Письма А. П. Бочкова к А. А. Ивановскому (старая орфография)

А. П. Бочковъ.

Письма Бестужева, мой любезнейшiй другъ, я читалъ почти со слезами. Мысль, что онъ погибъ навсегда для насъ и что эта потеря не скоро вознаградится, убивала меня. Его заслуги важны для нашей словесности. До него наши молодые поэты были въ какомъ-то разделенiи; возникающiй отъ любви къ отечественному [взглядъ] хотя изредка и начиналъ уже пробиваться, но они действовали безъ всякихъ видовъ и только тешились сами собою. Бестужевъ первый привелъ ихъ къ одному алтарю, показалъ имъ благороднейшую цель: славу Росеiи,-- и средство: пламенную любовь къ родине и знанiе старины. Но "Полярная Звезда" скоро закатилась. Бестужевы, Рылеевъ, Корниловичъ, Кюхельбекеръ, - сколько надеждъ погибло! Безразсудные! зачемъ вы поставили свой жертвенникъ подъ дерево вольности?

Бедный Жуковскiй, бедные наши писатели! Какъ немилосердо клюетъ васъ цензура! Святая наша инквизицiя! Не могу удержаться, чтобъ не сказать тебе похвальное слово въ семинарскомъ вкусе, украшенное безпрерывною метафорою, сиречь аллегорiею.

"Когда перунъ изъ когтей двуглаваго орла грянулъ и раздробилъ древо вольности, тогда и кумиру Паллады, поставленному подъ сенiю онаго, нанесенъ мимолетомъ страшный ударъ. Со шлема богини отломленъ огневласый, лучезарный гребень, разливавшiй около главы ея благотворное сiянiе. Осталась одна сова (вамъ известенъ этотъ атрибутъ Минервы). Нетерпящая свету, зловещая птица, видя себя на свободе и во мраке, распустила свои мохнатыя крылья и гукнула такъ ужасно, что сама Минерва содрогнулась. Эгидъ выпалъ изъ ея рукъ и она осталась безъ защиты. Еще ударъ и....... {Такъ въ подлиннике.} горе намъ!!!... пророчество кн. Вяземскаго сбудется: наша словесность учинится какимъ-то отделенiемъ министерства просвещенiя {См. выше письмо кн. П. А. Вяземскаго къ А. А. Бестужеву, I, No XXII. Изъ словъ письма А. П. Бочкова мы видимъ, что интересное письмо кн. П. А. Вяземскаго было известно въ литературныхъ кругахъ. В. Я.}. Эта грозная сова - наша... не хочу осквернять устъ повторенiемъ ея ненавистнаго имени. Ахъ! даруй, небо, чтобы это похвальное слово сделалось погребальнымъ. Аминь! И вы, верно, то-же скажете?

Кстати о, о, о, о цензуре! Слышали ли вы анекдотъ презабавный? Его разсказывалъ Булгаринъ гг. Гусеву и Іовскому. Вы, я думаю, припомните, что недавно въ "Северной Пчеле" напечатана была статья о Северной Америке. Между прочимъ, сказано было (это переводъ), что свиньи въ Филадельфiи очищаютъ улицы, подбирая выброшенную картофельную кожу и всякiй соръ {"Северная Пчела" 1826 года, No 92. "Американскiе нравы". Чистота, скотъ, лошади, собаки. - Съ Фр--имъ. - После цензурныхъ измененiй,-- если только весь разсказъ не выдуманъ Булгаринымъ, - остается лишь фраза: "на улицу не выкидываютъ ничего, кроме картофельной кожуры; ею питается большая часть бродящихъ животныхъ".}. Сихъ животныхъ тамъ такое множество и они такъ невежливы, что одна изъ нихъ толкнула типографскаго наборщика, тотъ упалъ и разсыпалъ литеры целой страницы журнала (кажется, что такъ). На другой день, когда журналъ появился съ ненапечатанною страницею, издатели сложили всю беду на свинью, извинились темъ передъ своими читателями. Цензоры наши, прочитавши это, советъ сотворили и, разсмотревъ, нашли, что эта свинья на нихъ похожа, какъ две капли воды. Шишкову сделали донесенiе о поруганiи, учиненному въ лице ихъ всему министерству народнаго просвещенiя. Но вотъ что удивительно: имъ воспоследовалъ отказъ и съ выговоромъ, что этого, чему я очень удивляюсь, имъ къ себе применить нельзя и будто бы она на нихъ не похожа. Какая несправедливость! Письмо мое я началъ слезами, а теперь не могу кончить отъ смеха. Ха, ха, ха! Ай да цензоры!

Назначьте свободную минуту, когда я могу побезпокоить васъ и вашихъ любезныхъ гостей, прiехать къ вамъ съ вашими письмами и съ моею благодарностiю. "Не засижусь, войду, всего минуты две". Нельзя ли вамъ самимъ ко мне пожаловать? Вашъ А. Бочковъ {Сведенiя объ Алексее Поликарповиче Бочкове см. въ "Русской Старине" изд. 1874 г., No 2, стр. 395--6 (заметка А. А. Ивановскаго) и No 3, стр. 566, а также изд. 1889 г., книга февраль - заметки А. А. Чумикова. В. Я.}.

Если письма вамъ надобны, тотчасъ пришлю.

Вы успокоились, пишете вы, услышавъ, что здоровье моей бедной жены оправляется. Ахъ, мой любезнейшiй другъ, это, верно, спекуляцiонныя сказочки нашего лейбъ-медика. Какъ мне непрiятно разуверять васъ. Болезнь часъ отъ часу становится хуже и я прiеду къ вамъ сегодня на советъ съ известiями самыми печальными, самыми досадными. Поверите ли, что я решаюсь даже съ нимъ распроститься.

Очень радъ, что мои замечанiя заслужили одобренiе ваше. Я знаю, что вы любите критику, и если моя вамъ нравится, то я сообщу еще несколько на лету схваченныхъ мыслей о Грибоедове, Пушкине и Алекс. Бестужеве. Можетъ быть, летъ чрезъ 50, когда, съ очками на глазахъ, вы будете перешаривать нашу корреспонденцiю, скажете вы: "въ свое время мы не мимоходомъ наслаждались поэзiею; не краямъ только сосуда съ усладительнымъ питьемъ касались мы; нетъ, выпивши его до капли, после, какъ записныя лакомки, облизывали еще губы".

Я думаю, мудрено сыскать такихъ страстныхъ, какъ мы съ вами, любителей литературныхъ конфектъ, только у васъ всегда свежiя - изъ техъ, которыя иногда отъ времени делаются черствыми, я самыя лучшiя (т. е. самыя верныя, напр., "Войнаровскiй") - изъ техъ, которыя никогда не мокнутъ и не сохнутъ, и еще не бывавшiя въ тискахъ у цензуры, этой таможни, съ позволенiя сказать. У васъ больше средствъ роскошничать, но вы не любите наслаждаться одни и помните французскую поговорку: "всякое удовольствiе имеетъ двойную цену, когда мы можемъ его разделить". Какъ я вамъ благодаренъ за это, мой любезнейшiй Андрей Андреевичъ!

Французскiя письма я переведу еще не такъ скоро и вотъ причина: мо (страхъ, какъ глупа!), но не могъ не сжалиться на его христарадничество. Пускай и моя черствая корка лежитъ въ его нищенской суме.

Знаю, что вамъ не время писать и отвечать; напрасно вы извиняетесь; я же люблю до смерти писать, потому что на бумаге могу изъясниться вернее и съ меньшимъ легкомыслiемъ, нежели на словахъ. Простите до вечера. Вашъ А. Бочковъ.

А. П. Бочковъ.

Повести Бестужева - удивленье и загляденье. Хочу представить въ иносказанiи его заслуги нашей словесности. Куча сравненiй въ моей голове, выбираю на удачу, и мне думается, что оно верно.

дорожки, деревца обстрижены и цветки въ куртинахъ; не зная, что его окружаетъ высокая стена, мы за нимъ вследъ. Какъ понравилось намъ гулять и отдыхать въ этомъ чистенькомъ парке; мало по малу, забывши о своей отчизне, мы въ немъ совсемъ обжились; а выбрести изъ него и не думали. Такъ прошло много летъ. Старички и выходъ позабыли, а подростающей молодежи скучно становилось жить хоть въ довольстве, да не на приволье. Стена были закрыта мохомъ давно принятыхъ мненiй и сорокалетнею древностiю. Глядь, поглядь повсюду, молодежь догадалась по сказкамъ и по преданiямъ, что есть какая-то благословенная страна, хоть не такъ гладка и ровна, да за то обширная и великолепная и куда съ давнихъ временъ и тропы не пролегало. Старичекъ хозяинъ (Карамзинъ) также объ этомъ зналъ и самъ хоть иногда за ограду и хаживалъ и двери за собой не затворялъ, только за нимъ худо смотрели, съ места не трогались и некоторые даже такъ приросли къ чужой земле, что ихъ теперь не выдернешь, разве съ корнемъ. Особливо подъ конецъ Карамзинъ ходилъ въ этотъ обетованный край для своей исторiи, тамъ былъ для него и воздухъ чище, и внешнiй ветерокъ такъ и грелъ грудь старика. Молодцы подростали и начинали въ даль заглядывать; некоторые и [проложили] следъ; Жуковскiй, вышедши изъ французскаго сада, попалъ въ англiйскiй паркъ и на немецкую аренду и за собой многихъ сманилъ. И Пушкинъ выпрыгнулъ; зашелъ было въ свою родимую землю, сталъ, ею любоваться, да побоялся совсемъ потерять дорогу домой, бродилъ то около своей стены, то около соседнихъ: немецкой и англiйской. Наконецъ, и Бестужевъ соскочилъ молодцомъ со стены и попалъ не на окольную, а на прямую дорогу къ нашей милой отчизне; удивился ея красоте, хотя еще не обработанной, но могущественно прекрасной. Долго онъ стоялъ въ онеменiи; посмотрелъ на звездочки, чтобы и ночью прямо на северъ дороги не потерять. Друзья! товарищи! возопилъ онъ, я нашелъ выходъ, оставьте стариковъ сидеть на лавочкахъ и ходить по желтенькому песку; ступайте за мною, дальше и дальше, - а самъ пошелъ напереди. Нужно ли говорить объ открытiяхъ, ими сделанныхъ.... Вотъ только беда: теперь, какъ вожатый пропалъ, чтобы, грехомъ, опять назадъ не воротились. Помилуй Богъ, какъ это будетъ худо.

Вотъ моя аллегорiя. Прошу васъ, ради самого неба, любезнейшiй Андрей Андреевичъ, для славы родины сохранить все, что осталось отъ нашего молодца вожатаго; если бы мы и вздумали своротить опять назадъ, тогда покажите намъ этотъ маякъ, и мы кое-какъ авось опять следъ найдемъ. Клянусь вамъ, имя ваше для насъ не погибнетъ. Вы такъ любите нашу словесность; ради Бога, не тушите этотъ светочъ, пламенеющiй въ душе вашей. Хотя бы вы ничего не писали, но васъ другiе, благодарные и признательные на плечахъ вынесутъ въ потомство.

Желая не въ шутку переведаться съ Грибоедовымъ, я хочу на всякiй случай (въ удаче и неудаче Богъ воленъ) исповедаться и васъ выбираю отцомъ духовнымъ. Вчера я сотворилъ хотя нечаянный, но смертный грехъ: похулилъ 4 прекраснейшихъ стиха изъ Ермака Дмитрiева. Каюсь; въ те самыя секунды, когда мой языкъ ихъ произносилъ и когда, слово за словомъ вылетая, представило моему воображенiю картину прекрасную, я было и хотелъ спятиться, да было поздно. Теперь вижу ясно (утро вечера мудренее), что это не такъ, что тутъ истинная поэзiя; слова: крутятся, стопами землю роютъ - удивительны.

Виноватъ, простите, Христа ради, грешнаго А. Бочкова.

P. S. Возьмите предосторожность. Надняхъ я думаю отказать своему магу, такъ приготовьте ему увещанiе, чтобы онъ то во во но, такъ оно не взялся бы съ горя за стаканчикъ. Скажите ему, что въ случае дескать, если ты имъ опять понадобишься, то ужъ сдерешь же съ нихъ тысячъ сотни съ три, а теперь, молъ, пускай ихъ харахорятся.

Повесть моя, грехъ моихъ ради, выпрошенная Измайловымъ, теперь показалась мне противу Бестужевскихъ какъ сморчокъ противу высокаго подсолнечника. И вотъ беда! русскiя прибаутки и поговорки и у меня есть въ моемъ маранье; вижу теперь, что, не хотя (потому что не смога) и не думая, столкнулся съ Бестужевымъ, только отъ этого толка далеко я втюрился въ грязь.

Постараюсь перекроить ее à la Karamsine. Темъ хороша, что коротенька! {Въ "Календаре Музъ" 1827 г., изданномъ А. Измайловымъ, находимъ: "Красный яхонтъ, повесть XVI столетiя", подпись: Л. С., смотри дальше письмо No XII. В. Я.}.

А. П. Бочковъ.

Прочь! прочь, языкъ людей, безчувственный и хладный!

Я прибегать къ тебе ужъ больше не хочу.

Я слышу голосъ!... слухъ мой жадный

Къ нему стремятся.... я лечу!

Буду поэтомъ, если вы того желаете. Пусть вырвутся изъ груди доселе ее задушившiя чувства. Вашъ А. Бочковъ.

Не печатайте моего Демона, т. е. пiесу, подъ названiемъ: "Таковъ нашъ Генiй"; нужно его поправить. Завтра или после завтра я пришлю къ вамъ замечанiя. Теперь у меня въ голове "Моя правда" я окончилъ ее ужъ начерно.

Все таки Л. С.