СМЕРТЬ ЕКАТЕРИНЫ ДАНТЕС
Теперь мы подошли к последнему, самому печальному периоду жизни Екатерины Николаевны. Как мы уже говорили, все эти годы она страстно хотела иметь сына, но родились три дочери подряд, и это приводило ее в отчаяние. И Метман, и Арапова свидетельствуют, что несчастная женщина, по обету, ходила босиком в местную часовню, где со слезами часами молилась о даровании ей сына. Вероятно, все эти самоистязания и нравственные переживания сильно подорвали ее здоровье, недаром Арапова говорит: «Разочарование в надеждах и ревниво гложущее горе, подтачивая организм, преждевременно свели ее в могилу». Четвертые роды были, как мы знаем, неудачными, но вот 22 сентября 1843 года она, наконец, родила долгожданного сына, стоившего ей жизни.
В своих воспоминаниях Л. Метман говорит, что почти ежедневно о течении болезни Екатерины Николаевны сообщал Геккерну домашний врач Дантесов доктор Вест. В архиве сохранились три письма Геккерна за этот период, которые мы и предлагаем вниманию читателей.
«Вена, 14 октября 1843 г.
Любезный Демитрий.
Вы были уведомлены о тяжелых, мучительных родах вашей бедной сестры, нашей славной, доброй Катрин. Она родила здорового мальчика, своего четвертого ребенка. Вследствие этих тяжелых родов Катрин опасно заболела, у нее послеродовая горячка. И хотя ее положение значительно лучше вот уже несколько дней, я считаю своим долгом сообщить вам о ее болезни. Жорж не может вам написать, он не знает вашего адреса в России, который всегда надписывала жена, а он не хочет у нее спрашивать, чтобы ее не волновать.
Врачи пишут мне, что улучшение состояния больной продолжается, но что они не могут ничего предсказать до истечения известного времени. Впрочем, Катрин крепкая женщина, у нее много мужества, моральное ее состояние превосходно, поэтому я очень надеюсь сохранить эту славную, добрую женщину, которая является одновременно и хорошей супругой, и прекрасной матерью.
Я должен вам сказать всю правду, любезный Демитрий, вот что мне пишет откровенно врач: «Причины болезни г-жи де Геккерн следующие...(многоточие в подлиннике) тяжелый конец беременности, трудные роды, моральные причины, о которых я не должен распространяться, но которые оказывают огромное влияние на роженицу». А знаете ли вы, что это за моральные причины? Это огорчение, которое вы ей причиняете, не сдерживая ни одного обязательства, взятого вами в отношении ее. Пожалуйста, милостивый государь, напишите ей хорошее письмо и успокойте ее в отношении будущности ее семейства, постарайтесь, на конец этого года вы уже должны ей 20 тысяч рублей. Будьте добрым братом и не оставляйте мать, которая является вашей сестрой и имеет четырех детей.
Как только у меня будут хорошие вести, я немедленно вам об этом сообщу. Примите, прошу вас, уверение в моей искренней преданности.
Б. де Геккерн.
Спокойствие и твердость Жоржа достойны удивления, хотя у него очень тяжело на сердце».
«Вена, 18 октября 1843 г.
Милостивый государь.
С тех пор, как я вам писал, я получил несколько писем о нашей дорогой больной; было и хорошее и очень плохое состояние, но в общем я сейчас более спокоен. Вчера вести были плохие, а сегодня значительно лучше. Она переносит ужасные боли с ангельским терпением и мужеством; среди самых ужасных страданий именно она утешает окружающих. Дети здоровы, мальчик большой и крепкий.
Заверяю вас, что я продолжаю выполнять свой долг в отношении вашей сестры, позвольте мне, любезный Демитрий, побудить вас выполнить ваш. Примите еще раз уверение в моих искренних чувствах.
Б. де Геккерн».
«Вена, 21 октября 1843 г.
Милостивый государь.
Два моих предыдущих письма уведомили вас о плохом положении нашей горячо любимой Катрин. С тех пор письма, которые я получил, имели только одну цель: подготовить меня к ужасному несчастью, поразившему нас, — мой бедный славный Жорж лишился супруги, а у его несчастных детей нет больше матери. Наша добрая, святая Катрин угасла утром в воскресенье около 10 часов без страданий, на руках у мужа. Это ужасное несчастье постигло нас 15 октября. Я могу сказать, что смерть этой обожаемой женщины является всеобщей скорбью. Она получила необходимую помощь, которую наша церковь могла оказать ее вероисповеданию. Впрочем, жить так, как она жила, это гарантия блаженства. Она, эта благородная женщина, простила всех, кто мог ее обидеть, и в свою очередь попросила у них прощения перед смертью. Наш долг — безропотно покориться неисповедимым повелениям провидения!!
Жорж не в состоянии мне писать, но он обещает быть столь же сильным, как и его горе. Он поручает мне выполнить печальные обязанности, что я и делаю, посылая вам это письмо. Да будет воля Божия, да благоволит он сжалиться над четверыми бедными сиротами.
».
Лицемерие, черствость этого человека, стремление даже из предсмертных страданий невестки извлечь материальную выгоду просто поразительны! Здесь, как в зеркале, отражена вся низость Геккерна, способного на любую подлость, как мы это видели и во время петербургских трагических событий, приведших к убийству Пушкина.
О каких моральных причинах, так повлиявших на течение болезни Екатерины Николаевны, умалчивает врач, мы не знаем и, вероятно, не узнаем никогда. Требовали ли Дантесы от умирающей какого-нибудь документа, связанного с задолженностью брата? Или хотели заставить ее принять католичество? Кто знает. «Она принесла в жертву свою жизнь вполне сознательно, — говорит Метман.— Ни одной жалобы не слетело с ее уст во время агонии».
Что означают эти слова: «принесла в жертву свою жизнь»? Не стоял ли при таких тяжелых родах вопрос о том, что можно было спасти жизнь роженицы, пожертвовав ребенком? Если это так, то как же должна была быть несчастна эта женщина, добровольно, сознательно ушедшая из жизни!
Вопрос о переходе Екатерины Николаевны в католичество до сего времени оставался неясным. Живя в семье, члены которой исповедовали католическую веру, она, несомненно, подвергалась давлению как мужа и его родных, так и местного духовенства. Л. Метман пишет, что «она осталась православной». Еще в Петербурге, когда Николай I дал разрешение Дантесу-Геккерну не принимать перед бракосочетанием с Е. Н. Гончаровой присяги на русское подданство, с него было взято обязательство «не отвлекать будущей жены от православной греко-российской веры». Мы полагаем, что если бы Екатерина Николаевна перешла в католичество, внук ее знал бы об этом, и у него не было бы никаких причин скрывать этот факт, подтверждающий то идиллическое описание отношений супругов Дантесов, которое мы находим в его воспоминаниях. Православное вероисповедание было единственной ниточкой, связывавшей Екатерину Николаевну с родиной и семьей, и вряд ли она решилась бы ее порвать...
однако скрывала это, чтобы не огорчать мать. Но письмо это писалось члену иезуитского ордена, изменившему своей родине и религии, чего, по словам самого же Дантеса, ему не прощали соотечественники. Возможно, Дантесу нужно было для чего-то заручиться расположением Гагарина, почему он и решил «поддержать» его сообщением, что не он один перешел в католичество. Но приводимое здесь письмо Геккерна подтверждает свидетельство Луи Метмана: Екатерина Николаевна осталась православной.
О смерти жены Дантес написал Наталье Ивановне. Письмо это не дошло до нас, сохранилась только маленькая записочка к Дмитрию Николаевичу, в которой он просит передать письмо теще, так как не знает ее адреса.
«Сульц (вторая половина октября 1843 г.
Любезный Димитрий, из письма, что я вам посылаю для госпожи вашей матушки, адрес которой мне неизвестен, вы узнаете об ужасном несчастье, которое перевернуло всю мою жизнь; не могу писать, силы мне изменяют, потому что сердце мое разрывается, оно не было подготоалено к такому несчастью...
Обнимаю вас.
Ж.»
Как-то не верится ни одному слову в этой коротенькой записке. И ужасное несчастье, «перевернувшее всю его жизнь», не помешало Дантесу сделать витиеватый росчерк вокруг подписи, что, по нашему мнению, не вяжется с выражаемыми чувствами. Обратим внимание и на «спокойствие и твердость» Дантеса, о чем пишет Геккерн. Нам кажется, смерть жены не была для него горем — уходил из жизни человек, связывающий его с петербургским прошлым. Трудно поверить также, что он не знал адреса Натальи Ивановны (из писем Натальи Ивановны мы знаем, что он лично писал ей в Ярополец) и тем более Дмитрия Николаевича, как пишет в одном из писем Геккерн.
И наконец, последнее имеющееся в нашем распоряжении письмо Дантеса:
«Сульц, 22 декабря 1843 г.
Любезный Димитрий, я был чрезвычайно тронут столь дружеским письмом, которое вы мне прислали в связи с кончиной моей дорогой Катрин! Вы правильно делаете, что жалеете меня! Никогда у меня не было такого жестокого и неожиданного удара, эта смерть снова перевернула всю мою жизнь, которую ангельский характер вашей прекрасной сестры сделал такой спокойной и счастливой. Можно было бы сказать — у нас было какое-то предчувствие, что нам мало времени предстоит прожить вместе; никогда мы не разлучались, во всех моих поездках и путешествиях жена меня сопровождала, у меня не было ни одной тайной мысли от нее, равно и Катрин давала мне возможность всегда читать в ее прекрасной и благородной душе. Наше счастье было слишком полным, оно не могло продолжаться! Бог не захотел оставить дольше на земле эту примерную мать и супругу. Провидению, неисповедимому в своих повелениях, иногда угодно даровать нам такие избранные существа, чтобы указать, какими должны быть все женщины, а затем оно их берет обратно, чтобы предоставить оплакивать их тем, кто имел счастье их знать.
иметь возможность сдержать свои обещания, сделанные таким приятным образом. Что касается того, что я выбрал графа Строганова, то я сделал это единственно потому, что знал, что он будет вам приятен, желая прежде всего не предпринимать никаких шагов, которые не могли бы получить вашего согласия.
Посылаю вам письмо к госпоже вашей Матушке; так как я не знаю ее адреса, я попросил бы вас в следующий раз, когда вы будете ко мне писать, сообщить его мне, чтобы я мог адресовать ей письма непосредственно. Я рассчитываю часто писать ей; она всегда была так безупречна в письмах ко мне, что я питаю к ней самую искреннюю привязанность; я буду часто писать ей о внуках и сообщать все подробности об успехах в их воспитании.
Передайте от меня привет Жану, когда будете ему писать, мой сердечный поклон его жене и вашей, а вам — выражение моих самых сердечных чувств.
Преданный вам брат Ж.»
«Эта смерть », — пишет Дантес. Что он имеет в виду? Петербургские события, в свое время действительно перевернувшие его жизнь? Все эти нарочитые иезуитские сентенции о прекрасной женщине и благородной душе, о провидении, даровавшем ему такое избранное существо и затем отнявшее его, — все это, несомненно, рассчитано только на то, чтобы разжалобить Наталью Ивановну и Дмитрия Николаевича, так как тут же Дантес добавляет, что счастлив узнать, что они близко принимают к сердцу интересы детей Екатерины Николаевны. Дмитрий Николаевич, глубоко опечаленный смертью сестры, под первым впечатлением, видимо, обещал помогать племянникам. Дантес упоминает графа Строганова. Очевидно, он просил его защищать интересы его детей перед Гончаровыми, учитывая, что тот в свое время в Петербурге был на его стороне. Но полагаем, что с тех пор многое изменилось, и Строганов, в то время бывший опекуном детей Пушкина, к претензии Геккерна отнесся настороженно и вряд ли стал бы ущемлять интересы Гончаровых. Во всяком случае, основание для такого предположения дает письмо Геккерна от 9 февраля 1844 года, приводимое ниже.
Получив печальное известие, Дмитрий Николаевич немедленно выехал к матери в Ярополец и увез ее с собой в Полотняный Завод. В гончаровском архиве сохранился черновик письма Натальи Ивановны к Дантесу (написанный ее рукою), который или Дмитрий Николаевич взял с собою при отьезде из Яропольца, или мать позднее послала его сыну, чтобы ознакомить с его содержанием. Они иногда пересылали друг другу копии писем в особо важных случаях. Вот это письмо.
(Ноябрь 1843 г., Ярополец)
«Дорогой Жорж, со скорбью, присущей сердцу матери, узнала я о смерти моей дражайшей дочери. Она тем более жестока, что наша милая Катя оставила столько существ, для которых ее жизнь была столь же драгоценна, как и необходима. Ваше положение, положение ваших детей глубоко меня печалит, не могу ли я принести вам свою долю облегчения. Меня угнетает чувство скорби, и если бы мое предложение могло быть принято вами, а именно — доверить мне ваших детей, чтобы быть им матерью, это было бы для меня драгоценной обязанностью, которую я исполнила бы с таким же усердием и самоотвержением, какие воодушевляли меня в воспитании моей собственной семьи. Предлагая вам это откровенно от всей души, я однако ж не осмеливаюсь рассчитывать на успешное исполнение моего желания. Я выражаю его так, как чувствую.
выполнить свои обязательства в отношении сестры, которую он нежно любил; к несчастью, обстоятельства не позволили ему это сделать.
Я преисполнена благодарности к вашему дядюшке за его поистине отеческое расположение к нашей дорогой Кате, которая была тем более этого достойна, что справедливо его ценила. Ваш дядя так добр, он успокаивает меня, что он позаботится о ваших детях. Могу вас заверить, что вся моя семья постарается сделать все, что будет от нее зависеть, чтобы выполнить свой долг в отношении вашей.
Вы обещаете, дорогой Жорж, писать мне и извещать о ваших детях, я принимаю ваше предложение с поспешностью и благодарностью, вы поможете мне этим заполнить ту ужасную пустоту, что я ощущаю от сознания, что Катя уже больше не счастлива на земле, о чем она мне писала в каждом письме. Ее безупречная жизнь и ангельский конец дают мне возможность не сомневаться, что Господь дарует ее душе нерушимый покой, — награда сердцу матери, которая особливо пеклась о том, чтобы сделать своих детей достойными Божьего милосердия.
Целую детей и прошу вас, дорогой Жорж, принять уверение в чувствах матери, которая всегда будет вашей преданной
Н. Г.»
следовательно, Дмитрий Николаевич получил его письмо, вероятно, в последних числах октября, и, как мы говорили, тотчас же поехал к матери. По письму Дантеса от 22 декабря (10 декабря ст. ст.) трудно судить, получил ли он до этого письмо от тещи, но больше вероятия, что нет. Так что приходится приблизительно датировать письмо Натальи Ивановны ноябрем 1843 года.
Наталья Ивановна, несомненно, любила дочь и тяжело перенесла эту утрату. В письме она выражает глубокую скорбь по поводу кончины Екатерины Николаевны, и этим ее чувствам можно верить. Но нас не должно вводить в заблуждение все остальное — это тот самый «декорум», которого придерживалась Наталья Ивановна в течение шести лет (в том числе и концовка письма — обычная формула для того времени, не всегда отражающая подлинные чувства пишущего). Выражение благодарности «дядюшке» (Геккерну) (религиозная Наталья Ивановна, конечно, не могла назвать при живом отце (старшем Дантесе) Геккерна отцом. Как потом оказалось, его усыновление якобы не имело юридической силы в Голландии) и слова о том, что Екатерина Николаевна его ценила, подтверждают наше предположение, что переписка между дочерью и матерью не была откровенной: первая заверяла, что она счастлива, вторая — делала вид, что верит в это. Истинное же отношение Натальи Ивановны к Дантесу мы видим в ее поразительном предложении: взять детей Екатерины Николаевны к себе, воспитать их, заменить им мать! Это может означать только одно: она догадывалась, а скорее всего, и знала о положении дочери в семье Дантесов, об отношении к ней мужа и не надеялась, что ее дети найдут в этой семье заботу и любовь. Хотя она и питала мало надежд на то, что Дантес согласится на это, но нет сомнения, что приняла бы сирот с любовью и заботилась бы о них. При всей странности характера этой женщины мы должны справедливости ради сказать, что всех своих внуков она очень любила. Вопрос о детях Екатерины был, конечно, согласован с Дмитрием Николаевичем, и она действовала с его ведома. Что ответил Дантес, неизвестно, но детей он не отдал. Если же предположить, что письмо от 22 декабря 1843 года написано после получения письма Натальи Ивановны, то обещание часто писать о внуках, возможно, завуалированный отказ на ее предложение взять детей.
Известие о смерти дочери дошло и до отца, Николая Афанасьевича. Вот выдержки из его письма к старшему сыну. (Мы опускаем его пространные рассуждения на религиозные темы.)
«26 ноября 1843 г.
Хотя и слышали мы с Сергеем Николаевичем о Катерине Николаевне, но, зная тесную дружбу, которая тебя с ней соединяла, и опасаясь умножить твою печаль, мы решилися притаиться, будто про то ничего не знаем, и соблюсти глубочайшее молчание до сведения о том твоего собственного. Мое правило быть в таких убийственных семейных случаях молчаливыми, чтоб одним неосторожно и без намерения сказанным словом не расстроить еще вдвое того, кто лишился человека, близкого сердцу своему. Никогда не следует спешить сообщать печальные новости.
Гнев Божий на наш род. Со всех сторон летят бедствия и напасть на нашу семью. Горя — моря! Слишком молодо, слишком рано перешла Екатерина Николаевна в страну вечного покоя, в царство тишины небесной, непрерывной. Конечно, там будет она наслаждаться сном безмятежным, но сном без пробуждения! Помолимся же за нее: Помяни, Господи... и остави и прости ей вся вольныя ея согрешения и невольныя. Кто из нас почесть себя смеет святым, кроме безумца? Ни даже безгрешным... и так, избави, Господи, оставившую нас усопшую рабу Катерину огня вечнующаго, Тартара неугасимого, муки вечныя, а дарует ей наслаждение вечных твоих благ и спокойствие нерушимое...
Желал бы знать уведомлением от вас, с каким расположением приняла это известие Наталья Ивановна и какова она после столь печальной новости».
и просит Господа простить дочери все ее согрешения... «Гнев Божий на наш род. Горя — моря» — здесь и трагическое вдовство младшей дочери, и безвременная кончина Екатерины, и смерть Загряжской, которую он уважал и любил, и его собственная судьба — болезнь, одинокая старость: жена его фактически бросила. И все же он беспокоится, как перенесла Наталья Ивановна печальное известие...
Очень сожалел о смерти сестры Иван Николаевич. В письме от 2 декабря 1843 года из Ильицына он говорит, что больше всех поражен ее кончиной, так как еще совсем недавно видел ее здоровой и веселой.
Как отнесся к смерти Екатерины Николаевны Сергей Николаевич, мы не знаем, в архиве его писем по этому поводу мы не обнаружили.
До Петербурга весть о кончине Екатерины Николаевны дошла не скоро, вероятно, в конце октября. Сохранилось три недатированных письма А. Н. Гончаровой и Н. Н. Пушкиной, которые мы и приводим ниже.
«Прежде чем показать это письмо Маминьке, дорогой Дмитрий, подготовь ее к печальной новости. Нашей бедной Кати нет больше на свете, помолимся за нее. Я не решилась сообщить эту новость Таше, она совсем больна сегодня. Подожду лучшего дня.
Целую тебя от всего сердца.
А. Г.»
Наталья Николаевна:
«Все эти дни я хотела тебе написать, чтобы получить вести обо всех вас, и в особенности о моей бедной Маминьке. Смерть нашей бедной сестры должна была ее ужасно опечалить. Сердце у меня сжимается при мысли о состоянии, в котором она должна находиться. Поэтому я обращаюсь к тебе, мой добрый Дмитрий, умоляя тебя немедленно мне написать и сообщить о состоянии ее здоровья. Если бы я решилась, я бы написала ей сама.
Ужасно подумать, что Кати нет больше на свете. Каковы должны были быть ее последние минуты — она оставляла четверых маленьких детей; мысль эта должна была быть ей очень горька — бедная, бедная сестра.
Мне помешала написать тебе раньше болезнь Маши, которая уже четыре дня лежит в постели. Теперь, однако, ей лучше, и сейчас я могу совсем не беспокоиться.
Прощай, мой славный, дорогой Дмитрий. Когда будешь писать мне, сообщи о твоей невестке, как она, есть ли у вас хоть какая-нибудь надежда, что она поправится. Поцелуй нежно жену и детей, а также ручки Маминьке».
(Ноябрь 1843 г., Петербург)
«Вот еще одно письмо, дорогой Дмитрий, которое я получила через Фризенгофов, посылаю тебе его, чтобы ты передал Маминьке, если сочтешь нужным. Не зная его содержания, я боюсь послать его прямо на имя матери. Ради Бога, дорогой брат, сообщи нам, как перенесла она печальную новость о смерти бедной сестры. Она еще у тебя? Как ее здоровье?
Наш дом — настоящий лазарет; Таша по-прежнему страдает головными болями. Маша тоже нездорова эти дни, но, слава Богу, ей лучше, опасались было, не скарлатина ли у нее, но все обошлось.
Мне совестно, дорогой Дмитрий, говорить тебе о деньгах в такой момент, когда у тебя голова не тем занята, но затруднительное положение, в котором мы находимся, заставляет забыть укор совести. Умоляю тебя, дорогой брат, пришли нам к Рождеству что нам причитается, это время платежа, и если ты не придешь нам на помощь, не знаю, что с нами будет.
».
От кого получили сестры известие о смерти Екатерины Николаевны, мы не знаем, но полагаем, что от Натальи Ивановны Фризенгоф. Через нее же получено какое-то письмо с просьбой переслать в Ярополец. Но Александра Николаевна не решилась сделать это и, не распечатав, направила его брату в Полотняный Завод, предоставив ему самому решить, передавать его Наталье Ивановне или нет.
Реакция Натальи Николаевны и Александры Николаевны на смерть сестры, безусловно, очень сдержанна. «Нашей бедной Кати нет больше на свете, помолимся за нее» — вот все, что сочла возможным написать Александра Николаевна. А Наталья Николаевна даже не сразу написала брату: беспокойство за здоровье дочери помешало ей это сделать. Очень скупо — всего одна фраза — говорит она о смерти сестры. Но как мать, она прежде всего поняла чувства Екатерины Николаевны, оставлявшей своих детей в чужой ей семье, чужой стране... Обеих сестер прежде всего волнует, как перенесет известие о смерти дочери Наталья Ивановна, и они, как мы видим, тревожились не напрасно.
Уже в письме от 22 декабря 1843 года Дантес «намекает» Дмитрию Николаевичу, что он должен принять к сердцу интересы детей. Всего через четыре месяца после смерти Екатерины Николаевны Луи Геккерн умоляет его не дать ему изнемогать под тяжестью расходов на бедных маленьких сирот...
«Вена, 9 февраля 1844 г.
Я только что получил письмо от графа Строганова, который мне сообщает, что он все еще ожидает вашего приезда в Петербург, чтобы постараться уладить наши с вами дела.
воспитание бедных маленьких сирот. До настоящего времени я делал все, чтобы они ни в чем не нуждались, а чтобы заменить, насколько это возможно, их бедную мать, я им нанял сразу же гувернантку, обзаведение, как вы знаете, всегда очень дорогое.
Но я не могу в конце концов нести все эти расходы. Мне стало известно, что Жорж, которому я поручил управление частью своего состояния, сделал некоторое количество долгов, надеясь покрыть их позднее деньгами, что он должен был получить от вас. Ради Бога, Демитрий, не приводите меня в отчаяние и выполните часть ваших обещаний, прислав мне хоть сколько-нибудь денег.
Вы мне должны на сегодня двадцать тысяч рублей, уплатите мне часть, а на остальное выдайте вексель. Все мы смертны, тому мы имеем печальный пример, надо привести в порядок наши дела. Я надеюсь скоро получить уведомление о вашем приезде в С. Петербург и узнать, к какому соглашению вы пришли с графом Строгановым. Но пришлите мне что-нибудь в счет вашего долга, мои расходы в данное время выше моих возможностей.
».
Вряд ли это письмо нуждается в комментариях. И после смерти Екатерины Николаевны продолжались со стороны Геккернов многолетние требования денег на содержание детей, требования богатых людей к обедневшим Гончаровым.
... Смерть жены как будто развязала руки Дантесу. Теперь уже ничто каждодневно и ежечасно не напоминало о петербургской катастрофе... Первые годы после кончины Екатерины Николаевны он, по-видимому, прожил в Сульце, постепенно подготавливая почву к возобновлению карьеры. Как мы уже видели, он начал в 1843 году с выборной должности члена Генерального совета департамента Верхнего Рейна, потом был еще раз переизбран и через несколько лет приобрел известный вес в родном Эльзасе. Впоследствии Дантес был уже председателем Генерального совета и мэром Сульца. Далее он был избран депутатом в Национальное собрание и переехал в Париж. Вопреки сложившемуся мнению о Дантесе как о легкомысленном и недалеком офицере, он оказался неглупым, а главное, ловким и хитрым человеком, умевшим ориентироваться в любой обстановке и извлекать из этого выгоду. Искусный оратор, он начал быстро продвигаться и делать политическую карьеру.
17 июля 1851 года на заседании Национального собрания, на котором рассматривалась конституция Франции, Виктор Гюго выступил с четырехчасовой речью. Среди правых депутатов, нападавших на Гюго, был и Дантес-Геккерн. В сборнике «Les Chatiments» («») есть стихотворение «Сойдя с трибуны» (написано 17 июля 1851 года), отражающее впечатление Гюго о выступлениях правых депутатов, в том числе и Дантеса:
В 1852 году, после государственного переворота, принц-регент Людовик-Наполеон дает Дантесу очень важное дипломатическое поручение — выяснить у русского и австрийского императоров и прусского короля, как отнеслись бы они к его восшествию на императорский престол. В Потсдаме Дантес встречался с Николаем I (правда, не как официальный представитель иностранной державы, а как бывший офицер гвардии), имел с ним длинный разговор, причем Николай был очень любезен с убийцей «пресловутого Пушкина». Переговоры Дантеса со всеми тремя монархами были проведены весьма успешно, и Людовик-Наполеон не замедлил отблагодарить ловкого дипломата, назначив его сенатором. Будущее барона Дантеса-Геккерна было обеспечено. «Благодаря его связям в дипломатическом мире, — говорит Л. Метман, — его осведомленности об иностранных дворах, которою он был обязан барону Геккерну, нидерландскому послу в Вене, он бывал неоднократно вовлекаем в щекотливые переговоры».
Но помимо своей политической деятельности, Дантес очень активно занялся финансовыми делами. «Он был в числе первых учредителей некоторых кредитных банков, железнодорожных компаний, обществ морских транспортов, промышленных и страховых обществ, которые возникли во Фрднции между 1850—1870 годами», — говорит о своем деде Луи Метман.
По-видимому, Дантес составил большое состояние и был к концу жизни богатым человеком. В Париже он построил себе на Елисейских полях большой трехэтажный особняк, где жил со всей своей семьей. Но даже будучи вполне обеспеченным человеком, Дантес в 1848 году возбуждает против Гончаровых процесс, требуя ликвидации задолженности и доли наследства после смерти тещи (Наталья Ивановна умерла в 1848 году). Наглость этого человека переходит все границы: он даже обращается по этому поводу с письмом к Николаю I, где пишет о «благоволении, которым его величество удостаивал отмечать автора письма во всех случаях». Император отослал просьбу Дантеса шефу жандармов Бенкендорфу «для принятия возможных мер, чтобы склонить братьев Гончаровых к миролюбивому с ним соглашению». Дело о разных претензиях Дантеса к Гончаровым тянулось долгие годы, и какие-то небольшие суммы по наследству от родителей детям Екатерины Николаевны все же в конце концов были выплачены.
На протяжении всей своей жизни Луи Геккерн всячески помогал приемному сыну делать карьеру и после смерти оставил ему все свое состояние. Дантес умер в глубокой старости, 83 лет. Оба старика похоронены в Сульце. Между их могилами находится могила Екатерины Николаевны...
девушками и благодаря положению своего отца были приняты при дворе. «Они унаследовали, — пишет Метман, — физические и моральные качества своей матери, и особенно — грацию». Старшая, Матильда, вышла замуж за бригадного генерала Жана-Луи Метмана; сын ее, Луи Метман, оставил воспоминания, выдержки из которых мы здесь неоднократно приводили. Вторую свою дочь, Берту, которая была очень хороша собою, барон Дантес выдал за графа Вандаля, государственного советника, главного директора почт. Сын его, Луи-Жозеф де Геккерн-Дантес — тот самый мальчик, появление на свет которого стоило жизни Екатерине Николаевне, особой карьеры не сделал: в чине капитана вышел в отставку, женился в Сульце и, видимо, там и провел большую часть своей жизни.
А что же сталось с Леони, младшей дочерью Екатерины Николаевны, которая была так «плохо встречена» матерью? Странная и печальная судьба ожидала ее... Могла ли Екатерина Николаевна предположить, что ее дочь будет страстно любить Россию, прекрасно знать русский язык и... обожать Пушкина!
В год столетия со дня рождения Пушкина в газете «Новое время» от 12 июня 1899 года была помещена «Беседа с бароном Геккерн-Дантесом-сыном» постоянного парижского корреспондента этой газеты И. Яковлева. Дантес-младший рассказал: «Пушкин! Как это имя связано с нашим! Знаете ли, что у меня была сестра, она давно покойница, умерла душевнобольной. Эта девушка была до мозга костей русской. Здесь, в Париже, живя во французской семье, во французской обстановке, почти не зная русских, она изучила русский язык, говорила и писала по-русски получше многих русских. Она обожала Россию и больше всего на свете Пушкина!» «Эта девушка обладала еще особенностью русской женщины, — пишет Яковлев со слов Дантеса, — она любила науку, любила учиться. В то время дочь сенатора Второй империи, имевшая доступ ко двору, где бушевало такое шумное веселье, знаете что она делала? Она проходила — конечно, дома — курс Ecol Polytechnique (Политехнического института), весь курс, — и, по словам своих профессоров, была первой...»
«Знавали ли вы Геккерна-старика?» — спросил корреспондент. «Очень знавал: он умер 93 лет и часто бывал у нас. Мы его терпеть не могли. А он меня до того ненавидел, что даже лишил наследства».
У Леони был культ Пушкина. В ее комнате висело несколько его портретов, она знала наизусть множество его стихов. Известный пушкинист А. Ф. Онегин (Отто) видел ее до болезни и считал девушкой необыкновенной. Но, видимо, слабое здоровье ее не выдержало напряжения и тяжелых взаимоотношений с отцом, «с которым она не разговаривала после одной семейной сцены, когда назвала его убийцей Пушкина», и девушка закончила свои дни в психиатрической больнице. Но нас нисколько не удивило бы, если бы ее запрятал туда Жорж Дантес, которого она обвиняла в смерти Пушкина.
Судьба Екатерины Дантес, безусловно, трагична. «Игрушка в руках баронов», она рано умерла, принеся свою жизнь в жертву безграничной любви к мужу. Она, конечно, никогда не могла забыть, что Дантес — убийца мужа ее сестры, и молчаливое осуждение семьи Гончаровых, а главное, передовой части русского общества тяжелым гнетом лежало у нее на душе. Но ни в одном письме, даже намеком, она не признала ни вины мужа, ни доли своей вины в происшедших событиях. Гордость и самолюбие не позволяли ей сделать это... За все ей пришлось заплатить горькой своей участью на чужбине с нелюбившим ее человеком и ранней смертью.
Трудно переоценить значение публикуемых здесь писем Дантесов и Геккерна. Они непосредственные участники разыгравшейся в Петербурге драмы, и не только участники, бароны Геккерны — прямые виновники ее, независимо от того, действовали ли они по своей инициативе или были только орудием в чьих-то руках. Письма рисуют нам их как людей беспринципных, черствых, не брезгающих любыми средствами для достижения своих целей — карьеры и денег.