен и совсем раздушенный».

Из писем родителей мы узнаем, что Пушкин навещал их также 20 и 25 декабря 1833 г.

«Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам), — пишет он в своем дневнике 1 января. — Но двору хотелось, чтобы N(ат.) N(ик). танцовала в Аничкове...» В качестве жены камер-юнкера Наталья Николаевна представлялась ко двору 14 января и уже через три дня после этого появилась вместе с Пушкиным на одном из самых блистательных балов — у гр. Бобринских. В своем дневнике Пушкин неоднократно возвращается к больной для него теме — к своему камер-юнкерству — и рассказывает о неприятностях и стеснениях, связанных с этим званием. В письмах его родителей преобладают упоминания о выездах и успехах Натальи Николаевны. Старики то радуются триумфам своей невестки и гордятся ею, то в ворчливом тоне говорят о ее чересчур рассеянном образе жизни. Тут же выплывает всегда актуальный для Пушкиных денежный вопрос: когда они рассказывают дочери о неизменной элегантности Натальи Николаевны и о дорогом доме, снятом ею, — в их словах одновременно звучит и зависть, и упрек.

Надежда Осиповна пишет 12 января 1834 г.:

«Знаешь ли ты, что Александр к большому удовольствию Натащи сделан камер-юнкером? Теперь она представлена ко двору и сможет бывать на всех балах. Алекс[андр] совершенно озадачен, он ведь рассчитывал в этом году сократить расходы и поехать в деревню...»

«Вот новость которую Maman не успела тебе сообщить, Наташа представлялась в воскресенье третьего дня, но мы не знаем, как это происходило, вчера она заходила, но не застала нас дома. Несмотря на наше соседство, мы не по-соседски редко видимся».

(Сергей Львович 16 янв. 1834 г.)

«Вместо новости сообщу тебе, что представление Наташи ко двору прошло с огромным успехом — только о ней и говорят. На балу у Бобринских император танцовал с ней, а за ужином он сидел рядом с ней. Говорят, что на Аничковом балу она была восхитительна. Итак, наш Александр, не думав об этом никогда, оказался камер-юнкером. Он собирался уехать с женой на несколько месяцев в деревню, чтобы сократить расходы, а теперь вынужден будет на значительные траты. Вчера я послала ему твое письмо...»

(Надежда Осиповна от 26 января 1834 г.)

«У Александра не спросили его согласия, когда сделали его камер-юнкером, это было для него неожиданностью, от которой он до сих пор не может притти в себя. Он этого никогда не желал. — Теперь жена его принимает участие во всех балах. Она была на Аничковом. Она много танцует, не будучи к счастью для себя беременной».

(Надежда Осиповна 13 февраля 1834 г.)

После некоторого перерыва, 3 марта Надежда Осиповна объясняет дочери, что ей некогда было взяться за перо, так как гостившая у них Аннета Вульф заболела и она с Прасковьей Александровной были все время в хлопотах. Тут же она опять рассказывает о светском образе жизни Натальи Николаевны:

«Масленица очень шумная, всякий день бал и спектакль, утром и вечером, с понедельника до воскресенья. Наташа бывает на всех балах, всегда прекрасна, элегантна, всюду принята с восторгом. Она каждый день возвращается в 4 или 5 ч. утра, встает из-за стола, чтобы приняться за свой туалет и мчаться на бал. Но она скоро простится со своими развлечениями: через две недели она уезжает к своей матери, где рассчитывает пробыть шесть месяцев. Мадам Осипова тоже вскоре покинет нас: в конце первой недели поста. — Мадам Керн несколько раз приходила к нам, чтобы повидаться с нашими гостьями. Лев и Александр сильно привязались к Соболевскому, они неразлучны, этот последний отпускает себе бороду, что его делает очень смешным и привлекает все взоры. Поэтому он бывает только в обществе холостяков, что же касается женщин, то его принимают только кн. Вяземская, Ольга Одоевская и Софья Всеволожская...»

Масленица 1834 г. была исключительно оживленной. Вот что записал по этому поводу Пушкин в своем дневнике 26 марта: «Слава Богу! Масленица кончилась, а с нею и балы. Описание последнего дня масляницы (4 Map.) даст понятие о прочих. Избранные званы были во дворец на бал утренний в половине первого, другие на вечерний, к половине девятого. Я приехал в 9. Танцовали мазурку, коей оканчивался утренний бал. Дамы съезжались, а те которые были с утра во дворце, переменяли свой наряд... Все это кончилось тем, что моя жена выкинула. Вот до чего доплясались». Об этом же случае рассказывает Надежда Осиповна в письме от 9 марта:

«В воскресенье на последнем балу при дворе Наташа после двух туров мазурки почувствовала себя плохо, она еле успела удалиться в кабинет императрицы, как у ней начались такие сильные боли, что по приезде домой она выкинула. Итак она теперь лежит в постели, после того как прыгала всю эту зиму, и наконец во время масленицы, будучи беременной на втором месяце... Александр более рассеян, чем когда-либо...»

Через месяц Наталья Николаевна однако уже поправилась и в конце апреля была в Москве. 25 апреля 1834 г. Надежда Осиповна рассказывает дочери, как провела она пасху:

«В этот день мы обедали в семейном кругу, мы двое и твои два брата. Наташа уже в Москве».

«Она развлекалась в Москве на святой неделе, была на двух балах со своими сестрами, у кн. Голицыной и в собрании, она познакомилась с Сонцовыми и кажется довольна их приемом, она представила им своих сестер и все трое обедали у них. Александр хотел написать твоему мужу, не знаю, сделал ли он это, он очень занят по утрам, а после идет рассеяться в сад, где гуляет со своей Эрминией. Постоянство молодой особы непоколебимо, и твой брат очень смешон...»

25 мая Надежда Осиповна благодарит дочь за поздравление ко дню рождения отца и говорит, что как раз в этот день, т. е. 23 мая, к ним пришел ее варшавский знакомец Аббас-Кули-Ага:

«Лев и Александр были очень рады его видеть, он у нас обедал. Были также мадам Веневитинова с сыном и братом, графиня Ивелич, мадам Неймич и Соболевский. Аббас-Кули много рассказывал нам о тебе».

На другой день она приписывает:

«Сегодня день рождения Александра. Я иду к обедне, он едет в Кронштадт с Мещерскими, которые уезжают, в Италию вместе с Софьей Карамзиной. Все друзья сопровождают их, до завтра они еще будут вместе...»

Сергей Львович пишет тогда же:

«Сегодня, в день рождения Александра, — я собирался познакомить [Аббас-Кули] с Вяземским, но кн. Мещерская и Софья Карамзина отбывают через два часа морем в Италию, сам Александр провожает их до Кронштадта и таким образом мы не празднуем этой годовщины».

В последнем письме из Петербурга от 8 июня старики Пушкины жалеют, что приходится задерживаться в городе:

«Наш отъезд зависит от Александра. Все готово, кроме денег, которые он собирается дать нам на дорогу...»

«Несмотря на печаль, испытанную мною при прощании с твоими братьями, я не огорчаюсь тем, что я здесь, мы все равно не долго были бы вместе, рано или поздно пришлось бы расстаться. Александр поедет к своей жене и съездит в Болдино. Лев на отъезде в Тифлис. Признаюсь, я не особенно много плакала, прощаясь с ним, ему необходимо заняться делом. В Петербурге он был такой праздный и скучающий...»

Из Михайловского, как всегда, старики жаловались на отсутствие писем от сыновей:

«Мы имеем письма от тебя одной, вообрази, твои братья не подают признаков жизни и по-видимому не вспоминают о нашем существовании. Если бы наши люди не переписывались с людьми, оставшимися в Петербурге, то мы были бы в постоянном беспокойстве. Мы знаем по крайней мере, что они оба здоровы, что Лев живет в нашем доме, а Александр в своем. — Это довольно странно, раз их только двое: не лучше бы было жить вместе, все же они оба большие оригиналы»,

(Надежда Осиповна 23 июля.)

«Александр и Лев совершенно нам не пишут, даже не отвечают на наши письма, хотя нам было бы интересно знать, едет ли Лев в Тифлис, и что ждет меня осенью».

(Сергей Львович от того же числа.)

Только 1 августа Надежда Осиповна сообщает о письме к ним Пушкина, которое до нас не дошло:

«Александр написал нам один раз, он очень скучает и хочет покинуть Петербург, говорит, что ему необходимо съездить в Болдино, но его еще задерживают дела. Наташа и дети здоровы, он сообщает, что Лев вновь хочет поступить в армию, но сам Лев ничего нам об этом не говорит...»

Письмо Пушкина было единственным, и в конце месяца родители возобновляют свои сетования:

«Молчание твоих братьев совершенно недопустимо, представь себе, что за все время, что мы тут, Александр написал нам один раз, а Лев два раза, накануне своего отъезда в Москву и в Тифлис».

(Надежда Осиповна 23 августа.)

7 сентября 1834 г. Надежда Осиповна сообщает:

«[Лев] написал нам из Москвы очаровательное и очень веселое письмо, говорит, что он накануне отъезда, это было 21 августа. Он провел 20 дней в вихре света... был очень удивлен, встретя на одном из этих вечеров Александра, который был только проездом и пробыл в Москве всего 4 часа, он поехал к Наташе...»

В письме от 29 октября Сергей Львович рассказывает дочери о тех светских сплетнях, которые все гуще и гуще обволакивают имя поэта:

«Слухи, распускаемые насчет Александра, вызывают во мне тошноту. Знаешь ли, когда Наташа выкинула, то стали говорить, что это вследствие его побоев. Наконец, как много молодых женщин ездит навестить своих родственников и провести два или три месяца в деревне, разве против этого возражают? Но, когда дело касается его или Льва, то им ничего не спускают... Александр нам совсем не пишет. Я в некотором роде завишу от него, а он оставляет меня в течение более чем двух месяцев в полном неведении моей участи».

Мы видим, что нетерпение родителей получить письмо от Пушкина объяснялось в значительной степени желанием узнать, на какую сумму и к какому сроку они могут рассчитывать.

Вскоре после этого старики Пушкины получили извещение от Николая Ивановича, что Ольга Сергеевна благополучно родила сына. Это и был Лев Николаевич Павлищев, впоследствии автор «Семейной хроники».

Ответное письмо стариков от 7 ноября начинается с обычных в таком случае поздравлений и пожеланий. Приводим отсюда только упоминание о Пушкине:

«Наконец мы получили известие от Александра. Наташа опять беременна. Ее сестры вместе с нею и снимают прекрасный дом пополам с ними. Он говорит, что это устраивает его в отношении расходов, но несколько стесняет, так как он не любит отступать от своих привычек хозяина дома...»

«Александр пишет нам от 18. Он ищет нам квартиру, которая, надеюсь, уже найдена».

В середине декабря старики Пушкины переехали в Петербург и остановились в гостинице Демута, присматривая себе квартиру. Надежда Осиповна пишет дочери 17 декабря:

«Александр здоров, я еще не видела Наташу, она сейчас нездорова, у меня тоже что-то вроде лихорадки, длящейся уже несколько недель... Твой брат кажется видел во сне, что твой ребенок черен, как Абрам Петрович, ты мне говорила, что он не то блондин, не то брюнет и это гораздо вероятнее... До тех пор, пока я не пришлю нашего адреса, продолжай писать по адресу Александра...»

«Я видел только Александра, Наташу и ее сестер, которые очень любезны, но далеко не так красивы, как она»,

Сергей Львович успел побывать у сына и повидать его детей и своячениц, в то время как Надежда Осиповна не выходила из дому и единственным ее посетителем, кроме Пушкина, был врач Спасский. Она старалась скрыть от дочери серьезность своей болезни. Так в письме от 4 января 1835 г. она вскользь говорит о своем плохом здоровье, сообщает, что они живут теперь на Моховой в доме Кольберга, а затем рассказывает про семью Пушкина:

«Наташа много выезжает со своими сестрами, она приводила ко мне Машу, которая до того привыкла видеть одних щеголих, что стала громко кричать, увидев меня, а по возвращении домой ее спросили, почему она не захотела поцеловать бабушку, и она сказала, что у меня плохой чепчик и плохое платье... Если Александр еще ничего не послал вам — не обвиняй его, это не его вина, а также и не наша. Это все долги Льва, которые довели нас до крайности. Заложив наше последнее имущество, Александр заплатил то, что задолжал его брат, а это достигало 18 000. Он смог дать ему только очень немного на путешествие в Тифлис. Он в этом месяце ждет денег из Болдина и конечно сделает для вас все, что можно, так как принимает это близко к сердцу».

Сергей Львович в письме от того же числа жалуется:

«[Лев] продолжал бесполезно расходовать деньги когда знал, что это наше последнее добро. Из-за всего этого Александр не может давать нам насущно необходимое, но довольно об этом, то что сделано — сделано. Меня огорчает только одно, я был уверен, что Александр послал тебе кое-что...»

«Я сердита на Александра и Наташу за то, что они преувеличили мою болезнь в письме к тебе...»

Сергей Львович рассказывает, что был на-днях в театре с Аннетой и Евпраксией Вульф. Последняя первый раз была в балете. Он заканчивает письмо словами:

«Появился труд Александра о Пугачевском бунте. Это очень значительно по стилю и весьма интересно. Газеты об этом совершенно не пишут и даже не упоминают».

Только 5 марта Надежда Осиповна откровенно говорит дочери о своей болезни:

«Теперь, когда я уже выздоравливаю, могу сказать тебе, дорогая Ольга, что моя болезнь была очень серьезна, я доставила много беспокойства твоему отцу, так же как и Александру».

Сергей Львович в письме от того же числа:

«Я жду писем от Льва, у меня еще ничего нет из Тифлиса. Александр получил от него письмо, написанное, как он говорит, накануне его отъезда из Харькова. Я предполагаю, что оно содержало просьбу денег, но не знаю, что бы я мог сделать еще, заплатив за него около 20 000 рублей.»

Сергей Львович едва ли ошибся в предполагаемом содержании письма Льва Сергеевича. О нем мы можем судить по ответу Пушкина, который наполовину состоит из списка уплаченных им за брата долгов, краток и деловит.

Через несколько дней, 11 марта 1835 г., Надежда Осиповна опять упоминает о недавнем письме Льва Сергеевича к Пушкину:

«Он написал Александру, а тот до того лаконичен, что из него слова невозможно вытянуть. Он более рассеян, чем когда-либо и удовольствовался тем, что сказал мне, что Лев выезжает из Харькова 1 февраля — Вот и все...»

Вскоре и сами родители получили письмо от Льва. Сообщая об этом 21 марта, Надежда Осиповна говорит, что Александр здоров и приходит по утрам ее навещать. Она поправлялась медленно и нигде не бывала. 22 апреля она пишет Ольге Сергеевне, что с нетерпением ждет из Варшавы ее знакомого, некоего Порай-Кошица, и продолжает:

«Ты спрашиваешь меня о Наташе: я редко вижусь с нею, она здорова и почти каждый день на спектакле, ходит гулять, она родит в конце мая месяца. Они занимают очень красивый дом на большой набережной, платят за него 6 700 руб. Это должно быть прекрасно, но я не могу судить, так как с тех пор, как я в Петербурге, я вижу только дом Кольберга».

Неожиданная поездка Пушкина сильно удивила Надежду Осиповну:

«Сообщу тебе новость, — пишет она 7 мая, — третьего дня Александр уехал в Тригорское, он должен вернуться не позднее 10 дней, ко времени разрешения Наташи. Ты может быть думаешь, что он по делам — вовсе нет, только ради удовольствия путешествовать и в такую плохую погоду! Мы были очень удивлены, когда он накануне отъезда пришел с нами проститься. Его жена очень этим опечалена. Надо сознаться, что твои братья большие оригиналы и никогда не перестанут быть таковыми... Я бы хотела поехать в Москву. Эта перемена воздуха принесла бы мне пользу. Все это только проекты, пока я была больна, я их не делала. Теперь же это доказывает, что я поправляюсь или же, что я заразилась от твоих братьев страстью к путешествиям. Александр тоже собирается покинуть Петербург в июле месяце».

«14-го, т. е. во вторник, между 7 и 8 часами веч. Наташа родила мальчика, которого они назвали Григорием, не знаю собственно почему. Александр совершил десятидневное путешествие в Тригорское, только для того чтобы съездить туда и обратно и провести там три дня. Он вернулся в среду в 8 ч. утра. — Наташа разрешилась накануне..»

В этом письме Надежда Осиповна сообщает маленькую подробность об этой поездке Пушкина:

«На станции Боровичи Порай-Кошиц встретил Александра, ехавшего в Тригорское, он был очень озабочен и рассеян, как рассказывал мне Порай-Кошиц. Я почти уверена, что твой брат не слышал ни одного слова из того, что тот ему говорил, а когда я вчера заговорила с ним о Кошице, он очень удивился, он даже не подозревал, что Кошиц ехал из Варшавы, что он знает тебя, словом он очень огорчен, что так холодно с ним обошелся. Кажется он не сказал ему ни слова, принимая его за любопытного, каких так много можно встретить на дороге, и которые стремятся познакомиться с Александром...»

С наступлением лета начинаются заботы о даче. Надежда Осиповна 8 июня 1835 г. пишет дочери, что хотела бы переехать в Павловск, где живет ее приятельница Архарова, прибавляя дальше:

«Наш переезд зависит от Александра, надо, чтобы он дал средства для этого... Наташа поручила мне обнять тебя, на этот раз она слаба и только недавно покинула свою спальню, она не решается ни читать, ни работать, у нее большие проекты по части развлечений, она готовится к петергофскому празднику, который будет 1 июля. Она вместе со своими сестрами собирается также кататься верхом на острова, хочет взять дачу на Черной речке и не думает уезжать дальше, как желал того ее муж, но ведь в конце концов — чего хочет женщина, того хочет бог...»

Как видим, Пушкин неоднократно порывался в деревню, где надеялся найти спокойную обстановку, необходимую для продуктивной работы, а вместе с тем сократить расходы. Взявшись за ведение имущественных дел своих родственников, чтобы предотвратить полное разорение, он оказался вынужденным постоянно снабжать родителей деньгами и вести неприятную переписку с Павлищевым. Этот последний, мало беспокоивший своего тестя напоминанием о когда-то обещанных Ольге Сергеевне деньгах, не стал стесняться с шурином, или вернее счел такие напоминания менее безнадежными. Назойливые письма Н. И. Павлищева и более чем холодные деловые ответы на них известны по переписке Пушкина. В дополнение к ним приводим письмо Павлищева к своей матери от 16 июня 1835 г. из Варшавы:

*«Терпение мое наконец рушилось: я вошел в переписку с Александром Сергеевичем и требовал решительно выдела жениной части. Дело теперь остановилось на том, что батюшка отдал нам и двум сыновьям доходы с одной деревни в 500 душ; Александр же Сергеевич уступил нам свою часть доходов и таким обр. Лев и жена должны пользоваться каждый половиною... Я требовал доверенности на управление самому этой частью и надеюсь, что она будет прислана...»*

Перед отъездом на дачу 19 июня 1835 г. Надежда Осиповна пишет:

«Я была на Черной речке... Мы третьего дня получили письмо от Льва от 29 мая... Он объездил Грузию, провел две недели в усадьбе вдовы Грибоедова, он говорит, что это были прекраснейшие дни его жизни, что она — очаровательная женщина, он опять собирается туда...»

«Александр едет на три года в деревню, не зная сам, куда. — Так как я надеюсь на будущий год, если Господь отпустит нам жизни, поехать в Михайловское, то мы не сможем ему его предоставить на все это время. В наши расчеты совсем не входит лишиться и этого последнего утешения»,

пишет в письме от того же числа Сергей Львович.

Новость о переезде Александра Сергеевича в деревню его родители повторяют в самом категорическом тоне:

«[Александр и Наташа] обещали приехать нас навестить, но я этому нисколько не верю... Знаешь ли ты, что Александр в сентябре месяце уезжает на три года в деревню, он уже получил отставку, а Наташа совсем покорилась»... «Александр уезжает, а куда — я не знаю, да и он сам еще не знает. — Не думаю, чтобы он приехал нас навестить, а если и приедет, то это будет подобно молнии, а между тем нам следовало бы многое обсудить вместе, перед тем как расстаться может быть на долгое время...»

Как мы знаем, дело было не только в визите Пушкина, но в получении от него денег, о чем Надежда Осиповна пишет 12 июля:

«[Александр и Наташа] сказали мадам Шевич, что непременно приедут нас навестить, мы ждали их к пятому и вчера, и думаю, что мы можем тщетно ожидать их до второго пришествия. Это вовсе не смешно, потому что твой брат забывает, что мы не можем жить одним воздухом...»

16 июля родители получили письмо от Ольги Сергеевны, в котором она извещала их о своем скором приезде и прилагала еще одно письмо Павлищева к Пушкину. Отвечая ей на другой день, Надежда Осиповна засыпает дочь ласками и восторженными восклицаниями и обещает переслать письмо Павлищева Александру на Черную речку, на дачу Миллера. Сергей Львович разумеется тоже выражает свой восторг и добавляет:

«Я сейчас пошлю Александру письмо Николая Ивановича. Он нам совершенно не пишет, даже не справляется о нашем здоровье, а ведь он знал, что Maman только стала поправляться, когда покинула Петербург».

На этом заканчиваются письма Надежды Осиповны и Сергея Львовича к дочери. Далее следует ряд писем Ольги Сергеевны к Павлищеву из Павловска, где она свиделась с родителями. В одном из них, от 31 августа, она рассказывает мужу о своей встрече с братом:

«Вчера приезжал Александр с женой, чтобы повидаться со мною. Они больше не собираются в Нижегородскую деревню, как предполагал Monsieur, так как мадам и слышать об этом не хочет. Он удовольствуется поездкой на несколько в Тригорское, а она не тронется из Петербурга».

Далее Ольга Сергеевна передает деловые поручения Пушкина насчет доверенности по управлению имением и сообщает, что он для нее продал ее фермуар¹⁶. Как видим, Ольга Сергеевна взяла было на себя роль деловой посредницы, но очень быстро стала ею тяготиться. 12 сентября она описывает мужу свою неожиданную поездку в Петербург¹⁷: ее увезли туда ее друзья Екатерина Ивелич и А. О. Мусина-Пушкина. У последней она провела три дня в Петербурге (с 3 по 6 сентября), у нее в доме она слышала новое произведение Глинки, «пьесу совершенной красоты» в исполнении его друга, начинающего тогда композитора Даргомыжского. «Он гений теперь, но так обойден природой, — пишет про него Ольга Сергеевна, — что, будучи хоть немного расположенной к веселости, невозможно смотреть на него, а в особенности его слушать и не захотеть смеяться. У него голос совсем как у маски...» В первое утро в Петербурге Ольга Сергеевна решила делать визит и села в коляску вместе с Е. Ивелич, которую собиралась подвезти.

«Я начала с Александра, живущего рядом. Мы застали его на крыльце с бумагами подмышкой. *Когда он узрел Ивеличеву со мной, то чуть в обморок не упал и насилу выговорил: * и вы, графиня? Та, по доброте душевной, поторопилась разуверить его, сказав: я к Кокошкиным. *Тут он обрадовался, воротился со мной, представил своим женам: теперь у него целых три, как тебе известно*. Они красивы, эти невестки, но ничто в сравнении с Наташей, которая по-моему очень похорошела: у нее теперь хороший цвет лица и она немного пополнела, ей этого единственно недоставало. Я не хотела оставаться у них обедать, боясь соскучиться...»

Несколько дальше она рассказывает о бывшей баронессе Дельвиг, которая вскоре после смерти А. А. Дельвига вышла замуж за С. А. Баратынского:

«... говорят что она очень счастлива, что живет в деревне со своей свекровью и золовками, но дело в том, что она с мужем живет, как кошка с собакой, и что он под предлогом посещения больных ездит по деревням и отсутствует целые месяцы; затем возвращается, делает сгоряча свою жену брюхатой и снова уезжает. *Это мне брат сказал...»*

В этом чрезвычайно длинном письме Ольга Сергеевна сообщает также, что Александр уехал в Тригорское и хочет провести там три месяца. Далее она разъясняет мужу со слов Пушкина, что теперь надо обращаться по делам имения непосредственно к управляющему Пеньковскому¹⁸. О делах она продолжает речь 4 октября:

«Папа послал тебе так сказать копию письма Александра, но кажется ты его плохо понял. Из сказанного мне я вижу, что он готов предоставить тебе полные права, за исключением разумеется продажи имения, которое ему не принадлежит; но он не может дать тебе доверенности, пока не будет знать, что ты хочешь, чтобы в ней заключалось...»

За время отсутствия Пушкина было получено письмо от Льва, которое, по словам Ольги Сергеевны, потрясло родителей.

«Полагаю, что он говорит им о своих долгах, чего ему не следовало бы делать в настоящее время, боюсь, что плохое здоровье мамы пострадает от этого, а Александра нет, чтобы ее утешать. (У него все же иногда бывает этот талант)... Мне сказали, что Александр получил 30 000 от Е. В. из Калиша. Плетнев это разглашает, должно быть — правда Александр скрыл от меня это счастливое обстоятельство...»¹⁹

В Петербурге Ольга Сергеевна устроилась вместе с родителями в неважном деревянном доме у Шестилавочной на углу Графского переулка, в маленькой и неудобной квартире.

Контраст между широким образом жизни Натальи Николаевны и очень стесненным существованием стариков Пушкиных вызывал много пересудов, о которых пишет Ольга Сергеевна в письме к мужу от 9 ноября 1835 г.:

*«Вообрази, что на нее бедную [Наталью Николаевну] напали, отчего и почему мать у нее не остановилась по приезде из Павловского.* Дело в том, что мать не предполагала, что заболеет и останется у мадам Княжниной на две недели, а на месте моей невестки я поступила бы так же: никогда бы я не пригласила ее к себе, так как ей могло быть менее удобно: у нее большая квартира, это правда, но плохо распределенная, а затем две сестры, трое детей, да еще как посмотрел бы на это Алекс., который отсутствовал, да и мать моя не захотела бы. Мадам Княжнина — ее друг детства; это получше чем сноха, и это очень просто, а моя невестка не ипокритка, — мама бы ее стеснила, и это также очень просто. Затем продолжали кричать, почему у нее ложа в спектакле, почему она так элегантна, когда родители ее мужа в такой крайности, — словом нашли очень пикантным ее бранить. Нас разумеется тоже бранят: Александр чудовище, а я — жестокосердая дочь... Но подумай только обо всех этих сплетнях! Дело в том, что мой отец плачет, жалуется и вздыхает перед всяким приходящим и проходящим. Угадай, что делает Аннета Керн? Она переводит, но что бы ты думал? — Жорж Санд!! Но не ради удовольствия, а для денег. Она попросила Александра замолвить за нее слово у Смирдина, но Александр не церемонится, когда надо отказать. Он сказал ей, что совсем не знаком со Смирдиным... Я чуть не забыла рассказать тебе, что мой отец жаловался на тебя мадам Осиповой. Александр сообщил мне об этом. Помнишь ли одно из твоих писем, в котором ты говоришь о делах: , которые доставляются через третье лицо? Не взвесив этой фразы, я дала отцу прочитать это письмо. Представь себе, что он чрезвычайно обиделся...»²⁰

В недоразумениях с родителями брат и сестра были обычно заодно. Причиной этих размолвок были конечно денежные затруднения: Ольга Сергеевна мало получала из доходов с имения, так как Сергей Львович почти все отдавал сыну Льву. Непосредственным поводом одной семейной сцены послужило еще новое письмо Павлищева, которое возмутило Сергея Львовича. В письме к мужу от 22 ноября Ольга Сергеевна говорит:

«К счастию в эту минуту пришел Александр. Мой отец отводит его в сторону, чтобы показать письмо управляющего и ударяя по нем: «, что это должно означать? Я не понимаю». Я только это и слышала, потому что удалилась в другую комнату, чтобы предоставить им поле действия. Я слышала, как они спорили, Александр с большим жаром, а затем он, оставив его, пришел сказать мне: «имеется 900 руб. для тебя, но тебе ничего не дадут, потому что мой отец, несмотря на мои доводы, уперся и уверяет, что это для Льва. *А муж твой виноват: если бы он написал прежде Пеньковскому, деньги были бы у него»*. Моя мать с постели услышала разговоры о делах и испугалась, она боится сцены. Мадам Княжнина, бывшая тут, пришла на цыпочках: «ради Бога, , вашей матери сделается дурно». Мы пошли к ней; Александр, чтобы ее успокоить, говорит, что дело идет только о сумме, которую мне прислали из деревни, и на этом берет шляпу и уходит... *Знаешь что? Он очень порядочный и дела понимает, хоть и не деловой.* Он по-видимому меня снова очень полюбил *и Лелю моего очень любит и ласкает...* Соболевский нас часто навещает, Алекс., не может жить без него. Но он не нравится женщинам, дамам большого света, он не ухаживает за ними...»²¹ «Александр уезжает в Москву на два месяца или даже более, как он полагает, — читаем мы в письме Ольги Сергеевны от 6 декабря. — Он уверяет, что должен туда поехать, чтобы рыться в архивах. Ты знаешь, он пишет историю Петра Великого... Моя невестка и ее сестры выезжают каждый день; я мало с ними вижусь, я еще не была у них...»²²

Через некоторое время Н. И. Павлищев снова поручил жене переговорить о делах с Пушкиным. Она отвечает:

«Я не могла улучить минуту поговорить с Александром, — я не хотела этого делать при дедушке и бабушке, а он каждый раз приходил, когда мы сидели за столом. Он присутствовал при нашем обеде и уходил тотчас же после него. Наташа пришла только однажды на этой неделе, я ей не могла ничего сказать; писать им было бы совершенно бесполезно; но так как я пошлю это письмо только завтра, то подожду его запечатывать: надеюсь, что Александр зайдет сегодня и я больше не буду выбирать время, чтобы рассказать ему то, что ты пишешь... Соболевский в курсе всех наших семейных дел два раза, как он мне говорил... Лев пишет письма, которые Александр больше не передает и, не стесняясь, распечатывает по моему совету... *Вообрази, что Лев здесь занял в доме Энгельгардта, за который он платил 200 руб»*²³.

Вторую часть письма Ольга Сергеевна дописывает по-видимому вечером:

«Александр был, по обыкновенью не надолго, к тому ж с двумя женами и в дистракции»*

и тут же сообщает все, что узнала по части деловых вопросов. Она просит, чтобы Павлищев подтвердил управляющему свои распоряжения.

«Может статься, что Александру приснилось, что он отдал ему приказания и что он этого еще не сделал. Он в высшей степени рассеян: он слишком много думает о своем хозяйстве, о своих детях и о нарядах своей жены».

Письмо это помечено 20 декабря — днем рождения Ольги Сергеевны:

«К моему большому неудовольствию, все об этом вспомнили за исключением Александра... Ты хорошо делаешь, что не идешь к Коссаковским, раз он не отдает тебе визита. Александр говорит, что он очень глуп и подтверждает это тем, что, представь себе, он ставит во французском театре свою дурацкую пьесу, — свой очаровательный водевиль. Театр был полон, присутствовала вся сказала насмешливым тоном: «знаете ли, Monsieur, что ваш Годунов может казаться интересным в России» «Мадам, так же, как вы кажетесь хорошенькой женщиной в доме вашей маменьки». *С тех пор она равнодушно на него смотреть не могла*».

«Если ты получил мое последнее письмо, то знаешь, что делает Лев, но то̀, что мне недавно сообщил Александр, что-то новое. Он проиграл теперь 30 000 рублей. *Александр хочет купить вексель — и напрасно. Ему это удалось однажды: Лев проиграл Болтину 10 000 и примирился этаким манером на 2 000... Соболевский говорит: Придется же . Серг. его кормить. , а поить накладно*²⁴»

Ольга Сергеевна конечно не могла не чувствовать натянутости отношений между братом и мужем. 31 января 1836 г. она пишет Павлищеву:

«Я сердита на тебя за то, что ты написал Александру. Это привело только к тому, что у него разлилась желчь: я не помню его в таком отвратительном расположении духа: он до хрипоты кричал, что предпочитает все отдать, что имеет (включая может быть и свою жену), чем снова иметь дело с Болтиным, с управляющим, с ломбардом и т. д., что тебе только следует написать Пеньковскому, что это его дело быть в курсе дел, что ему за это платят, что он не может ».

Затем она сообщает ряд деловых сведений, которые тем не менее узнала от брата:

«Я больше ничего не смогу узнать от Александра. Как хочешь, но я больше не стану с ним разговаривать. Если ты напишешь по его адресу, он, не распечатав, бросит письмо в огонь, — поверь мне. *Ему же не до того теперь: он издает на-днях журнал, который ему приносить будет не меньше, он надеется, 60 000! Хорошо и завидно»*.

18 февраля Ольга Сергеевна пишет:

«Завтра Александр уезжает в Москву с Иваном Гончаровым, который тебя помнит и очень любит. Он совершает эту поездку только на две недели для своих литературных дел»²⁵.

Но Пушкину не удалось осуществить этого намерения — его мать умирала.

«Она еще в сознании, — пишет 11 марта о ней Ольга Сергеевна, — улыбается Леле, но это мертвая... доктор говорит, что ее подорвало горе. Отчаяние отца мучит меня невыразимо. Он не может сдерживаться, рыдает около нее, — это ее пугает, мучит. Я пробовала ему это сказать, он стал на меня кричать, забыв, что я теряю мать. Я право не знаю, что делать. Александр появляется только не надолго, так же, как и другие; я совершенно одна с ним; мадам Тимофеева тоже не может остаться при всем своем добром желании. Она на-днях потеряла свою сестру Воронцову [Екатерину]. Счастье, что Александр не уехал, как собирался: плохие дороги его испугали...»²⁶.

Надежда Осиповна умерла 29 марта 1836 г., не дождавшись своего зятя, с которым вероятно собиралась помириться перед смертью. Павлищев приехал на другой день после ее кончины. Пушкин, как известно, отвез тело матери в ее псковскую деревню, где она была погребена. Осиротелый Сергей Львович переселился летом к своей сестре Е. Л. Сонцовой в Москву, а Павлищевы поехали в Михайловское. Николай Иванович решил там проверить ведение хозяйства и навести порядки. Разумеется деньги на поездку туда, так же как и на дальнейший путь в Варшаву, он требовал от Александра Сергеевича и ждал его в деревню, чтобы поговорить об имущественных делах. Переписка Пушкина с Павлищевым за это время посвящает нас в меркантильные планы Н. И. Павлищева: он всячески настаивал на выделении части имения, принадлежащей Ольге Сергеевне, и на продаже его. Когда приблизился конец его отпуска, а Пушкин все не ехал и не присылал денег, то письма Павлищева сделались тревожнее, он стал навязывать Михайловское самому Александру Сергеевичу с тем, чтобы тот выплатил ему долю Ольги Сергеевны, при чем уступал часть указанной прежде суммы. Ольга Сергеевна хотя и не входила в коммерческие дела своего мужа, но тоже ждала брата в деревню и была несколько в претензии на него за его нерасторопность в их делах. К сожалению, не в пример прочим годам, до нас не дошли письма Сергея Львовича к дочери, зато мы имеем ряд писем Ольги Сергеевны к отцу: ²⁷

«Мы не имеем никаких известий от Александра, несмотря на то, что я и мой муж написали ему настоятельные письма»,

В первом из них она благодарит отца за обещание выделить ей ее долю именья. Обещание это было вызвано бесцеремонным требованием Павлищева. Вот что он писал по этому поводу А. С. Пушкину еще летом из Михайловского:

«Хочу попробовать его отцовскую нежность, которую он так забавно рассыпает в своих идиллических письмах. Потребую ее приданого, — четырнадцатую часть, но не доходов с имения (потому, напр., что с Кистенева ей приходится собственно 200 руб.), а самого имения. Предвижу ссору, но тут лучше хорошая ссора, чем дурной лад. Старик будет помнить меня...»

сердилась:

«Что же касается Александра, то он ничего не пишет, он не отвечает на деловое довольно настоятельное письмо моего мужа. Я полагаю, что он очень занят своим *«Современником»,* последний том которого интереснее других. Я думаю, что это пойдет».

Сильное впечатление произвело на нее известие, что старшая и ничем не замечательная сестра Натальи Николаевны выходит замуж за Дантеса:

«Теперь отвечу Вам, дорогой папа, на сообщенную Вами новость о предстоящей свадьбе Катерины Гончаровой и барона Дантеса, теперь Гекерена. По словам мадам Пашковой, которая писала своему отцу, это событие удивило весь свет. Не потому, что один из самых красивых кавалергардов и один из самых модных молодых людей, располагающий 70 тыс. дохода женится на девице Гончаровой — она для этого достаточно красива и хорошо воспитана, — но дело в том, что его страсть к Наташе ни для кого не была тайной. Я это отлично знала, когда была в Петербурге, и тоже над этим подшучивала. Поверьте мне, здесь что-то подозрительно или кроется какое-то недоразумение и очень может статься, что этой свадьбе не бывать...»

«Я все же приписываю это молчание А. С. перипетиям его новой обязанности журналиста. У него их кажется много, потому что он не находит времени послать свой Современник ни фельдмаршалу, ни князю Козловскому, который все же является одним из сотрудников журнала...»

(13 января 1837 г.)

Только 3 февраля, т. е. уже после смерти Пушкина, о которой Ольга Сергеевна еще тогда не знала, она сообщает, что

«Александр все же прислал письмо моему мужу, содержащее всего несколько строк, набросанных второпях, в ответ на письмо от июля месяца, которое он истолковал совершенно неправильно, не дав себе труда дочитать его до конца, а об двух других, которые мой муж писал ему отсюда, он даже не упоминает. Видно, что он очень занят и в плохом настроении, 4-ый том его журнала украшен его произведением *«Капитанская дочка».* Я уже давно не читала ничего по-русски столь интересного...»

Когда весть о гибели Пушкина дошла до Варшавы, Ольга Сергеевна написала Сергею Львовичу письмо, полное печали о брате и тревоги за отца. В нем нет ни одного факта, зато в письме от 3 марта она сообщает Сергею Львовичу (все время находившемуся в Москве) все, что ей было известно:

«Будучи в курсе всех обстоятельств, вызвавших дуэль, я ожидала какого-нибудь взрыва. Никто не писал мне из Петербурга, но письма, которые получали князь Козловской, Волхонской, гг. Кайсаров, Крузенштерн, Очкин, распространили здесь в достаточной степени слухи, ходившие в Петербурге, по поводу свадьбы девицы Гончаровой. Она состоялась 7 января. Но во все время своего жениховства и после Дантес не бывал у Александра; к несчастью анонимные письма, которые он продолжал получать, вывели его наконец из себя, так что он в шесть приемов вызывал Дантеса, но так как этот не принимал его, то он написал оскорбительное письмо его дяде и в тот же вечер поехал на бал, чтобы спросить у Дантеса, получил ли его Гекерен. Вы знаете, что из этого вышло. Когда его перенесли домой, он сказал * Наталье Николаевне*, что она не виновата в этом деле. Конечно, это было более чем великодушно, это было величие души, это было более, чем прощение. Я не буду теперь от Вас скрывать, что мнения разделяются: если большинство становится на сторону Александра, то другие, чтобы оправдать Нат. Н., обвиняют его в слепой и безумной ревности. До тех пор, пока сохранится воспоминание о ее молодости и красоте, у нее будет достаточное количество сторонников... Мой муж получил письмо от *Прасковьи Артемьевны* от 30 янв. Все, что она пишет относительно дуэли, соответствует в точности сообщенным мною подробностям...»

Рассказ Ольги Сергеевны в общем довольно верен, если не считать нескольких подробностей. Так, Пушкин не вызывал Дантеса в шесть приемов: после первого вызова все было улажено друзьями, и Дантес был объявлен женихом Е. Н. Гончаровой. Вторая попытка Пушкина довести дело до дуэли увенчалась успехом. Затем свадьба Дантеса была не 7-го, а 10 января.

«Вы полагаете, дорогой папа, что если бы друзья Александра приложили больше горячности и осмотрительности, то могли бы предотвратить эту ужасную историю. Возможно все же, что Александр был скрытен с ними. Если тем не менее можно кого обвинять в беспечности и недальновидности, то скорее всего Загряцкую, — она каждый день бывала в доме, делала с Наташей все, что хотела, имела такое влияние на Александра, — но как видно это должно было случиться...»

(Ольга Сергеевна 7 марта 1837 г.)

«Неужели я первая сообщила Вам ход этой несчастной истории... Вревский написал моему мужу, что его жена все это время провела около Александра, но его письмо так коротко, что он даже не сообщает, вернулась ли она в деревню, а то я написала бы ей, она так любила Александра. Я даже уверена, что ее присутствие облегчило его последние минуты. Вревский ограничился только следующим: *Евпраксия Ник. была с А. С. все последние дни его жизни. Она находит, что он счастлив, что избавлен тех душевных страданий, которые так ужасно его мучили последнее время его существования...»*

Павлищев тоже непреминул сказать несколько слов по поводу этой смерти. Он пишет матери 21 марта 1831 г.:

«Я не говорю вам ничего насчет дуэли и кончины Алекс. Серг. Об этом вся Россия осведомлена и вы в Екатеринославе слышали и знаете. Жаль детей и даже вдовы, хотя виновницы несчастья. Он искал смерти с радостию, а потому был бы несчастлив, если б остался жив. Самолюбие его — чувство, которое руководило всеми его поступками, было слишком оскорблено. Оно отчасти удовлетворилось в последние минуты: вся столица смотрела на умирающего...»*

Но еще характернее для Павлищева то, что он писал отцу Пушкина: он беспокоился, что опека над имуществом Пушкина не сумеет распространить привилегию, данную Николаем I (снятие долгов с имения) на имение Сергея Львовича, а также хлопотал о том, чтобы опека приобрела Михайловское, т. е. выплатила ему долю его жены.

«Вы конечно читали статью г. Полевого об Александре в «Библиотеке для чтения». Она мне чрезвычайно понравилась. Это все, что можно было сказать лучшего. Правда сквозит в ней, похвала без лести, без преувеличения, ощущение, чувство потери без аффектации...»

(Ольга Сергеевна 11 мая 1837 г.)

чем для многих своих друзей и почитателей.

и где можно по крупицам найти ряд фактов и черточек для восполнения его биографии и облика.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Л. Павлищев, Из семейной хроники. Воспоминание о Пушкине. М., 1890.

² «Пушкин и его современники», вып. XV, XVII—XVIII, XXIII—XXIV.

³ Л. Павлищев, Назв. изд., стр. 218 сл.

⁴ Ibid., стр. 260.

⁵ «Пушкин и его современники», вып. XV, стр. 66.

⁶

⁷ Ibid., стр. 76.

⁸ Ibid., 78.

⁹

¹⁰ Ibid., стр. 95.

¹¹

¹² Ibid., стр. 89.

¹³

¹⁴ Ibid., стр. 125.

¹⁵ A. Вульф

¹⁶ «Пушкин и его современники», вып. XVII—XVIII, стр. 162 сл.

¹⁷ Ibid., стр. 167.

¹⁸ Ibid., стр. 162.

¹⁹ Ibid., стр. 179.

²⁰

²¹ Ibid., стр. 190.

²² Ibid., стр. 196.

²³ Ibid., стр. 199 сл.

²⁴ «Пушкин и его современники», вып. XXIII—XXIV, стр. 203.

²⁵

²⁶ Ibid., стр. 221.

²⁷ «Пушкин и его современники», вып. XII.