Я. М. НЕВЕРОВ — С. П. ШЕВЫРЕВУ
Петербург. 28 января <1837 г.>
...Первое письмо мое к Вам по приезде из Москвы принесет грустную весть о происшествии, возбудившем сочувствие в целом городе. Наш поэт, наш бедный Пушкин борется со смертию и, может быть, в эту минуту уже более не существует. Вчера вечером он имел жестокую дуэль с своим свояком Дантесом — и ранен смертельно пулею в левый бок. Причины этого страшного приключения еще не известны1, но по всему видно, что то была оскорбленная честь супруга; впрочем, зачем оскорблять, может быть, невинных — рассказываю факт и умолчу о толках, разнесшихся по городу. Не прошло трех недель, как Пушкин выдал сестру жены своей за Дантеса, — и вот он на смертном одре! Дантес также ранен, но не опасно. Стрелялись в шести шагах — и два раза2— отчаянную операцию — и, бог знает, какие будут следствия. Я живу возле самого того дома, который занимает Пушкин, и нас разделяет одна только стена, так что получаю через человека известия о всех переменах с больным. Он приобщился перед операциею — и теперь лежит весь опухший и охладевший. Государь принимает в нем большое участие — писал к нему собственноручно письмо, в котором успокаивал его, что в случае выздоровления он не должен опасаться не только наказания, но даже и немилости, что он останется к нему попрежнему расположенным, а если уже должна Россия его лишиться, то царь берет на себя обязанность заменить отца его детям3. Сегодня целый день перед домом Пушкина толпились пешеходы и разъезжали экипажи: весь город принимает живейшее участие в поэте, беспрестанно присылают со всех сторон осведомляться, что с ним делается.
Вот, любезнейший Степан Петрович, Вам печальная новость! Кто бы ожидал такого конца для Пушкина!...
Примечания
ГПБ. Архив С. П. Шевырева.
Неверов (1810—1893) — литератор, помощник редактора «Журнала Министерства народного просвещения».
До нас дошло письмо Неверова к Т. Н. Грановскому от 29 января 1837 г., близкое по содержанию к публикуемому письму (см. «Моск. пушкинист», вып. I, 1927, стр. 42—45).
1 «Хитрость и сила погубили Пушкина», — писал В. И. Оболенский М. П. Погодину 3 февраля 1843 г., намекая на участие высокопоставленных лиц в истории дуэли (неизд. — ЛБ, фонд Погодина. — Пог. / II, п. 22, № 68).
2 — Пушкин и Дантес стреляли по одному разу.
3 Существовавшая официозная легенда об этом письме Николая I, якобы, адресованном поэту, получившая широкое распространение не только в придворных, бюрократических, но и в литературных кругах, в действительности лишена основания. В статье Ю. Г. Оксмана «Апокрифическое письмо императора Николая I к Пушкину» (в кн.: Б. Модзалевский Оксман, М. Цявловский. Новые данные о дуэли и смерти Пушкина. Пб., 1924, стр. 51—72) доказано, что письмо Николая I адресовано не Пушкину, а лечившему поэта придворному врачу Арндту.
Михаил Александрович Урусов (старший брат Марии Александровны и Софьи Александровны, приятельниц Пушкина) сообщал С. Д. Киселеву из Петербурга 30 января 1837 г.: «Вчера умер сочинитель Пушкин после раны, полученной на дуэли с офицером кавалергардского полка Дантес-Геккерном, который недавно женился на Гончаровой. Дантес также ранен в руку; Пушкин же был ранен в живот» (неизд. — ЛБ, Фонд Киселевых — Кис. / п. 7, № 1).
В тот же день, 30 января 1837 г., четырнадцатилетний воспитанник Пажеского корпуса Борис Сергеевич (1822—1906), впоследствии композитор-дилетант, автор популярного до наших дней романса на слова Пушкина «Я вас любил», писал матери, В. П. Шереметевой, из Петербурга: «Ах, вообразите, милая маменька, что здесь случилось. Пушкин, говорят, убит на дуэли; он дрался с Дантесом, кавалергардским офицером. Васенька <В. С. Шереметев> его знает, он вместе с ним служил. Теперь уже больше такого сочинителя не будет, как Пушкин; право, жаль его, и многие, я думаю, будут жалеть» (копия Б. Л. Модзалевского с автографа из архива Б. Б. Шереметева).
Интересны строки в письме библиографа Ивана Павловича Быстрова (1797—1850) к С. Д. Полторацкому от 24 февраля 1848 г., вводящие в круг знакомых Пушкина новое лицо. Это — Федор Фролович (1798—1859) — библиофил, библиотекарь библиотеки Плавильщикова, после перехода ее в руки А. Ф. Смирдина. Вот эти строки: «В достопамятный 27-й день января 1837 года Ф. Ф. Цветаев в 12-м часу утра был у Пушкина и говорил с ним о новом издании его сочинений. Пушкин был весел. А ввечеру того же числа Тургенев пришел к нему с известием, что Пушкин стрелялся! Какова сила характера нашего незабвенного поэта!» (неизд. — ГПБ, архив С. Д. Полторацкого). Современники называли Ф. Ф. Цветаева «живым каталогом», за его исключительную память и библиографические познания. У Цветаева были обширные знакомства с представителями петербургского литературного мира, поэтому к свидетельству его о посещении Пушкина 27 января 1837 г. следует отнестись с доверием.
В воспоминаниях Августы фон-Габленц (рожд. фон-Люцероде), дочери саксонского посланника при русском дворе, мы находим неизвестные подробности о последних днях жизни Пушкина. Габленц пишет: «...<...> в особенности с поэтом Пушкиным. Пушкин сам не был красив, но очень любезен и остроумен, несколько порывист в разговоре и очень легко возбудим <...> Как будто это было сегодня, помню я как мы, возвращаясь с веселого оживленного катания с гор, встретили Пушкина в санях. Я крикнула Пушкину: „Но вы опаздываете“, на что он, приветливо мне кланяясь и махая рукой, ответил: „Нет, м-ль Августа, я не опаздываю“» (неизд. — Копия П. В. Жуковского. ИРЛИ, собрание А. Ф. Онегина. — Подлин. на немец. яз.).
В неопубликованном дневнике Федора Петровича Литке —1882), крупнейшего русского ученого, а в то время воспитателя вел. кн. Константина Николаевича, сохранились записи о дуэли и смерти Пушкина от 28 и 29 января и 1 февраля 1837 г.
«28 января. Два трагические случая в короткое время. В ночь на 26-е сгорел дом П. Ф. Анжу <...> Другой случай несравненно плачевнее — дуэль Пушкина и Дантеса сегодня поутру. Пушкин давно ревновал Дантеса; месяца три назад глупая, гнусная история — безымянное приглашение Пушкина в общество рогоносцев. Дантес женится на своячине Пушкина — говорят, что будто для соблюдения приличия и отклонения внимания Пушкина и что m-me Пушкина продолжала с Дантесом кокетировать. Кончается тем, что Пушкин пишет ругательное письмо на Дантеса, но не к самому Дантесу, а к Геккерну (нидерландскому посланнику), усыновившему Дантеса. Государь, читавший это письмо, говорит, что оно ужасно и что если б он сам был Дантесом, то должен бы был стреляться. — Дантес выстрелил первый и прострелил Пушкина в живот, — подбежал к нему, но Пушкин велел ему стать на барьер, долго целил и прострелил Дантесу руку. Услышав об этом, Пушкин, имевший всю причину считать свою рану смертельною, сказал: „Сожалею, что не убил его“ <...>
29 . Пушкин умер в 3 часа дня <...> Говорят много вещей, но лучше забыть их и думать только о том, что померкла на горизонте литературы нашей звезда первой величины! <...>
1 февраля. Сегодня похоронен Пушкин. Он производит смуту и по смерти. Жене его дано 5 тысяч пенсии, 2 дочерям — по тысяче, 2 сына — в пажи. Жуковскому приказание собрать все его бумаги; вздор сжечь, не показывая государю; остальное издать роскошно на казенный счет, в пользу детей...» (ЦГИА, ф. 790, оп. 1, ед. хр. 2).
всего останавливает на себе внимание сообщение о чтении Николаем письма Пушкина к Геккерну. Записано это в контексте первой же записи о «трагическом случае». Литке сделал первую запись 28 января, на другой день после дуэли, ошибочно полагая, что дуэль состоялась «сегодня поутру».
Существенно то, что запись о чтении Николаем письма сделана 28 января; тем самым выясняется, во-первых, что посланные Геккерном царю при письме на имя Нессельроде документы, которыми он хотел оправдать Дантеса, включали в первую очередь письмо Пушкина; и, во-вторых, то, что Нессельроде передал эти бумаги Николаю в день получения их от Геккерна еще при жизни поэта, 28 января (см. П. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Изд. 3-е. М. — Л., 1928, стр. 320).
«Сожалею, что не убил его». Известна та же мысль, выраженная Пушкиным в другой форме: «Как только мы поправимся, начнем снова». Вяземский, передававший эти слова в письме к вел. кн. Михаилу Павловичу, сообщил их в следующем контексте: «услыхав от д’Аршиака, что Дантес не убит, а лишь ранен, Пушкин сказал: „Странно, я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет... Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, начнем снова“».