А. И. ТУРГЕНЕВ — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ и В. А. ЖУКОВСКОМУ
<Париж. 20 мая> 1 июня 1836 г. Вечер.
Сию минуту прочел я «Современник»: я еще весь в жару и в бешенстве. Никогда я не ожидал от вас такой легкости, едва ли не преступной, и неосмотрительности — разве я позволял вам печатать все ничтожности и личности? Разве вы не могли обдумать, что̀ для меня от этого в Париже выйти может? Разве могу я явиться пестрым шутом даже и в ваш свет? Разве имена и комеражи позволяются? Теперь я объясняю многое: вероятно сюда писали уже о напечатанных комеражах, о том, что̀ и мне перечитывать стыдно и тошно. Вы виной, что мне сюда долго нельзя будет возвратиться.
Не воображаю себе как это исправить можно! Я точно выразить не в силах моего негодования: на стр. 277 сказано: «все мои письма отсылайте к *** (т. е. на хранение, а не в публику). Я их пишу более для себя, чем для вас». — Если возможно, оправдайте меня, скажите правду, что этого письма я никогда не позволял вам печатать; а писал про себя и через вас отсылал в свой архив, на хранение; что касается до других писем, то ни под каким предлогом не позволяю вам печатать их, ни в виде выписок, ни вполне, — и требую, чтобы вы их отправили, запечатав, в Москву к сестрице1. Одно можете сказать в следующей книжке, что вы сделали непростительный поступок, что я принял это с справедливым негодованием и запретил вам печатать и то, что и не так ничтожно, и где дело идет не о глупых комеражах... То, что я мог говорить Вяземскому, не сказал бы я публике, не сказал бы я даже знакомым своим, ибо я почитал Вяземского другом своим, коему честь моя дорога, а в каком виде явлюсь я теперь и здесь и везде?
Еще раз спасибо. Неужели Жуковский читал это и знал, что это готовится в печать?
<21 мая> 2 июня. Вчера надеялся я послать это письмо чрез Лейв-Веймара, но он уже уехал. Я решился послать его по почте, на твое имя, с тем, чтобы ты немедленно доставил его Вяземскому и Пушкину. Я всю ночь не спал от внутреннего сильного движения, прочитав это глупое извлечение из моих писем, наполненное ошибками всякого рода и комеражами, за кои меня здесь не пустят ни в один салон, если не узнают, что всё напечатано против моей воли. Как печатать то о Броглии, что я говорил бы вам. Est-ce clair?* Да и смыслу нет: се qui n’est (вместо est) далее «первым министром юстиции». Мог ли я сказать такую глупость — 1-м министром и министром юстиции. Как можно объявлять, что я переписал и то, чего не позволяли: это мне повредит ужасно; да оно и не совсем так. Я бы объяснил, если бы думал, что вы это напечатаете. Я уверен, что Барант писал или напишет об этом. Зачем именовать лица? Особливо Свечину2, можно ли это позволять себе, о тех, кои не имеют европейской гласности. Мне совестно показать глаза ей и я, не простясь, уеду. Зачем о Мейендорф? Что тут интересного и как вы не вздумали пощадить меня; я писал журнал про себя, а не в печать. Зачем всё то, что никого не интересует. Зачем упреки Московскому наблюдателю? О Лазареве, которого возил на бале. Можно ли заставлять меня давать отчет публике в таких мелкостях? И что скажут обо мне люди меня не знающие? Перемешано на стр. 263 о статье Араго и всё ему приписано, чего он не писал! — «Преодолев лень» и пр. 265 стр. кого это интересует? Все имена салона Свечиной. Я вообразить себе не могу такой неделикатности. Записка от 11 ! Можно ль такой вздор печатать! и конец 12-го февраля! От 14 февраля. О Киселевой, Мейендорф и Мортемар! О Шуваловой обеде; можно ли это печатать! О Гансе и Шленкуре!!! О Буонароти; знаете ли, что он здесь под другим именем и что его могут выгнать из Парижа, если официально узнают о том, что известно под рукою? Сердце мое обливается кровию от вашего преступного легкомыслия на стр. 277!! и далее о Б. М. Ф. — от 19 февраля! от 22 февраля и далее — стр. 287 о Лукулле Тюфякине.
Конец 288 стр. наделает мне много неприятностей. Вспомните заключение этого письма: «всё — в Москву, когда сами прочтете или недочтете».
желая о других мыслить вслух с публикой. Я не могу опомниться от такого чтения! Как же вам было не подумать: и в тех письмах нужно бы было избрать, исправить; а вы и то, что я не позволял вам печатать, напечатали целиком, исказили и пустили меня пестрым шутом в свет. Спасибо! Последствия для меня могут быть очень худые. Подумайте об исправлении сколько возможно вашей обидной для меня ветренности. Повторяю запрещение печатать что-либо во второй книжке, кроме объяснения в мою пользу. Но чтобы объяснение не повредило мне более и не обратило более еще внимания и здешних и ваших дипломатов и пр. ...
Примечания
В первом томе «Современника» были напечатаны письма Тургенева под заглавием «Париж. (Хроника русского)» (см. также примеч. к письму № 105).
В частных письмах к своим друзьям Тургенев откровенно сообщал о политических новостях и настроениях в парижских салонах. Появление его писем в полном виде в печати выносило напоказ эти настроения, что могло политически скомпрометировать многих парижских знакомых Тургенева и его самого. Это глубоко взволновало Тургенева и вызвало публикуемое письмо, по существу адресованное также и Пушкину.
Во втором томе «Современника» Вяземский поместил заметку «От редакции», начинающуюся такими словами: «Для очистки совести нашей и для предупреждения всех возможных толков и недоразумений, вольных и невольных, почитаем обязанностью сознаться, что напечатание в 1-й книжке журнала нашего „Хроники русского в Париже“ есть не что иное, как следствие нашей нескромности, что сии отрывки из дружеских писем или, лучше сказать, домашнего журнала, никогда не были предназначены к печати». Далее «Хронике русского» дана высокая оценка. Тургенев был тронут и «незаслуженной похвалой» и «скорым исполнением» его просьбы (ОА, т. III, стр. 323).
1 Нефедьева — двоюродная сестра А. И. Тургенева.
2 Софья Петровна Свечина—1857) — приятельница Тургенева. С 1815 г. она жила в Париже, где салон ее посещали все французские знаменитости. Свечина как «С. П. С-на» часто упоминается в письмах Тургенева, опубликованных в «Современнике».
* Это ясно? (франц.).