5 июня 1844 года
Н. И. Гончарова — в Полотняный Завод из Яропольца.
«5 июня 1844 г.
Дорогие Дмитрий и Лиза, на этот раз я пишу вам обоим вместе, уверенная, что Лиза меня поймет, чтобы сообщить вам счастливую новость. Таша выходит замуж за генерала Петра Ланского, друга Андрея Муравьева и Вани. Г-н Муравьев очень его хвалит с нравственной стороны, он его знает уже 14 лет, это самая лучшая рекомендация, которую я могу иметь в отношении его. Он не очень молод, ему 43 года, возраст подходящий для Таши, которая тоже уже не первой молодости. Да благословит бог их союз. Может быть, вы уже знаете об этой счастливой вести и я не сообщаю вам ничего нового. Я с большим удовольствием пишу вам о событии, которое, насколько я могу предвидеть, упрочивает благосостояние Таши и ее детей и может только послужить на пользу всей семье. Новый член, который в нее входит, со всеми его моральными качествами, как говорит Муравьев, может принести только счастье, а оно нам так нужно после стольких неприятностей и горя…»{842}.
Тепло и душевно отозвался отец Натальи Николаевны, Н. А. Гончаров, о предстоящей свадьбе младшей дочери. Своему старшему сыну как главе гончаровского рода он писал из Москвы:
«Поздравляю Вас и любезную Вашу Лизавету Егоровну с новым зятем генералом Петром Петровичем Ланским, по какому случаю в исполнение требования письменного самой сестрицы Вашей Натальи Николаевны, дал я ей мое архипастырское (иноческое) благословение»{843}.
На пороге новой жизни Натальи Николаевны, в 1844 г., художнику Томасу Райту[170], академику живописи, были заказаны портреты: сестры Александрины, детей (Маше Пушкиной было уже 12 лет, Саше — 11, Грише — 9, маленькой Таше — 8 лет, портрет которой в серии рисунков Райта отсутствует), их гувернантки Констанции Майковой, а также и портрет самой Натали. Кроме того, придворным художником Вольдемаром Гау в том же 1844 году был написан парадный портрет вдовы Поэта, хранящийся ныне в парижской частной коллекции.
В это же время художник Райт создавал портретную галерею семейства Вяземских-Карамзиных: портреты князя Петра Андреевича Вяземского, его 24-летнего сына Павла и Софи Карамзиной (также приводимые в книге.)
Сохранилась записка П. А. Вяземского, адресованная Наталье Николаевне и относящаяся к этому времени:
«Надпишите, пожалуйста, на прилагаемой записке адрес художника Райта, того самого, который делает наши портреты за 14 рублей и пошлите ему записку с моим человеком»{844}.
Впоследствии эти портреты, в числе прочих, хранились в альбоме Натальи Николаевны, подаренном ей весной 1841 года П. А. Вяземским.
Кроме того, сохранился ее предсвадебный портрет, выполненный Николаем Ланским. Это поясной портрет, датированный юным художником: «4 июля 1844 г.», а 25 декабря того же года им был написан и портрет «дяди Петра».
Юный Николенька Ланской доводился племянником Петру Петровичу, который, очевидно, и представил его Наталье Николаевне, а сблизила с мальчиком вдову Поэта трудная судьба подростка, в котором она приняла впоследствии деятельное участие.
Дело в том, что отец Николая — Павел Петрович, родной брат Петра Петровича Ланского, также начал службу в Кавалергардском полку, а в 1830 г. был назначен командиром Образцового кавалерийского полка, где его высоко ценили солдаты.
Сестра Поэта в октябре 1835 г. писала мужу в Варшаву: «Лерх (Теодор-Генрих-Вильгельм Лерхе (1791–1847), доктор медицины, основатель глазной лечебницы в Петербурге, лейб-окулист. — Авт.) лишил зрения 25 солдат Образцового полка, который стоит здесь, в Павловске, — поставив им неведомо зачем пиявки на глаза. Эти несчастные, говорят, чуть не разорвали его, шестнадцати из них он вернул по одному глазу, и они так счастливы, что пляшут от радости. Их генерала Ланского (Павла Петровича. — Авт.) не было тогда в полку; солдаты очень любят его. Когда он вернулся, они окружили его, крича в отчаянии: „Отец наш! Мы тебя не видим, ты бы нас не допустил до такого несчастия!“ Он так был расстроен, что заболел. Это ужасно, проклятая мода на кровопускание»{845}.
«Сборнике биографий кавалергардов…», помимо послужного списка Павла Ланского, значится следующее:
«Семейная жизнь Ланского протекала не без романтической подкладки. Первый раз он женился на Надежде Николаевне Полетика, рожденной Масловой. Она была замужем за его товарищем по полку[171]. Брак этот был расторгнут как недействительный. Мать Ланского, воспитывавшая всю семью в самых строгих правилах, распорядилась в этом выборе — наотрез отказавшись дать согласие. После продолжительной борьбы Ланской принес в жертву сыновнее повиновение женщине, с которой он считал себя связанным долгом чести. С матерью произошел полный разрыв. Предчувствия ее оправдались. После нескольких лет бурной семейной жизни Надежда Николаевна бежала за границу с секретарем финляндского посольства Гриффео, оставив на руках мужа двоих малолетних детей: Николая, Павла и молодую сироту, родственницу Маслову, которую она взяла на воспитание вследствие громкого скандала…»{846}.
Это была та самая Надежда Николаевна Ланская, о побеге которой в письме Наталье Николаевне от 12 августа 1842 года язвительно острил Вяземский.
9 июля 1844 года
В свою очередь, сам Вяземский, зная, что все уже оповещены и ждут предстоящей свадьбы вдовы Пушкина, за несколько дней до нее словно бежит из Петербурга, хотя погода не располагала к путешествию. Судя по его дневнику, эта поездка не удалась:
«(Поездка в Ревель)
9 июля 1844 года. Воскресенье. Выехал из Петербурга в шесть часов. Дорогою все залито дождем — общее сетование. — Каждый день дождь по несколько раз.
12 июля. Среда. Приехал в Ревель. 12 часов.
Вода в море от 10 до 11 градусов. Здесь Ховрины. Графиня Ростопчина. София Апраксина. Опочинины. Туманская. Ф. Толстой. Граф Борх.
13 июля. Четверг. У графини Ростопчиной. Концерт.
16 июля. Воскресенье. Обедня в соборе. Купался. У графини Ростопчиной. У Опочининых, куда явился вездесущий и неизбежимый князь Любомирский. Здесь Купфер, академик с женою, дочерью доктора Макдональда. Я заметил ее еще в Петербурге, в концерте — еврейская красота, но, кажется, кривошейка. Полковник Врангель Кавказский.
19 июля. Среда. Обедал у Толстого. Не купался. В два часа пошел к Тизенгаузен. Кноринг. — Пока расспрашивал у людей на дворе, тут ли они живут и дома ли, большая собака на меня бросилась, лапу уставила на плечо и укусила правую руку до крови, но странно не прокусила ни рубашки, ни сюртука — собака злая и прежде бросалась на людей. Тизенгаузен уверяет, что она вчера, то есть в то же утро, купалась с ним в море. — В девять часов вечера прижигал мне руку доктор Геренбаум.
30 июля. Воскресенье. Получено известие о смерти скоропостижной Евгения Боратынского в Неаполе[172].
Обедня. Исповедался, причащался. Именины Ростопчиной и Путятиной. Обед у Ростопчиной, вечер к Путятиной. Получено известие о кончине великой княжны Александры Николаевны[173].
6 августа. Воскресенье. У Ростопчиной. У Путяты — день ее рождения. Выехал из Ревеля.
7 августа. Понедельник. В дороге.
8 августа. Вторник. Возвратился в Петербург»{847}.
Период поездки Вяземского в Ревель по времени совпал с письмом, отправленным А. И. Тургеневым Жуковскому из-за границы, в котором он с горечью излагал свой взгляд на положение дел в России, а также открыто называл главного тому виновника:
«10 июля 1844. Киссинген
…Свербеев думает, что государь по первому впечатлению, которое во многих хорошо и ясно, поймет дело; но потом забудет и поступит противно сему самому верному и ясному взгляду или инстинкту: ибо в нем нет ничего иного: он темный человек, да еще и самодержец — и никто ему не перечит. Да и нас же он не любит. Какая на него надежда — одно разве будущее, неизбежное бедствие, потеря дочери, возродит его, но он уже ходит на парады, занимается касками, и все опять придет в свой порядок или прежний хаос <…> Ты все поэтическими глазами смотришь на государя, а в нем и хорошего-то — одни фразы. <…> Он во всем и со всем фразер и актер: я и здесь узнал многое о сем… В делах — ничего кроме жестокого варварства и отсутствия всякого продолжительного высокого чувства: он рисуется, когда говорит с вами. Я, кажется, давно разгадал его. И любовь к русскому в нем — одна любовь к русскому варварству. <…> Детей любит, но как? Не хочу сравнивать… Жену любит, но еще хуже! Словом — пошлая проза, когда не хуже»{848}.
16 июля 1844 года
16 июля 1844 года, в то самое время, когда, согласно записи в дневнике, князь Вяземский купался в море, воскресным солнечным днем в пригороде Петербурга — Стрельне, состоялось венчание Натальи Николаевны Пушкиной с Петром Петровичем Ланским.
Произошло событие, которое не обошел своим вниманием и царский двор:
«…Николай Павлович отнесся очень сочувственно к этому браку и сам вызвался быть посаженым отцом, но невеста настояла, чтобы свадьба совершилась как можно скромнее; сопровождаемые самыми близкими родственниками, они пешком отправились в Стрельнинскую церковь и там обвенчались. Поэтому Ланскому не пришлось воспользоваться выпавшей ему почестью. Государь понял и оценил мотивы этого решения, прислал новобрачной бриллиантовый фермуар в подарок, велев при этом передать, что от будущего кумовства не дозволит так отделаться»{849}.
Более подробно рассказывает о свадьбе своих родителей А. П. Арапова:
«…Когда отец явился к государю с просьбой о дозволении ему жениться, Николай Павлович ответил ему:
— Искренне поздравляю тебя и от души радуюсь твоему выбору! Лучшаго ты не мог бы сделать. Что она красавица, это всякий знает, но ты сумел оценить в ней честную и прямую женщину. Вы оба достойны счастья, и Бог пошлет вам его. Передай своей невесте, что я непременно хочу быть у нея посаженным отцом и сам благословить ее на новую жизнь.
[174] Стрельны, — летней стоянки Коннаго полка.
Несмотря на так ясно выраженное желание Царя, мать уклонилась от этой чести. Она не скрывала от себя, что ее второе замужество породит много толков и осуждений, что ей не простят, что она сложила с себя столь прославленное имя, и хотя присутствие государя, осеняя ея решение могучим покровительством, связало бы не один ядовитый язычек, она предпочла безоружною выйти на суд общественнаго мнения и настояла, чтобы свадьба состоялась самым незаметным, тихим образом.
Почти никто не знал о назначенном дне, и кроме самых близких, братьев и сестер с обеих сторон, не было ни одного приглашеннаго. Невеста вошла в церковь под-руку с женихом, более чем когда либо пленяя своим кротким видом и просветленной красотой.
Комический эпизод, часто вспоминаемый впоследствии, нарушил однако же сосредоточенное внимание присутствующих, едва не вызвав переполох.
Молодой граф, впоследствии князь, Николай Алексеевич Орлов[175], состоявший в то время закорпусным камер-пажем, очень был заинтересован свадьбою своего будущаго командира со вдовою Пушкина и тщетно старался проникнуть в церковь, строго охраняемую от посторонних. Но препятствия только раздражали его любопытство и, надеясь хоть что-нибудь да разглядеть сверху, он забрался на колокольню, в самую торжественную минуту он задел за большой колокол, раздался громкий удар, а Орлов с испугу и растерянности не знал, как остановить предательский звон.
Когда дело объяснилось, он, страшно сконфуженный, извинился перед новобрачными, и это оригинальное знакомство с моей матерью послужило первым звеном той дружеской близости со всей нашей семьей, которая не прекращалась до той поры, когда служебная деятельность удалила его из России[176]. На другой день отец отправился в Петергоф с щекотливой миссией — доложить государю о совершившейся свадьбе и о причинах, побудивших жену отказаться от выпадавшей ей на долю высокой милости.
При всей благосклонности царя, он почувствовал, что сердце было у него не на месте. Как отнесется государь к подобному своевольному поступку?
От зоркаго глаза Николая Павловича не ускользнуло его смущение. С первых слов извинения он ласково остановил его:
— Довольно! Я понимаю и одобряю те соображения, которыя делают честь чуткости ея души. На другой раз предупреждаю, что от кумовства так легко не отделаетесь. Я хочу и буду крестить твоего перваго ребенка.
Вслед за тем царский посланный привез матери брилиантовый фермуар, как предназначенный ей свадебный подарок»{850}.
Что же касается присутствовавших на свадьбе, то, как писала А. П. Арапова, «кроме самых близких, братьев и сестер с обеих сторон, не было ни одного приглашенного».
То есть надо полагать, что со стороны Натальи Николаевны были лишь сестра Александрина, братья Дмитрий, Сергей и, вероятно, вернувшийся из-за границы Иван Гончаров. Возможно, что все они были со своими женами. Присутствовали, очевидно, и тетушка де Местр с мужем, а также опекун детей Пушкина граф Строганов с супругой.
Трудно сказать, присутствовала ли на свадьбе их дочь Идалия — троюродная сестра Натальи Николаевны, которая была вынуждена поддерживать с нею светские отношения.
Напомним, что Идалия Полетика в недавнем прошлом была возлюбленной Ланского, и это давало повод злым языкам пустить в свет расхожий каламбур о том, что он «сменил Политику на Поэзию».
Приехали ли родители с обеих сторон — неизвестно, поскольку родители Натальи Николаевны уже на протяжении 12 лет жили розно: отец — в Москве, мать — в Яропольце, а из родителей Петра Петровича если и могла приехать, то только мать, Елизавета Романовна Ланская, урожденная Лепарская[177]. Его отец — Петр Сергеевич Ланской (1752–1805), действительный статский советник, давно скончался и был похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры вместе с братом Сергеем Сергеевичем Ланским (1761–1814), в общей ограде, где на могилах были установлены две полуколонны с вазами и стихотворными эпитафиями.
Итак, 16 июля 1844 года Натали Пушкина вышла замуж за генерала Ланского, и на ее изящной руке вновь засияло обручальное кольцо[178]. А месяц спустя, 27 августа, ей исполнилось 32 года. Впереди была новая жизнь. Жизнь вблизи того, кто сможет защитить и сберечь ее детей, избавив их от сиротства. Жизнь в любви, покое, уважении и достатке.
Не приходится сомневаться в том, что Ланской знал о Наталье Николаевне больше, чем она о нем, — слишком приметна была Пушкина на фоне остальных. Будучи однополчанином Дантеса, Ланской знал ему цену, знал о его наклонностях, имел достаточно оснований на свое, особое о нем мнение. Не будем забывать, что многие годы рядом с Ланским была Идалия Полетика, и их возможные обсуждения дуэльной истории и роли Дантеса в ней не исключены.
Долгие раздумья зрелого человека со своим опытом беды, его частые беседы с Натальей Николаевной накануне принятия решения способствовали тому, что свою половину пути навстречу ей Петр Петрович прошел неторопливо, обстоятельно и бесповоротно. По словам А. П. Араповой, «…он никогда не решился бы дать свое безупречное имя женщине, в чистоту которой он не верил бы так же безусловно, как в святость Бога»{851}.
Ланской понимал, что Дантес, униженный категорическим «нет!» Натальи Николаевны, стрелял не только в Пушкина, он стрелял и в нее, в ее молодость и красоту. Стрелял в ее детей. В каждого. Лишив отца — стрелял в их детство…
Ланской — единственный из претендентов, кто, полюбив Наталью Николаевну, принял детей Пушкина: и потому что это — ее дети, и потому что это — дети Пушкина. Он, как и Наталья Николаевна, знал цену Поэту, судьба которого, его слава, жизнь и трагическая кончина не могли не затронуть сердца просвещенного человека.
Отдавая дань гениальной прозорливости Александра Сергеевича, его умению проникнуть в суть вещей и явлений, нельзя не отметить, что Пушкин давно, может быть, сразу, в отличие от многих, разгадал тайные и подлые построения Дантеса и Геккерна. Он хорошо знал коварство врага, он только не имел средств для борьбы с ним. Самопожертвование — единственное оружие Поэта. И он использовал его до конца.
Видя хитрого ловчилу Геккерна насквозь, Пушкин не мог быть слепым в своей любви к Наталье Николаевне, такой открытой и искренней. Искренней как в сердечной смуте, так и в исповедальном раскаянии… Он никогда не подозревал ее. Нет. Он просто любил ее, поэтому верил, понимал и всегда был «готов умереть за нее», как писал он сам еще в 1830 году. Об этом свидетельствуют и его сокровенные письма к ней: сначала — невесте, после — жене.
Как заметила Долли Фикельмон, Наталья Николаевна — «Это образ, перед которым можно оставаться часами, как перед совершеннейшим созданием творца»{852}.
П. П. Ланской, поднявшись до высот Пушкинской «мадонны», сумел встать рядом и вровень, стать достойным мужем и отцом ее детей. Разумеется, навсегда осталось загадкой, из чего вызревала их любовь. Его сердце, раздавленное предательством другой, и в свои сорок пять не утратило способности и желания любить.
…Наталья Николаевна отдала руку и сердце Ланскому, и за спиной постепенно стихало «жужжанье клеветы», и «правды чистый свет», который она несла в себе все эти годы, озарил их новый общий дом.
Уже будучи женой другого, на протяжении всей своей жизни Наталья Николаевна оставила за собой право по пятницам, то есть в день кончины Пушкина, облачаться в траур и соблюдать строгий пост. Говоря иными словами, выходя замуж за Ланского, она не переставала быть вдовою Пушкина. Величина, мощь и значение Поэта на весах истории были так огромны, что однажды, смертельно раненный, уронив свой гений на чашу этих весов, он стремительно вознес ее, свою избранницу, на такую высоту, с которой она сияла всем, обозреваемая, обсуждаемая и осуждаемая более, чем кто-либо другой в эпоху Пушкина.
Это была ее прижизненная… да и посмертная судьба…
* * *
«Русский дворянский и графский род Ланских (в старину — Лонских) происходит будто бы из Польши, предки их уже во 2-й половине XVI века владели обширными поместьями».
С конца XVIII века на северной окраине Петербурга значительная территория за Черной речкой принадлежала этому старинному роду. Больше ста лет Ланские владели этим дачным пригородом столицы. С 1863 года на карте Петербурга появилась «Ланская дорога», позднее получившая название «Ланское шоссе».
В начале XX века Ланское шоссе служило северной границей города, и не случайно Ланской мост через Черную речку раньше назывался Пограничным. Помимо улицы и моста Ланской именовалась и железнодорожная станция, сохранившая свое наименование и поныне.
Отец П. П. Ланского — Петр Сергеевич, был одним из восьми сыновей Сергея Артемьевича Ланского. Его брат Василий Сергеевич, умерший в 1831 г., был сподвижником Кутузова, затем в 1813 г. — президентом временного правительства Царства Польского, с 1823 по 1827 г. управлял Министерством внутренних дел, был членом Государственного Совета. Братья Павел и Сергей были сенаторами. Брат Степан Сергеевич Ланской дослужился до звания гофмаршала, а его сыну Сергею в апреле 1861 г. при увольнении с министерского поста был пожалован титул графа. Он был «человек без твердой воли» и «должен был оставить министерство, когда противоположные течения начали брать верх»{853}.
Дед П. П. Ланского — Сергей Артемьевич — имел брата Дмитрия, у которого было семеро детей: пять дочерей и два сына — Яков и Александр.
Александр Дмитриевич Ланской (1758–25. VI. 1784) — общепризнанный красавец, с 1776 г. служил в Кавалергардском полку, в 1779 г. был приближен ко двору, а с 1780 г. жил в Зимнем дворце, став фаворитом императрицы Екатерины II. В 1782 г. ему было подарено обширное владение Велье на юге Псковской губернии. Строительство загородного дворца было поручено придворному архитектору Джакомо Кваренги, в то время как строительство его дома на Дворцовой площади в Петербурге по проекту Ю. М. Фельтена началось в 1780 г. Кроме того, в 1783 г. он был произведен в генерал-поручики, назначен шефом Кавалергардского корпуса и Смоленского драгунского полка. Вскоре ему были пожалованы графский титул и в феврале 1784 г. звание генерал-адъютанта. Парадный портрет А. Д. Ланского, приводимый в книге, был написан специально для Екатерины II в 1782 г. художником Дмитрием Григорьевичем Левицким (1735–1822).
Священник Иоанн Смирницкий записал следующее предание: «Известный флигель-адъютант императрицы Екатерины II, граф Александр Дмитриевич Ланской, выехал однажды на охоту, и когда проезжал по здешней местности, то выбежавший из кустарников заяц испугал его лошадь, которая сбила Ланского с себя, и он, страшно ушибленный, вскоре скончался; императрица, видевшая все это с балкона своего дворца (в Царском Селе. — Авт.) распорядилась устроить тут церковь и кладбище <…> было устроено нынешнее кладбище на месте гибели Ланского, как говорит предание. Под церковь прежде погребались только родственники Ланского, отчего кладбище называлось „кладбищем Ланского“, здесь в подвале устроена 21 ниша, в два ряда»{854}.
Предание о смерти 26-летнего фаворита не соответствовало истине. На самом деле в 1780 г. князь Г. А. Потемкин случайно увидел красавца Ланского и представил его императрице, а когда та, приблизив его к себе, окружила неслыханной роскошью и в мае 1784 г. объявила Панину и Потемкину, что решила выйти замуж за «Сашеньку Ланского», будучи на 29 лет старше своего избранника, то дни его были сочтены: месяц спустя любимец императрицы заболел непонятной болезнью, которую врачи не могли определить. Ланской умер на руках императрицы, которая была неутешной. Позднее стало известно, что «камергер генерал-адъютант Екатерины II, пользовавшийся благоволением государыни, сильно опечаленной его раннею смертью, умер от слишком сильного приема секретного лекарства, известного в медицине под именем „Aphrodisiacum“»{855}.
А. О. Смирнова (Россет) в своих автобиографических записках пересказала историю гибели фаворита Ланского со слов старого гоф-курьера:
«…Комнаты под колоннадой были для фаворита. Я был лакеем у Ланского, когда он убился; он прекрасно ездил верхом, хотел перескочить у Лебедя (через канавку в Царскосельском парке. — Авт.), лошадь споткнулась, и он головой ударился о камень. Его принесли без памяти. Пустили кровь, она не пошла. Мы думали, матушка государыня с ума сойдет. Его похоронили в Софийской церкви»{856}.
В действительности все обстояло иначе. Сама Екатерина II писала барону Гримму после смерти Ланского: «Ровно за год до кончины он упал с английской лошади и расшиб себе грудь». Но вот умер почему-то от «горловой болезни», как засвидетельствовал лейб-медик.
После его смерти повелением императрицы в 1785 г. в Екатерининском парке Царского Села был установлен памятник «Сашеньке Ланскому», который можно видеть и сегодня.
Александра Петровна Арапова в своих воспоминаниях отмечала:
«…Вся семья Ланских была воспитана в традициях строгой нравственности. Мужчины всегда ставили честь выше всего. Женщины не составляли себе культа из добродетели, — это было, просто свойство и потребность их природы. <…> Характерной чертой может служить отношение всей родни к фавориту Ланскому. Его считали отщепенцем, и, презрительно говорили о его возвышении, как позорящем весь род»{857}.
Мать П. П. Ланского, овдовев в 1805 г., одна подняла семерых малолетних детей, сумев дать им подобающее воспитание и образование.
Старший брат Петра Петровича — Сергей Ланской (1789–1832) — один из четырех братьев, служивших в «самом аристократическом во всей российской армии Кавалергардском[179] полку». Как и остальные братья Ланские, он прошел путь от корнета до генерала. Уже в 1805 г. 16-летним юношей принял боевое крещение под Аустерлицем, за что был награжден орденом Св. Анны IV ст. За Бородино в 1812 г. — награжден золотым оружием, затем — орденом Св. Георгия IV ст., командовал малороссийским полком и был уволен со службы в звании генерал-майора с мундиром. Умер 22 мая 1832 года на 43-м году жизни, так и не успев обзавестись семьей. Похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.
Младший из братьев, Александр Петрович Ланской (1800–1844), идя по стопам своих братьев, также находился на лучшем счету у начальства. Но «…внезапно над ним стряслась беда, вызвавшая его хоть и кратковременное удаление из полковой среды. Ланской был дружен с товарищем — графом Ферзеном[180] считая, что по чужеземному происхождению и по отсутствию средств Ферзен не составляет подходящей для ее дочери партии.
Ферзен для достижения намеченной цели решился на самый отчаянный шаг — увезти молодую девушку. Заручившись ее согласием, он стал приискивать пособников — свидетелей для тайного брака. Задача была трудной. Все опасались гнева оскорбленной матери. Влияние Строгановых могло вызвать строгую кару на всех причастных. Тем более, что взгляд самого императора Николая Павловича на подобные поступки был хорошо известен. Ланской сознательно пошел навстречу опасности, чтобы выручить товарища.
Он и еще два других близких друга Ферзена, переодетые кучерами, ждали на тройке графиню и умчали ее в заранее приготовленную церковь и послужили шаферами и подписались свидетелями»{858}.
История эта наделала много шума и бурно обсуждалась в свете. Отголоски ее остались на страницах дневника дочери президента Академии художеств, Анны Алексеевны Олениной[181], светской подруги Ольги Строгановой:
«22 августа (1829 г.)
Ольга Строганова закончила свою карьеру. Побег ее с графом Ферзеном, в своем роде отъявленным шалопаем, иначе как необдуманным поступком не назовешь, после тайной переписки, свиданий, она приняла его предложение и сбежала 1 июля.
Решимость осуществить такой шаг у нее созревала постепенно. Каждый раз, когда в обществе своих сестер[182] совершала верховые прогулки, она пускала лошадь в галоп, бросая на землю записку, которую и поднимал ее господин. Наконец, дата отъезда в деревню Городня была определена. Ольга передала ему коротенькую записку, не нуждающуюся в комментариях: „Женитьба или смерть“.
Вскоре после этого все для бегства в деревню было подготовлено. В назначенный вечер она притворяется нездоровой — вид у нее болезненный, возбужденный, ее просьбу уйти в свою комнату удовлетворяют; она же выходит тайно в сад, где ее ожидает один из сообщников, Бреверн[183], они отправляются к Черной Речке и садятся на паром. После переправы Бреверн торопливо усаживает Ольгу в карету, там ее поджидал Ферзен. Карета доставляет их в Тайцы[184], их свидетели Соломирский-старший[185] и Ланской вели там переговоры с местным священником. Тот соглашался обвенчать беглецов на таком условии: пять тысяч ему будет заплачено тут же и, кроме того, будет гарантирована тысяча рублей ежегодно.
Только в 5 часов утра молодых обвенчали, после этого они возвратились в Тайцы, там Ольгу встретила модистка, чтобы обслужить ее.
А в это время в доме Строгановых обнаруживается исчезновение Ольги; горничная утром зашла в ее комнату и сообщила графине об отсутствии Ольги. Бедная мать! Что она перенесла, когда обнаружился побег дочери. Правда, затем мать простила Ольгу[186], но это уже было вечером, после того, как приехала к ним чета Ферзенов. Вот такими уловками Ольга заполучила себе мужа. Ай да баба!
Когда о „побеге“ доложили Императору, он распорядился наказать виновных. Беглецы надеялись на его прощение. Однако Ферзен был отправлен в гарнизон, свидетели за подпись ложных документов были переведены из гвардии в армию. Ольга последовала за своим мужем…[187]»{859}.
«Пособников… хотели разжаловать в солдаты, но памятный еще отзыв Де-Преродовича о братьях Ланских смягчил гнев государя и Александр Петрович был только переведен И августа 1829 года тем же чином в Мариупольский гусарский полк. Находясь на бессменных ординарцах при главнокомандующем графе Дибиче… нужно было доставить турецкому Паше́, командовавшему отдельной частью, важную бумагу, содержание которой было весьма неприятно для турецкого самолюбия.
и взялся доставить послание.
Ланские обладали имением под Феодосией и подолгу проживали там. Они в детстве учились татарскому языку, в том числе и Ланской.
Он небеспрепятственно добрался до крепости и передал бумагу, которую Паша́ тут же велел громко и прочесть, не стесняясь присутствия курьера. Он на турецком языке стал ее обсуждать со своими приближенными. По окончании совещания Паша́ обратился к Ланскому, спрашивая, ведомо ли ему содержание бумаги. Он ответил, что лишь отчасти. Тогда кто-то из присутствующих надоумил Пашу́ спросить, знает ли русский по-турецки и мог ли понять то, что было говорено в его присутствии.
Сердце Ланского дрогнуло, но и в эту минуту, когда жизнь его висела на волоске, он не был способен солгать. Прямо взглянув на Пашу́, он чистосердечно сознался, что говорит немного по-татарски и что сходство речи дало смутное понятие о происходивших переговорах.
Наступило зловещее молчание.
Ланской мысленно уже готовился к смерти, когда, раздумав, Паша́ благосклонно махнул ему рукой и вслед за тем разрешил ему вернуться домой.
Он просто не верил счастливой звезде, выручившей его из опасности, и всю жизнь терялся в догадках относительно проявленного над ним великодушия.
Вернее всего, что на этих опытных оценщиков храбрости неотразимо подействовала отвага русского офицера»{860}.
Участие в боевых действиях на Балканах, смелость и безупречное исполнение своего долга «способствовали переводу его 21. IV. 1830 г. по Высочайшему повелению снова в Кавалергардский полк <…> участвовал с этим полком в Польской войне. В 1833 году произведен в полковники, но все пережитое пагубно отозвалось на его здоровье. В 1834 году уволен за болезнью в отставку, с мундиром»{861}.
В декабре того же 1834 года А. П. Ланской женился на Наталье Федоровне Петрово-Соловово, дочери полковника Федора Николаевича Петрово-Соловово (1763–1826) и Анны Григорьевны, урожденной княжны Щербатовой (1785–1821). Вместе с остальными своими братьями и сестрами[188] Наталья Федоровна с юных лет испытала всю горечь сиротства: ее мать в свои 36 лет трагически погибла опрокинувшимся экипажем и лошадьми на Каменоост-ровском мосту в сентябре 1821 года. «На этом мосту оставила жизнь свою и обломки головы своей Соловая», — писал П. А. Вяземский жене. Через 5 лет умер и отец. Дети были отданы на воспитание в дом родной сестры матери — тетки Скарятиной[189]. Сама же Наталья Федоровна тоже прожила недолго и умерла молодой, оставив трех малолетних детей на руках мужа: дочь Софью и сыновей Павла и Петра, названных именами братьев их отца.
Александр Петрович Ланской поселился в своем крымском имении, где «в Феодосийском уезде Таврической губернии нераздельно с братьями имел 32 души, а так же в Новгородском уезде 220 душ и каменный дом в Петербурге».
* * *
Вернувшись в столицу после летнего пребывания в Стрельне, Наталья Николаевна входила в дом командира лейб-гвардии Конного полка, казенная квартира которого находилась в Конногвардейском переулке, неподалеку от Конногвардейского манежа, что рядом с Исаакиевским собором. Входила вместе со своими четырьмя детьми, их бессменной гувернанткой Констанцией, другими «домашними» и своей одинокой сестрой Александриной. Несмотря на то что Наталья Николаевна уже имела горький опыт, когда сестры Гончаровы жили в ее семье с Пушкиным, все же после свадьбы с Ланским она снова взяла к себе жить незамужнюю «Азю». Она не оставила ее, как и та, в свою очередь, не оставляла Наталью Николаевну в ее горе во все годы вдовства.
Незавидной была одинокая судьба 33-летней Александры Николаевны, в течение десяти лет известной в свете как «сестра Пушкиной», которая никак не могла обрести счастья семейной жизни и самостоятельности. Для того, чтобы жить в Зимнем дворце согласно статусу фрейлины, не хватало средств, а роль «лишней» в доме, очевидно, угнетала ее и не располагала к светлому восприятию мира как за окном, так и внутри дома. Возможно, в этом, да еще и в трудном, подчас вздорном характере Александрины, крылись причины прошлых и грядущих размолвок сестер, и лишь деликатность, сердечная кротость и сдержанность Натальи Николаевны сохраняли мир и покой в их общем доме.
5 октября 1844 года
Александрина Гончарова — брату Дмитрию в Полотняный Завод.
«…Ты меня спрашиваешь, дорогой брат, какие у меня новости о П. Увы! Никаких! Однако я видела однажды летом сестру прекрасного Перса[190], и если верить ее прекрасным словам, то чувства ее брата ни в чем не изменились. Что касается меня, то я стараюсь об этом больше не думать, чтобы не обмануться в своих надеждах. Пусть все будет, как бог даст»{862}.
14 октября 1844 года
«ничтоже сумняшеся» снова и снова твердил хозяйке Тригорского о своей любви и преданности, обманув в самых лучших надеждах ее дочь Машу и прося благословения в том случае, когда прилично просить только прощения:
«14 октября 1844. Одесса.
Давно уже должен был и собирался я написать Вам, милостивая государыня, но моя ужасная лень сильнее моего желания и моего чувства долга. Сегодня Ваши именины, позвольте мне поздравить Вас и пожелать Вам всяческого счастья. Вы, должно быть, уже знаете от моего отца, что у меня появилась малютка Ольга[191], мне очень хотелось самому объявить Вам об этом, делаю это сейчас по обычаю: лучше поздно, чем никогда. Позвольте поручить мою новорожденную Вашей благосклонности, которую Вы оказываете ее отцу. Пожалуй, одно из самых живых моих желаний — вместе с моей маленькой семьей приехать в Тригорское и уверить Вас в своих чувствах. Но я не надеюсь на исполнение этого желания. Будьте добры передать всей Вашей семье, дорогая, уважаемая Прасковья Александровна, чувство моей неизменной искренной привязанности.
Скажите ей то же, что говорю я Вам, сударыня: если бы мое воображение еще позволило мне блуждать вдали от моего очага, то лишь для того, чтобы перенестись в Ваши благословенные края.
Примите уверения в моем совершенном почтении и преданности.
Лев Пушкин»{863}.
Пристально всматриваясь в судьбы близких Пушкину и Наталье Николаевне людей, можно заметить, что личная жизнь и, в конечном итоге, судьба Льва Пушкина была полной противоположностью жизни Александрины Гончаровой.
Сколь резво брат Пушкина, изменив своим намерениям, скоропалительно женился, столь неторопливо и безысходно разворачивался сюжет личной жизни сестры Натальи Николаевны.
— тягучее, неистребимо-безнадежное, перебродившее и залежалое.
По стечению обстоятельств, високосный 1852 год — год кончины 47-летнего Льва — стал годом долгожданного замужества Александрины, прожившей в браке долгих четыре десятилетия…
21 октября 1844 года
П. А. Плетнев — Я. К. Гроту.
‹‹
…Четверг (19 октября) …на обед зван Ростопчиной. Между тем приехала ко мне с визитом бывшая Пушкина (ныне генеральша Ланская) с сестрой. Она непременно хочет, чтобы и нынешний ее дом был для меня тем же, что был прежний. Хоть муж ее и показал свое с……[192], не сочтя за нужное приехать с нею ко мне, но я намерен сохранить с ней мои старые отношения; она мать четырех детей моего друга <…>
Ростопчина (мы обедали с ее мужем втроем) после обеда долго и искренно толковала о себе вдвоем. Она жалуется, что ее жизнь лишена первого счастия — домашней теплоты. Она говорит, что сердце ее совсем не создано к той жизни, какую принуждена вести теперь, и беспрестанно твердила стих Татьяны:
20 ноября 1844 года
Глубокой осенью в дом Петра Петровича пришло печальное известие: 20 ноября 1844 года в крымском имении Ланских умер его брат Александр, проживший всего 44 года. Согласно его завещанию, «тело его было отвезено оттуда в с. Лопасню, подмосковное имение его зятя, кавалергарда Васильчикова[193]»{865}.
После смерти А. П. Ланского осталось трое детей-сирот: самой старшей, Соне[194], было всего 6 лет. Петр Петрович заменил им отца, а Наталья Николаевна — маму. Она так же искренне приняла племянников мужа, как он — детей Пушкина.
Таким образом, к концу 1844 года в семье Ланских было уже семеро детей. Это были обстоятельства, которые им предлагала сама жизнь…
В конце того же 1844 года произошел еще ряд трагических событий в семействе Ланских: умер родной брат отца Петра Петровича — гофмаршал Степан Сергеевич Ланской, женатый на Марии Васильевне Шатиловой.
— Мария Сергеевна Ланская (всего лишь 5 июля 1843 г. вышедшая замуж за барона Павла Александровича Вревского[195]), родив сына, угасла в послеродовой горячке в первых числах января 1845 г.
Стоит заметить, что брак Марии Ланской и Павла Вревского во второй раз породнил Наталью Николаевну с родом Вревских. (Напомним, что в первый раз это произошло после того, как старшая сестра П. А. Осиповой — Елизавета Вындомская, стала женой мичмана Якова Ганнибала, двоюродного брата матери Пушкина.)
Помимо того, М. С. Вревская была дочерью двоюродного брата Петра Петровича — Сергея Степановича Ланского, известного деятеля крестьянской реформы. В царствование Николая I он был губернатором во Владимире и Костроме. В 1850 году стал членом Государственного Совета. В 1855 году, при восшествии на престол Александра II, получил ответственный пост министра внутренних дел, на котором ему предстояло помочь новому императору «исцелить Россию от хронических ея болезней».
Матерью Марии Сергеевны Вревской была Варвара Ивановна, урожденная Одоевская, которая доводилась теткой поэту-декабристу Александру Ивановичу Одоевскому[196].
— граф Михаил Дмитриевич Бутурлин, четвероюродный брат Пушкина, писал: «Мария Сергеевна скончалась от родов, оставя сына Сергея. Одновременно с нею в другом этаже того же дома страдальчески умирала от рака ее мать. Щадя считанные дни ее — старшая дочь Анастасия Сергеевна Перфильева решила скрыть от нее кончину сестры Марии. Она утешала мать придуманными известиями, что „Машеньке лучше“, „Машенька просила то-то и то-то сказать Вам“ и т. п., но та сомневалась. — Материнское сердце-вещун…
Грустно было мое свидание с Павлом Александровичем коему улыбнулось семейное счастье для того только, чтобы оставить его безотрадным, нежели он был прежде, хотя в то время (осень 1845 г.) у него оставался еще в живых залог любимой жены… Но и это утешение было отнято: несмотря на тщательный уход и заботу Евфимии Никитичны Вревской (вдовы брата Степана Александровича Вревского) — чудесной, доброй женщины — малютка скончался. Его похоронили рядом с матерью в церкви Св. Троицы на Смоленском кладбище в Петербурге»{866}. Умер младенец 25 января 1846 г.
Наталья Николаевна хорошо знала семью Сергея Ланского и его сестер: Зинаиду, в замужестве Враскую[197], и Ольгу — жену князя В. Ф. Одоевского, в салоне которых она часто бывала вместе с Пушкиным.
«субботах» князя В. Ф. Одоевского в Мошковом переулке, где он жил до начала 1840-х, современник писал: «В его знаменитом и любопытном кабинете, в котором все русские писатели, от Пушкина до графа Толстого, так часто беседовали, где сидели Глинка и Берлиоз, и все музыканты, и в самом деле все замечательные люди России… все были равны и совершенно дома. С самым мелким чиновником обходились одинаково, как с министром или послом. Прием был одинаково добродушным для всех…»{867}.
Сохранились и воспоминания Вильгельма Ленца, названные им «Приключениями лифляндца в Петербурге» и относящиеся к той поре, когда Наталья Николаевна еще была женою Поэта:
«Однажды вечером, в ноябре 1833 г., я пришел к Одоевскому слишком рано. Княгиня была одна и величественно восседала перед своим самоваром; разговор не клеился. Вдруг — никогда этого не забуду — входит дама, стройная, как пальма, в платье из черного атласа, доходящем до горла (в то время был придворный траур). Это была жена Пушкина, первая красавица того времени. Такого роста, такой осанки я никогда не видывал: когда она появилась, то казалось, что видишь богиню. Благородные, античные черты ее лица напомнили мне Эвтерпу Луврского Музея, с которой я был хорошо знаком. Князь Григорий (Волконский. — Авт.) подошел ко мне, шепнул на ухо: „Не годится слишком на нее засматриваться“»{868}.
Особенно частым было общение Пушкина с В. Ф. Одоевским в период их совместной работы над «Современником» в 1836 г., когда Поэт уже жил в доме Волконской на Мойке, а князь Одоевский, еще с 1826 г., женившись на Ольге Степановне Ланской, жил рядом, в Мошковом переулке, в доме тестя, «на чердаке», как называл его квартиру П. А. Плетнев.
[198] и многие другие светские приятели и друзья князя, встречавшие Новый 1836 год, последний год жизни Поэта.
Впоследствии там, в Мошковом переулке, В. Ф. Одоевский написал после смерти Александра Сергеевича известный некролог…
Несколькими годами ранее, в январе 1830 г., когда 17-летняя Натали Гончарова только стала выезжать в свет, в московском доме (ныне — Тверская, 13), в доме генерал-губернатора князя Д. В. Голицына (1771–1844), родного брата матери Ольги Ферзен, она участвовала в «живых картинах», чем, по словам Надежды Михайловны Еропкиной, двоюродной сестры П. В. Нащокина, «вызвала всеобщее восхищение и место первой красавицы Москвы осталось за нею». По словам же А. Я. Булгакова, «маленькая Гончарова, в роли сестры Дидоны, была восхитительна». Июльский номер «Московского телеграфа» за 1830 г. сообщал: «Московские любители изящных искусств припомнят, что в числе живых картин, представленных нынешней зимою у князя Д. В. Голицына была и Геренова Дидона. Карфагенскую царицу представляла М. А. Ушакова; Энея и Аскания князь А. С. Долгорукий и А. С. Ланской; сестру Дидоны Наталья Николаевна Гончарова»{869}.
Упоминаемый А. С. Ланской был не кто иной, как один из братьев Марии Сергеевны Ланской — Александр Сергеевич.
уже в другое время и в другой жизни, ставшей впоследствии известной как жизнь Натальи Николаевны Ланской.
* * *
Многие пытались примерить на себя фрак Пушкина. Зная, что тень его продолжала идти рядом с Натальей Николаевной, спешили встроиться в эту тень, чтобы, уйдя от сравнения, занять его место. Но сияние Пушкина, его внутреннее солнце только ярче высвечивало несовершенство очередного претендента на место рядом с его вдовою.
Ей предлагали богатство, не думая о ее детях; прося руки, не хотели знать о том, что происходило в ее душе. В итоге место Пушкина в сердце Натальи Николаевны (как, впрочем, и его место в русской литературе) не смог занять никто.
Пушкин безоглядно и страстно любил свою жену. «Она тоже любила его действительно»{870}— свидетельствовала княгиня Вера Федоровна Вяземская.
Петр Петрович Ланской имел большое преимущество перед остальными — он не только любил Наталью Николаевну, он принял и полюбил ее детей, детей Пушкина. Конечно, и он не избежал сравнения. Но отцовские чувства Ланского ни у кого не вызывали сомнения, хотя для детей Поэта он всегда был только «Петром Петровичем», а «слово „отец“ нераздельно осталось за отошедшим».
Путь Натальи Николаевны от Пушкина к Ланскому был долгим и непростым. Возможно, поэтому брак их был таким достойным и на всю жизнь. Целых 19 лет супружества!..
Впрочем, эта часть жизни Натальи Николаевны заслуживает обстоятельного, неторопливого рассказа, что в объеме данной книги невыполнимо.
Примечания
–1849), с 1822 по 1826 и с 1830 по 1845 г. проживал в России. В декабре 1836 г. Томас Райт выполнил портрет Пушкина с натуры, который предназначался Поэтом для задуманного им собрания сочинений. Кроме того, в разное время им были созданы портреты Петра Петровича Ланского (1841 г.), а также двух убийц — Н. С. Мартынова (в 1843 г.) и Дантеса (незадолго до его высылки из России).
[171] Н. Н. Ланская (1804–9. VI. 1874), в первом браке была замужем за Михаилом Михайловичем Полетикой (1802–1889), младшим братом А. М. Полетики, который был женат на Идалии Григорьевне. Известно, что в 1824 г. Надежда Николаевна — еще жена М. М. Полетики, а в 1834 г. она уже жена Павла Петровича Ланского (1792–1873).
О встрече с ней А. С. Пушкин записал в дневнике в 1834 г.: «3 марта был я вечером у Кн. Одоевского. — Соболевский любезничал с Ланской (бывшей Полетика)».
[172] Е. А. Баратынский (род. 19. II. 1800) осенью 1843 г. отправился с семьей в заграничное путешествие, где и скончался 29. VI. 1844 г. Его прах был перевезен в Петербург и предан земле на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры рядом с могилами И. А. Крылова и Н. И. Гнедича.
[173] Третья, младшая дочь Николая I, с 1843 года — жена принца Фридриха Гессен-Кассельского, умерла в родах 29 июля 1844 года в возрасте 19 лет.
[175] Н. А. Орлов (1827–1885) был сыном Алексея Федоровича Орлова (1786–1861) и внуком одного из пяти братьев Орловых, возведших на престол Екатерину II. А. Ф. Орлов, будучи командиром лейб-гвардии Конного полка, участвовал в подавлении восстания на Сенатской площади, за что получил титул графа; в 1844 г. — сменил А. X. Бенкендорфа на посту шефа жандармов. С 1855 г. — князь. Пушкин был хорошо знаком и периодически общался с А. Ф. Орловым, которому в июле 1819 г. посвятил стихотворение «Орлову, отсоветовавшему поступать мне на военную службу». В начале 1850-х гг. его сын, 23-летний Н. А. Орлов, просил согласия на брак по взаимной любви с 15-летней младшей дочерью Поэта — Натальей, но его отец, считавший такой союз недостойным своего рода, пресек намерения сына.
[176] Н. А. Орлов — автор записки «Об отмене телесных наказаний». Впоследствии занимал дипломатические посты в Брюсселе, Вене, Париже, а в 1884 году был назначен послом в Берлин.
[177] Елизавета (Изабелла) Ланская (ок. 1770 — после 1838), родная сестра Станислава Романовича Лепарского (1754–1837). В 1826 г. он был назначен комендантом Нерчинских рудников и мест заключения декабристов в Чите и Петровском Заводе. В том же 1826 г., вероятно, в связи с новым назначением был произведен в генерал-майоры.
Сохранилось воспоминание декабриста А. В. Розена: «Станислав Романович Лепарский честнейший человек, в чем свидетельствует огромное большинство декабристов».
Там же декабрист Николай Александрович Бестужев нарисовал акварельный портрет, на обороте окантовки которого сохранилась надпись: «Ланская, Изабелла Романовна рожд. Лепарская». Портрет датирован: «26 сентября 1838 года».
[178] Диаметр кольца составлял 1,8 см.
[179] Название «кавалергард» сложилось из слов «кавалер» (т. е. всадник) и «гард» (охрана) и восходит к 1724 г., когда Петр I решил устроить супруге Екатерине I пышную коронацию, для которой специально из лучших дворянских семей было набрано 60 человек. Отряд кавалергардов остался при императрице. Когда на престол взошла Елизавета Петровна, она сама взялась набирать свой отряд кавалергардов. После ее коронации он тоже не был распущен. Согласно царскому указу Екатерины II, днем рождения Кавалергардского корпуса считалось 11 января 1799 г. С этого дня корпус вошел в общий состав войск гвардии и мог участвовать в боях. В январе 1800 г. Кавалергардский корпус был переформирован в Кавалергардский полк, в который при Павле I стали записывать знатных дворян еще при рождении и с детства готовить их к почетной службе при монархе. Кавалергарды продолжали нести дворцовую и коронационную службу. Память об этом сохранялась в понятии «вход за кавалергардов», что означало право входа в личные покои императорской семьи в Зимнем дворце и других царских резиденциях. После коронации Александра I полк отправился вслед за ним на войну. Особенно он отличился в 1805 г. в сражении при Аустерлице. Кроме того, полк участвовал в Отечественной войне 1812 года, в частности, в битве при Бородино, а также в походах 1813–1814 гг.: в истории полка были Неман, Лейпциг — преследование французских войск до самого Парижа. По ходатайству Кутузова Кавалергардскому полку был пожалован Георгиевский штандарт. При восшествии на престол Николая I Кавалергардский полк участвовал в подавлении восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. Это сделало кавалергардов любимцами императрицы Александры Федоровны, ставшей шефом-попечителем полка. С 1831 г. он стал носить звание Кавалергардского Ея Величества Александры Федоровны полка. Размещался полк в специально для него построенных казармах на Шпалерной улице, на лето выезжал на маневры в Новую Деревню. Ежегодно 1 июля в Петергофе пышно отмечался день рождения императрицы: проводились военные смотры, праздничный военный развод со штандартом, а вечером устраивались спектакли и балы, в которых активное участие принимали кавалергарды. Служба в этом полку стоила немалых денег: все расходы несли сами кавалергарды. Они содержали в образцовом порядке несколько комплектов формы на разные случаи жизни, несколько лошадей, новомодную карету, хорошую квартиру, слугу и егеря-гусара, украшенного серебром и золотом с головы до ног. И все-таки с этой дорогой службы никто не уходил. В полк подбирали только белокурых, с синими глазами и высоких, про которых в известном «Журавле» пелся куплет: «Кавалергарды дураки, подпирают потолки…»
[180] Павел Карлович Ферзен (1800–1884) — внук генерала графа И. Е. Ферзена, взявшего в плен Костюшко. В 1819 г., окончив Пажеский корпус, Павел Ферзен был выпущен корнетом в Кавалергардский полк. Отличаясь весьма красивой наружностью, он сумел пленить сердце 20-летней графини Ольги, дочери покойного графа Павла Александровича Строганова (1774–1817) и жены его — Софьи Владимировны (1775–1845), урожденной княжны Голицыной, одной из дочерей «усатой княгини» Н. П. Голицыной, послужившей прообразом графини в «Пиковой даме» А. С. Пушкина.
В 1829 г. граф Ферзен просил руки Ольги Павловны, но ее мать не согласилась на этот брак.
были вместе отправлены за границу для получения европейского образования. Позднее, уже после смерти П. А. Строганова, когда старший сын барона Г. А. Строганова — Сергей, женился на графине Наталье Павловне, дочери П. А. Строганова, то вместе с майоратом к нему перешел и графский титул жены. А в 1852 г. Сергей Строганов завладел наследством Натальи Николаевны, которое ей было завещано еще Е. И. Загряжской.
[181] А. А. Оленина (1808–1888), с 1825 г. — фрейлина императрицы (одновременно с С. Н. Карамзиной и А. О. Россет). Напомним, что в 1828 г. плененный Аннет Олениной Пушкин воспел ее в стихах. Посвящали ей свои стихи и Д. В. Веневитинов, и Гнедич, а также Крылов и Козлов. В своем дневнике о ревнивом «участии» окружавших ее дам Оленина писала:
«Май 1831. …С Алопеусом (граф А. Д. Алопеус, умерший в 1841 г., секретарь российской миссии в Турине. — Авт.»{1321}.
В доме Олениных на Большой Морской (в 1830 г. купленном у князя И. А. Гагарина, а десятилетие спустя перешедшем во владение Анны) появился Лермонтов. Будущей хозяйке дома он вписал в альбом шутливый экспромт: «Ах! Анна Алексевна…», написанный в день ее рождения, 11 августа 1839 г., когда ей исполнился 31 год. Старшая сестра Анны — Варвара Алексеевна, внесла пояснение: «Приветствие больного гусарского офицера и поэта г. Лермонтова Анне Алексеевне Олениной в ее альбом».
А за несколько дней до этого Анна вместе с Софи Карамзиной и другими светскими приятельницами была в Павловске с визитом у княгини М. А. Щербатовой, в которую позднее был влюблен Лермонтов, также присутствовавший там. Все дружно обсуждали предстоящий день рождения Олениной. Софи Карамзина затем писала:
«Во вторник я обедала в Павловске у кн. Щербатовой-Штерич. Ты меня спросишь: по какому случаю? Понятия не имею. Но я никак не могла отказаться, потому что она настоятельно просила меня об этом и сама за мной приехала. Там были ее престарелая бабушка с седыми волосами и румяными щеками, Антуанетт Блудова, Аннет Оленина и Лермонтов (можешь себе вообразить смех, любезности, шушуканье и всякое кокетничание — живые цветы, которыми украшали волосы друг друга, словом, все средства обольщения, что мешает этим дамам быть приятными, какими они могли бы быть, веди они себя проще и естественнее, ведь они более умны и образованны, чем большинство петербургских дам… Они были очень заняты вечером, который давала Оленина и который называли вечером безумства. Каждая из этих дам на вечере будет фигурировать в костюмах, напоминающих московские колокола. На вечер будут допускаться только мужья (не являющиеся мужчинами, как они говорили)… Я слышала, как княгиня Щербатова спросила Анет: „Вы не приглашаете Софи?“ А та ответила: „Нет, Софи будет скучать, она любит беседовать, а мы будем лишь смеяться между собой и беситься…“ Я притворилась глухой, услышав это страшное слово. Лермонтов был удивлен моим серьезным лицом и видом, так что мне стало совестно, и я кончила тем, что вместе с ними стала шутить и смеяться от чистого сердца и даже бегать взапуски с Олениной…».
В то время как дочь беззаботно веселилась, ее 75-летний овдовевший отец встревоженно писал сыну Петру: «Если б не долги и если б я мог видеть мою Анюту замужем, то умер бы очень спокойно». А в октябре 1839 г. она была уже помолвлена. «Я нечаянно помолвил милую мою дочь, а вашу добрую сестру Анну за лейб-гвардии гусарского полка полковника Федора Александровича Андро, — писал обрадованный А. Н. Оленин. — И потом невеста и жених (в сопровождении меня и Марфиньки) ездили в Невской (монастырь. — Авт.) принять благословение доброй матери над ее вечно безмолвным прахом!»{1323}.
Как известно, Елизавета Марковна Оленина (1768–1838) была похоронена на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры, и баснописец Крылов написал эпитафию, ставшую последними поэтическими строками в его творчестве.
Гусарскому полку. А незадолго до свадьбы Анны Олениной Вольдемар Гау написал ее акварельный портрет.
[182] У Ольги Павловны Строгановой было три сестры: Наталья (1796–1872), впоследствии жена старшего сына Г. А. Строганова — Сергея Григорьевича (1794–1882); Аделаида, или Аглаида (1799–1882), вышедшая за князя Василия Сергеевича Голицына (1794–1836), известного в обществе под прозвищем «Куличка», адъютанта Его Величества; Елизавета (1802–1863), ставшая женой светлейшего князя Ивана Дмитриевича Салтыкова.
Единственным сыном в семье был граф Александр Павлович (1794–23.11.1814). В 20 лет он был убит во Франции в бою под Краоном: ему ядром снесло голову на глазах у отца. Потрясенный отец пережил сына всего на три года и умер от чахотки на 44-м году жизни. В VI главе «Евгения Онегина» (не вошедшей в окончательный текст романа) Пушкин воспел П. А. Строганова и его трагически погибшего сына. Похоронены они рядом на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.
[183] Алексей Иванович Бреверн — офицер лейб-гвардии Конного полка, в феврале 1837 г. — председатель военно-судной комиссии по делу о дуэли Пушкина с Дантесом. Его брат — Александр Иванович Бреверн-де-Лагарди (1814–1890) служил в Кавалергардском полку.
[184] Тайцы — мыза Софийского уезда Петербургской губернии, в 16-ти верстах от Царского Села. На самом деле тайное венчание состоялось в церкви села Александровки, близ мызы Тайцы.
–1861), по прозвищу «Толстый гусар» (сын дипломата Д. П. Татищева и Н. А. Колтовской, урожденной Турчаниновой, в которую был влюблен Павел I). Был сослуживцем И. Н. Гончарова и Лермонтова по лейб-гвардии Гусарскому полку, будучи в чине ротмистра в 1828 г. 1 июля 1835 г. женился на дочери А. Я. Булгакова — фрейлине Екатерине Александровне, светской знакомой Пушкина.
С его братом — Владимиром Дмитриевичем Соломирским (ум. 1884) — артиллерийским офицером, весной 1827 г. Пушкин сблизился в московском доме А. М. Урусова (женатого на сестре дипломата Д. П. Татищева — Екатерине Павловне), у которого было 6 сыновей и 4 дочери, воспетых Пушкиным. В. Д. Соломирский, влюбленный в свою кузину княжну Софью Урусову, ревнуя ее к Пушкину, поссорился с ним и 15 апреля 1827 г. вызвал Поэта на дуэль, на что Пушкин в тот же день ответил ему письменным согласием. Благодаря «дружным усилиям» Павла Муханова, С. А. Соболевского и А. В. Шереметева противников удалось помирить.
[186] Не желая давать огласку этому делу, графиня Строганова-мать поспешила обратиться к командиру Кавалергардского полка графу Апраксину с письмом, в котором выражала согласие на брак дочери, а ей написала: «Прощаю, благословляю, ожидаю».
[187] Граф Ферзен за этот поступок был переведен в Свеаборгский батальон, а затем в Киевский Гусарский полк. А в 1830 г. граф Ферзен, в составе Кирасирского Ее Величества полка, принимал участие в подавлении польского мятежа, и после взятия Варшавы был переведен обратно в Кавалергардский полк. С июля 1831 г. Ферзен — ротмистр Кавалергардского полка, а в 1833 г. уволен по болезни со службы. В 1832 г. в семье родилась дочь, которую в честь матери Ольги Павловны назвали Софьей (впоследствии Софья Ферзен вышла замуж за Плещеева). В 1835 г. у четы Ферзен родился сын Павел, впоследствии также служивший в кавалергардах и женатый на гр. Н. И. Толстой, 11 мая 1859 г. получивший титул графа.
В ноябре 1836 г. Ферзен — чиновник по особым поручениям при министерстве императорского двора, надворный советник. Был знаком с Пушкиным.
13 апреля 1837 г. на 29-м году жизни Ольга Ферзен скончалась, и была погребена в Лазаревской усыпальнице Александро-Невской лавры. Сохранился портрет Ольги Павловны, написанный Карлом Брюлловым в 1835 г. После нескольких лет вдовства Ферзен женился на Елизавете Федоровне фон Раух, от которой имел дочь Александру (1856–?) и сына Николая (1858–?), впоследствии женатого на княжне С. А. Долгорукой.
В 1852 г. граф П. К. Ферзен временно управлял егермейстерской частью при министерстве двора, а в 1862 г. был пожалован в обер-егермейстеры. «Блестящая карьера графа Ферзена, — писал его биограф, — неожиданно оборвалась 29 декабря 1870 г.» На царской охоте, близ станции Малая Вишера Николаевской железной дороги, его роковым выстрелом был убит егермейстер Владимир Яковлевич Скарятин (1812–1870), женатый на княжне Марии Павловне Голицыной (1826–1881). Скарятин был одним из пяти сыновей Я. Ф. Скарятина (участника убийства Павла I) и братом Григория Яковлевича Скарятина (1808–1849), служившего в Кавалергардском полку и в свое время бывшего другом Дантеса.
«Расследование дела было поручено особой, под председательством генерала В. В. Зиновьева, комиссии, которая пришла к заключению, что Владимир Скарятин убит неосторожным выстрелом из ружья гр. Ферзена („Правительственный вестник“, 27 января 1871 г., № 23). На донесении комиссии император Александр II начертал резолюцию, в силу коей граф Ферзен увольнялся от службы, а дело прекращалось производством. После увольнения граф проживал до своей кончины в своем имении Лифляндской губернии»{1324}.
— Анастасия (1808–1870), фрейлина, с октября 1836 г. замужем за князем К. О. Вреде;
— Ольга (1816–1893), с 4 февраля 1836 г. замужем за Александром Ивановичем Кошелевым (1806–1883), чиновником Московского архива министерства иностранных дел, знакомым Пушкина и Карамзиных.
В своих «Записках» Кошелев вспоминал о встречах с Поэтом: «Пушкина я знал довольно коротко, встречал его часто в обществе; бывал и я у него; но мы друг к другу не чувствовали особой симпатии». 20 февраля 1831 г. Кошелев писал В. Ф. Одоевскому из Москвы: «Пушкин очень мне обрадовался… Он познакомил меня с своей женой, и я от нее без ума»{1325}.
— Николаем, в 1832 г. окончившим Пажеский корпус и рано умершим;
— Михаилом (1813–1885), служившим в Кавалергардском полку, впоследствии женившимся на Евдокии Васильевне Сухово-Кобылиной (ум. в 1893 г.);
— старшим братом Григорием (1806–1879), тоже кавалергардом, 21 февраля 1834 г. женившимся на княжне Наталье Андреевне Гагариной (1815–1893). 26 февраля 1834 г. «для новобрачных Соловых» был устроен бал у Шуваловых, на котором присутствовал Пушкин и о котором он записал в своем дневнике два дня спустя: «На бале явился цареубийца Скарятин».
[189] Женой «цареубийцы» Я. Ф. Скарятина (конец 1770-х — 1850) была родная сестра Анны Григорьевны Петрово-Соловово — Наталья Григорьевна, урожденная княжна Щербатова. Их брат, князь Алексей Григорьевич Щербатов (1777–1848), был женат на сестре П. А. Вяземского — Екатерине Андреевне Вяземской (1789–1810), а после ее кончины вторым браком женат на Софье Степановне Апраксиной (1798–1886).
— немкой по линии отца, по линии же своей матери она была грузинской княжной Цициановой.
Взаимоотношения Александрины и Аркадия Осиповича Россет так и не получили своего развития: предложения руки и сердца не последовало. По словам П. И. Бартенева, генерал-майор А. О. Россет «скончался старым холостяком в Москве», на 70-м году жизни.
[191] Дочь Льва Пушкина — Ольга, названная в честь его сестры О. С. Павлищевой, родилась 21 сентября 1844 года.
[192] Многоточие в подлиннике.
[193] Генерал Николай Иванович Васильчиков (? — 1855), был женат на родной сестре А. П. Ланского — Марии Петровне (умерла 4 января 1879 г.).
[195] П. А. Вревский (1809–1855) был младшим из братьев Вревских — побочных сыновей князя А. Б. Куракина. Старшим из них был Борис, женатый на Евпраксии Вульф. Степан был женат на Евфимии Арсеньевой, Ипполит — на Юлии Варпаховской, впоследствии воспетой И. С. Тургеневым.
Н. П. Вревская, жена внука Евпраксии Николаевны, на основе сохранившейся переписки и семейных преданий писала:
«Павел Александрович был высокого роста, с тонкими чертами лица. Темно-карие глаза глядели живо и внимательно. Красота, утонченные манеры и изящество выделяли П. А. среди людей, окружавших Николая I. Двор обратил на него внимание: „Император отличает“. О его светских успехах пишет Евпраксия Николаевна мужу своему Борису Александровичу: „ему пошел уже 32-й год, но он не спешит жениться, хотя женское общество ему далеко не безразлично“.
В переписке родных мелькают имена девушек, которые ему нравятся. О его увлечении А. П. Керн рассказывает Евпраксия Николаевна в письме своему брату Алексею Вульфу: „Анна Петровна никак не могла противостоять любезности Павла Александровича… Она очень дорого стоила Полю во время его пребывания в Петербурге; а перед отъездом своим, заняв 10 тысяч рублей у своего приятеля, он должен был отдать ей по ее просьбе 6 1/2 … Ты постигаешь, как такой поступок должен был охладить его любовь к ней, если бы она и существовала человеческая, а не chienne (от франц. собака (кобель). — Авт.), на которую он только и способен, я думаю“.
В эти годы в Петербурге жила семья графа Сергея Степановича Ланского, сенатора, впоследствии министра внутренних дел… Жили на Мойке в доме Министерства Государственных Имуществ (в XX в. Институт Растениеводства: „ВИР“). Семья состояла из отца Сергея Степановича, матери Варвары Ивановны, сыновей — Степана Сергеевича — конногвардейца, Александра Сергеевича — юнкера, Михаила Сергеевича — лицеиста и дочерей: Анастасии Сергеевны — замужем за Перфильевым, Варвары Сергеевны — незамужней и Марии Сергеевны — младшей»{1326}.
Граф М. Д. Бутурлин (1807–1876), живший в 1830–1840 гг. в Петербурге, отмечал в своих «Записках»: «В натуре Варвары Ивановны преобладали три разносвойственные страсти: чадолюбие, живопись и садоводство. Она сама без пособия гувернанток воспитала трех своих дочерей. Об артистическом ее настроении до сих пор свидетельствуют живые памятники на стенах большой залы в имении Варьино (на Клязьме, в 30 верстах от Москвы), увешанной огромного размера копиями масляными красками, акварелью, тушью и, кажется пастелью Рафаэлевских Мадонн и других известных древнего художества картин. По части садоводства помню между прочим в Варьине нечто вроде поля, усыпанного великолепными розами. Там же в саду была вещь, которую я нигде ни прежде, ни после не видал — это был воздушный театр, составленный из растительных элементов. Возвышенность сцены была из наносного дерна, утрамбованная с покатом как следует вниз и покрытая ковровым газоном, а боковые кулисы и задний фон из огромных акаций, и вся сцена суживалась, постепенно уходя к фону, образуемому из гладко стриженых шпалер и составлявших как бы зеленую стену из тех же растений…
„Простите, Варвара Сергеевна, больше не буду“. — У ней одной из всей семьи был характер и она держала в руках весь дом: слуг, кучеров и т. п., иначе распущенность в доме дошла бы до предела.
Мария Сергеевна была премиленькая, грациозная блондинка с большими голубыми глазами, глядевшими так искренне-правдиво — чудесная душа светилась в них. Она только что начала появляться в свете и сейчас же была пожалована фрейлиной.
Однажды на придворном бале — Павел Александрович встретился с Марией Сергеевной. Она произвела на него сильное впечатление. Он стал бывать у Ланских и был хорошо принят. Он влюбился в Марию Сергеевну и она сделалась неравнодушной к нему, — обстоятельство, не согласовавшееся с желанием матери. При всех своих совершенствах — уме, мягкости характера, Варвара Ивановна не могла совершенно освободиться от кастовой, аристократической спеси своего века и долго пришлось ей бороться с собой, чтобы преодолеть чувство почти что отвращения видеть дочь за Вревским — воспитанником кн. А. Б. Куракина, при всем том, что она умела ценить по достоинству его личность. „Я думаю, что Ваша мать никогда бы не дала согласия на подобный неравный брак“, — говорила Варвара Ивановна. „Что же делать? Невозможно нам отречься от понятий и убеждений в коих мы выросли“, — возражал я.
Сестра Варвара Сергеевна тоже не одобряла это сватовство и подозревала мои хождения в их дом с целью содействовать и поддерживать в тайнах сердца Марии Сергеевны, потому что я мог быть закадычным другом, доверенным лицом моего друга Павла Александровича (что и было в самом деле)…
Грациознейшая Мария Сергеевна была неустрашимой наездницей и почти каждый день я сопровождал ее верхом. (Однажды она сильно меня напугала, когда возвратясь с прогулки, она сошла с коня, и я увидел, что одного из рожнов дамского седла вовсе не было, и потому она все время сидела на балансе, тогда как во время этих кавалькад мы проезжали иногда до 20 верст. А на мое замечание об опасности, которой она себя подвергала, она отвечала с улыбкой, что скрыла от меня это обстоятельство из опасения, чтобы я не заставил ее вернуться преждевременно домой).
В этих наших кавалькадах, длившихся по три и более часов, хотя в разговоре о событиях истекшего петербургского зимнего сезона приходилось иногда поневоле упоминать о Павле Александровиче, — я не считал однако-же себя вправе высказывать какой-либо намек, что я давно посвящен в сердечную тайну моего друга и, что присутствие мое в Варьине имеет двоякую цель. Но женщину и особенно влюбленную женщину, не нашему брату провести и мне ясно подчас становилось, что прекрасные голубые глаза моей амазонки, устремленные на меня, вызывали на откровенность и как бы упрекали меня за упорное молчание; но вместе с тем я в них же читал признательность за горячее участие (хотя и не показываемое наяву) мною принимаемое в этом романе, обставленном тогда препятствиями. Но, не мне было брать инициативу в посредничестве, потому что я считал это нечестным и как бы изменой за ласки и доверчивость Варвары Ивановны, доверявшей своей дочери оставаться со мной вдвоем ежедневно и на столь продолжительное время; да и кроме того, я опасался вспугнуть девичью стыдливость самой Марии Сергеевны, махнув ей сразу, что тайна ее давно мне известна.
И так я лавировал до поры, когда Варвара Ивановна почти нехотя, благословила свою дочь на этот брак четыре (целых четыре!) года спустя! Молодая чета достигла желаемого, но луч счастья, озарившего ее мгновенно, скрылся затем навсегда»{1327}.
10 декабря 1842 г. А. И. Тургенев писал П. А. Вяземскому из Москвы о помолвке М. С. Ланской с П. А. Вревским, а 5 июля 1843 г. состоялась свадьба. Присутствовавший на ней М. Д. Бутурлин вспоминал:
«Свадьба состоялась в Варьине, куда съехались все родные, в том числе брат Ипполит Александрович Вревский (уже полковник Генштаба), а также некоторые из близких знакомых Ланских, в числе коих и я.
Свадьба была отпразднована на славу. Счастливую молодую чету обвенчали утром в сельской церкви, а после свадебного стола мы сыграли две пьесы: одну — французскую, другую — русскую. Сюжет из ямщицкой жизни применен был к настоящему случаю учителем детей Ланских. В ней я играл пожилого ямщицкого старосту. Во французской пьесе первую роль отлично сыграла Голынская, давняя подруга Марии Сергеевны. Весело протекли эти три-четыре дня в Варьине: в катанье с дамами верхом и на лодке, которой мы сами управляли и гребли, в репетициях пьес и приготовлениях иллюминаций, в хоровом пении крестьянских и солдатских песен. Словом, жили непринужденной русской нараспашку жизнью, в пределах приличия. А под конец свадебного бала мы тайком, а напоследок и не тайком, от дам, повдохновились препорядочно шампанским (за исключением, разумеется, новобрачного) до рассвета. И вслед за тем, не ложась, я возвратился в Москву с одуренною немного головой»{1328}.
Н. П. Вревская писала: «Молодые Вревские поселились в Петербурге. Родные Павла Александровича с радостью встречают симпатичную Марию Сергеевну. Сохранились несколько писем Марии Сергеевны к Борису и Евпраксии Вревским в Голубово (в 1844 г.). Почерк их некрасив, содержание — банально-светское — сообщение о здоровье, поздравления, поцелуи и т. д. В одном из писем проскальзывает искренняя нотка нежной любви к мужу (П. А.) и большой радости, что „Анна Николаевна, с которой я очень подружилась, находят, что я не оказываюсь недостаточной ее идеала совершенства Павла Александровича“.
В селе Александрове был портрет-гравюра (литография П. Пти по рис. В. Оттеля, 1844 г. — Авт. она! Каким счастьем веет от лица Павла Александровича! Какой аристократизм лица и фигуры! Но вместе с тем какой-то нежной грустью веяло от этой пары… как бы предчувствие скорой разлуки.
…Анна Николаевна и Евпраксия Николаевна отмечают особую привлекательность Павла Александровича и называют его: „наш несравненный Поль“. Павел кроме светских кругов вращался в обществе литераторов. Известный Струговщиков в своих воспоминаниях о М. И. Глинке пишет: „Вечером 27 апреля 1841 г. собрались у меня М. Глинка, Ф. Толстой, Брюллов, Кукольник, Одоевский, Вревский, Соллогуб, Белинский, Григорович, Рамазанов, Шевченко и др.“ Павел Александрович не только любил литературу, но и сам писал стихи и переводил. Так он первый перевел на французский язык Пушкина: „Полтаву“ и „Клеветникам России“. — В письме брату Борису Александровичу он говорит: „…Я обуреваем теперь страстью стихосложения, потому что не способен заинтересоваться чтением книг“»{1329}.
2 августа 1855 г. в кровопролитном бою у реки Черной на Кавказе на 46-м году жизни ядром был убит генерал-адъютант П. А. Вревский.
[196] В. И. Ланскую, урожденную Одоевскую (1794–1844), как и ее мужа С. С Ланского, хорошо знал Пушкин, который общался с ними у князя В. Ф. Одоевского, жившего в ту пору, как и они, в доме Степана Сергеевича Ланского, в Мошковом переулке.
–15. VIII. 1839) приходился племянником В. И. Одоевской. Вступив в члены Тайного Общества, Одоевский принял участие в восстании 14 декабря 1825 г. Когда мятежники были рассеяны картечью, Одоевский направился в сторону Екатерингофа. «Пошел куда глаза глядят, — рассказывал он. — На канаве, переходя ее, попал в прорубь; два раза едва не утонул, стал замерзать, смерть уже чувствовал; наконец высвободился, но совсем ума лишенный…»{1330}. Совершенно обессиленный, Одоевский добрался до своей тетки Ланской. Однако муж ее не только не оказал ему никакой помощи, но, не дав ему ни отдохнуть, ни поесть, сам отвез его на допрос во дворец. После ссылки Одоевского на каторгу тетка В. И. Ланская унаследовала все его состояние.
28 марта 1829 г. В. Л. Пушкин писал П. А. Вяземскому: «Ланской мне сказывал, что племяннику-поэту (А. И. Одоевскому — Авт.) предлагают 75 000 за все его стихотворения».
«Струн вещих пламенные звуки…» — ответ декабристов А. С. Пушкину. В рудниках Сибири князь Одоевский познал «край, слезам и скорби посвященный…». Кто бы узнал через 10 лет в мрачном, больном каторжнике прежнего «Сашу», с его веселым смехом и увлекательной речью.
В виде особой милости А. И. Одоевского перевели рядовым на Кавказ. «Он носил свою солдатскую шинель с тем же спокойствием, с каким выносил каторгу и Сибирь, с той же любовью к товарищам, с той же преданностью своей истине, с тем же равнодушием к своему страданию»{1331}. Одоевский недолго прожил на Кавказе, где тесно сдружился с Лермонтовым. Скончался он от малярии в Псезупсе (ныне Лазаревское). Похоронили его у самого берега Черного моря. Лермонтов откликнулся стихами на смерть друга — «Памяти А. И. О<доевско>го»: «…Мир сердцу твоему, мой милый Саша!..»
Князь Владимир Федорович Одоевский позднее признавался: «Александр был эпохою в моей жизни. Ему я обязан лучшими минутами своими».
Могилы князя Одоевского не существует, поскольку укрепление русских войск, на территории которого похоронили поэта-декабриста, вскоре перешло к горцам. Когда же русские войска вернулись туда, могила Одоевского оказалась разрытой, и праха его не нашли.
[197] Зинаида Степановна Ланская (1811–1840) была женой Бориса Алексеевича Врас-кого (1795–1880), в 1817 г. окончившего Московский университет, с 1830 г. служившего чиновником особых поручений III отделения, где в дальнейшем протекала его деятельность. «Содержатель» Гуттенберговой типографии, в которой печатался «Современник» Пушкина.
[198] 70-летний баснописец И. А. Крылов умер 9 ноября 1844 г. в доме № 8 по 1-й линии Васильевского острова в Петербурге. Он был похоронен в Александро-Невской лавре рядом с могилой своего друга Н. И. Гнедича. В народе его любовно называли «дедушка Крылов», что, безусловно, свидетельствовало о его популярности. В мае 1855 г. в Летнем саду, в его северо-восточной части, неподалеку от главной аллеи, был установлен памятник Крылову работы скульптора П. К. Клодта фон Юргенсбурга (1805–1867). На постаменте с горельефными изображениями героев его басен высится могучая бронзовая фигура Ивана Андреевича. На памятнике лаконичная надпись: «Крылову. 1855».
Комментарии
–291.
{843} Н. Н. Пушкина. С. 291.
{844} Беляев. С. 53–54.
{845} Мир Пушкина. Т. 2. С. 115.
{846} Сб. кавалергардов. Т. 3. С. 348.
–181.
{848} Тургенев А. И. С. 168–169.
{849} Сб. кавалергардов. Т. 3. С. 334.
{850} Арапова. С. 75–76.
{851} Арапова. С. 54.
{853} Брокгауз и Эфрон. Т. 33. С. 336.
{854} Пыляев. С. 497–498.
{855} Пыляев. С. 530.
{856} Россет. «ЛП». С. 664.
{858} Сб. кавалергардов. Т. 3. С. 331.
{859} Оленина. С. 160–163.
{860} Сб. кавалергардов. Т. 3. С. 332.
{861} Сб. кавалергардов. Т. 3. С. 332.
{863} Белые ночи. 1985. С. 277–278.
{864} Н. Н. Пушкина. С. 240; Ростопчина. С. 286.
{865} Сб. кавалергардов. Т. 3. С. 332.
{866} Бутурлин. С. 291.
{868} Яцевич. С. 117; Беляев. С. 37.
{869} Беляев. С. 15.
{870} Бартенев. С. 386.
{1321} Оленина. С. 70.
{1323} Тимофеев. С. 245–246.
{1324} Оленина. С. 253–254.
{1325} Черейский. 2-е изд. С. 200.
{1326} Вревская, машинопись.
–289.
{1328} Бутурлин. С. 289–290.
{1329} Вревская, машинопись.
{1330} Яцевич. С. 107.
{1331} Яцевич. С. 107.