ТАССО, Тасс (Tasso) Торквато (1544–1595), итальянский поэт, автор принесшей ему мировую известность героической поэмы «Освобожденный Иерусалим» («Gerusalemme liberata»), над которой он трудился 30 лет (1562–1592; осн. ред.: 1574–1575, ее полный исправный текст опубл. в 1581). Ориентируясь на «Илиаду» Гомера и поэтику Аристотеля– первого крестового похода) и включающего эпизоды чудесного, почерпнутые из христианских источников. Теоретическому обоснованию подобного рода эпопеи посвящен трактат Т. «Рассуждения о поэтическом искусстве» («Discorsi dell’arte poetica», 1565–1566, изд. 1587; вторая ред. — «Discorsi del poema eroico», 1594). Кроме того, Т. написал драматическую пастораль «Аминта» («Aminta», 1573, изд. 1580), трагедию «Король Торсмунд» («Il Re Torrismondo», 1587), множество лирических стихотворений, критических статей, аллегорических, генеалого-геральдических поэм и других сочмнений.
Особенности поэтики «Освобожденного Иерусалима» (единство и стройность плана, развитое лирическое начало, сложные психологические характеристики персонажей, яркое изображение драматических любовных коллизий) обусловили широкое влияние поэмы на европейское искусство (литературу, живопись, музыку, театр). Она считалась общепризнанным образцом эпопеи и вызвала множество подражаний. Многие стихи из нее стали народными итальянскими песнями. Это явление приобрело широкую известность в Европе и отразилось в мемуарной и художественной литературе.
На рубеже ХVIII–ХIХ вв. возникает сентиментально-романтический культ Т., связанный с некоторыми чертами его жизни: полумифической безнадежной любовью к сестре феррарского герцога Альфонса II д’Эсте, при дворе которого он находился, помешательством и принудительным пребыванием в госпитале св. Анны (1579–1586), травлей со стороны критиков и придворных, бесприютными скитаниями по Италии в последние годы жизни, смертью накануне триумфа на Капитолии, известностью «Освобожденного Иерусалима» среди простого люда (пастухов, разбойников, венецианских гондольеров); на этой основе вокруг поэта создавался ореол страждущего непризнанного при жизни гения, моделировался биографический тип, актуальный для культуры романтизма.
В России «Освобожденный Иерусалим» был известен со второй половины ХVII в. сначала через польское, затем во второй половины ХVIII в. через французское посредство. С ХVII в. сведения об «Освобожденном Иерусалиме» включались в русские школьные поэтики и курсы теории и истории литературы, становились неотъемлемой частью размышлений литераторов о русской национальной эпопее, оказывали влияние на авторов, создававших произведения в этом роде. Первые русские переводы Т. с итальянского языка появляются в начале ХIХ в. В это же время получает распространение и романтический культ Т., наиболее деятельным адептом которого был К. Н. Батюшков.
Помимо лицейского курса, П. мог получить сведения о Т. из разнообразных иностранных и русских источников. Факты биографии Т. и образы его произведений были в ту эпоху достоянием массовой дворянской культуры, и беглые, нечастые упоминания его имени у П., без развернутых оценок и характеристик, предполагали каждый раз актуализацию в сознании читателя общераспространенного представления о творце «Освобожденного Иерусалима». Впервые Т. был упомянут им в стихотворении «Городок (К***)» (1815), где , автор «Орлеанской девственницы» и «Генриады», назван внуком «Арьоста, Тасса» (ст. 104), т. е. продолжателем их поэтических традиций; на книжной полке П. помещает Т. рядом с Гомером и Вергилием, но «за Вольтером» (ст. 108–109), отражая, может быть, тем самым свои художественные предпочтения. В письме к Н. И. Гнедичу от 27 июня 1822 он досадовал на художественные пристрастия В. А. Жуковского, выражая желание, чтобы тот взялся за перевод целого большого поэтического произведения: «…он переводит и переводит отрывками — иное дело Тасс, Ариост и Гомер, иное дело песни Маттисона и уродливые повести Мура» (Акад. ХIII, 40). Возражая в письме А. А. Бестужеву от конца мая – начала июня 1825 на его утверждение о том, что в литературе за «веком творения и полноты следует век посредственности, удивления и отчета» ( Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов // Соч.: В 2 т. М., 1958. Т. 2. С. 547), П. включил Т. в опровергающий этот тезис хронологический ряд великих итальянских поэтов (Акад. ХIII, 177). В статье «О ничтожестве литературы русской» (декабрь 1833 – март 1834) имя Т. названо, чтобы противопоставить высший расцвет романтической поэзии в Италии ничтожеству современной ему французской поэзии и преобладанию прозы во французской литературе второй половины ХVI в.: «Скептик Монтань и циник Рабле были современники Тассу» (Акад. ХI, 270, 515). В беловой редакции статьи «Путешествие из Москвы в Петербург» (1834–1835) П. сочувственно процитировал пассаж из «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, где Т. назван среди великих поэтов, которые «читаны будут, доколе не истребится род человеческий» (Акад. ХI, 262).
К художественной оценке «Освобожденного Иерусалима» подводили П. его полемические размышления о поэзии лирической и эпической, классической и романтической. Среди вариантов «<Возражения на статьи Кюхельбекера в “Мнемозине”>» (1825–1826) поэма Т. фигурировала, наряду с «Адом» Данте и «Илиадой» Гомера, как образец единства плана, достигнутого «высоким гением», но была из этого ряда вычеркнута (Акад. ХI, 310). Форма «Освобожденного Иерусалима» была отнесена П. к классическим, т. е. доставшимся новой европейской литературе в наследство от античности, о чем он писал в статье «О поэзии классической и романтической» (1825; Акад. ХI, 36).
«Освобожденного Иерусалима» редко служили П. источниками вдохновения. В юношеских стихотворениях «Кольна» (1814) и «Выздоровление» (1818) он использовал широко распространенный в итальянском рыцарском эпосе образ переодетой в одежду воина девы, перешедший к нему от К. Н. Батюшкова, в свою очередь им восхищавшегося именно у Т. Неоднократно пользовался П. именем одной из героинь «Освобожденного Иерусалима» чародейки Армиды в ставшем стертой метафорой значении «обольстительной и коварной красавицы» и просто «красивой женщины». В поэме «Руслан и Людмила» (1817–1820) сад Черномора уже традиционно «прекраснее садов Армиды» (песнь II, ст. 298). Армидой названа героиня в плане поэмы «Мстислав» (1822; Акад. V, 504). Отражением сюжетной ситуации поэмы Т. — пребывания Ринальда в садах Армиды на островах блаженных — видимо, должен был стать эпизод, обозначенный: «Мстислав на острове наслаждений» (Акад. V, 157). В стихотворении «Е. Н. Ушаковой» («Вы избалованы природой…», 1828–1829) это имя входит в перечень поэтических штампов образа светской красавицы: «Что нежным взором вы Армида». Называя в стихотворении «К вельможе» (1830) Армидой французскую королеву Марию-Антуанетту, П. дает яркий образ роскошного царствования накануне революционного урагана, отсылая не только к содержанию поэмы Т., но и к ее восприятию во Франции ХVIII в. Катание в санях с «Армидами младыми», упоминаемое в стихотворении «Осень» (1833), в сочетании с формой октав, традиционной для итальянского эпоса, бросает характерный поэтический отсвет на картину русской зимы.
П. сторонился романтического культа Т. В начале 1820-х в «<Заметках на полях 2-й части “Опытов в стихах и прозе” К. Н. Батюшкова>» (о датировке см.: К вопросу о датировке помет Пушкина во второй части “Опытов” Батюшкова // Врем. ПК. 1972. С. 16–35) он критически отозвался об элегии «Умирающий Тасс», которая имела значительный успех и была самым высокохудожественным русским сочинением, отразившим это явление (Акад. ХII, 283–284); его вывод состоял в том, что Батюшков не справился с художественной задачей изображения великого поэта на пороге смерти. При этом он отметил подражание Батюшкова в стихотворении «К другу» строкам из финального хора трагедии Т. «Король Торсмунд». Дважды он с неодобрением говорил о герцогском покровительстве Т. К строке из «Умирающего Тасса»: «Ни под защитою Альфонсова дворца» — он приписал: «Добродушие историческое, но вовсе не поэтическое», т. е. лишенное поэзии и не достойное истинного поэта. В письме к А. А. Бестужеву (конец мая – начало июня 1825), в перечне примеров покровительства властителей поэтам, которым П. себя противопоставляет, упоминается, что «Тасс и Ариост оставили в своих поэмах следы княжеского покровительства» (Акад. XIII, 179). Не откликался он на многочисленные обращения русских писателей к образу и биографии Т. Нашумевшая «драматическая фантазия» Н. В. Кукольника «Торквато Тассо» (1833), не вызвала у него интереса, он отнесся к ней и к ее автору пренебрежительно, что отразила его дневниковая запись от 2 апреля 1834 (Акад. ХII, 323, 438; см.: Дн. Модз. С. 116–118). В повести «Египетские ночи» (1835) сентиментально-романтический культ Т. представлен в виде заданной импровизатору избитой темы «Il trionfo di Tasso» (Акад. VIII, 272, 852), служащей развлечению светского общества. Единственным случаем серьезного творческого обращения П. к романтическим моментам биографии Т. было предположительно стихотворение «Не дай мне Бог сойти с ума…» (1833), где мотивы безумия и связанного с ним лишения свободы несут, возможно, опосредованные ассоциации с соответствующим периодом жизни творца «Освобожденного Иерусалима». Между тем иногда современники П. льстили ему сравнением с Т. Например, В. В. Измайлов писал ему 29 сентября 1826: «Пушкин достоин триумфов Петрарки и Тасса, но москвитяне не римляне, и Кремль не Капитолий» (Акад. XIII, 297); ср. письма к П. от М. Риччи 1 мая 1828 (Акад. XIV, 16) и А. Лестрелена в сентябре 1828 (Там же. С. 30).
«Освобожденного Иерусалима» среди простого народа. Он ввел в русскую поэзию тему «торкватовых октав», впоследствии имевшую широкое распространение. Впервые этот образ появляется в строфе 48 главы I «Евгения Онегина» (1823), где служит связкой между противопоставленными описаниями Петербурга и Венеции. В стихотворении «Близ мест, где царствует Венеция златая...» (17 сентября 1827), представляющем собою перевод элегии А «Près des bords où Venise est reine de la mer...», бескорыстное и свободное пение гондольера, исполняющего отрывки из «Освобожденного Иерусалима», уподоблено творчеству поэта. Через несколько месяцев в стихотворении «Кто знает край, где небо блещет...» (февраль–март 1828) звуки октав Т., повторенные уже не гондольерами, но самими волнами Адриатики, становятся характерной чертой пейзажа Италии — страны где природа сливается с искусством. Варианты стихотворения показывают, что этот фрагмент (ст. 7–10) потребовал упорной работы, среди них присутствует и мотив пения гондольеров (Акад. III, 645–647). В стихотворении «Поедем, я готов...» (1829) Италия названа перифрастически страной, «где Тасса не поет уже ночной гребец». Среди пушкинских упоминаний «торкватовых октав» эту строку можно считать написанной под влиянием стихов Байрона «Паломничества Чайльд-Гарольда»: «In Venice Tasso’s echoes are no more And silent rows the songless gondolier» (пер.: В Венеции нет больше отзвуков Тассо, И молча, без песен гребет гондольер), остальные следует рассматривать как следствие чтения П. обширной мемуарной и художественной литературы, где упоминается пение стихов Т. гондольерами. Использовав материал стихотворения «Кто знает край, где небо блещет…» в работе над стихотворением «Когда порой воспоминанье…» (1830), П. включил в него мотив «торкватовых октав». Стихотворение развивает введенную впервые таким же способом в «Евгении Онегине» тему сопоставления-противопоставления России и Италии.
Прохладное отношение П. поэме Т., засвидетельствованное М. П. Погодиным в письме (11 мая 1831) С. П. Шевыреву («Пушкин <…> решительно не любя Тасса, умоляет тебя приняться за Данте». — РА. 1882. Кн. 3. № 6. С. 185), объясняется, в частности, тем, что, в основном, современные ему переводы поэмы: А. С. Шишкова (1818–1819), А. Ф. Мерзлякова (1828), С. Е. Раича (1828) — исходили из литературно и политически чуждых ему кругов. Не приемлема была ему и возникшая в обстановке русско-иранской (1826–1828) и русско-турецкой (1828–1829) войн актуализация «Освобожденного Иерусалима» в официозном духе религиозной миссии России на Ближнем Востоке. В стихотворении «Ответ Катенину» («Напрасно, пламенный поэт…», 10 ноября 1828) П. шутливо отказался от лавров Т. Однако интерпретация «Домика в Коломне» как скрытой пародии на «Освобожденный Иерусалим» в ответ на упреки по поводу нежелания воспевать победы русского оружия (С. А. Фомичев) не может быть признана обоснованной достаточно убедительно, а связанная с нею атрибуция одного пушкинского портретного рисунка как изображения Т. (Жуйкова. № 786) предложена без доказательств.
171, 155). Остался неразрезанным перевод Ж. -Ф. де Лагарпа 1064; Арх. опеки. С. 64).
Лит.: Розанов М. Н. Пушкин, Тассо, Аретино // Изв. АН СССР. Отд. обществ. наук. 1937. № 2/3. С. 369–374; –163; 2) Пушкин, Батюшков, Тассо: (К истории одного образа) // Сравнительное изучение литератур: Сб. ст. к 80-летию акад. М. П. Алексеева. Л., 1976. С. 248–252; 3) Образ Тассо в русской романтической литературе // От романтизма к реализму: Из истории междунар. связей рус. лит. Л., 1978. С. 117–188; 4) Тассо в России конца XVIII в.: (Материалы к истории восприятия) // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. Л., 1980. С. 127–161; 5) «Напев Торкватовых октав»: (Об одной итальянской теме в русской поэзии первой половины ХIХ века) // Русская литература и зарубежное искусство. Сб. исслед. и материалов. Л., 1986. С. 82–123; Фомичев С. А. 1) Пародийный план поэмы «Домик в Коломне» // Болд. чтения, [1979]. 1980. С. 74–80; 2) Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. Л., 1986. С. 203, 213–216; Николаев С. И. – первая треть XVIII в. Л., 1989. С. 98–101; Пильщиков И. А. Пушкин и Тассо: (несколько замечаний) // Страницы истории русской литературы: Сб. ст.: К 70-летию проф. В. И. Коровина. М., 2002. С. 133–141.
А. О. Дёмин