Глава VI
ЛИТЕРАТУРНОЕ И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОКРУЖЕНИЕ
Литераторы
В 1827 году, когда Пушкин вернулся в Петербург после ссылки, круг литературных друзей, товарищей, приятелей и просто знакомых Пушкина в основном сформировался. В него входили известные писатели и поэты, художники, издатели. Многие приязни сохранились еще с лицейской и послелицейской поры, хотя некоторые появились позже. Пушкин был верным товарищем. Он искренне верил в мужскую и творческую дружбу и был искренне признателен всем своим друзьям, сохранившим верность ему за годы вынужденной разлуки.
В первую очередь в этом многочисленном ряду, конечно же, надо назвать старшего товарища Пушкина, его верного наставника в жизни и в литературе Василия Андреевича Жуковского.
Впервые Пушкин встретился с Жуковским во время посещения им Лицея в 1815 году. Однако эту встречу и знакомством вряд ли можно было назвать. Просто Жуковский узнал тогда, что в Лицее учится юноша, блестящие поэтические способности которого вызывают восхищение и вселяют надежды. Ближе оба поэта познакомились в литературном кружке «Арзамас», чьей признанной душой был Василий Андреевич.
Блестящий поэт и превосходный переводчик, один из основоположников романтического направления в русской литературе, Жуковский родился при обстоятельствах столь необычных, что это послужило основанием для одной из самых романтических легенд старого Петербурга. Некий крестьянин, принадлежавший владельцу села Мишенское Белевского уезда Тульской губернии Афанасию Ивановичу Бунину, отправляясь на русско-турецкую войну с войском генерал-фельдмаршала Румянцева, спросил у своего барина: «Какой гостинец привезти тебе, батюшка, коли поход наш будет удачен?» — «Привези-ка ты мне, братец, молодую турчаночку, а то видишь, жена моя совсем состарилась», — пошутил Афанасий Иванович. Но преданный крестьянин, как оказалось, шутить не собирался и, когда война закончилась, вернулся в село в сопровождении шестнадцатилетней турчанки по имени Сальха. «Бери, барин», — сказал он, легко толкнув девушку в сторону Бунина. Так Сальха, захваченная в плен при осаде одной из турецких крепостей, оказалась в доме Бунина.
В. А. Жуковский
В 1783 году она родила барину мальчика, которого назвали Василием. А вот фамилии своей сыну Афанасий Иванович дать не мог. В то время незаконнорожденный ребенок автоматически становился крепостным, а этого счастливый отец допустить не мог. И Бунин нашел выход. В то время в его доме жил небогатый киевский купец Андрей Жуковский. Его и уговорил Бунин усыновить тайного сына от Сальхи. Так, если верить легенде, у Василия появилась фамилия — Жуковский. А заодно и отчество — Андреевич, которое охотно подарил ему киевский купец.
Бунин долго скрывал от законной жены свою неверность, но перед смертью во всем признался и попросил позаботиться о сыне. Супруга оказалась женщиной благородной и согласилась. После смерти мужа она забрала его сына от усыновителя Жуковского, а затем отдала мальчика в Благородный пансион при Московском университете, директором которого был в то время старый знакомый покойного Бунина.
В Петербург Василий Андреевич Жуковский впервые попал в 1796 году. Оказался при дворе. Служил на самых разных должностях — чтеца, учителя, воспитателя. Прославился своими поэмами и балладами. Особенно известными стали патриотическое стихотворение «Певец во стане русских воинов» и романтическая поэма «Светлана». Поэма посвящалась племяннице Жуковского А. А. Воейковой. После этого в Петербурге ее прозвали «Светланой». Такое же прозвище присвоили и самому Жуковскому в то время, когда он был членом литературного кружка «Арзамас».
Субботнее собрание у В. А. Жуковского. Г. К. Михайлов, А. Н. Мокрицкий и другие художники школы А. Г. Венецианова. 1834–1836 гг.
Жуковский был искренним и преданным другом Пушкина. Он исключительно много сделал для поэта в последние дни его жизни и особенно после его кончины.
Похоронен Василий Андреевич в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Над его могилой установлен памятник в виде саркофага, исполненный скульптором П. К. Клодтом. На памятнике обстоятельная надпись: «В память вечную знаменитого певца в стане Русских воинов Василия Андреевича Жуковского, родившегося в Белеве 29 генваря 1783, скончавшегося в Бадене 12 апреля 1852 года. Воздвигнут стараниями и приношениями почитателей бессмертных трудов его и дарований». И, как оказалось впоследствии, эта надпись стала причиной еще одной легенды, настигшей Жуковского в его посмертной жизни. Как мы уже знаем, поэт родился не в городе Белеве, а в селе Мишенском.
Мистические легенды о призраке Жуковского продолжают жить до сих пор. Как рассказывает знаток петербургской мистики Д. К. Равинский, в семье одного известного петербургского композитора вот уже несколько поколений боятся призрака поэта. По семейному преданию, он «появляется перед смертью кого-либо из обитателей квартиры».
Другим старшим другом Пушкина был Петр Андреевич Вяземский. Кстати, он состоял в свойстве с Карамзиным, вторая жена которого — сводная сестра Вяземского Екатерина.
Вяземский происходил из старинного рода удельных князей Рюриковичей. Его отец князь Андрей Иванович верой и правдой служил Екатерине II. При Павле I он назначается сенатором и получает чин тайного советника. Мать Петра Андреевича — ирландка О’Рейли, похищенная у мужа и привезенная в Россию князем Андреем после путешествия по Европе в 1782–1786 годах.
В молодости политические убеждения Вяземского были вполне радикальными. И хотя он не стал декабристом, но по убеждениям явно близок к ним и не зря заслужил у современников прозвище «декабриста без декабря». Это мнение разделяли не только друзья Вяземского. Например, Николай I говорил о Вяземском, что «отсутствие имени его в этом деле, указывает, что он умнее и осторожнее других». Сохранилась легенда о том, что вечером 14 декабря 1825 года Вяземский тайно встречался с Пущиным и взял от него «на сохранение портфель с политически опасными бумагами». Вяземский знал Пушкина еще мальчиком, в Москве. Он водил знакомство с родителями Пушкина и его дядей Василием Львовичем.
Поэт и литературный критик, один из наиболее близких друзей Пушкина, Вяземский оставил множество записных книжек, переполненных бесценными свидетельствами городского фольклора — слухами, анекдотами, легендами. Тем не менее, по утверждению современников, сам Вяземский был человеком весьма трезвым и прагматичным, начисто лишенным каких-либо суеверных предрассудков. Рассказывают, что, когда княгиня Авдотья Голицына, всерьез увлеченная философией и математическими науками, начинала при нем рассуждать о дугах, касательных и прочих специальных терминах, он незаметно отворачивался и «тихонько крестился».
Каково же было его удивление, когда он, как об этом увлеченно пересказывали в аристократических и литературных салонах, неожиданно пережил собственный «мистический опыт». Однажды, вернувшись домой и войдя в собственный кабинет, он увидел «самого себя, сидящего за столом и что-то пишущего». Вяземский осторожно заглянул двойнику через плечо. То, что он увидел, никто никогда не узнал. Он об этом не рассказывал до конца своей жизни. Но, как утверждали со знанием дела в Петербурге, с тех пор «стал верующим христианином».
А в остальном он — обыкновенный сын своего времени. Фрондерствовал, играл в карты, в молодости чуть не разорился, волочился за женщинами. Но умел при этом оставаться верным и преданным другом. На что Пушкин был ревнив, но даже он не охладел к Вяземскому после того, как узнал об отношении последнего к Наталье Николаевне. Со слов Нащокина, Пушкин «всего лишь досадовал», что Вяземский сильно увлекся его женой. Для Пушкина это признание стоит дорого. В подобных обстоятельствах дело, как правило, не обходилось без вызова на дуэль. Достаточно вспомнить историю с юным Владимиром Соллогубом, тот, отдавая дань божественной красоте Натальи Николаевны, всего лишь сделал ей один неосторожный комплимент и тут же получил вызов от Пушкина.
«снабжен ярлыком, на котором рукою его самого было написано: „Праздник Преполовения за Невою. Прогулка с Пушкиным 1828 года“». Из письма Вяземского жене выясняется, что в ящике находились пять щепочек от деревянного эшафота, их друзья подобрали во время прогулки «по крепостным валам и головам сидящих внизу в казематах». Согласно легенде, эти пять щепочек хранились им в память о пяти повешенных декабристах.
Петра Андреевича Вяземского похоронили на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Ныне это территория Некрополя мастеров искусств.
С Иваном Андреевичем Крыловым Пушкин близко познакомился в Оленинском кружке. К тому времени Крылов был уже маститым баснописцем и драматургом.
Крылов родился в 1769 году, а в Петербург впервые приехал в 1782 году. Служил чиновником в Казенной палате и Горной экспедиции. Затем надолго оставил службу и занялся литературным трудом. Издавал журналы «Почта духов», «Зритель», «Санкт-Петербургский Меркурий». Писал пьесы, одно время они не сходили с подмостков петербургских театров. Но прославился не театральными пьесами, а баснями, за что в народе по справедливости заслужил прозвище «Российский Эзоп». В основном это были, конечно, вольные переводы из Эзопа и Лафонтена. Но все они являлись откликами на конкретные события в России, отличались исключительной актуальностью и потому заслуженно считаются произведениями оригинальными.
И. А. Крылов
Одно время Крылов жил напротив Летнего сада, в доме Бецкого. В Летнем саду он часто любил прогуливаться. Здесь он встречался с друзьями, обдумывал сюжеты новых басен и просто отдыхал. Любимец петербургских литературных салонов и друг всех литераторов, тучный и незлобивый Крылов сам становился предметом бесконечных шуток ядовитой столичной молодежи. Вот только некоторые:
Раз Крылов шел по Невскому проспекту, что было редкостью, и встретил императора Николая I, который, увидев его издали, закричал: «Ба, ба, ба, Иван Андреевич, что за чудеса? — встречаю тебя на Невском. Куда идешь? Что же это, Крылов, мы так давно с тобой не виделись?» — «Я и сам, государь, так же думаю, кажется, живем довольно близко, а не видимся».
Несколько молодых повес, прогуливаясь в Летнем саду, встретились со знаменитым Крыловым, и один из них, смеясь, сказал: «Вот идет туча». — «Да, — возразил баснописец, проходя мимо них, — поэтому и лягушки расквакались». После долгой и мучительной болезни — на ноге было рожистое воспаление, мешавшее ему ходить, — Крылов с трудом вышел на прогулку по Невскому проспекту. А в это время мимо в карете проезжал его знакомый и, не останавливаясь, прокричал: «А что, рожа прошла?» — «Проехала», — вслед ему сказал Крылов.
Таким он и остался в петербургском городском фольклоре — мудрым и остроумным «Дедушкой Крыловым», к его известной лености, некоторой неопрятности и неумеренному аппетиту друзья относились со снисходительной терпимостью.
В 1855 году Крылову отлили памятник по модели П. К. Клодта. Споры о месте его установки долгое время занимали весь литературный и художественный Петербург. Одни предлагали установить памятник в сквере перед зданием Публичной библиотеки, где долгое время служил Иван Андреевич. Другие — на Васильевском острове у здания Университета, почетным членом которого он был с 1829 года. Третьи — на могиле в Некрополе мастеров искусств, где в 1844 году его похоронили. Выбор, однако, пал на Летний сад. Причем городское предание утверждает, что место установки памятника определено самим баснописцем еще при жизни. Легенду эту записал П. А. Вяземский, и вот как она выглядит:
«Крылов сидел однажды на лавочке в Летнем саду. Вдруг… его. Он в карман, а бумаги нет. Есть где укрыться, а нет чем… На его счастье, видит он в аллее приближающегося к нему графа Хвостова. Крылов к нему кидается: „Здравствуйте, граф. Нет ли у вас чего новенького?“ — „Есть: вот сейчас прислали мне из типографии вновь отпечатанное мое стихотворение“, — и дает ему листок. „Не скупитесь, граф, и дайте мне 2–3 экземпляра“. Обрадованный такой неожиданной жадностью, Хвостов исполняет его просьбу, и Крылов со своею добычею спешит за своим „делом“». И следовательно, местонахождение памятника, добавляет предание, «было определено „деловым“ интересом Крылова».
В пушкинском Петербурге граф Хвостов — личность известная. Член Российской академии и активный участник заседаний общества «Беседы любителей русского слова», сенатор и действительный тайный советник, граф Дмитрий Иванович являлся притчей во языцех всего Петербурга. Его якобы потомственное графство на самом деле — мнимое и являлось просто «выдумкой» А. В. Суворова, который был Дмитрию Ивановичу родственником и покровительствовал ему. Он «выпросил» титул для Хвостова у сардинского короля.
При всем при этом граф Хвостов был еще и известным графоманом, над которым потешался весь читающий Петербург. Он писал торжественные оды и неуклюжие эпиграммы, басни на случаи и события и послания к многочисленным друзьям и знакомым. Случайных встреч с ним искренне боялись, а бывая в районе Сергиевской улицы (ныне улица Чайковского), где одно время проживал Хвостов, торопливо оглядывались по сторонам, нет ли поблизости знаменитой голубой кареты графа.
Д. И. Хвостов
Это был графоман в полном смысле слова. Его страсть к сочинению стихов уступала разве что страсти читать свои стихи каждому встречному. Он мог декламировать их у себя в доме, на так называемых литературных чтениях, читать на улице при встрече с каким-нибудь случайным знакомым или в коридорах Сената, во время коротких перерывов в работе. Он читал, позабыв о времени и погоде, совершенно не считаясь с желаниями несчастного слушателя. Более того, в обязанности его секретарей входило обязательное утреннее слушанье его стихов. Говорят, секретари у него менялись не реже одного раза в год только потому, что мало кто мог выдержать это чтение.
Слава неизлечимого графомана пережила Хвостова и оставила по себе память в русском лубочном фольклоре. Известна картинка, на которой весьма узнаваемый Дмитрий Иванович читает стихи черту. Черт пытается бежать от назойливого стихотворца, но тот удерживает его за хвост. Говорят, такие карикатуры висели на многих почтовых станциях бескрайней России.
Между тем сам Хвостов искренне верил в свой «неувядающий гений» и называл себя «наперсником муз» и «мудролюбцем». Все остальные думали по-другому и называли неисправимого графомана не иначе как «Графов», имея в виду при этом вовсе не его графский титул, а только его неизлечимую страсть к стихотворчеству. Так что неудивительно, что легендарная история его встречи с Крыловым на месте будущего памятника баснописцу вскоре стала известна всему Петербургу.
Но вернемся к самому памятнику. Пьедесталом ему служит гранитный куб с гранями, покрытыми бронзовыми рельефами на сюжеты басен Крылова, их выполнил П. К. Клодт по рисункам известного художника А. А. Агина. Несмотря на некоторую массивность и даже тяжеловесность памятника, особенно ощутимых среди беломраморных скульптур Летнего сада, «Дедушка Крылов», как его стали называть горожане, сразу же сделался необыкновенно популярен. Если воспользоваться бессмертной ошибкой одного из школьных сочинений — «вокруг памятника всегда много людей и животных».
Особенно любим памятник баснописцу ребятишками дошкольного возраста. Некоторые из высказываний попали в городской фольклор. Говорят, одна мама, гуляя со своей дочкой по городу, все время натыкалась на памятники Ленину или его соратникам. И ей постоянно приходилось рассказывать об этом дочери. А когда они дошли до памятника «Дедушке Крылову», плоды воспитания тут же обрушились на маму. «Мам, — проговорила девочка, глядя на пьедестал, испещренный живописными сценками из жизни животных, — это Ленин и его соратники?»
Все было, однако, не так просто. Уже через месяц после открытия монумента петербургский обер-полицмейстер получил рапорт о необходимости поставить у памятника Крылову караульного в целях «отвращения могущих случиться повреждений». А еще через несколько лет городские власти вынуждены были установить вокруг памятника чугунную ограду. Тогда же по городу распространилась эпиграмма:
Лукавый дедушка с гранитной высоты
И думает: о, милые зверята,
Какие выросши вы будете скоты.
В начале 1830-х годов новой литературной сенсацией пушкинского Петербурга стал Николай Васильевич Гоголь. Впервые в Петербург он приехал в 1828 году. В связи с его необычной для русского слуха фамилией народная этимология связала с ним название известного напитка из яичных желтков с сахарным песком — гоголь-моголь. В народе считали, что Гоголь приехал из Могилева.
В Петербурге Гоголь познакомился с виднейшими представителями русской литературы Пушкиным и Жуковским, причем первая попытка сблизиться с Пушкиным оказалась неудачной. Гоголь приехал к нему рано утром, и Пушкин еще спал. «Верно, всю ночь работал?» — с участием спросил он слугу. И услышал в ответ: «Как же, работал, в картишки играл». Это повергло восторженного провинциала в шок. По идеальному образу поэта, созданному в сердце Гоголя, был нанесен сокрушительный удар. Успокоился Гоголь не скоро.
Встреча с Пушкиным все же состоялась. Это произошло в мае 1831 года. Гоголя представили Пушкину на вечере у Плетнева. Затем встречи стали частыми. Но происходили они уже в Царском Селе, где Пушкин и Жуковский жили летом того же 1831 года. Гоголь в то время жил почти рядом с ними, в Павловске.
Н. В. Гоголь
Однако здесь же, в Петербурге, Гоголь потерпел и первые серьезные неудачи. Он впал в болезненное отчаяние, уничтожил неудавшуюся поэму «Ганс Кюхельгартен». Если верить петербургским анекдотам той поры, сжег и другие рукописи. Гоголь был обидчив и самолюбив. Как это все происходило, можно судить по анекдоту, сохранившемуся с тех пор. Однажды Гоголь пришел к Жуковскому, чтобы узнать его мнение о своей новой пьесе. После сытного обеда, а Жуковский любил хорошо покушать, причем любимыми блюдами поэта были галушки и кулебяка, Гоголь стал читать. Жуковский, любивший вздремнуть после обеда, уснул. «Я просил вашей критики… Ваш сон — лучшая критика», — сказал обиженный Гоголь и сжег рукопись.
В Петербурге Гоголь снимал квартиру в доме № 39 на Казанской улице. В середине XIX века дом принадлежал известному петербургскому каретному мастеру Иоганну Альберту Иохиму. Он всегда был битком набит множеством весьма разнообразных обитателей. Н. В. Гоголь, поселившийся в апреле 1829 года на четвертом этаже дома Иохима, сообщает в одном из писем, что «дом, в котором я обретаюсь, содержит в себе 2-х портных, одну маршанд де мод (модистку — Н. С. ), сапожника, чулочного фабриканта, склеивающего битую посуду, декатировщика и красильщика, кондитерскую, мелочную лавку, магазин сбережения зимнего платья, табачную лавку и, наконец, привилегированную повивальную бабку». Как видим, самый обыкновенный доходный дом.
Из перечисления жильцов видно, что этот дом никогда не походил на пустующий средневековый замок, наполненный бестелесными призраками. И тем не менее, петербургский фольклор приписывает именно ему славу дома с привидениями. Скорее всего, это можно объяснить тем, что сама улица в начале XIX века заселялась в основном ремесленниками-немцами. Здесь постоянно слышалась немецкая речь, из уст в уста передавались средневековые немецкие легенды, некогда вывезенные переселенцами с исторической родины, детям читались немецкие сказки, в повседневном быту бережно сохранялись традиции далекой Германии. И мысль о привидениях именно здесь могла оказаться вполне естественной и привычной.
В Петербурге Гоголь создал свои бессмертные «Петербургские повести». Но если «Невский проспект», «Шинель» или «Портрет» — это вполне реалистическое отражение подлинного быта петербургских улиц, остро подмеченного писателем, то откуда взялась фантасмагория «Носа», на первый взгляд не очень понятно. Где он сумел увидеть или, если уж быть абсолютно точным, не увидеть такой нос в повседневной жизни Петербурга?
И тут выясняется одно любопытное обстоятельство из истории петербургского городского фольклора. Оказывается, в описываемое нами время среди петербургской «золотой молодежи» пользовались скандальным успехом и широко ходили по рукам непристойные картинки с изображением разгуливающего по улицам человеческого детородного органа. Пешком и в карете. В чиновничьем сюртуке и в расшитом золотом генеральском мундире. При орденах и лентах. С моноклем и щегольской тростью. Этакое олицетворение напыщенного служебного чванства. Чернильная душа. Крапивное семя. Канцелярская крыса в пугающем государственном мундире. В народе чиновников не любили и с нескрываемым издевательским ядовитым сарказмом называли древнейшим коротким и выразительным словом, состоящим всего из трех букв. Именно подобного «чиновника» и изобразил неизвестный художник.
С высокой долей уверенности можно утверждать, что эти скабрезные рисунки были хорошо известны Гоголю. Оставалось только придать им более пристойный вид, а в содержание вложить побольше юмора и иронии. Тогда-то, видимо, и появился в голове писателя образ «симметричного по вертикали» органа асессора Ковалева, предательски покинувшего своего хозяина и самостоятельно разгуливающего по улицам Петербурга. Так что взрывной интерес современников к гоголевскому «Носу» не был случайным. Ассоциации, вызванные гениально найденным эвфемизмом, были вполне определенными.
Майор Ковалев, судя по исследованиям петербургских литературоведов, проживал в доме на Вознесенском проспекте, 38. Во всяком случае, в Петербурге его так и называют: «Дом майора Ковалева». Несколько лет назад, по инициативе участников ежегодного петербургского фестиваля юмора и сатиры «Золотой Остап», на фасаде этого дома появилось барельефное изображение самого настоящего носа, якобы некогда принадлежавшего тому самому несчастному майору.
Ко всему этому следует добавить, что такой привычный орган человеческого обоняния, как нос, для Гоголя, вероятно, имел гораздо большее значение, нежели для абсолютного большинства остальных людей. Гоголь обладал довольно характерным, длинным, прямым и острым носом. Можно предположить, что это являлось предметом беспокойства для человека гордого, самолюбивого и обидчивого, каким был в повседневной жизни Гоголь. До сих пор в фольклоре бытует ироничная и далеко не лестная характеристика подобных носов. О них так и говорят: «Гоголевский нос».
«Нос», и даже не «Мертвые души», а повесть «Шинель» из того же цикла «Петербургских повестей». Во всяком случае, расхожим лозунгом всех русских писателей стало искреннее признание того бесспорного факта, что «все мы вышли из гоголевской шинели». Между прочим, долгое время считалось, что знаменитая фраза принадлежит Достоевскому. Однако известный современный литературный критик и бесспорный знаток как Достоевского, так и Гоголя Игорь Золотусский утверждает, что это не более чем легенда и Достоевский никогда такой фразы не произносил.
Другим произведением Гоголя, благодаря которому петербургский городской фольклор стал еще более богатым, стала, конечно же, бессмертная комедия «Ревизор». Широко известно, что сюжет «Ревизора», как, впрочем, и «Мертвых душ», Гоголю подарил Пушкин. Правда, мало кто знает, что сам сюжет связан с личным опытом Пушкина. Оказывается, накануне его поездки в Оренбург для сбора материала к истории Пугачева губернатору Оренбурга графу В. А. Перовскому из столицы направили секретную бумагу, что «поездка Пушкина имела целью обревизовать секретно действия оренбургских чиновников», а история пугачевского бунта якобы задумана только как предлог. Одновременно с этим Пушкин рассказал Гоголю не то легенду, не то просто анекдот о неком «проезжем господине», тот выдал себя за чиновника какого-то министерства и обобрал всех жителей города Устюжна в Новгородской губернии.
Мифология, связанная с «Ревизором», достаточно богата. Согласно одной легенде, посмотрев спектакль по гоголевской пьесе, Николай I грустно заметил: «Всем досталось, а мне больше всего». Впрочем, это относилось не только к «Ревизору». Видимо, император был неплохо знаком и с «Мертвыми душами». Если верить другим легендам, однажды, во время путешествия по провинции, Николаю I предложили ознакомиться с бытом местных губернских учреждений. «В этом нет никакой необходимости, я читал Гоголя», — будто бы решительно ответил император. Может быть, именно с тех пор и закрепилось в сознании власть предержащих несбыточная мечта о том, что хороши только те «Гоголи, которые бы нас не трогали»?
Последние месяцы жизни Гоголя отмечены, как говорили современники, «болезненными явлениями его духа». По воспоминаниям С. Т. Аксакова, он «сделался болен и духом, и телом». Утверждали, что так повлияла на него смерть Пушкина, весть о которой застала Гоголя за границей.
Впрочем, если верить легендам, Гоголь всю жизнь был болезненно склонен к мистике. Так, он всерьез боялся быть похороненным живым, например во время летаргического сна или поспешного, несвоевременного захоронения. Его смерть и в самом деле окутана суеверной тайной.
«будучи во власти мистических видений», он сжег рукопись второго тома «Мертвых душ», затем, как утверждает фольклор, отказался от еды, слег и через несколько дней скончался. Но существует одна маловероятная легенда о том, что эта смерть была клинической и писателя просто «предали земле раньше времени», до наступления биологической, необратимой кончины. Говорят, что при перезахоронении его тело увидели перевернутым в гробу, а руки — с искусанными пальцами и множеством заноз под ногтями. Будто бы Гоголь очнулся от летаргического сна, понял, что закопан живьем, и стал стучать и биться о стенки гроба. И только потом умер уже окончательно. Многие, в том числе деятели русской православной церкви, до сих пор считают, что это была расплата писателя за то, что своими произведениями, особенно «Вием», он «развратил целое поколение читающей молодежи».
покаяние перед Богом.
Памятник, выполненный по проекту скульптора М. В. Белова и архитектора В. С. Васильковского, представляет собой грустную фигуру писателя, заключенного в тесную клетку ограды среди фонарей и деревьев, сквозь которые он, не глядя на Казанский собор, исподлобья наблюдает за суетой Невского проспекта.
Бронзовую фигуру печального писателя в городе прозвали «Тугодумом», а место встречи на Малой Конюшенной улице у памятника — соответственно — «У тугодума».
Еще одним незаурядным человеком из пушкинского литературного круга был дипломат, поэт-драматург, композитор — Александр Сергеевич Грибоедов.
в Коллегии иностранных дел. В 1824 году закончил работу над комедией «Горе от ума», отрывки из нее на следующий год напечатали в альманахе «Русская Талия». Тогда же впервые о комедии высказался Пушкин: «О стихах я не говорю, половина должна войти в пословицу». И действительно, если верить городскому фольклору, общее мнение на этот счет оказалось единодушным. Наиболее удачно его сформулировала одна богатая меценатка, она будто бы заявила: «Мне очень понравилось „Горе от ума“! Написать пьесу из общественных поговорок — это мило со стороны Грибоедова». До сих пор эти поговорки так и называют: «Грибоедовские».
Сохранилась легенда, что план «Горя от ума» Грибоедов разработал во сне.
Первую постановку отдельных сцен комедии осуществили в 1829 году. Петербургская театральная публика, хорошо знавшая комедию в списках, поразилась, насколько изуродовали ее на сцене, а наиболее откровенные острословы утверждали, что «после цензора в ней осталось много горя и никакого ума».
А. С. Грибоедов
О композиторских способностях А. С. Грибоедова мы можем судить по звучащему не так уж редко на радио, его прелестному вальсу. Но в фольклоре музыкальный талант А. С. Грибоедова тоже нашел своеобразное отражение. Сохранилось предание о композиторе Алябьеве — друге Грибоедова. Если верить фольклору, знаменитый Алябьев в своих произведениях часто использовал мелодии, услышанные от их автора — А. С. Грибоедова.
рекомендовал для работы в основанном Пушкиным журнале «Современник» друг поэта профессор Петербургского университета академик П. А. Плетнев. Произошло это в 1836 году.
Краевский — побочный сын незаконной дочери екатерининского вельможи, генерал-губернатора Москвы и Петербурга Н. П. Архарова. Обладая выдающимися способностями, он в 15 лет поступил на философский факультет Московского университета. Впервые в Петербург приехал в 1831 году. Сотрудничал в нескольких петербургских журналах, затем привлекается Пушкиным к работе в «Современнике». С 1839 года издавал журнал «Отечественные записки», газеты «Голос», «Санкт-Петербургские ведомости» и многие другие столичные популярные издания.
В фольклоре Краевский известен издевательским прозвищем «Литератор КраеЖский», полученным им от собратьев по перу за настойчивую приверженность к варианту «петербурЖский» в спорах о том, как правильно писать это слово — через «г» или через «ж».
Последние годы Краевский жил в собственном доме по Литейному проспекту, № 36. Наряду с другими названиями, этот хорошо знакомый многим петербургским литераторам «Дом на Бассейной» известен и как «Дом Краевского».
Похоронен Краевский на Новодевичьем кладбище.
«Братья-разбойники» их не называли. Происхождение этого коллективного прозвища фольклорная традиция связывает с Пушкиным. Будто бы однажды на одном обеде, увидев цензора Семенова, сидящего между Гречем и Булгариным, Пушкин воскликнул: «Ты, Семенов, точно Христос на Голгофе». Согласно библейской версии, Христа распяли вместе с двумя разбойниками, и его крест находился как раз посередине.
Вторая их кличка среди петербургских литераторов была: «Грачи-разбойники». Николай Иванович Греч в течение десяти лет служил в Петербургском цензурном комитете, а Булгарин, до 1825 года исповедовавший весьма демократические либеральные взгляды, после восстания декабристов занял откровенно верноподданническую охранительскую позицию и заслужил в Петербурге славу беспринципного литературного осведомителя Третьего отделения.
Пушкин глубоко презирал Булгарина именно за это. Он хорошо знал ему цену. Если верить воспоминаниям современников, то однажды, с присущим ему ядовитым сарказмом, Пушкин сказал о Булгарине, что «где-нибудь в переулке он с охотою с ним встретится, но чтоб остановиться и вступить с ним в разговор на улице, на видном месте, на это он — Пушкин — никогда не решится». Известна убийственная эпиграмма на Булгарина. Считается, что она принадлежит Пушкину. Ее со смаком повторял весь читающий Петербург:
К Смирдину как ни придешь,
Ничего не купишь,
Иль в Булгарина наступишь.
Торжественный обед у А. Ф. Смирдина А. П. Брюллов. 1832 г.
‹‹Я, — пишет Соллогуб, — остался у дверей и импровизировал эпиграмму:
Ничего там не найдешь,
Ничего ты там не купишь.
Лишь Сенковского найдешь.
Эти четыре стиха я сказал выходящему Александру Сергеевичу, который с необыкновенной живостью закончил:
››.
Биография Булгарина путанна, полна приключений и окрашена в авантюрные тона скандалов. Он был сыном польского шляхтича. Учился в Петербургском сухопутном шляхетском корпусе. Служил в Уланском полку и в 1806–1807 годах воевал против Наполеона. Затем его уволили из армии «вследствие плохой аттестации». После этого он перебрался в Париж и вступил в Польский легион войск Наполеона. В его составе участвовал в походе на Россию. Был взят в плен русскими войсками. После войны жил в Польше и Литве.
В Петербург Булгарин приехал в 1819 году из Варшавы. В 1822 году начал издательскую деятельность, а с 1825 года совместно с Гречем начал издавать частную литературно-политическую газету исключительно реакционного толка «Северная пчела», ее Николай I в минуты откровенности называл: «Моя газета».
Ф. В. Булгарин
Булгарин был неплохим журналистом, но в литературной среде его презирали за беспринципность и сотрудничество с властями. В России это всегда отдавало дурным запахом. Рассказывают, как во время одного магнетического сеанса, до которых был весьма охоч тогдашний Петербург, некая ясновидящая вдруг прервала свои ответы на вопросы и, задыхаясь от волнения, проговорила: «Остановите, не впускайте! Сюда по лестнице подымается дурной, нехороший человек. У него железный ключ в кармане. Мне тяжело! Мне больно! Не пускайте, не пускайте!» Вдруг дверь с шумом распахнулась, и в залу влетел, запыхавшись, опоздавший к началу сеанса Булгарин. Публика взорвалась от хохота. «Фаддей! У тебя есть ключ в кармане?» — спросил его присутствовавший здесь Греч. «Конечно, — ответил Булгарин, — ключ от моего кабинета у меня в кармане». И Фаддей Венидиктович вытащил из кармана большой железный ключ. Публика замерла и оцепенела. Тут же нашлись несколько человек, попросивших Булгарина удалиться.
Редакция «Северной пчелы» находилась на Мойке, в доме № 92, принадлежавшем Гречу. Здесь же размещалась и типография. Дом хозяин держал, как тогда говорили, открытым для всего театрального, художественного и литературного мира Петербурга. Особенно многолюдны были «четверги», устраиваемые Гречем. В историю петербургской культуры дом вошел под именем «Гречев дом».
Николай Иванович Греч, в отличие от своего соиздателя, никогда не опускался до откровенного «литературного разбоя». Со многими собратьями по перу, в том числе с Пушкиным, он оставался корректен и сумел сохранить дружеские отношения.
Острие же демократической критики в основном направлялось на Булгарина. Следы этой борьбы сохранились в фольклоре: Однажды в Никольском соборе во время отпевания писателя Н. А. Полевого Булгарин хотел ухватиться за ручку гроба. Но актер В. А. Каратыгин оттолкнул его, сказав при этом: «Уж ты довольно поносил его при жизни». С легкой руки Пушкина, Булгарина называли «Видоком», по имени знаменитого французского сыщика. Известен анекдотический случай, когда в газетах объявили о продаже в книжных лавках литографированного портрета этого пресловутого француза. Некоторое время покупателям выдавалось изображение Булгарина.
Со временем сарказм писательской братии по отношению к Булгарину смягчился, а после смерти литератора и вообще превратился в легкую иронию. Рассказывают, что уже чуть ли не в наши дни в Пушкинский дом пришел бедно одетый старик с просьбой помочь ему. «Кто же вы?» — вежливо спросили его. «Я тесно связан с Александром Сергеевичем Пушкиным». — «Каким же образом?» — «Я являюсь праправнуком Фаддея Булгарина», — нимало не смущаясь, ответил тот.
объектом мистификаций, розыгрышей, что в кругу тогдашней «золотой молодежи» было достаточно популярным занятием.
Подобными выходками в пушкинском Петербурге славился некий Александр Львович Элькан. И без того внешне весьма похожий на Пушкина, он постоянно стремился усилить это сходство. Он отпустил «пушкинские бакенбарды», подражал походке поэта, носил такой же костюм, таскал с собою такую же специально подобранную увесистую трость. Разве что без «пуговицы с мундира Петра I», которую, согласно легендам, Пушкин «вделал в набалдашник» своей трости.
Однажды на Невском проспекте к Элькану подошла некая провинциалка. «Как я счастлива, что, наконец, встретила вас, Александр Сергеевич. Умоляю, позвольте еще раз встретить вас и прочесть два-три стихотворения». И Элькан, нимало не смутившись, пригласил ее к себе. И указал пушкинский адрес. Говорят, провинциальная Сафо явилась-таки к поэту, чему тот несказанно удивился.
Художники и композиторы
С Карлом Брюлловым Пушкина познакомил его московский друг Павел Нащокин в 1836 году, в Москве.
«в» в конце фамилии будто бы собственноручно приписал Александр I. Императору хотелось, чтобы фамилия талантливого молодого художника, отправленного за казенный счет в Италию, звучала по-русски. В России Брюлловы жили со второй половины XVIII века. Карл Брюллов родился в Петербурге и здесь же, в Академии художеств, получил образование.
К. П. Брюллов
По свидетельству современников, Брюллов был личностью глубоко аморальной, много пил и «в дни славы его враги уже видели в нем пьяного сатира, с опухшим от вина и разврата лицом». По Петербургу ходил анекдот о том, как Брюллов, находясь в веселом расположении духа и тела, однажды в мастерской представил своего ученика: «Рекомендую: пьяница», на что тот, указывая на Брюллова, незамедлительно отпарировал: «А это мой профессор». По словам одного современника, «безнравственность Брюллова равнялась лишь его таланту».
И действительно, в живописи он не имел равных. После того как петербургская публика увидела его живописное полотно «Последний день Помпеи», художника прозвали: «Карл Великий». Более всего художник ценил творческую свободу, личную независимость и принципиальность. По Петербургу ходили легенды о том, как Брюллов собирался писать портрет Николая I. Он долго уклонялся от этой работы, но наконец был вынужден согласиться. Но царь, пообещав позировать в мастерской художника, опоздал к назначенному им же самим времени. Воспользовавшись этим, Брюллов ушел. А когда Николай I сделал ему на этот счет суровое замечание, то «смело глядя в глаза императора», ответил: «Я не допускаю мысли, что император может опаздывать».
По одной из легенд, даже Пушкин однажды опустился перед ним на колени. Будто бы он буквально бросился в ноги Карла, прося у него увиденный однажды рисунок «Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне». Но оказалось, что рисунок к тому времени Брюллов уже продал, и художник был вынужден отказать поэту в его просьбе. Говорят, чтобы загладить возникшую неловкость, Брюллов пообещал нарисовать портрет Пушкина. Будто бы даже договорились о встрече. Да встретиться не успели. Через два дня состоялась роковая дуэль на Черной речке.
«Карлом Великим», раздавались и другие голоса. Многие называли его творчество апологией безвкусицы, а некоторые — вообще пошлостью в живописи. Сам Брюллов в минуты отчаяния говорил, что Россия его отвергла, а годы, проведенные на родине, считал бездарно потерянными. В 1850 году он вновь уехал в свою любимую Италию, где уже проживал однажды с 1823 по 1835 год в качестве пенсионера Академии художеств.
Сохранилась легенда, что, переходя границу, он «все оставил в отвергшей его стране», снял с себя нижнее белье, костюм, обувь и «увязав их в узел забросил за пограничный столб». Затем переоделся в заранее приготовленную одежду и поехал дальше.
Однако, как мы хорошо знаем, выезд за границы Отечества проблемы Родины не решает. Брюллов остался русским художником и сыном России. Он продолжает жить в памяти соотечественников и в городском фольклоре.
Сохранилась удивительная легенда о другом великом русском художнике — Флавицком. Говорят, ему долго не давался образ вдовушки в одноименной картине. Однажды во сне ему явился Карл Брюллов и подсказал, какие нужно выбрать цвета. Наутро все получилось. А очень скоро имя Брюллова вообще стало нарицательным. Даже в наше время им успешно пользуются как удачной метафорой. После невероятно успешного восхождения по карьерной лестнице придворного московского портретиста последних лет советской власти А. Шилова появилось крылатое выражение, вполне способное войти в золотой фонд петербургского фольклора: «На безбрюлловье и Шилов — Брюллов».
В собрании Всероссийского музея А. С. Пушкина хранятся два предмета, характеризующие дружеские отношения Брюллова с поэтом. Один из них — вольтеровское кресло красного дерева, по преданию, принадлежавшее художнику. В нем вполне мог сидеть и Пушкин. Второй предмет — это письменный стол из красного дерева, который принадлежал братьям Брюлловым — художнику Карлу и архитектору Александру. По семейному преданию современных потомков Брюлловых, стол изготовили по чертежам самого зодчего.
— Орест Адамович Кипренский. Основоположник романтизма в русской портретной живописи XIX века родился в безвестной деревушке Нежново вблизи крепости Копорье. Он был незаконным сыном тамошнего барина А. С. Дьяконова и дворовой женщины по имени Анна. По местным легендам, в честь рождения сына барин высадил платан, его и сегодня можно увидеть в бывшем усадебном парке.
Там же от старожилов можно услышать и легенду о происхождении необычной фамилии художника. Будто бы фамилию ребенку, родившемуся «под звездой любви», дали по одному из имен богини любви Венеры, или Афродиты, — Киприды. Соответственно, античным должно было быть и имя мальчика. Его так и назвали, в честь героя греческой мифологии Ореста, сына Агамемнона и Клитемнестры. Этот персонаж был хорошо известен в России по переводам трагедий Эсхила и Еврипида.
В шестилетнем возрасте Кипренского отдали в воспитанники Академии художеств, где мальчик проявил блестящие способности. В то же время он отличался взрывным свободолюбивым характером, за что частенько получал порицания. Из-за того же характера, если верить фольклору, однажды жизнь Кипренского могла резко измениться. Он чуть не бросил учебу в Академии. Произошло это будто бы из-за страстной любви к некой барышне, та в присутствии молодого штатского художника неосторожно заявила, что обожает военных. Кипренский тут же подал заявление о зачислении его на военную службу. И сделал это, как утверждает легенда, самым экстравагантным способом. Во время парада войск на площади у Зимнего дворца, он в мундире воспитанника Академии художеств бросился к ногам лошади Павла I. Дерзкий и неожиданный поступок юноши так напугал императора, что он приказал гвардейцам оттащить «этого сумасброда». Понятно, что ни о каком прошении в адрес императора после подобного дерзкого поступка не могло быть и речи. Будто бы только это и спасло русскую живопись от потери одного из своих виднейших представителей.
В 1827 году Кипренский создает одно из самых замечательных своих произведений — портрет А. С. Пушкина, заказанный ему Дельвигом. Художник только что вернулся в Петербург после долгого отсутствия и жил в доме графа Шереметева на Фонтанке. Там же была его мастерская. Документальных сведений о том, где позировал ему Пушкин, нет. Однако сохранилась легенда, что происходило это именно там, в Шереметевском дворце. Портрет Пушкина приобрел широкую известность еще при жизни художника. По свидетельству современников, Кипренский не однажды сам его литографировал и делал с него маленькие копии для друзей поэта.
Почти сразу после написания портрета Пушкина Кипренский вновь уехал за границу. Там, на чужбине, он и умер, о чем Пушкин узнал совсем незадолго до своей гибели.
в Благородном пансионе при Петербургском университете. Но близко сошелся с ним позже, в 1828 году.
М. И. Глинка
Глинка как родоначальник национальной русской оперы приобрел всеобщую известность в качестве композитора в 1836 году, после представления патриотической оперы «Смерть за царя», более известной под названием «Жизнь за царя». Пушкин присутствовал на премьере. Идея переименования оперы принадлежала императору Николаю I. Глинка почувствовал прикосновение богини Славы.
Однако вторую оперу композитора «Руслан и Людмила», представленную публике в Мариинском театре в 1842 году, большинство современников по достоинству не оценили. Тот же Николай I демонстративно ушел из театра, не дождавшись конца представления.
Если доверять фольклору, великий князь Михаил посылал провинившихся офицеров в оперу слушать «Руслана и Людмилу» в наказание. А когда на одном из представлений публика неожиданно потребовала автора, и смущенный, ничего не понимающий Глинка топтался за кулисами, не зная что делать, великий князь, согласно одной из легенд, доброжелательно похлопал композитора по плечу: «Иди, Христос страдал более тебя».
произведения композитора как «музыку для кучеров». В арсенале городского фольклора сохранился старый анекдот: На первом представлении оперы Глинки «Руслан и Людмила» в Мариинском театре один из постоянных посетителей покинул ложу после первого акта. «Не понравилось?» — осторожно спросил директор. «Я прослушал первый акт и боюсь, что остальные написаны тем же композитором», — услышал он в ответ.
Между тем Пушкин ценил композитора. Во время чествования Глинки, на котором присутствовал и поэт, друзья Михаила Ивановича исполнили шуточный «Канон», начинавшийся словами:
В «Каноне» четыре строфы, каждую из них написали последовательно Виельгорский, Вяземский, Жуковский и Пушкин. Пушкину принадлежат последние четыре строчки:
Слушая сию новинку,
Пусть скрежещет, но уж Глинку
Затоптать не может в грязь.
«Американец»
Одним из самых известных и в то же время наиболее противоречивых петербургских приятелей Пушкина был Федор Иванович Толстой по прозвищу «Американец». Они враждовали, мирились, снова расходились, но когда дело дошло до сватовства поэта, Пушкин вспомнил именно о Толстом и попросил его быть посредником. Лев Николаевич Толстой, приходившейся Федору Толстому двоюродным племянником, называл его «необыкновенным, преступным и привлекательным человеком». Он действительно был умен, талантлив, но его пренебрежение к моральным нормам вызывало в обществе резко отрицательное отношение.
«Евгении Онегине». Свое прозвище «Американец» он получил после того, как, участвуя в кругосветном путешествии И. Ф. Крузенштерна, за недостойное поведение был списан с корабля и высажен на американских Алеутских островах.
Федор Толстой принадлежал к старинному роду Толстых, одним из представителей которого при Петре I был известный Петр Андреевич Толстой. Государственный деятель, дипломат, президент Коммерц-коллегии и член Верховного тайного совета Петр Андреевич с 1718 года руководил пресловутой, печально известной Тайной канцелярией. В семейных преданиях старейшего петербургского рода Толстых этого ближайшего сподвижника Петра иначе как «Иудой-Толстым» не называют. Таким же он остался и в глазах современников. Один из активных участников Стрелецкого восстания 1698 года Петр Андреевич благополучно сумел избежать казни и был приближен к императору. В благодарность за это льстивый и беспринципный Толстой готов был оказать Петру любую, даже самую грязную услугу.
Ф. И. Толстой
Именно ему Петр поручил вернуть в Россию сбежавшего со своей любовницей за границу царевича Алексея. Петр Андреевич буквально обшарил всю Европу и нашел-таки царевича в Италии. Лестью, обманом, шантажом и посулами Толстому удалось уверить Алексея в родительском прощении, после чего царевич согласился вернуться в Россию. Конец этой авантюры Толстого известен. Алексея по прибытии в Петербург заточили в Петропавловскую крепость, подвергли допросам с пристрастием, в результате чего тот скончался. По некоторым преданиям, его либо задушили подушкой, либо отравили ядом. Говорят, что именно Толстой стал фактическим исполнителем убийства.
Умирая, Алексей будто бы проклял обманувшего его Петра Андреевича Толстого и весь род его до 22-го колена. Проклятие царевича периодически напоминало о себе появлением в роду Толстых либо слабоумного, либо совершенно аморального Толстого. Одним из них в XIX веке и стал известный Федор Толстой — «Американец» — картежник, шулер и дуэлянт, прославившийся в Петербурге своей исключительной безнравственностью и безграничным цинизмом.
«Американца» не сходило с уст светского Петербурга. Оголтелый распутник и необузданный картежник, «картежный вор», по выражению Пушкина, Федор Толстой был проклятием древнего и почтенного рода Толстых. Только убитых им на дуэлях, если верить фольклору, насчитывалось одиннадцать человек. Имена убитых Толстой-«Американец» тщательно записывал в «свой синодик». Так же старательно в тот же «синодик» он вносил имена нажитых им в течение жизни детей. Их у него насчитывалось двенадцать. По странному стечению обстоятельств одиннадцать из них умерли в младенчестве. После смерти очередного ребенка он вычеркивал из списка имя одного из убитых им на дуэлях человека и сбоку ставил слово «квит». После смерти одиннадцатого ребенка Толстой будто бы воскликнул: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Речь шла о сыне «невенчаной жены» Федора Толстого цыганки Авдотьи Тураевой. По другой легенде, однажды количество умерших детей Толстого и количество убитых им на дуэлях совпало. И тогда Толстой, глядя в небо, проговорил: «Теперь мы с тобой квиты, Господи».
О разгульной жизни Толстого в Петербурге рассказывали анекдоты. Согласно одному из них, перепившемуся Толстому, который с утра должен был заступить на дежурство, кто-то из друзей посоветовал пожевать травку: «И весь хмель сразу пройдет». — «Ну, ты даешь! — воскликнул Толстой. — Зачем же я тогда всю ночь работал?» Говорят, в разгульные ночи Толстой особенно любил озорство, граничившее со смертельным риском. К примеру, он ставил свою будущую жену посреди стола, сам ложился на столешницу и на глазах изумленных собутыльников, почти не целясь, простреливал каблуки ее ботинок. Право, было отчего родиться легенде о том, что умирал Толстой, «стоя на коленях и молясь Богу».
Как мы уже знаем, первая ссылка Пушкина, согласно легендам, спасла поэта от преждевременной гибели именно от руки Федора Толстого, тот стрелял без промаха, и дуэль с ним была якобы неминуема.
Пушкин не зря в одной из своих эпиграмм назвал Толстого карточным вором. Федор не просто был нечист на руку. Он откровенно гордился этим. Известно, что Грибоедов изобразил «Американца» в своей знаменитой комедии «Горе от ума». Рассказывают, что на одном из рукописных списков ходившей по рукам комедии Федор собственноручно против грибоедовской строчки «и крепко на руку нечист» пометил: «В картишки на руку нечист», и приписал: «Для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола». А на замечание Грибоедова при случайной встрече с ним: «Ты же играешь нечисто» — с искренним удивлением развел руками: «Только-то. Ну, ты так бы и написал». Такое, по выражению Ю. М. Лотмана, «снисходительное отношение к благородному шулерству» культивировалось в дворянской среде. В одной из эпиграмм Пушкин писал о Федоре Толстом:
Долго все концы вселенной
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он — слава Богу
ассигнацию ничтожного достоинства, и Толстой, запалив от свечи сотенную бумажку, посветил ему, чтобы облегчить поиски.
Согласно легендам, с легкой руки этого картежного шулера и остроумца русский язык обогатился идиомой «Убить время». Как-то раз известный композитор Алябьев и некто Шатилов, говоря языком картежников, «убили карту в шестьдесят тысяч рублей и понт господина Времева». И с тех пор, встречая кого-нибудь из них, Федор Толстой каламбурил: «Хорошо ли вы убили время?»