Кабинет
Кабинет воспроизведен с максимально возможной исторической точностью, на основании цитированных выше документов, воспоминаний современников (Пущина, Языкова, Осиповых и других) и, частично, известной картины Н. Н. Ге (1875). Это небольшая комната в два окна, с довольно высоким потолком и дубовым паркетным полом, наполовину закрытым пестрым ковром. На стенах зеленоватые гладкие штофные обои. В углу белый изразцовый камин. Старинный диван, туалетный столик красного дерева с овальным зеркалом, несколько резных стульев, простой крашеный письменный стол с множеством бумаг и книг на нем, большое мягкое кресло с высокой спинкой и подножной скамеечкой, полка с книгами, книжный шкаф - вот почти и вся мебель. Мебель эта - либо копии вещей, составлявших обстановку старого Михайловского дома (стол, кресло), либо вещи эпохи; от обстановки пушкинского времени до нас дошла только книжная полка красного дерева (найдена в б. имении Г. А. Пушкина под Вильнюсом). У дивана в углу янтарные трубки с длинными чубуками и тяжелая железная трость, та самая девятифунтовая трость, с которой поэт, по словам современников, любил гулять. На камине старинные подсвечники, черная чугунная фигурка Наполеона, совсем такая, какая описана Пушкиным в "Евгении Онегине". На книжной полке бронзовые часы из Тригорского, на письменном столе фарфоровая чернильница оттуда же. На стене против письменного стола гравированный портрет Байрона в старом коричневом паспарту; в 1828 году он был подарен Пушкиным Ан. Н. Вульф, о чем говорит надпись на обороте, сделанная рукою П. А. Осиповой. На другой стене портрет Жуковского с надписью: "Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму Руслан и Людмила. 1820 марта 26".
Эта небольшая, очень скромно обставленная комната старого ганнибаловского дома и была жилищем поэта в годы Михайловской ссылки.
После отъезда родителей Пушкин хоть и вздохнул с облегчением, но положение "ссылочного невольника" попрежнему угнетало его. Он был под строжайшим надзором - политическим и духовным. Политический надзор осуществлял опочецкий предводитель дворянства Пещуров; духовный - настоятель соседнего Святогорского монастыря отец Иона. Особые "Дела" о Пушкине вели в Пскове - Адеркас, в Риге - Паулуччи, в Петербурге - Дибич и фон Фок. Пушкин не имел права без особого разрешения выезжать из Михайловского ни в Псков, ни в Опочку. Даже переписка с опальным поэтом была небезопасна. За П. А. Плетневым, с которым Пушкин деятельно переписывался по литературным вопросам, было установлено секретное наблюдение. Сохранилось специальное дело "о связях учителя Плетнева с литератором Пушкиным", где среди обширной переписки имеется секретное письмо начальника главного штаба И. И. Дибича петербургскому генерал-губернатору П. В. Голенищеву-Кутузову, содержащее повеление царя "усугубить всевозможное старание узнать достоверно, по каким точно связям знаком Плетнев с Пушкиным и берет на себя ходатайство по сочинениям его" и "иметь за ним ближайший надзор".18*
Дом-музей, уголок кабинета. Фотография. 1954 г.
В "Воображаемом разговоре с Александром I", написанном в начальный период ссылки, Пушкин с горькой иронией рисует отношение "просвещенного монарха" Александра I к себе - творцу "Вольности", "Руслана и Людмилы", "Кавказского пленника", "Бахчисарайского фонтана", "Евгения Онегина", говорит о гонениях и преследованиях, которым уже успел подвергнуться. "Разговор" заканчивается воображаемыми словами царя: "Но тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму Ермак или Кочум, разными размерами с рифмами". "Разговор" этот в действительности не происходил, царь не ссылал Пушкина в Сибирь, но, отправив его в Михайловское, сделал все, чтобы поэт постоянно чувствовал над собой тягостную и унизительную "высочайшую" опеку.
Жизнь ссыльного поэта была уединенной, скромной, наполненной творческим трудом. Такой рисует ее сам Пушкин в письмах Д. М. Шварцу, брату и другим. Такой предстает она перед нами в воспоминаниях современников. По словам крестьянина Ивана Павлова, поэт "жил один, с господами не вязался, на охоту с ними не ходил, с соседями не бражничал, крестьян любил".19* Псаломщик церкви в Воронине А. Д. Скоропост рассказывал: "А. С. Пушкин, за время этих двух лет, дома в селе вел жизнь однообразную: все, бывало, пишет что-нибудь или читает разные книги. К нему изредка приезжали его знакомые, а иногда приходили монахи из монастыря Святогорского, а если он когда выходил гулять, то всегда один".20* Таково же свидетельство крестьянина Святогорской слободы Ивана Столарева: "Пушкин ни у кого не бывает, кроме родственницы своей, г-жи Осиповой... ни с кем не знается и ведет жизнь весьма уединенную. Слышно о нем только от людей его, которые не могут нахвалиться своим барином".21*
Замечательно содержащееся почти во всех воспоминаниях противопоставление холодно-пренебрежительного отношения поэта к соседям-помещикам и его дружественного, сердечного расположения к крестьянам: "... с господами не вязался... крестьян любил".
За два года Пушкин посетил лишь очень немногих из соседей: И. М. Рокотова в Стехнове, И. Н. Бухарова в Михалеве, А. Н. Пещурова в Лямонове, П. С. Пущина в Жадрицах, И. А. Яхонтова в Комно (не говорим здесь о П. А. и И. А. Ганнибалах, которых поэт, несомненно, не раз навещал в их имениях Петровском и Воскресенском). К другим же вовсе не ездил и какого-либо сближения с ними избегал. Часто бывал только в селе Тригорском у Осиповых-Вульф.
Немногочисленны и кратковременны были выезды Пушкина в Псков, Опочку, Новоржев.22*
Зато поэт охотно посещал окрестные деревни, ходил на ярмарки в Святые Горы, где мог общаться с крестьянами, слушать народные песни и предания.
Сосед-помещик П. С. Пущин рассказывал, что "Пушкин дружески обходился с крестьянами и брал за руку знакомых, здороваясь с ними".23* А крестьянин Иван Павлов, вспоминая об отношении поэта к народу, говорил: "И со всеми, бывало, ласково, по-хорошему обходился. Ребятишки в летнюю пору насбирают ягод, понесут ему продавать, а он деньги заплатит и ягоды им же отдаст - "кушайте, мол, ребятки, сами; деньги все равно уплачены".
Когда в начале 1825 года выяснилась необходимость удалить из Михайловского уличенную в злоупотреблениях домоправительницу Розу Григорьевну, Пушкин для расследования дела "нарядил комитет, составленный из Василья, Архипа и старосты" - местных крестьян.
Известно серьезное увлечение поэта в эти годы крепостной девушкой, дочерью Михайловского старосты, Ольгой Калашниковой.
Дружеские отношения с крестьянами при полном равнодушии к местной аристократии и начальству возмущали соседей-помещиков, служили основой многочисленных сплетен и подозрений; с другой стороны, они породили целые легенды в крестьянской среде.
Пушкин никогда не чувствовал себя в Михайловском помещиком, совершенно не занимался хозяйством, он всегда оставался поэтом, "гонимым самовластьем", который в деревне видел "приют трудов и вдохновенья".
Окруженный двойным надзором, оторванный от друзей, общественно-литературной борьбы, проведший в ссылке уже несколько лет и лишенный всякой надежды на скорое освобождение, Пушкин жестоко скучал. Об этом говорят его письма. "Бешенство скуки снедает мое нелепое существование..." (В. Ф. Вяземской, конец октября 1824 года). "Михайловское душно для меня" (Жуковскому, апрель 1825 года). "Отче! не брани меня и не сердись, когда я бешусь; подумай о моем положении; вовсе не завидное, что ни толкуют. Хоть кого с ума сведет" (ему же, октябрь 1825 года). "У нас осень, дождик шумит, ветер шумит, лес шумит - шумно, а скучно" (Плетневу, июль 1825 года). "Мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство" (П. А. Вяземскому, 27 мая 1826 года). С большой силой выразил поэт эти свои переживания в стихотворном послании к Языкову 1824 года:
Но злобно мной играет счастье:
Давно без крова я ношусь,
Куда подует самовластье;
Уснув, не знаю, где проснусь.
Всегда гоним, теперь в изгнанье
Влачу закованные дни...
Пушкина тянуло туда, где кипела политическая и литературная жизнь, где его друзья и единомышленники вели решительную борьбу за коренные изменения русской жизни, русского искусства. С положением невольника, обреченного "в изгнанье" влачить "закованные дни", он не мог примириться и не примирился. Чем дальше, тем больше росло негодование и сильнее "бурные кипели в сердце чувства". "Шесть Пушкиных подписали избирательную грамоту! да двое руку приложили за неумением писать!24* А я, грамотный потомок их, что я? где я? . ."- пишет Пушкин Дельвигу в июне 1825 года, и почти через год Плетневу: "Не будет вам Бориса, прежде чем не выпишите меня в Петербург - что это в самом деле? стыдное дело... Мне не до Онегина. Чорт возьми Онегина! я сам себя хочу издать или выдать в свет. Батюшки, помогите!"
Чтобы освободиться из ссылки, Пушкин вскоре же по приезде в Михайловское пытался организовать побег с помощью брата и А. Н. Вульфа.
Когда Лев Сергеевич осенью 1824 года уезжал из Михайловского, Пушкин дал ему поручение подготовить в Петербурге все необходимое для своего тайного отъезда во Францию или Италию.
Мой брат, в опасный день разлуки
Все думы сердца о тебе,
С тобой соединим же руки
И покоримся мы судьбе.
Благослови побег поэта...
П. А. Осипова, которая была посвящена в замыслы поэта, 22 ноября писала В. А. Жуковскому: "Если Александр должен будет оставаться здесь долго, то прощай для нас, русских, его талант, его поэтический гений и обвинить его не можно будет. Наш Псков хуже Сибири, а здесь пылкой голове не усидеть. Он теперь так занят своим положением, что без дальнего размышления из огня вскочит в пламя,- а там поздно будет размышлять о следствиях. - Все здесь сказанное - не простая догадка, но прошу вас, чтобы и Лев Сергеевич не знал того, что я вам сие пишу. Если вы думаете, что воздух и солнце Франции или близлежащих к ней через Альпы земель полезен для русских орлов, и оный не будет вреден нашему, то пускай останется то, что теперь написала, вечною тайною. Когда же вы другого мнения, то подумайте, как предупредить отлет".25* Смысл содержащейся в этом письме аллегории вполне ясен. Жуковский, Плетнев и некоторые другие друзья поэта не сочувствовали его замыслам, и побег не состоялся.
Давно б на Дерптскую дорогу
Я вышел утренней порой
И к благосклонному порогу
Понес тяжелый посох мой...
Об этих планах Пушкина и их результатах рассказывает первый биограф поэта П. В. Анненков: "... Оба заговорщика наши остановились на мысли заинтересовать в деле освобождения Пушкина почтенного и известного дерптского профессора хирургии, И. Ф. Мойера, мужа тогда уже умершей, обожаемой племянницы Жуковского, Марии Андреевны Протасовой. Мойер... пользовался неограниченным доверием В. А. Жуковского и имел влияние на самого начальника края, маркиза Паулуччи... Дело состояло в том, чтоб согласить Мойера взять на себя ходатайство перед правительством о присылке к нему Пушкина в Дерпт, как интересного и опасного больного, а впоследствии, может быть, предпринять и защиту его, если Пушкину удастся пробраться из Дерпта за границу, под тем же предлогом безнадежного состояния своего здоровья. Конечно, дело было не легкое, потому что в основании его лежал все-таки подлог... Но друзья наши не остановились перед этим затруднением. Они положили учредить между собой символическую переписку, основанием которой должна была служить тема о судьбе коляски, будто бы взятой Вульфом для переезда. Положено было так: в случае согласия Мойера замолвить слово перед маркизом Паулуччи о Пушкине, студент Вульф должен был уведомить Михайловского изгнанника по почте о своем намерении выслать безотлагательно коляску обратно в Псков. Наоборот, если бы Вульф заявил решимость удержать ее в Дерпте, это означало бы, что успех порученного ему дела оказывается сомнительным. История с коляской кончилась, однако же, довольно комически..." На Мойера стал действовать, по просьбе Пушкина, Жуковский, но, не будучи в курсе дела и заботясь только о здоровье поэта, он просил Мойера поехать в Михайловское, осмотреть больного и, если нужно, сделать операцию. Мойер согласился. "Родные сделали уже распоряжение, прямо из Петербурга, о высылке настоящей, не символической коляски из Пскова в Дерпт, за Мойером. Когда Пушкин услыхал об этом обороте дела, он ужаснулся...".26* В письме к Мойеру 29 июля 1825 года он умоляет его "ради бога не приезжать". В августе пишет Вульфу с отчаянием: "Друзья мои и родители вечно со мною проказят. Теперь послали мою коляску к Мойеру с тем, чтоб он в ней ко мне приехал и опять уехал и опять прислал назад эту бедную коляску. Вразумите его. Дайте ему от меня честное слово, что я не хочу этой операции, хотя бы и очень рад был с ним познакомиться. А об коляске сделайте милость, напишите мне два слова, что она? где она? etc". Мойер в Михайловское не приехал, и больше поэт к этим планам освобождения не возвращался.
Известны намерения Пушкина покинуть деревню под чужим именем - слуги А. Н. Вульфа (Вульф в это время собирался путешествовать за границу) или просто Михайловского крестьянина. Но эти планы также остались неосуществленными, как и предыдущие.
Ничего не вышло и из попытки добиться у царя разрешения легальным путем уехать для лечения в Петербург, Москву или за границу. Пушкин еще весною 1825 года обращался к Александру I с просьбой о разрешении "поехать куда-нибудь в Европу" лечить аневризм. К царю обратилась и Надежда Осиповна с прошением "не отнимать у матери предмета ее нежной любви" и разрешить сделать операцию в каком-нибудь городе. В результате 26 июня 1825 года было получено известие из главного штаба о том, что государь милостиво дозволил Пушкину приехать в Псков и иметь там пребывание до излечения болезни - с тем, впрочем, чтобы губернатор имел наблюдение как за поведением, так и за разговорами Пушкина.
Об этой "милости" поэт с злой иронией писал Жуковскому в начале июля: "Неожиданная милость его величества тронула меня несказанно, тем более, что здешний губернатор предлагал уже мне иметь жительство во Пскове, но я строго придерживался повеления высшего начальства. Я справлялся о псковских операторах; мне указали там на некоторого Всеволожского, очень искусного по ветеринарной части и известного в ученом свете по своей книге об лечении лошадей. Несмотря на все это, я решился остаться в Михайловском, тем не менее чувствуя отеческую снисходительность его величества. Боюсь, чтоб медленность мою пользоваться монаршей милостию не почли за небрежение или возмутительное упрямство. Но можно ли в человеческом сердце предполагать такую адскую неблагодарность. Дело в том, что, 10 лет не думав о своем аневризме, не вижу причины вдруг о нем расхлопотаться. Я все жду от человеколюбивого сердца императора, авось-либо позволит он мне со временем искать стороны мне по сердцу и лекаря по доверчивости собственного рассудка, а не по приказанию высшего начальства".
Еще более решительно и откровенно писал Пушкин 13-15 сентября Вяземскому: "Очень естественно, что милость царская огорчила меня, ибо новой милости не смею надеяться,- а Псков для меня хуже деревни, где по крайней мере я не под присмотром полиции. Вам легко на досуге укорять меня в неблагодарности, а были бы вы (чего боже упаси) на моем месте, так, может быть, пуще моего взбеленились. Друзья обо мне хлопочут, а мне хуже да хуже. Сгоряча их проклинаю, одумаюсь, благодарю за намерение, как езуит, но все же мне не легче. Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению, ultima ratio libertatus27* - и вдруг последняя моя надежда разрушена проклятым дозволением ехать лечиться в ссылку! Душа моя, поневоле голова кругом пойдет. Они заботятся о жизни моей; благодарю - но чорт ли в эдакой жизни. Гораздо уж лучше от нелечения умереть в Михайловском. По крайней мере могила моя будет живым упреком, и ты бы мог написать на ней приятную и полезную эпитафию. Нет, дружба входит в заговор с тиранством, сама берется оправдать его, отвратить негодование; выписывают мне Мойера, который, конечно, может совершить операцию и в сибирском руднике; лишают меня права жаловаться (не в стихах, а в прозе, дьявольская разница!), а там не велят и беситься. Как не так! . . Ах, мой милый, вот тебе каламбур на мой аневризм: друзья хлопочут о моей жиле, а я об жилье". Каково?"
Попытки добиться официальным путем освобождения из ссылки Пушкин не оставляет и в дальнейшем. Он снова обращается с прошениями к Александру I, затем и к Николаю I. Не перестает просить друзей хлопотать за него. "Милый,- пишет он П. А. Плетневу 4-6 декабря 1825 года,- дело не до стихов - слушай в оба уха: если я друзей моих не слишком отучил от ходатайства, вероятно они вспомнят обо мне. Если брать, так брать - не то, что и совести марать - ради бога, не просить у царя позволения мне жить в Опочке или в Риге; чорт ли в них? а просить или о въезде в столицы, или о чужих краях".
В это же время в стихотворении "19 октября" поэт восклицал;
Пора и мне. .. пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О, сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
Однако официальные ходатайства, как и планы побегов, не привели к реальным результатам, и Михайловская ссылка поэта затянулась на два года.
Тяжелые переживания одиночества и изгнания подчас рождали хандру, мешали творить. "О моем житье-бытье ничего тебе не скажу - скучно, вот и все",- писал Пушкин Вяземскому осенью 1824 года и в апреле 1825 года ему же: "У меня хандра, и нет ни единой мысли в голове моей..."
Но в то же время Пушкин не может не признаться, что находится "в наилучших условиях", чтобы закончить свой "роман в стихах". "Уединение совершенное" не порывает связи поэта с духовной жизнью столиц, не заглушает в нем ни на мгновение творческих интересов.
В Михайловском поэт очень много читает: русские и иностранные книги, журналы, альманахи. "Книг, ради бога, книг!" - просит Пушкин брата и шлет ему заказы с длинным перечнем названий. В этом перечне на первом месте стоят "Полярная звезда" Рылеева и Бестужева, "Северные цветы" Дельвига, "Московский телеграф" Полевого, сочинения Рылеева, Баратынского, Крылова, Державина, Шекспира, жизнеописания Ст. Разина и Ем. Пугачева. Подобные просьбы постоянно звучат в его письмах. Из книг, прочитанных здесь Пушкиным, составилась целая библиотека, которую потом вывозили в двадцати четырех ящиках на двенадцати подводах. Пушкин шутил, что в Михайловском он перечитал двенадцать телег книг.
"В уединеньи величавом", среди родной природы, родного народа, в общении с любимыми книгами стремительно развивался творческой гений Пушкина и достиг своего полного расцвета.
"Приют свободного поэта, непокоренного судьбой",- говорил, обращаясь к Михайловскому, Н. М. Языков.
В стихотворении "Вновь я посетил..." (чернов.) позже Пушкин подчеркивал, что именно творчество было той живительной силой, которая помогла ему вынести все тяготы ссылки, и не только не пасть духом, но закалиться, сохранить бодрость и веру в будущее.
Поэзия как ангел-утешитель
Спасла меня, и я воскрес душой.
И. И. Пущину поэт признавался, что "тут, хотя невольно, но все-таки отдыхает oт прежнего шума и волнения; с музой живет в ладу и трудится охотно и усердно".
"Чувствую,- писал Пушкин Н. Н. Раевскому в июле 1825 года,- что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить". И он творил, творил с необычайным подъемом и воодушевлением.
Постоянно поэт посвящал творчеству утро, а иногда просиживал за работой напролет весь день. Бывало, что принимался писать и проснувшись среди ночи.28* Эти "часы трудов свободно-вдохновенных" вспоминал он в стихотворении "Вновь я посетил..." как лучшие в жизни.
В Михайловском в 1824-1826 годах написаны центральные главы романа "Евгений Онегин" (III-VI), драма "Борис Годунов", поэмы "Цыганы", "Граф Нулин" и несколько десятков лирических стихотворений, таких, как "19 октября", "Сожженное письмо", "Вакхическая песня", "Я помню чудное мгновенье..." (А. П. Керн), "Зимний вечер", "Жених", "Андрей Шенье", "Подражания Корану", "Разговор книгопродавца с поэтом", "Песни о Стеньке Разине", "Пророк",- всего более ста художественных произведений. К этому же времени относятся замыслы и черновые наброски ряда произведений, окончательно написанных позднее, в 30-е годы: сказок, драмы "Русалка", "маленьких трагедий" ("Моцарт и Сальери", "Скупой рыцарь"), романа "Арап Петра Великого" и многих других. В Михайловском возникла у Пушкина мысль об издании журнала, осуществленная им в 1836 году. Здесь начал он свои "Записки", почти полностью уничтоженные после 14 декабря 1825 года. Здесь окончательно определился его взгляд на общественное назначение поэта как человека, живущего не в отвлеченном мире фантазии, а реальными интересами жизни, как духовного вождя своего народа, носителя передовых идей эпохи, призванного "глаголом жечь сердца людей".
"поэтом действительной жизни", который, по характеристике М. Горького, "будучи переполнен впечатлениями бытия, стремился отразить их в стихе и прозе с наибольшей правдивостью, с наибольшим реализмом - чего и достигал с гениальным уменьем".29* В этом процессе формирования реалистического стиля поэзии Пушкина, сделавшего его родоначальником новой русской литературы, как уже говорилось, немаловажную роль играли конкретные жизненные наблюдения и впечатления Михайловского.
В значительной степени именно под влиянием жизненных наблюдений и впечатлений псковской деревни сложились центральные главы романа "Евгений Онегин", определился их подлинно реалистический характер, создались поражающие глубиной и тонкостью социального анализа правдивые картины русской жизни. Роман Пушкина корнями своими уходит глубоко в реальную жизнь, прежде всего в жизнь деревни, которую повседневно наблюдал Пушкин в Михайловском и Тригорском. "Как истинный художник,- писал Белинский,- Пушкин не нуждался в выборе поэтических предметов для своих произведений, но для него все предметы были равно исполнены поэзии. Его "Онегин", например, есть поэма современной действительной жизни не только со всею ее поэзиею, но и со всею ее прозою, несмотря на то, что она писана стихами. Тут и благодатная весна, и жаркое лето, и гнилая дождливая осень, и морозная зима; тут и столица, и деревня, и жизнь столичных денди, и жизнь мирных помещиков, ведущих между собою незанимательный разговор
О сенокосе, о вине,
О псарне, о своей родне.
... В своей поэме он умел коснуться так многого, намекнуть о столь многом, что принадлежит исключительно к миру русской природы, к миру русского общества! "Онегина" можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением".30*
Наблюдения и впечатления Михайловского, Тригорского и близлежащих имений послужили основой для создания образов Лариных, дяди Онегина, крепостной няни Филипьевны и других обитателей дворянских усадеб со всеми типичными чертами их характеров и нравов (на это указывал сам поэт, называя Арину Родионовну "оригиналом няни Татьяны"). Они же дали поэту "краски и материалы" для характеристики деревенской жизни Онегина, для убедительного раскрытия этого столь типичного образа русского молодого дворянина 20-х годов.
Деревенская жизнь Онегина во многом напоминает жизнь самого Пушкина в Михайловском:
А что ж Онегин? Кстати, братья!
Терпенья вашего прошу:
Его вседневные занятья
Я вам подробно опишу.
Онегин жил анахоретом;
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке;
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая.
31*
Прогулки, чтенье, сон глубокой,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая...
(Глава IV, строфы XXXVI-XXXIX)
Нам известны уединенный характер деревенской жизни поэта, его любовь к природе, к книгам; из воспоминаний современников мы знаем и о его привычке начинать день летом с купанья в Сороти, а зимою с принятия ледяной ванны, и о частых прогулках пешком и верхом.
'Евгений Онегин'. Глава IV. Автограф
Разумеется, отождествлять Пушкина с Онегиным никак нельзя. Поэт и борец, неутомимый труженик на благо народа, Пушкин не "отшельник праздный", разочарованный, опустошенный. Недаром сам он решительно подчеркивал: "Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной". Но автобиографические черты в изображении деревенской жизни Онегина несомненны. "В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь",- писал поэт Вяземскому 27 мая 1826 года. А в цитированном выше письме Шварцу в декабре 1824 года, где Пушкин, говоря о своей жизни, писал: "Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко - целый день верхом...",- имеются зачеркнутые слова: "совершенный Онегин".
Еще раньше Пушкин рассказывал в письме В. Ф. Вяземской: "Что касается соседей, то мне лишь по началу пришлось потрудиться, чтобы отвадить их от себя; больше они мне не докучают - я слыву среди них Онегиным,- и вот, я - пророк в своем отечестве". А в строфе V главы II романа мы читаем:
Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним...
Не случайные, частные черты своей деревенской жизни вносит Пушкин в роман, а лишь то, что было в ней типичного, общего для изображаемых им явлений русской жизни. Черновики "Онегина" убедительно показывают, как, с одной стороны, Пушкин часто обращается к отдельным конкретным фактам своей деревенской жизни, неоднократно упоминая Псковскую губернию - "теплицу юных дней" своих и конкретных ее обитателей, а с другой - как он эти факты обобщает, отбирая общее и типичное и отбрасывая все частное и случайное. Это относится и к характерам людей, и к быту, и к пейзажу.
Широко отразились настроения и переживания ссыльного поэта в лирических отступлениях романа, которыми столь богаты именно центральные главы. Как не узнать, например, настроений и переживаний Пушкина первой зимы ссылки в написанной тогда же строфе XLIII, главы IV.
В глуши что делать в эту пору?
Гулять? Деревня той порой
Невольно докучает взору
Однообразной наготой.32*
Скакать верхом в степи суровой?
Но конь, притуплённой подковой
Неверный зацепляя лед,
Того и жди, что упадет.
Сиди под кровлею пустынной,
Читай: вот Прадт, вот W. Scott.
Не хочешь? - поверяй расход,
Сердись иль пей, и вечер длинный
Кой-как пройдет, а завтра то ж,
И славно зиму проведешь.
Картины русской природы, которые сейчас раскрываются перед нами, а когда-то раскрывались перед поэтом со ската Михайловского холма, с балкона его дома, нашли свое воплощение в многочисленных реалистических онегинских пейзажах, простых и прекрасных, как сама русская природа. Вот, например, начало второй главы романа:
Была прелестный уголок;
Там друг невинных наслаждений
Благословить бы небо мог.
Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,33*
Стоял над речкою. Вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые,
Мелькали села; здесь и там
Стада бродили по лугам,
И сени расширял густые
Огромный, запущенный сад,
Приют задумчивых дриад.
Или строфа XV главы VII:
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
В свои мечты погружена
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
И сад над светлою рекою.
Она глядит - и сердце в ней
Забилось чаще и сильней.
Можно напомнить и другие с детства знакомые и дорогие каждому советскому человеку реалистические описания родной природы во все времена года, содержащиеся в главах IV-VII "Онегина": "Уж небо осенью дышало...", "В тот год осенняя погода...", "Гонимы вешними лучами..." и другие.
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк;
Его почуя, конь дорожный
Несется в гору во весь дух;
На утренней заре пастух
Не гонит уж коров из хлева,
И в час полуденный в кружок
В избушке распевая, дева
Прядет, и, зимних друг ночей,
Трещит лучинка перед ней. ..
И вот уже трещат морозы
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лед,
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая на брег.
Следует отметить, что картины природы в "Онегине" почти всегда связаны с жизнью народа, крепостного крестьянства, о котором поэт говорит с симпатией и уважением.
Псковская деревня дала Пушкину материал и для первой его реалистической поэмы "Граф Нулин", написанной в Михайловском в конце 1825 года. Пушкин говорил, что сюжет этой поэмы основан на истинном происшествии, "которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде". Подчеркнуто реалистически показал Пушкин в "Графе Нулине" моральный облик известной части провинциального дворянского общества, быт и нравы дворянской усадьбы, прозаические картины "низкой" природы. С беспощадной иронией нарисовал он образы тупого и грубого "барина", проводящего время "в отъезжем поле"; его скучающей супруги Натальи Павловны, воспитанной "в благородном пансионе у эмигрантки Фальбала" и потому не занимающейся хозяйством, а ищущей развлечений в сентиментальных романах, в обществе соседа Лидина - "помещика 23-х лет"; графа Нулина - пустого светского франта, бесцельно странствующего по чужим краям, космополита, оторвавшегося от родной страны, чуждого ей.
В. Г. Белинский, характеризуя поэму Пушкина, особо подчеркивал "знание действительности". Он писал: "В этой повести все так и дышит русскою природою, серенькими красками русского деревенского быта. Только один Пушкин умел так легко и так ярко набрасывать картины столь глубоко верные действительности... Нельзя не подивиться легкости, с какою поэт схватывает в "Графе Нулине" самые характеристические черты русской жизни... Говорить ли, что вся поэма исполнена ума, остроумия, легкости, грации, тонкой иронии, благородного тона, знания действительности, написана стихами в высшей степени превосходными? Пушкин иначе и не умел писать,- а "Граф Нулин" есть одно из удачнейших его произведений".34*
В Михайловском за годы ссылки Пушкин написал также ряд критических статей, многие из которых, как, например, "О поэзии классической и романтической", "О народности в литературе" и другие, представляют большой историко-литературный интерес, убедительно показывают глубокую прогрессивность общественно-литературных позиций Пушкина и огромную роль его в борьбе за развитие передовой реалистической и народной русской литературы. Ссыльный поэт стоит в центре современной ему общественно-литературной жизни, оказывает огромное влияние на все ее развитие.
Помимо художественных произведений и статей, Пушкин написал за два года в Михайловском около ста двадцати писем и получил более шестидесяти, что составляет значительную часть всей сохранившейся его переписки. Это и понятно. Переписка была для него в те годы одним из немногих способов общения с близкими ему людьми, связи с внешним миром. Среди адресатов Пушкина - родственники, друзья, виднейшие русские писатели, критики, журналисты. Большое место занимают в переписке имена литераторов-декабристов К. Ф. Рылеева, А. А. Бестужева и других.
В письмах поэт говорит о своей жизни, настроениях, переживаниях, поэтических трудах и замыслах, высказывает мнения по различным вопросам литературы и политики. Здесь много политических намеков и острых эпиграмм ("Враги мои, покамест я ни слова...", "Наш друг вита, Кутейкин в эполетах...", "Как! жив еще курилка журналист...", "Недавно я стихами как-то свиснул...", "Движенья нет, сказал мудрец брадатый..." и другие).
В письме к А. А. Бестужеву Пушкин первый по достоинству оценил гениальную комедию Грибоедова "Горе от ума". "Между мастерскими чертами этой прелестной комедии,- писал Пушкин, - недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину прелестна! - и как натурально! Вот на чем должна была вертеться вся комедия, но Грибоедов видно не захотел - его воля. -
О стихах я не говорю: половина - должна войти в пословицу. Покажи это Грибоедову. Может быть, я в ином ошибся. Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался. Эти замечания пришли мне в голову после, когда уже не мог я справиться. По крайней мере говорю прямо, без обиняков, как истинному таланту".
Тому же Бестужеву Пушкин писал о Крылове, указывая на слабость русской критики, не сумевшей еще раскрыть подлинного значения замечательных русских писателей: "Мы не знаем, что такое Крылов, Крылов, который столь же выше Лафонтена, как Державин выше Ж. Б. Руссо".
Высоко ценил Пушкин поэтическое дарование К. Ф. Рылеева; о его поэме "Войнаровский", которую прислал ему Пущин и которую он читал с карандашом в руках, делая многочисленные пометки на полях, говорил: "Эта поэма нужна была для нашей словесности".
он так настойчив и требователен, когда обращается к своим петербургским издателям, так решителен и беспощаден, когда клеймит своих литературных врагов. Говоря его словами, Пушкин всегда "имел в виду пользу нашей словесности". И действительно, вышедшие в 1824-1826 годах первая глава романа "Евгений Онегин" с "Разговором книгопродавца с поэтом" в виде вступления и "Стихотворения Александра Пушкина", так же как отдельно печатавшиеся в журналах и альманахах отрывки из поэм и стихи, имели огромное литературное и общественно-политическое значение. Многие стихи Пушкина печатались в декабристских изданиях - альманахе "Полярная звезда" и других. В альманахе Рылеева и Бестужева "Звездочка" на 1825 год, напечатанном, но не вышедшем из-за событий 14 декабря, была помещена сцена ночного разговора Татьяны и няни из "Евгения Онегина"; эту сцену издатели альманаха ценили особенно высоко.
Письма Пушкина этой поры поражают богатством содержания, глубиною и остротою мысли, меткостью и выразительностью языка, представляют огромный интерес не только как материал для биографии поэта, характеристики его взглядов, но и как ценнейшие документы идейной жизни эпохи.
Своими письмами, так же как и художественными произведениями и статьями, Пушкин принимает живейшее участие в общественно-литературной борьбе, неизменно выступая единомышленником и соратником декабристов, вместе с ними отстаивая идеалы политической свободы, прогрессивного искусства. Личная и идейная близость Пушкина к декабристам, тяжесть переживаний поэта, вызванных поражением первых русских революционеров, с исключительной силой выступают в его письмах из Михайловского. Но переписка с выдающимися общественными и литературными деятелями не могла полностью заменить живого общения с ними, которого так не хватало Пушкину в Михайловском. Поэтому самыми радостными событиями в его уединенной жизни были встречи с друзьями, приезжавшими навестить ссыльного поэта.
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я...
("19 октября")
Эти трое - лицейские товарищи поэта: Пущин, Дельвиг, Горчаков.
Пущина предупреждали А. И. Тургенев, В. Л. Пушкин и другие об опасности посещения ссыльного поэта, но это не остановило его. В воспоминаниях своих он рассказывает:
"С той минуты, как я узнал, что Пушкин в изгнании, во мне зародилась мысль непременно навестить его. Собираясь на рождество в Петербург для свидания с родными,35* я предположил съездить и в Псков к сестре Набоковой; муж ее командовал тогда дивизией, которая там стояла, а оттуда уже рукой подать в Михайловское. Вследствие этой программы я подал в отпуск ка 28 дней в Петербургскую и Псковскую губернии...
И. И. Пущин. Акварель Д. Соболевского. 1825 г.
следующего дня уже приближался к желаемой цели. Свернули мы, наконец, с дороги в сторону, мчались среди леса по гористому проселку: все мне казалось не довольно скоро. Спускаясь с горы, недалеко уже от усадьбы, которой за частыми соснами нельзя было видеть, сани наши в ухабе так наклонились на бок, что ямщик слетел. Я с Алексеем, неизменным моим спутником от лицейского порога до ворот крепости, кой-как удержался в санях. Схватили вожжи. Кони несут среди сугробов, опасности нет: в сторону не бросятся, всё лес, и снег им по брюхо, править не нужно. Скачем опять в гору извилистою тропой; вдруг крутой поворот, и как-будто неожиданно вломились смаху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора...
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке. Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один - почти голый, другой - весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь, через тридцать три года, мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этою женщиной, впрочем она все поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая,- чуть не задушил ее в объятиях...
Наконец, помаленьку прибрались; подали нам кофе; мы уселись с трубками. Беседа пошла правильнее; многое надо было хронологически рассказать, о многом расспросить друг друга. Теперь не берусь всего этого передать.
Вообще Пушкин показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однакож, ту же веселость; может быть, самое положение его произвело на меня это впечатление. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась, в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами; я нашел, что он тогда был очень похож на тот портрет, который потом видел в "Северных цветах" и теперь при издании его сочинений П. В. Анненковым...36*
Он нетерпеливо выслушал меня и сказал, что несколько примирился в эти четыре месяца с новым своим бытом, вначале очень для него тягостным; что тут, хотя невольно, но все-таки отдыхает от прежнего шума и волнения; с музой живет в ладу и трудится охотно и усердно. Скорбел только, что с ним нет сестры его, но что, с другой стороны, никак не согласится, чтоб она по привязанности к нему проскучала целую зиму в деревне. Хвалил своих соседей в Тригорском, хотел даже везти меня к ним, но я отговорился тем, что приехал на такое короткое время, что не успею и на него самого наглядеться. Среди всего этого много было шуток, анекдотов, хохоту от полноты сердечной. Уцелели бы все эти дорогие подробности, если бы тогда при нас был стенограф.
А. С. Пушкин. Гравюра Н. Уткина с портрета работы. О. Кипренского. 1827 г.
Незаметно коснулись опять подозрений на счет общества. Когда я ему сказал, что не я один поступил в это новое служение отечеству, он вскочил со стула и вскрикнул: "Верно, все это в связи с майором Раевским, которого пятый год держат в Тираспольской крепости и ничего не могут выпытать". Потом, успокоившись, продолжал: "Впрочем, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою,- по многим моим глупостям". Молча я крепко расцеловал его; мы обнялись и пошли ходить: обоим нужно было вздохнуть...
Настало время обеда. Алексей хлопнул пробкой, начались тосты за Русь, за Лицей, за отсутствующих друзей и за нее. Незаметно полетела в потолок и другая пробка; попотчевали искрометным няню, а всех других хозяйскою наливкой. Все домашнее население несколько развеселилось; кругом нас стало пошумнее, праздновали наше свидание.
Я привез Пушкину в подарок "Горе от ума"; он был очень доволен этою тогда рукописною комедией, до того ему вовсе почти незнакомою.
слушал его выразительное и исполненное жизни чтение, довольный тем, что мне удалось доставить ему такое высокое наслаждение.
Потом он мне прочел кое-что свое, большею частью в отрывках, которые впоследствии вошли в состав замечательных его пиес; продиктовал начало из поэмы "Цыганы" для "Полярной звезды" и просил, обнявши крепко Рылеева, благодарить его за патриотические "Думы".37*
Время не стояло. К несчастью, вдруг запахло угаром. У меня собачье чутье, и голова моя не выносит угара. Тотчас же я отправился узнавать, откуда эта беда, неожиданная в такую пору дня. Вышло, что няня, воображая, что я останусь погостить, велела в других комнатах затопить печи, которые с самого начала зимы не топились. Когда закрыли трубы,- хоть беги из дому! Я тотчас распорядился за беззаботного сына в отцовском доме: велел открыть трубы, запер на замок дверь в натопленные комнаты, притворил и нашу дверь, а форточку открыл. Все это неприятно на меня подействовало, не только в физическом, но и в нравственном отношении. "Как,- подумал я,- хоть в этом не успокоить его, как не устроить так, чтоб ему, бедному поэту, было где подвигаться в зимнее ненастье!" В зале был биллиард; это могло бы служить для него развлечением. В порыве досады я даже упрекнул няню, зачем она не велит отапливать всего дома. Видно, однако, мое ворчанье имело некоторое действие, потому что после моего посещения перестали экономить дровами. Г-н Анненков в биографии Пушкина говорит, что он иногда один играл в два шара на биллиарде. Ведь не летом же он этим забавлялся, находя приволье на божьем воздухе, среди полей и лесов, которые любил с детства. Я не мог познакомиться с местностью Михайловского, так живо им воспетой: она тогда была закутана снегом.
Между тем время шло за полночь. Нам подали закусить: на прощанье хлопнула третья пробка. Мы крепко обнялись в надежде, быть может, скоро свидеться в Москве. Шаткая эта надежда облегчила расставанье после так отрадно промелькнувшего дня. Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило три. Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку! Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сани. Пушкин еще что-то говорил мне вслед; ничего не слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце, со свечой в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: "Прощай, друг!" Ворота скрыпнули за мною..."38*
Пущин пробыл в Михайловском всего один день. И не только потому, что торопился на службу. Член тайного общества, он боялся скомпрометировать ссыльного друга и вызвать нежелательное внимание местных властей.
Ведь стоило ему пробыть в Михайловском всего несколько часов, и об этом уже стало известно настоятелю Святогорского монастыря Ионе. Пущин рассказывает, как неожиданно их дружеская беседа была прервана появлением этого рыжего монаха, явившегося лично проверить, кто пожаловал к его поднадзорному, и какое неприятное впечатление появление его произвело на Пушкина.
"... Кто-то подъехал к крыльцу. Пушкин выглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл лежавшую на столе Четью-Минею. Заметив его смущение и не подозревая причины, я спросил его: что это значит? Не успел он отвечать, как вошел в комнату низенький рыжеватый монах и рекомендовался мне настоятелем соседнего монастыря. Я подошел под благословение. Пушкин - тоже, прося его сесть. Монах начал извинением в том, что, может быть, помешал нам, потом сказал, что, узнавши мою фамилию, ожидал найти знакомого ему П. С. Пущина, уроженца великолуцкого, которого очень давно не видал. Ясно было, что настоятелю донесли о моем приезде и что монах хитрит. Хотя посещение его было вовсе некстати, но я все-таки хотел faire bonne mine a mauvais jeu39* и старался уверить его в противном: объяснил ему, что я - Пущин такой-то, лицейский товарищ хозяина, а что генерал Пущин, его знакомый, командует бригадой в Кишиневе, где я в 1820 году с ним встречался. Разговор завязался о том, о сем. Между тем подали чай. Пушкин спросил рому, до которого, видно, монах был охотник. Он выпил два стакана чаю, не забывая о роме, и после этого начал прощаться, извиняясь снова, что прервал нашу товарищескую беседу. Я рад был, что мы избавились от этого гостя, но мне неловко было за Пушкина: он, как школьник, присмирел при появлении настоятеля. Я ему высказал мою досаду, что накликал это посещение. "Перестань, любезный друг! Ведь он и без того бывает у меня, я поручен его наблюдению. Что говорить об этом вздоре!"
Краткое свидание Пушкина с Пущиным в Михайловском - важный момент в истории взаимоотношений Пушкина и декабристов. Из рассказов друга поэт узнал много нового о современной политической обстановке, о деятельности молодых людей, поступивших в "новое служение отечеству", и с удивительной проницательностью связал это с деятельностью южных декабристов, в частности В. Ф. Раевского. Такая проницательность, возможность сделать столь быстрое и верное обобщение объясняется длительной идейной близостью поэта с членами тайных обществ, не прерывавшейся и в годы ссылки. Именно в Михайловском 11 января 1825 года, по утверждению М. В. Нечкиной, "Пущин наконец сообщил Пушкину о существовании тайного общества, что прежде от него скрывал".40*
В "Записках" декабриста Н. И. Лорера имеются сведения о том, что Пущин писал Пушкину незадолго до восстания и именно этим письмом было вызвано намерение Пушкина выехать из Михайловского в столицу накануне 14 декабря.
День 11 января 1825 года был для Пушкина одним из счастливейших дней за все время ссылки. Поэт вспоминал встречу с другом в стихотворении "19 октября" (на лицейскую годовщину 19 октября 1825 года):
... Поэта дом опальный
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
41*
Долго ждал Пушкин к себе другого своего лицейского товарища и близкого друга - поэта А. А. Дельвига. Настойчиво приглашал его в письмах. "Дельвига с нетерпением ожидаю..." - писал Пушкин брату в конце февраля 1825 года. 14 марта ему же: "Мочи нет, хочется Дельвига...", и 7 апреля: "Дельвига здесь еще нет...". Дельвиг задержался по болезни в Витебске и приехал в середине апреля. Он провел в Михайловском несколько дней.
А. А. Дельвиг. Рисунок В. Лангера. 1829 г.
"Мне кажется,- пишет А. П. Керн, хорошо знавшая друга Пушкина,- Дельвиг был одним из лучших, примечательнейших людей своего времени, и если имел недостатки, то они были недостатками эпохи и общества, в котором он жил".42*
Пушкин горячо любил и высоко ценил Дельвига, человека и поэта. "Я знал его в Лицее,- писал Пушкин в одном из писем 1831 года, адресованном Плетневу, характеризуя свое отношение к Дельвигу,- был свидетелем первого, незамеченного развития его поэтической души и таланта, которому еще не отдали мы должной справедливости. С ним читал я Державина и Жуковского - с ним толковал обо всем, ". А несколько раньше, характеризуя Дельвига в письме к Вяземскому, поэт восклицал: "... он человек, достойный уважения во всех отношениях..." Понятно, как счастлив был Пушкин встрече с другом, столь близким ему с юных лет.
"Как я был рад баронову приезду",- пишет Пушкин брату Льву Сергеевичу вскоре по приезде Дельвига 22-23 апреля 1825 году. Они читали друг другу свои произведения, беседовали о литературе, эстетике, политике, бывали у Осиповых-Вульф в Тригорском.
Дельвиг одним из первых познакомился с "Борисом Годуновым". Он принял деятельное участие в подготовке к изданию собрания стихотворений Пушкина, над которыми поэт работал в это время. "По свидетельству знавших того и другого, Пушкин советовался в настоящем случае с Дельвигом, дорожа его мнением и вполне доверяя его вкусу. В этих литературных беседах, чтениях и спорах проходило все утро. После нескольких партий на бильярде и позднего обеда друзья отправлялись в соседнее село Тригорское, принадлежащее П. А. Осиповой, и проводили вечер в ее умном и любезном семействе".43*
Дельвиг записал в альбом одной из обитательниц Тригорского - Анне Николаевне Вульф посвященное ей стихотворение.
Ее внушениям покорный,
Не выбрал я стези придворной,
Не полюбил я эполет
(Наряда юности задорной).
Мне объявившей: ты поэт.
Всегда в пути моем тяжелом
Судьба мне спутницей была,
Она мне душу отвела
Где вас узнал я, где ясней
Моя душа заговорила
И блеск гименовых свечей
Пророчественно полюбила.
Как солнце взглянет взором вешним,
Еще до зелени полей
Весны певица в крае здешнем
Пленяет песнею своей.44*
"Наши барышни все в него влюбились - а он равнодушен, как колода, любит лежать на постеле, восхищаясь Чигиринским старостою",- рассказывает Пушкин в письме к брату.
"Смерть Чигиринского старосты" - отрывок из поэмы К. Ф. Рылеева "Наливайко", который Пушкин и Дельвиг вместе читали и обсуждали. Появление в декабристском издании - альманахе "Полярная звезда" в 1825 году этого и еще двух отрывков из "Наливайки" произвело сильнейшее впечатление на передовую часть русского общества и было воспринято как смелая политическая манифестация. Особую популярность приобрели стихи:
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа,-
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Отдельные замечания, намеки в письмах говорят о том, что в беседах Пушкина и Дельвига затрагивались острые, злободневные политические вопросы. Недаром Пушкин после отъезда друга встревожился, когда одно из его писем не дошло до Михайловского. Поэт опасался, чтобы в своем письме Дельвиг не затронул вновь тех вопросов, которые они обсуждали, чтобы письмо это не попало в руки полиции и не повлекло за собой тяжелых последствий: "... я чрезвычайно за тебя беспокоюсь; не сказал ли ты чего-нибудь лишнего или необдуманного; участие дружбы можно перетолковать в другую сторону - а я боюсь быть причиною неприятностей для лучших из друзей моих".
Приезд Дельвига доставил Пушкину много светлых минут. В стихотворении "19 октября" поэт тепло вспоминает об этом.
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев.
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
В конце августа того же 1825 года Пушкин встретился с третьим лицейским товарищем - князем А. М. Горчаковым, в имении его дяди Пещурова - Лямонове. Встреча эта не принесла поэту той радости, которую он испытал при встрече с Пущиным и Дельвигом. "Мы встретились и расстались довольно холодно - по крайней мере с моей стороны. Он ужасно высох..." - писал Пушкин П. А. Вяземскому. Сухой карьерист-дипломат и ссыльный поэт имели весьма мало общего. Но "во мраке заточенья" и эта встреча была лучом света. Пушкин читал Горчакову сцены из "Бориса Годунова".
В десятой строфе "19 октября" он вспоминал:
Хвала тебе - фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
О приездах друзей вспоминал Пушкин и тогда, когда писал:
Кто долго жил в глуши печальной,
Как сильно колокольчик дальный
Порой волнует сердце нам.
Не друг ли едет запоздалый,
Товарищ юности удалой?...
"Граф Нулин")
Намеревались побывать у Пушкина в деревне летом 1825 года также Рылеев, Бестужев и Кюхельбекер, но осуществлены эти намерения не были.45*
Примечания
18* (Подлинник хранится в Рукописном отделении Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР в Ленинграде.)
19* (Е. Шведер, Пушкинские ветераны. - "Исторический вестник", 1908, № 10, стр. 137.)
20* ("Русский архив", 1892, № 1, стр. 96.)
21* (Б. Л. Модзалевский, Пушкин под тайным надзором, изд. 3-е. - "Атеней", Л., 1925, стр. 28.)
22* (В Пскове Пушкин бывал осенью 1824 года, осенью 1825 года и несколько раз в 1826 году (в феврале, мае, июне, июле). О своей поездке в Псков осенью 1825 года Пушкин писал Жуковскому: "На днях, увидя в окошко осень, сел я в тележку и прискакал во Псков. Губернатор принял меня очень мило, я поговорил с ним о своей жиле <о болезни - аневризме>, посоветовался с очень добрым лекарем и приехал обратно в свое Михайловское" (письмо от 6 октября 1825 года).)
23* (Б. Л. Модзалевский, Пушкин под тайным надзором, стр. 25-26.)
24* (Имеется в виду грамота об избрании на царство Михаила Романова.)
25* ("Русский архив", 1872, № 12, стр. 2360-2361.)
26* (П. В. Анненков, А. С. Пушкин в александровскую эпоху, СПб.. 1874, стр. 287-289.)
27* (Последним доводом за освобождение (лат.).)
28* (Кучер Пушкина Петр Парфенов рассказывал: "Коли дома, так все он тут, бывало, книги читал, и по ночам читал: спит, спит, да и вскочит, сядет писать; огонь у него тут беспереводно горел" ("Пушкин в воспоминаниях современников", стр. 320).)
29* (М. Горький, О Пушкине, изд. Академии наук СССР, М. - Л., 1937, стр. 41.)
30* ()
31* (В рукописи имеется конец строфы XXXVII и строфа XXXVIII главы IV:
И одевался - только вряд
Вы носите ль такой наряд.
Была весьма огорчена
Носил он русскую рубашку,
Платок шелковый кушаком,
Армяк татарский нараспашку
И шляпу с кровлею, как дом
Безнравственным и безрассудным,
А с ней Мизинчиков - Евгений
Быть может толки презирал,
А вероятно их не знал,
Не изменил в угоду им,
За что был ближним нестерпим.
"Псковская дама Дурина" была действительно соседкой Пушкина по Михайловскому; Мизинчиков - псковский помещик Пальчиков.)
32* (В рукописи имеется вариант:
Гулять? - Но голы все места,
Как лысое Сатурна темя
Иль крепостная нищета.)
33* (В рукописи:
или
Двумя садами огражденный.)
34* (В. Г. Белинский, Сочинения Александра Пушкина, стр. 491-494.)
35* (Пущин служил в это время в Москве. )
36* ()
37* (Пущин, между прочим, привез Пушкину письмо Рылеева.)
38* (И. И. Пущин, Записки о Пушкине, стр. 78-94.)
39* (Делать веселую мину при плохой игре (франц.).)
40* (М. В. Нечкина, Пушкин и декабристы, изд. "Правда", М., 1949, стр. 27.)
41* (
Мы вспомнили, как Вакху в первый раз
Безмолвную мы жертву приносили,
Мы вспомнили, как мы впервой любили,
Наперсники, товарищи проказ...
Ты, освятив тобой избранный сан,
Ему в очах общественного мненья
Завоевал почтение граждан.)
42* (А. П. Керн, Воспоминания. Дельвиг и Пушкин, изд. "Academia", Л., 1929, стр. 330.)
43* ("Современник", 1854, сентябрь, критика, стр. 2.)
44* (А. А. Дельвиг, Полное собрание стихотворений, "Советский писатель" ("Библиотека поэта"), 1934, стр. 124.)
45* (25 марта 1825 года К. Ф. Рылеев писал Пушкину: "Мы с Бестужевым намереваемся летом проведать тебя: будет ли это кстати?")