КАЛЬДЕРОН де ла БАРКА, Калдерон (Calderón de la Barca) Педро (1600—1681), исп. драматург, крупнейший представитель эпохи барокко, в к-ром европ., прежде всего нем., романтики видели одного из своих предшественников. В 1820-е рассуждения о К. занимали важное место в спорах о сущности романтич. эстетики.
В России одним из первых на появление нового авторитета в области лит-ры откликнулся Ф. В. Булгарин. Глубокий след драматургия К. оставила в творчестве В. К. Кюхельбекера, к-рый в эти годы первым взял на себя труд перенести одну из его пьес на рус. почву, переделав драму «Любовь после смерти» («Amar después de la muerte», соч. предположит. 1633, опубл. 1677) в либретто оперы на музыку А. Н. Верстовского «Любовь до гроба, или Гренадские мавры» (1824). Исп. писателя держал в своем поле зрения К. Ф. Рылеев; восторженно отозвался о его произв. Н. И. Надеждин; его переводил П. В. Киреевский; последовательно пропагандировал его творчество в романтич. ключе MB. Пьесы К. штудировал П. А. Катенин и подробно писал о них в статье «О поэзии испанской и португальской» (1830). Естественно предположить, что в это же время, т. е. в сер. 1820-х, возник интерес к К. и общего знакомого Кюхельбекера и Катенина — В. А. Каратыгина, к-рый несколькими годами позже перевел драму «Сам у себя под стражей» («El alcaide de si mismo», соч. ок. 1636, опубл. 1651), поставленную под названием «Кровавая рука» в его бенефис в 1831. Страстным почитателем таланта Кальдерона стал в эти годы Н. М. Языков.
— Кюхельбекер, Языков, Катенин, заинтересовался творчеством К. тоже в сер. 1820-х, знакомясь с трудами «О драматическом искусстве и литературе» (1809—1811) и швейц. историка Ж. -Ш. -Л. де Сисмонди (Sismondi J. -Ch. -L. de Simonde de, 1773—1842) «О литературе Южной Европы» («De la littérature du Midi de 1’Europe», 1813—1829). Пушк. восприятие драматургии К., кое в чем соприкасаясь со взглядами зап. -европ. и рус. почитателей таланта исп. драматурга, представляется оригинальным и в отд. аспектах более прозорливым и глубоким. П. заинтересовали совсем не те особенности творчества К., к-рые акцентировались нем. романтиками. Упоминания К. у П. связаны с пережитым им в 1824—1825 внутренним переломом, к-рый сопровождался отказом от предпочтения фр. культуры; тогда «в эстетических размышлениях П. появилось новое и устойчиво употреблявшееся созвездие: Данте, Шекспир, Кальдерой» (Алексеев. П. Сравн. -ист. исслед. 2-е изд. С. 258).
Отзывы П. об исп. драматурге были неизменно уважительными. Характерным является его мнение, высказанное в статье «<О народной драме и драме “Марфа Посадница”>» (1830): «... Кальдерон, Шексп.(ир) и Расин стоят на высоте недосягаемой — и их произведения составляют вечный предмет наших изучений и восторгов» (Акад. XI, 177). П. ссылался на опыт и авторитет исп. драматурга в своих размышлениях о народности, нац. своеобразии в лит-ре. Полемизируя в наброске статьи «(О народности в литературе)» (1825—1826) с точкой зрения, согласно к-рой «народность состоит в выборе предметов из Отечественной истории», он писал: «Vega и Калдерон поминутно переносят во все части света, заемлют предметы своих трагедий из италья<нских> новелл, из франц<узских> ле <...>. Мудрено однако же у всех сих писателей оспоривать достоинства великой народности» (Акад. XI, 40). С др. стороны, «народность в писателе, — по мнению П., — есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками — для других оно или не существует или даже может показаться пороком». Здесь же содержится полемический выпад против Шлегеля и Сисмонди: «Ученый немец негодует на учтивость героев Расина, француз смеется, видя в Калдероне Кориола<на>, вызывающего на дуэль своего противника. Все это носит однако ж печать народности» (Там же; Кориолан — персонаж пьесы «Оружие красоты» («Las armas de la hermosura»), соч. 1652, опубл. 1679). Последний пример был использован П. также в борьбе со сковывавшими развитие лит-ры канонами классицизма: «Если мы будем пологать правдоподобие в строгом соблюдении костюма, красок, времени и места, — утверждал он в статье «<О народной драме...>», — то и тут мы увидим, что величайшие драм.<атические> пис.<атели> не повиновались сему правилу. У Калдерона храбрый Кориолан вызывает консула на дуель и бросает ему перчатку» (Акад. XI, 177).
«<Возражении на статью А. Бестужева “Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начала 1825 годов”>» (1825) он отмечал, что «таинства, ле, фаблио предшествовали созданиям Ариосто, Кальдерона, Dante, Шекспира» (Акад. XI, 25). То же соображение он высказал в заметке «О поэзии классической и романтической» (1825): «В Италии и в Гишпании народная поэзия уже существовала прежде появления ее гениев. Они пошли по дороге уже проложенной: были поэмы прежде Ариостова Орландо, были трагедии прежде созданий de Vega и Калдерона» (Акад. XI, 38). Почти без изменения эта мысль перешла в статью «О ничтожестве литературы русской» (дек. 1833 — март 1834; зачеркнутый вар. беловой ред. — Акад. XI, 516) и в набросок «<Плана истории русской литературы>» (1834). Пункт этого плана, касающийся К.: «Народность сказок — Калдерон)» (Акад. XII, 208), — находится, возможно, в связи с мыслью Шлегеля о том, что «чудесное» (1е merveilleux) рыцарских романов, перенесенное драматургами на сцену, дало прекрасные результаты и что особое очарование придает фантастическое пьесам К., не являющимся комедиями в обычном смысле этого слова (см.: Schlegel A. W. érature dramatique. Paris, 1814. T. 3. P. 261—262 — Библиотека П. № 1356).
Единственная приведенная П. по неустановленному источнику цитата из исп. писателя: «Калдерон называет молнии огненными языками небес, глаголющих земле», — связана с его рассуждениями об образной, метафорической стороне стиха. Процитировав К., П. добавляет: «Мы находим эти выражения сильными, ибо они сильно и необыкновенно передают нам ясную мысль и картины поэтические» («<Материалы к “Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям”>» — Акад. XI, 61).
Вопрос, читал ли П., рекомендовавший изучать К., сам его произв., или же ему к-л. иным путем удалось получить о них достаточно определенное представление, остается открытым. Как известно из его письма от 2-й пол. (после 19) июля 1825 к Н. Н. Раевскому-сыну, в то время К. он еще не читал (Акад. XIII, 197). Однако знакомство, причем в подлиннике, с драмами исп. писателя могло состояться в самом начале 1830-х, когда исп. тема начинает звучать в его творчестве особенно отчетливо. К этому времени в пушк. б-ке уже имелось 4-томное нем. изд. К. на исп. яз. (1827—1830), и в нем разрезаны страницы в драме «Маг-чудодей» (Библиотека П. № 700).
«Жизнь есть сон» («La vida es sueño», соч. между 1632—1635, опубл. 1636), «Поклонение кресту» («La devoción de la cruz», соч. 1630—1632?, опубл. 1636) и «Маг-чудодей» («El Mágico prodigioso», соч. 1637, опубл. 1663). С пьесой «Маг-чудодей» П., по-видимому, в какой-то мере познакомился из вторых рук до 1825 и позднее решил прочесть ее в подлиннике именно потому, что знал ее уже раньше. Эта драма, в основе к-рой лежат раннехристианские легенды о человеке, продавшем душу дьяволу, привлекла к себе внимание во всей Европе в эпоху романтизма в связи с гетевским «Фаустом». В частности, пер. ее трех сцен, выполненный П. Б. Шелли (Shelley, 1792—1822), называвшим К. своим «божеством», был опубликован в посмертном изд. (1824) соч. англ, поэта. П. в то время на англ. яз. еще не читал, но вполне возможно, что эти сцены стали ему известны опосредованно перед написанием «Сцены из Фауста» (1825) и одна из них, в к-рой действие происходит на берегу моря и начинается картиной тонущего пиратского (по словам дьявола) корабля, могла послужить толчком к возникновению пушк. замысла — и не более, т. к., кроме этих деталей, никаких др. параллелей между двумя произв. не существует.
«Жизнь есть сон» могла быть известна П., во всяком случае, во фр. переделке («La vie est un songe: Comédie (d’après Calderon)», 1732) известного в свое время и переводившегося в России драматурга 1-й пол. XVIII в. Луи де Буасси (Boissy, 1694—1758); присутствующая в ней линия «Сехизмундо—Софрони (у К. — Росаура)» могла подсказать рус. поэту собственное решение отношений между Самозванцем и Мариной Мнишек и в т. ч. нек-рые черты образа Марины.
Роман «Дубровский» позволяет осторожно предположить, что П. была известна в какой-то мере и драма «Поклонение кресту», интересная как возможный отдаленный лит. источник тем, что в ней в едином сюжете присутствуют сразу несколько мотивов, к-рые были до сих пор выявлены по отдельности и признаны значимыми для замысла романа рядами лит. традиции.
Лит.: Державин К. Н. Занятия Пушкина испанским языком // Slavia. 1934. Roč. 13. Seš. 1. S. 115; ánica. 1939. Vol. 1. P. 139—158; Алексеев М. П. Из истории испано-русских литературных отношений XVI — начала XIX в. // Алексеев М. П. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI—XIX вв. Л., 1964. С. 143—152 (То же // Алексеев М. П. Русская культура и романский мир. Л., 1985. С. 142—151); «Побоище Мамаево» // Врем. ПК. 1974. С. 128; Багно В. Е. «Дубровского»: (Драма Кальдерона «Поклонение кресту») // Врем. ПК. 1979. С. 124—131; 2) Драматургия Кальдерона в творческом восприятии Пушкина // Iberica: Кальдерой и мировая культура. Л., 1986. С. 97—110; 3) Pushkin у Calderón // Archivum Calderonianum. Bd 7: Hacia Calderón: Décimo Coloquio Anglo-germano, Passau, 1993. Stuttgart, 1994. P. 111—118; Bс. Заметки на полях текстов Пушкина // Пушкинские чтения в Тарту: Тез. докл. науч. конф, 13—14 ноября 1987. Таллин, 1987. С. 31; ñol en la Rusia de los zares (1672—1917). Barcelona, 1988. P. 69—71; Hacker G. durch russische Realisten des 19. Jahrhunderts in ihrem europäischen Kontext. Köln, 1995. S. 25, 30, 149.
В. Е. Багно