О. А. ДОЛГОРУКОВА — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
Баден-Баден. 14/26 марта 1837 г.
...Не знаю, как приступить к печальному событию, которое нас так потрясло; печальному особенно для Вас, друга Пушкина. Словно под влиянием предчувствия, Вы писали нам в Вашем письме от 12 числа, говоря о женитьбе Дантеса: «Сижу у моря и жду погоды»1. Бедный князь, дождались— кто же виноват?2 Решить это — трудная задача, и я думаю — это тайна для света. Жертвы нам известны: во-первых, Ваш несчастный друг и, во-вторых, молодой Дантес. Здесь находится несколько родственников этого молодого человека, и они с большой тревогой ожидают решения суда над ним, однако не принимая сторону Дантеса, который, по мнению многих, и моему собственному, дал значительные доказательства своей вины, вступив в брак с Гончаровой, у которой нет теперь никакой надежды на счастье, особенно если она его любит, как говорят. Мы все отдали должное памяти несчастного Пушкина и, конечно, ни одно русское сердце не выслушало без волнения известие о печальной гибели, которая так рано похитила его у нас. Я и не пытаюсь, дорогой князь, сколько-нибудь утешать Вас, ибо я нахожу, что в жизни бывают минуты, когда этого нельзя делать; друг еще может быть заменен (хотя и очень редко), но будет ли существовать другой Пушкин для его друзей? А нам? Кто вернет нам нашего любимого поэта?
<...> сообщите мне, прошу Вас, что Вы думаете об этой ужасной драме. Нужно ли говорить Вам, что это будет только для меня и моего мужа?...
Автограф. ЦГЛА. Фонд Вяземских (№ 195, ед. хр. 1855, л. 3). — Подлинник на французском языке (кроме слов, выделенных разрядкой).
Ольга Александровна кн. —1865) — младшая дочь А. Я. Булгакова. Три письма Булгакова к дочери о смерти Пушкина опубликованы (см. «Красный архив», т. 33, 1929, стр. 222—235).
1 Это письмо Вяземского к Долгоруковой до нас не дошло.
2 Вяземский 7/19 апреля 1837 г. отвечал Долгоруковой: «Бедный Пушкин был, прежде всего <...> жертвою своего положения в обществе, которое, льстя его тщеславию, временами раздражало его, — жертвою своего пламенного и вспыльчивого характера, недоброжелательства салонов и в особенности жертвою жестокой судьбы <...> Достоверно лишь то, что меньше всего виноват сам Пушкин». Вяземский послал Долгоруковой, кроме того, копию своего письма о смерти Пушкина к А. Я. Булгакову («Красный архив», т. 33, 1929, стр. 231).
Еще ранее, 25 февраля 1837 г., Долгорукова писала отцу: «Трагическая кончина бедного Пушкина все еще продолжает быть предметом всех разговоров у Вас, и я это хорошо понимаю, так как даже нас, столь отдаленных от места действия этого трагического события, это очень занимает; даже иностранцев, знающих его только благодаря его широкой известности. Все газеты говорят про эту дуэль, и „Le Temps“, поместивший на своих столбцах биографию покойного, не преминул рассказать всякие глупые небылицы. Но как грустно для его бедной вдовы сделаться известной всей Европе вследствие смерти мужа. По-моему, очень трудно судить об этом печальном деле <всё?>* так покрыто мраком, что один бог знает виновного. Тем не менее, бедная женщина будет, быть может, всегда упрекать себя в смерти мужа» (неизд. — ЛБ. Булг. / II, 38/3, № 30. — Подлин. на франц. яз.).
В архиве Булгаковых сохранились еще два письма о смерти Пушкина. Это— письма к А. Я. Булгакову от второй его дочери, Екатерины Александровны Соломирской«Представьте себе, дорогой папенька, что бедный Пушкин умер вчера в самых ужасных страданиях <...> Все ужасно жалеют Пушкина, не говоря уже о таланте, но как хорошего приятеля» (неизд. — Там же).
В письме от 6 февраля 1837 г. Соломирская снова возвращается к гибели Пушкина: «Позавчера Паолино <П. Д. Соломирский> был в Петербурге и говорит, что разговоры только о смерти этого бедного Пушкина, тело которого уже увезли в Псков, в одно из его имений, чтобы там его похоронить» (неизд. — Там же).
*