Разговоры Пушкина (собрали: С. Гессен; Л. Модзалевский)
1929 - 1830 гг.

1829 г.

У княгини Зинаиды Волконской¹ бывали литературные собрания понедельничные, на одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел „Чернь“² и, кончив, с сердцем сказал:

„В другой раз не станут просить“.

Начало года.

... [Пушкин] все еще хотел казаться юношею. Раз как-то... я произнес стих его, говоря о нем самом:

Ужель мне точно тридцать лет?⁴

Он тотчас возразил: „Нет, нет! У меня сказано: Ужель мне скоро тридцать лет. Я жду этого рокового термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью“. Надобно заметить, что до рокового термина

Январь.

Тверская губ., с. Павловское,
           им. П. И. Вульфа.

Был со мной в это время и такой случай. Один из родственников Павла Ивановича [Вульфа]⁵ пробрался ночью ко мне в спальню, где я спала с одной старушкой прислугой.

Только просыпаюсь я, у моей кровати стоит этот молодой человек на коленях и голову прижал к моей голове...

„Ай! Что вы?“ закричала я в ужасе.

„Молчите, молчите, я сейчас уйду“, проговорил он и ушел.

Пушкин, узнав это, остался особенно доволен этим и после еще с большим сочувствием относился ко мне.

„Молодец вы, Катерина Евграфовна, он думал, что ему везде двери отворены, что нечего и предупреждать, а вышло не то...“ несколько раз повторял Александр Сергеевич.

...Подали [за обедом] картофельный клюквенный кисель. Я и вскрикнула на весь стол.

„Ах, боже мой! Клюквенный кисель!“

„Павел Иванович, позвольте мне ее поцеловать“, проговорил Пушкин, вскочив со стула.

„Ну, брат, это уж ее дело“, отвечал тот.

„Позвольте поцеловать вас“, обратился он ко мне.

„Я не намерена целовать вас“, отвечала я, как вполне благовоспитанная барышня.

„Ну, позвольте хоть в голову“, и, взяв голову руками, пригнул и поцеловал.

Часто вертелись мы с ним и не в урочное время.

„Ну, Катерина Евграфовна, нельзя ли нам с вами для аппетиту протанцевать вальс-казак“.

„Ну, вальс-казак-то мы с вами, Катерина Евграфовна, уж протанцуем“, говаривал он до обеда или во время обеда или ужина.

Вставал он по утрам часов в 9—10 и прямо в спальне пил кофе, потом выходил в общие комнаты, иногда — с книгой в руках, хотя ни разу не читал стихов. После он обыкновенно или отправлялся к соседним помещикам, или, если оставался дома, играл с Павлом Ивановичем [Вульфом] в шахматы. Павла Ивановича он за это время сам и выучил играть в шахматы, раньше он не умел, но только очень скоро тот стал его обыгрывать. Александр Сергеевич сильно горячился при этом. Однажды он даже вскочил на стул и закричал: „Ну, разве можно так обыгрывать учителя?“ А Павел Иванович начнет играть снова, да опять с первых же ходов и обыгрывает его.

„Никогда не буду играть с вами... это ни на что не похоже...“ загорячится обыкновенно при этом Пушкин.

Павел Иванович [Вульф] был в это время много старше его [т. е. Пушкина], но отношения их были добродушные и искренние.

„На Павла Ивановича упади стена, он не подвинется, право не подвинется“, неоднократно, шутя, говорил Пушкин.

Павел Иванович, действительно, был очень добрый, но флегматичный человек, и Александр Сергеевич обыкновенно старался расшевелить его и бывал в большом восторге, когда это удавалось ему.

Писавши эти строки и напевая их своим звучным голосом, он при стихах:

И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло⁶...

заметил, смеясь: „Разумеется, с левой, потому что ехал назад!“.

Март.

... При первом посещении Пресненского дома [Ушаковых] он узнал плоды своего непостоянства: Екатерина Николаевна [Ушакова]⁷ помолвлена за князя Д-го. „С чем же я-то остался?“ вскрикивает Пушкин. „С оленьими рогами“, отвечает ему невеста.

14 марта.

Пешком к Пушкину. „Вы вооружили против себя ужасно. Вяземский — еще из умеренных, — дорога вам преграждена“⁸.

20 марта.

У А. Я. Булгакова⁹.

Он едет в армию Паскевича¹⁰, узнать ужасы войны, послужить волонтером, может и воспеть все это. „Ах! не ездите, — сказала ему Катя, — там убили Грибоедова“. — Будьте покойны, сударыня: неужели в одном году убьют двух Александр[ов] Сергеевичев? Будет и одного!

Апрель.

В прошедшем году я встретился в театре с одним из первоклассных наших поэтов и узнал из его разговоров, что он намерен отправиться в Грузию. „О, боже мой, — сказал я горестно, — не говорите мне о поездке в Грузию. Этот край может назваться врагом нашей литературы. Он лишил нас Грибоедова“¹¹. — Так что же? — отвечал поэт. — Ведь Грибоедов сделал свое. Он уже написал „Горе от ума“.

Начало мая.

Новочеркасск.

* Однажды поэт очутился проездом в Новочеркасске¹³. Дьяки канцелярии наказного атамана Донской области, услышав о приезде знаменитого поэта, отправились к нему в гостиницу, где весьма трогательно выражали ему чувства своего уважения и свое поклонение его таланту.

„А что это значит — дьяки?“ спросил Пушкин одного из них, который, будучи заикой, считался почему-то в канцелярии оратором.

„Дьяки — это секретари канцелярии“, заикаясь, ответил тот.

„Ну, хоть я и терпеть не могу приказных, но все-таки очень вам благодарен, господа“.

Такой ответ сильно оскорбил почитателей поэта, а местным острякам дал повод постоянно приставать к злополучным дьякам с вопросом: „Давно ли вы были у Пушкина?“

* Пушкин, бродя по Новочеркасску, зашел в книжную лавочку Жиркова.

„А есть у вас сочинения Пушкина?“ спросил поэт.

„Сколько стоит эта книжка?“

Торговец заломил неимоверно высокую цену, в 4—5 раз превышавшую номинальную.

„Почему так дорого?“ улыбаясь, спросил Пушкин.

„А очень уж приятная книжка. — Случалось ли вам пить чай без сахара?“ вдруг спросил торговец.

„Да ведь это очень неприятно“.

„Ну, так вот пойдите домой, возьмите эту книжку и велите налить себе чаю без сахара. Пейте чай и читайте эту книжку — будет так же сладко, как и с сахаром“.

15—22 мая.

На-днях посетил я калмыцкую кибитку... Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак. Я сел подле нее. „Как тебя зовут?“ — ***. — „Сколько тебе лет?“ — Десять и восемь. — „Что шьешь?“ — Портка. — „Кому?“ — Себя. — Она подала мне свою трубку и стала завтракать¹⁴.

24 мая.

Село Казбек, в теснине
          Дарьяльской.

Обходя церковь, мы увидели сидящего на камне, на самом обрыве над рекой, молодого горца... Пушкин первый подошел к нему и сделал вопрос по-русски:

„Чья это деревня?“ Тот ответил чистым русским языком: „Моя“ и гордо окинул всех нас своими прекрасными глазами. Разговаривая с ним, мы узнали, что этот молодой человек был владелец вышеупомянутого селения, князь Михаил Казбек. На вопрос Александра Сергеевича: почему он не едет в армию, где получил бы скоро чин, — князь Казбек ответил ему: „Знаете, господин, умрет и прапорщик и генерал одинаково, — не лучше ли сидеть дома и любоваться этою картиной?“ указывая рукой на горы. „Да, ваша правда, князь! — добавил Александр Сергеевич. — Если б эта деревня была моя, и я бы отсюда никуда не поехал“.

27 мая — 10 июня.

Тифлис [на торжестве
    в честь Пушкина].

На все... приветы Пушкин молчал до времени, и одни теплые слезы высказывали то глубокое приятное чувство, которым он тогда был проникнут. Наконец, когда умолкли несколько голоса восторженных, Пушкин в своей стройной благоуханной речи излил перед нами душу свою, благодарил всех нас за то торжество, которым мы его почтили, заключивши словами: „Я не помню дня, в который бы я был веселее нынешнего, я вижу, как меня любят, понимают и ценят, и как это делает меня счастливым!“

28 мая.

Тифлис.

При входе в бани сидел содержатель, старый персиянин. Он отворил мне дверь; я вошел в обширную комнату, и что же увидел? Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе не одетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен. Я остановился. „Пойдем, пойдем, — сказал мне хозяин: — сегодня вторник: женский день. Ничего, не беда“. — Конечно, не беда, — отвечал я ему, — напротив.

11 июня.

По пути из Тифлиса, подле
       

Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. „Откуда вы?“ — спросил я их. — Из Тегерана. — „Что вы везете?“ — Грибоеда. — Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.

Переехав через гору и опустясь в долину, осененную деревьями, я увидел минеральный ключ, текущий поперек дороги. Здесь я встретил армянского попа, ехавшего в Ахалцык из Эривани. „Что нового в Эривани?“ спросил я его. — „В Эривани чума, — отвечал он; — а что слыхать об Ахалцыке?“ — „В Ахалцыке чума“, отвечал я ему. Обменявшись сими приятными известиями, мы расстались.

После 11 июня.

Кар-Агачи [на пирушке у драгунского
                офицера Панкова].

* Я уже запаздывал и спешил итти, но подгулявшие офицеры еще удерживали меня, да, спасибо, выручил Александр Сергеевич. Обращаясь к офицерам, он сказал: „Господа, пусть идет, у него есть дело“. Потом ко мне: „Смотри же, Ханженков, — на обратном пути к нам поскорее, а если не заедешь, то назову тебя злодеем“.

*... ... оба обратились к Пушкину с просьбой — быть у них секундантом... Видя, что убеждения не помогли, огорченный и задумавшийся Пушкин... сказал: „Хорошо, господа, у одного из вас я буду секундантом по жребию, а другого секунданта вы позволите выбрать мне“. Согласны?“ — Караяни и Панков согласились.

[Во время дуэли].

*... Когда соперники стали на указанных местах с пистолетами, тогда Пушкин, обращаясь к ним, сказал: „Господа, — прошу слушать команду — стрелять по третьему разу. Начинаю: раз“. Вдруг заиграл оркестр музыкантов, искусно скрытый в рощице, а мы, офицеры, каждый с двумя бутылками шампанского в руках, мгновенно стали между Караяни и Панковым... Такая неожиданность сильно их озадачила, и они зароптали, особенно Караяни. Но тут уже Александр Сергеевич действовал как истинный гений-примиритель... Помню слова Пушкина: „Господа, если совершится убийство, то оно погубит и меня с вами, и всех нас. Умоляю вас именем бога и России — помиритесь!“

Однажды Пушкин коснулся аристократического начала, как необходимого в развитии всех народов; я же щеголял тогда демократизмом. Пушкин, наконец, с жаром воскликнул: „Я не понимаю, как можно не гордиться своими историческими предками! Я горжусь тем, что под выборною грамотой Михаила Федоровича есть пять подписей Пушкиных“. Тут Раевский¹⁶ очень смешным сарказмом обдал его, как ушатом воды, и спор наш кончился.

Однажды на мой вопрос, как удалось ему не поддаться тогдашнему обаянию Жуковского или Батюшкова и не попасть даже на школьной скамье в их подражателей, Пушкин отвечал: „Я этим обязан Денису Давыдову¹⁸. Он дал мне почувствовать, что можно быть оригинальным“.

На Кавказе [при встрече
  двух отрядов казаков].

„Какие вести? — спросил я у прискакавшего ко мне урядника: — „все ли в доме благополучно?“ — Слава богу, — отвечал он, — старики мои живы, жена здорова. — „А давно ты с ними расстался?“ — Да, вот уже три года, хоть по положению надлежало бы служить только год. — „А скажи, — прервал его молодой армейский офицер, — не родила ли у тебя жена во время отсутствия?“ — Ребята говорят, что нет, — отвечал веселый урядник. — „А не б[лядовал]а ли без тебя?“ — Помаленьку, слышно, д[авал]а. — „Что же, побьешь ты ее за это?“ — А зачем ее бить? Разве и я безгрешен? — „Справедливо; а у тебя, брат, — спросил я другого казака, — так ли честна хозяйка, как у урядника?“ — Моя родила, — отвечал он, стараясь скрыть свою досаду. — „А кого бог дал?“ — Сына. — „Что ж, брат, побьешь ее?“ — Да посмотрю: коли на зиму сена припасла, так и прощу, — коли нет, так побью. — „И дело, — подхватил товарищ, — побьешь ее, да и будешь горевать, как старик Черкасов; смолоду был он дюж и горяч; случился с ним тот же грех, как с тобой; поколотил он хозяйку так, что она после того 30 лет жила калекой. С сыном его случилась та же беда. И тот было стал колотить молодицу, а старик-то ему: „Слушай, Иван, — оставь ее; посмотри на мать: и я смолоду поколотил ее за то же, да и жизни не рад“. — Так и ты, продолжал урядник, — жену-то прости, а [выблядка] посылай чаще по дождю“... — Ладно, ладно, посмотрим, — отвечал казак. — „А в самом деле, — спросил я, — что ты сделаешь с [выблядком]?“ — Да чтó с ним делать? Корми, да отвечай за него, как за родного. — „Сердит, — шепнул мне урядник: — теперь жена не смей и показаться ему, — прибьет до смерти“. Это заставило меня размышлять о простоте казачьих нравов. „Каких лет у вас женятся?“ — Да лет 15-ти. — „Не слишком ли рано? Муж не сладит с женой“. — Свекор, если добр, так поможет.

16 июня.

[Лагерное расположение на вершине
Соганлугского хребта при
реке Инжа-Су. В палатке Н. Н. Раевского].

Не могу описать моего удивления и радости, когда тут А. С. Пушкин бросился меня целовать, и первый его вопрос был: „Ну, скажи, Пущин: где турки, и увижу ли я их; я говорю о тех турках, которые бросаются с криком и оружием в руках. Дай, пожалуйста, мне видеть то, за чем сюда с такими препятствиями приехал!“ — „Могу тебя порадовать: турки не замедлят представиться тебе на смотр: полагаю даже, что они сегодня вызовут нас из нашего бездействия; если же они не атакуют нас, то я с Бурцовым¹⁹ завтра непременно постараюсь заставить их бросить свою позицию, с фронта неприступную, движением обходным, план которого отсюда же понесу к Паскевичу, когда он проснется“²⁰.

Середина июля.

При чтении „Бориса Годунова“ случился забавный эпизод. Между присутствовавшими был генерал М[ерлини?]²²„Позвольте, Александр Сергеевич, как же такая неосторожность со стороны самозванца? Ну, а если она его выдаст?“ Пушкин с заметною досадой: „Подождите, увидите, что не выдаст“. После этой выходки Пушкин объявил решительно, что при М[ерлини?] он больше ничего читать не станет.

В то время явилась в свет книга, под заглавием, если не ошибаюсь: „Justine ou les liasons dangereuses“²³... Вспомнив как-то о ней, я спросил Пушкина, что̀ это за книга. „Это, — отвечал он, — одно из замечательных произведений развращенной французской фантазии. В ней самое отвратительное сладострастие представлено до того увлекательно, что, читая ее, я чувствовал, что сам начинаю увлекаться, и бросил книгу, не дочитавши. Советую и вам не читать ее“.

Июль — август.

Царские Колодцы.

* Верхом на великолепной арабской лошади он подъехал вместе с Караяни к нашей батарее. Издали узнал меня и закричал: „Здравствуй, Ханженков! А что, тебя еще не убили?“ — Слава богу, Александр Сергеевич; как видите, жив и здоров. — „Ну, и слава богу“. Офицеры сейчас же окружили его.

1—6 августа.

[Тифлис, у П. С. Санковского]²⁴.

* На вопросы Павла Степановича — что так скоро вернулся из армии, Александр Сергеевич ответил:

„Ужасно мне надоело вечное хождение на помочах этих опекунов, дядек; мне крайне было жаль расстаться с моими друзьями, но я вынужден был покинуть их. Паскевич надоел мне своими любезностями; я хотел воспеть геройские подвиги наших молодцов-кавказцев; эта „славная часть нашей родной эпопеи, но он не понял меня и старался выпроводить из армии. Вот я и поспешил к тебе, мой друг, Павел Степанович“. Затем, обратясь ко мне, взял за руку и проговорил: „Очень рад вас видеть, юный товарищ, воскресшим из мертвых. Когда ворочусь в Россию, вышлю вам все мои безделушки, доселе напечатанные“ — и просил дать мой адрес.

6 августа.

[Уезжая из Тифлиса, Пушкин сказал]: „Когда будете в армии, то прошу передать мой поклон друзьям моим: Вольховскому, Раевскому и другим“.

Начало августа.

Пятигорск.

... Мне нужно было спешить к Нарзану, и потому я объявил Пушкину, что на другой же день намерен туда ехать, и если он со мной не поедет, то когда мне его ожидать? — „Могу тебе только то сказать, что незамедлю здесь лишнего дня; только завтра с тобою ехать не в состоянии: хочу здесь день, другой отдохнуть“... Возвращаясь домой после заката солнца к вечернему чаю, нахожу Пушкина, играющего в банк с Дороховым²⁵ „La glace est rompue [Лед сломан], — говорит мне Пушкин, — довольно мы терпели связанные словом, но ведь слово дано было до вод, на водах мы выходим из под твоей опеки, и потому не хочешь ли поставить карточку? Вот господин Астафьев мечет ответный“. — Ты совершенно прав, Пушкин. Слово было дано — не играть между собою до вод, ты сдержал слово благородно, и мне остается только удивляться твоему милому и покладливому характеру... Когда Астафьев ушел, я просил Пушкина рассказать мне, как случилось, что, не будучи никогда знаком с Астафьевым, я нашел его у себя с ним играющего. „Очень просто, — отвечал Пушкин, — мы, как ты ушел, послали за картами и начали играть с Дороховым; Астафьев, проходя мимо, зашел познакомиться, мы ему предложили поставить карточку, и оказалось, что он — добрый малый и любит в карты поиграть“. — Как бы я желал, Пушкин, чтобы ты скорее приехал в Кисловодск и дал мне обещание с Астафьевым в карты не играть. — „Нет, брат, дудки! Обещания не даю, Астафьева не боюсь и в Кисловодск приеду скорее, чем ты думаешь“.

Август.

Кисловодск.

Однажды, возвратившись с прогулки, он высыпал при мне несколько червонцев на стол. „Откуда, Пушкин, такое богатство?“ — Должен тебе признаться, что я всякое утро заезжаю к Астафьеву и довольствуюсь каждый раз выигрышем у него нескольких червонцев. Я его мелким огнем бью, и вот сколько уж вытащил у него моих денег. — Всего было им наиграно червонцев двадцать. Долго бы пришлось Пушкину отыгрывать свою тысячу червонцев, если б Астафьев не рассудил скоро оставить Кисловодск.

Сентябрь.

Дуров²⁶ помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Всевозможные способы достать их были им придуманы и передуманы. Иногда ночью, в дороге, он будил меня вопросом: „Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! Как бы, думаете вы, достать мне сто тысяч?“ Однажды сказал я ему, что на его месте, если уж сто тысяч были необходимы, то я бы их украл. „Я об этом думал“, отвечал мне Дуров. — „Ну, что же?“ — Мудрено: не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу, у меня есть совесть. — „Ну, так украдьте полковую казну“. — Я об этом думал. — „Что же?“ — Это можно сделать летом, когда полк в лагере, а фура с казною стоит у палатки полкового командира. Можно накинуть на дышло длинную веревку и припречь издали лошадей, а там на ней и ускакать: часовой, увидя, что фура скачет без лошадей, вероятно, испугается и не будет знать, что̀ делать; в двух или трех верстах можно разбить фуру, а с казною бежать. Но тут много также неудобства. Не знаете ли вы иного способа? — „Просите денег у государя“. — Я об этом думал. — „Что же?“ — Я даже и просил. — „Как! безо всякого права?“ — Я с того и начал: ваше величество! я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастье моей жизни; но, ваше величество, на милость образца нет, и так далее. — „Что же вам отвечали?“ — Ничего. — „Это удивительно. Вы бы обратились к Ротшильду“. — Я об этом думал. — „Что же, за чем дело стало?“ — Да видите ли: один способ выманить у Ротшильда сто тысяч; это было бы так странно и забавно; надобно бы написать эту просьбу, чтоб ему было весело, потом рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но сколько трудностей!..

Сентябрь—октябрь.

Москва.

В 1829 году²⁷, кажется, Пушкин из Одессы приехал в Москву и остановился в моем доме (ныне дом Обидина, в Глинищевском переулке). Раз он приходит ко мне и говорит: „Меня требуют в Петербург; вот вам ключ от моего сундука с книгами; я поручаю их вам, Лаврентий Николаевич; читайте их, если угодно, но не позволяйте никому рыться в сундуке“. После отъезда Пушкина, пользуясь его позволением, я стал пересматривать книги... Между прочим, я нашел у Пушкина сочинение парижского академика²⁸„Voyage de Chappe d’Auteroche en Russie et à la Tobolsk en Sibérie pour observer le passage de Vénus sous le disque de Soleil, 1765“. На первом листе было написано: „Au Marechal Mortier, Moscou 1812“. Этой находке я очень обрадовался, потому что у меня был атлас к этому сочинению, и на первом листе моего атласа была та же надпись... Когда возвратился Пушкин в Москву, я сообщил ему о моем открытии: „Уступите мне ваш атлас, — сказал он, — а вы, Лаврентий Николаевич, выберите себе взамен одну из моих книг“.

В 1829 году, когда Пушкин воротился в Москву из своего закавказского странствования, я застал его в одно утро за письменным столом; перед ним были развернуты Малороссийские песни моего издания 1827 г.

„А я это обкрадываю ваши песни!“ сказал он и, взяв со стола прерванное моим приходом письмо, прочел из него выразительно:

Мыне с жинкой не возиться;
  А тютюн да люлька
  Козаку в дорози
        Знадобиться!

Ноябрь—декабрь.

Вскоре после моего выпуска из Царскосельского Лицея я встретил Пушкина... „Вы верно только что выпущены из Лицея?“ — „Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку“, ответил я. — „А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?“ — „Я числюсь по России“, был ответ Пушкина.

* Он [Пушкин] дал мне в альманах „Царское Село“ антологическое стихотворение свое „Загадка, при посылке [Дельвигу] бронзового Сфинкса“:

Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?
      В веке железном, скажи, кто золотой угадал?
Кто, славянин молодой, грек духом, а родом германец?
      Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши.

Оказалась просодическая неисправность во втором гекзаметре: он был у Пушкина так:

Кто, славянин молодой, духом грек, родом германец?

Я заметил это Дельвигу, указал, как легко исправить погрешность перестановкою двух слов и прибавлением союза а, и попросил Дельвига сделать эту поправку, или принять ее на себя. Он не согласился.

„Или покажите самому Пушкину, или напечатайте так, как есть! Чтó за беда? Пушкину простительно ошибаться в древних размерах: он ими не пишет!..“

В последней корректуре я не утерпел, понадеялся, что Пушкин и не заметит такой безделицы — и сделал гекзаметр правильным. Тиснул, послал ему свой альманах и, несколько дней спустя, сам прихожу. А он, впрочем довольно веселый, встречает меня замечанием, что я изменил один из его стихов. Я прикинулся незнающим. Он действительно указал на поправку. Я возразил, улыбаясь, что дивная память его, в этом случае, ему изменила: „Так не было у вас и быть не могло!“

„Почему?“

„Потому что гекзаметр был бы и неполный, и неправильный: у третьей стопы не доставало бы половины, а слово „грек“ ни в каком случае не может быть коротким словом“.

Он призадумался.

„Потому-то вы и поправили стих! благодарю вас!“

Тут мне уже нельзя было не признаться в переделке, но я горько жаловался на Дельвига, который не хотел взять на себя такой неважной для него ответственности перед своим лицейским товарищем...

Долго после того во время холеры, когда он, уже женатый, жил в Царском Селе, я с ним нечаянно сошелся у П. А. Плетнева, который готовил к печати новый том его стихотворений. Пушкин перебирал их в рукописи, читал иные вслух, в том числе и „Загадку“, и, указывая на меня, сказал при всех: „Этот стих барон мне поправил!“.

23 декабря.

I met last night at Baron Rehansen’s the Byron of Russia; his name is Poushkin, the celebrated and, at the same time, the only poet in this country... only notable expression, indeed, which dropped, from him during the evening was this: „J’aimerois mieux mourir que ne pas jouer“ [Я встретил прошлым вечером у барона Р. русского Байрона — Пушкина, знаменитого и, вместе с тем, единственного поэта в России... Я не заметил ничего особенного в его личности и его манерах; внешность его неряшлива, этот недостаток является иногда у талантливых людей, и он откровенно сознается в своем пристрастии к игре: единственное примечательное выражение, которое вырвалось у него во время вечера, было такое: „Я предпочел бы лучше умереть, чем не играть“].

Могу сказать только, что почти при каждом со мною свидании, бывало, Пушкин спросит: не написал ли я новых лирических пиес? и всегда советовал не пренебрегать при сериозном, продолжительном занятии драмою и минутами лирического вдохновения. „Помните, — сказал он мне однажды, — что только до 35 лет можно быть истинно-лирическим поэтом, а драмы можно писать до 70 лет и далее!“

„У нас еще через пятьдесят лет не оценят Дельвига! Переведите его от доски до доски на немецкий язык: немцы тотчас поймут, какой он единственный поэт и как мила у него русская народность“.

Пушкину все хотелось написать большой роман. Раз он откровенно сказал Нащокину³¹„Погоди, дай мне собраться, я за пояс заткну Вальтера Скотта³².

1829—1833 гг.

Когда Павел Войнович был еще холост, Пушкин проездом через Москву, остановившись у него, слушал, как какой-то господин, живший в мезонине, против квартиры Нащокина, целый день пиликал на скрипке одно и то же. Это надоело поэту, и он послал лакея сказать незнакомому музыканту: „Нельзя ли сыграть второе колено?“

Конечно, тот вломился в амбицию.

1830 г.

... ... Пушкин был очень доволен. Не зная лично меня и не зная, кто написал эту статейку, он сказал один раз в моем присутствии: „Никто еще никогда не говорил обо мне, то-есть о моем даровании, так верно, как говорит в последнем номере „Московского Вестника“, какой-то неизвестный барин“³³.

[У цыган].

* Бежит ко мне Лукерья, кричит: „Ступай, Таня, гости приехали, слушать хотят“. Я только косу расплела и повязала голову белым платком. Такой и выскочила... И только он меня увидел, так и помер со смеху, зубы-то белые, большие, так и сверкают. Показывает на меня господам: „Поваренок, кричит, поваренок!“ Засмеялась и я, только он мне очень некрасив показался. И сказала я своим подругам по-нашему, по-цыгански: „Дыка, дыка, на не лаго, таки вашескери“ [Гляди, значит, гляди, как не хорош, точно обезьяна]. Они так и залились. А он приставать: „Чтó ты сказала, чтó ты сказала?“ — „Ничего, — говорю, — сказала, что вы надо мною смеетесь, поваренком зовете“. А Павел Войнович Нащокин говорит ему: „А вот, Пушкин, послушай, как этот поваренок поет“ ... Тогда были в моде сочиненные романсы. И главный был у меня: „Друг милый, друг милый, с-да-лека поспеши“. Как я его пропела, Пушкин... „Радость ты моя, радость моя, извини, что я тебя поваренком назвал, ты бесценная прелесть, не поваренок!..“

Поэт твердо верил предвещанию во всех его подробностях, хотя иногда шутил, вспоминая о нем. Так, говоря о предсказанной ему народной славе, он смеючись, прибавлял, разумеется, в тесном приятельском кружку: „А ведь предсказание сбывается, что ни говорят журналисты“.

... Я как-то изъявил свое удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят, и что он не принадлежал ни к какому другому тайному обществу. „Это все-таки вследствие предсказания о белой голове, — отвечал мне Пушкин. — Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные тайные общества, даже и самое масонство получили от Адама Вейсгаупта³⁵ направление, подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним? Weiskopf, Weishaupt, — одно и то же“.

Начало года.

³⁶. Он отказался, говоря:

„Чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь“.

The other night in society the conversation turned on murders, which are not unfrequent among the lower orders here, though seldom mentioned, as the very limited public press never takes any cognizance of such events. Poushkin, the poet, said with much gravity: „Le plus interessant assassin, que j’ai jamais connu, était un domestique, que j’avois il y a quelque temps“ [Как-то вечером в обществе разговор зашел об убийствах, которые здесь не редки в низших классах общества, хотя редко упоминаются в здешней очень незначительной газетной печати, которая не получает сведений о таких происшествиях. Поэт Пушкин сказал весьма серьезно: „Самый интересный убийца, которого я знал, это слуга³⁷, бывший у меня несколько времени назад“].

*... Стал он частенько к нам ездить... А мы все читали, как он в стихах цыган кочевых описал. И я много помнила наизусть и раз прочла ему оттуда и говорю: „Как это вы хорошо про нашу сестру, цыганку, написали!“

А он опять в смех: „Я, говорит, на тебя новую поэму сочиню!“ А это утром было, на масленице, и мороз опять лютый... „Хорошо, говорит, тут, — тепло, только есть хочется“. А я ему говорю: „Тут, говорю, поблизости харчевня одна есть, отличные блины там пекут, — хотите, пошлю за блинами?“ Он с первого раза побрезгал, поморщился. „Харчевня, говорит, грязь“. — „Чисто, будьте благонадежны, говорю, сама не стала бы есть“. — „Ну, хорошо, посылай, — вынул он две красненькие, — да вели кстати бутылку шампанского купить“. Дядя побежал, все в минуту спроворил, принес блинов, бутылку. Сбежались подруги, и стал нас Пушкин потчевать: на лежанке сидит, на коленях тарелка с блинами — смешной такой, ест да похваливает: „Нигде, говорит, таких вкусных блинов не едал“... „Ахти мне, кричит, радость моя, из-за тебя забыл, что меня жид-кредитор ждет!“

* Нащокин пропадал в ту пору из-за Ольги³⁸ ... и Пушкин смеялся над ним: „Ты, говорит, возьми коромысло, два ведра молока нацепи на него и ступай к своей Ольге под окно, авось она над тобой сжалится“. А Нащокин очень нашелся ответить ему на это: „Тебе, говорит, легко смеяться, напишешь двадцать стихов, столько же золотых тебе в руки, — а мне каково? Действительно, говорит, одно остается, — нацепить себе ведра на плечи“.

— март.

В счастливую эпоху первого моего литературного успеха я встретил в Смирдинской библиотеке А. С. Пушкина и удостоился услышать из уст великого поэта лестный отзыв о моем водевиле.

„В число книг, которые мне пошлете, — сказал он Смирдину³⁹, — включите и водевиль Каратыгина“⁴⁰.

„Позвольте же мне, Александр Сергеевич, вручить его вам с моею надписью“.

„Обяжете!“ отвечал он, пожав мне руку.

К Пушкину — „Моск[овский] Вестн[ик]“ и „Лит[ературная] Газета“ одно и то же“. Толк[овали] о наш[ей] лит[ературе].

6 апреля.

Пушкин приехал в Москву с намерением сделать предложение Н. Н. Гончаровой⁴¹. По обыкновению он остановился у Нащокина. Собираясь ехать к Гончаровым, поэт заметил, что у него нет фрака.

„Дай мне, пожалуйста, твой фрак, — обратился он к Павлу Войновичу. — Я свой не захватил, да, кажется, у меня и нет его“...

„счастливому“ фраку⁴².

С лекции к Пушкину — долгий и очень занимательный разговор об Русской Истории:

„Как рву я на себе волосы часто, — говорит он, — что у меня нет классического образования; есть мысли, но [не] на чем их поставить“.

13 мая.

Проч[ел] I дейст[вие] Марфы⁴³ Пушкину, сказав: „Моя цель на другом поприще, след[овательно] неудача на этом не приведет меня в уныние. Будьте откровенны“. — В восторге. — „Я не ждал. Боюсь хвалить вас. Ну, если вы разовьете характеры так же, дойдете до такой высоты, на какой стоят нар[одные] сцены. Чудо. Уд[ачная?] догадка. Это и хорошо, что вам кажется общим местом. Diable etc.“. Приятно.

14 мая.

„Я не плакал с тех пор, как сам сочиняю, мои сцены народные ничто перед вашими. Как бы напечатать ее“, и целовал и жал мне руку.

Пушкин говорил М. А. Максимовичу, что князю Юсупову хотелось от него стихов, и затем только он угощал его в Архангельском, „Но ведь вы его изобразили пустым человеком“. — „Ничего, не догадается!“⁴⁴

15 июня.

Сегодня говорил мне Пушкин об актере Montalan: „Я применил к нему стих Лафонтена: „Voilà tout mon talent, je ne sais s’il suffit“ [Вот весь мой талант, не знаю, достаточно ли его].

Первая половина июля.

Захарово⁴⁵.

* Приезжал он ко мне сам, перед тем, как вздумал жениться. „Я, говорит, Марья⁴⁶...“ — Чем, мол, вас, батюшка, угощать я стану? Сем, мол, яишеньку сделаю! — „Ну, сделай, Марья!..“ — Все наше решилося, говорит, Марья: все, говорит, поломали, все заросло! Побыл еще часика два. „Прощай, говорит, Марья, приходи ко мне в Москву! А я, говорит, к тебе еще побываю“.

2 июля.

On m’a conté une anecdote du poète Pouchkine. Quelqu’un, après une longue absence le revoquant, lui demande: comment, mon cher, on me dit que vous allez vous marier? Certainement, repondit l’autre, et ne croyez pas que ce sera la derniere sottise que je ferai dans ma vie [Мне рассказывали анекдот о поэте Пушкине. Кто-то после долгого отсутствия, увидев его, спросил: „Как, мой дорогой, мне передавали, будто вы женитесь?“ — Совершенно верно, — ответил тот, — и не думайте, что это будет последней глупостью, которую я сделаю в своей жизни].

Август.

После Июльской революции 30-го года, Пушкин говорил: „Странный народ! Сегодня у них революция, а завтра все столоначальники уже на местах, и административная махина в полном ходу“.

20 августа.

Москва.

В. Л. Пушкин⁴⁷, четверть часа до кончины видя, что я взял в руки „Литературную Газету“, которая лежала на столе, сказал мне задыхающимся и умирающим голосом: „Как скучен Катенин!“ — который в то время печатал длинные статьи в этой газете. — „Allons nous-en, сказал мне тут Александр Пушкин: il faut laisser mourir mon oncle avec un mot historique“ [Уйдемте, дадимте дяде моему умереть с историческим словом].

Нам передавали современники, что, услышав эти слова от умиравшего Василия Львовича, Пушкин направился на цыпочках к двери и шепнул собравшимся родным и друзьям его: „Господа, выйдемте, пусть это будут последние его слова“.

20—22 августа.

Москва.

И. И. Дмитриев, подозревая причиною кончины Василия Львовича холеру, не входил в ту комнату, где отпевали покойника. Александр Сергеевич уверял, что холера не имеет прилипчивости и, отнесясь ко мне, спросил: „Да, не боитесь ли и вы холеры?“ Я отвечал, что боялся бы, но этой болезни еще не понимаю. „Не мудрено, вы служите подле медиков. Знаете ли, что даже и медики не скоро поймут холеру. Тут все лекарство один courage, courage и больше ничего“. Я указал ему на словесное мнение Ф. А. Гильтебрандта⁴⁸— „О, да! Гильтебрандтов немного“, заметил Пушкин.

—ноябрь.

Имение⁴⁹, где Пушкин жил в Нижнем, находится в нескольких верстах от села Апраксина, принадлежавшего семейству Новосильцевых, которых поэт очень любил, в особенности хозяйку дома, милую и добрую старушку. Она его часто журила за его суеверие... Г-жа Новосильцева⁵⁰ праздновала свои именины, и Пушкин обещался приехать к обеду, но его долго ждали напрасно и решились, наконец, сесть за стол без него. Подавали уже шампанское, когда он явился, подошел к имениннице и стал перед ней на колени: — „Наталья Алексеевна, сказал он, — не сердитесь на меня; я выехал из дому и был уже недалеко отсюда, когда проклятый заяц пробежал поперек дороги. Ведь вы знаете, что я юродивый: вернулся домой, вышел из коляски, а потом сел в нее опять и приехал, чтоб вы меня выдрали за уши“.

Приехал в Апраксино Пушкин, сидел с барышнями⁵² и был скучен и чем-то недоволен — так говорила Настасья Петровна. Разговор не клеился, он все отмалчивался, а мы болтали. Перед ним лежал мой альбом, говорили мы об „Евгении Онегине“, Пушкин молча рисовал что-то на листочке. Я говорю ему: зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала!

„Ну, а вы, Варвара Петровна, как бы кончили эту дуэль?“

„Я бы только ранила Ленского в руку или в плечо, и тогда Ольга ходила бы за ним, перевязывала бы рану, и они друг друга еще больше бы полюбили“.

„А знаете, где я его убил? Вот где“, — протянул он к ней свой рисунок и показал место у опушки леса.

„А вы как бы кончили дуэль?“ — обратился Пушкин к Настасье Петровне.

„Я ранила бы Онегина; Татьяна бы за ним ходила, и он оценил бы ее, и полюбил ее“.

„Ну, нет, он Татьяны не стоил“, — ответил Пушкин.

18 ноября.

Болдино⁵³.

Выехав, на большую дорогу, я увидел, что вы были правы — 14 карантинов были только аванпостами, а настоящих карантинов только три. Я храбро явился в первый (Сиваслейка, губ. Владимирская); инспектор спрашивает мою подорожную, сообщив, что мне предстоит всего 6 дней остановки. Потом он бросает взгляд на подорожную: — „Вы не по казенной надобности изволите ехать“ — Нет, по собственной, самонужнейшей. — „Так извольте ехать назад, , здесь не пропускают“. — Давно ли? — „“. — И эти свиньи, губернаторы, не дают этого знать— „Мы не виноваты-с“. — Не виноваты! А мне разве от этого легче? Нечего делать — еду назад в Лукоянов...

К Пушкину ...

Я сказал ему, что буду писать Бориса и Димитрия — „Пишите, а я отказываюсь“.

Конец года.

По свидетельству покойного П. В. Нащокина, в конце 1830 г., живя в Москве, раздосадованный разными мелочными обстоятельствами, он выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять участие в войне: в неприятельском лагере находился кто-то по имени Вейскопф (белая голова), и Пушкин говорил другу своему: „Посмотри, сбудется слово немки, — он непременно убьет меня!“

... В исходе 1830 г.⁵⁴, наскучив тем, что свадьба его оттягивалась ... ⁵⁵. „Там у них есть один Вейскопф (белая голова): он наверное убьет меня, и пророчество гадальщицы сбудется“.

Намереваясь отправиться в Польшу, Пушкин все напевал Нащокину: „Не женись ты, добрый молодец, а на те деньги коня купи“.

1830—1831 гг.

Четыре года я не встречался с ним, по причине турецкой кампании и моего путешествия на Востоке, и совершенно нечаянно свиделся в Архиве министерства иностранных дел, где собирал он документы для предпринятой им истории Петра Великого. По моей близорукости я даже сперва не узнал его, но, благородный душою, Пушкин устремился прямо ко мне, обнял крепко и сказал: „Простили ль вы меня? А я не могу доселе простить себе свою глупую эпиграмму, особенно когда я узнал, что вы поехали в Иерусалим⁵⁶ С чрезвычайным удовольствием читал я ваше путешествие“. Я был тронут до слез.

— январь 1831 г.

Остафьево⁵⁷.

Я живо помню, как он во время семейного чая расхаживал по комнате, не то плавая, не то как будто катаясь на коньках, и, потирая руки, декламировал, сильно напирая на: „Я мещанин, я мещанин, я просто русский мещанин“. С особенным наслаждением Пушкин прочел врезавшиеся в мою память четыре стиха:

Не торговал мой дед блинами,
В князья не прыгал из хохлов,

Не ваксил царских сапогов⁵⁸.

1830—1832 гг.

Пушкин заставил меня взглянуть на дело серьезно. Он уже давно склонял меня приняться за большое сочинение и, наконец, один раз после того, как я ему прочел одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое, однако ж, поразило его больше всего, мной прежде читанного, он мне сказал: „Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью, не приняться за большое сочинение — это просто грех“.

Примечания

¹ Волконская княгиня Зинаида Александровна, р. княжна Белосельская-Белозерская (1792—1862), поэтесса, „царица муз и красоты“, как назвал ее Пушкин, объединявшая вокруг себя всех виднейших представителей искусства и науки.

⁴ „Чернь“ („Поэт на лире вдохновенной“), стихотворение Пушкина, впервые напечатанное в „Московском Вестнике“ 1829 г., ч. I.

³

⁴ Конец XLIV строфы 6 главы „Евгения Онегина“.

⁵ Вульф Павел Иванович (1774—1858), подпоручик, дядя А. Н. Вульфа, бывшего героем этого эпизода.

⁶ „Приметы“ („Я ехал к вам, живые сны...“), стихотворение Пушкина 1829 г., впервые напечатано в „Подснежнике“ за 1829 г.

⁷ —1872), старшая из сестер Ушаковых, к которым Пушкин питал самые нежные чувства. Отношения Пушкина к Е. Н. Ушаковой современные исследователи толкуют различно, во всяком случае в 1829 г. Пушкин уже был влюблен в Н. Н. Гончарову, почему известие о помолвке Е. Н. Ушаковой не могло сильно взволновать его.

⁸ Речь идет о помещении в „Московском Вестнике“ замечаний Н. С. Арцыбашева на „Историю Государства Российского“ Карамзина.

⁹ Булгаков Александр Яковлевич (1781—1863), Московский почт-директор, автор нескольких историко-литературных произведений. Был в дружбе с Жуковским, Вяземским, А. Тургеневым, а, по служебному своему положению, был в курсе всех московских событий и сплетен. Младший брат его, Константин Яковлевич (1782—1835) был Петербургским почт-директором. Катя — дочь А. Я. Булгакова.

¹⁰ Князь Варшавский граф Паскевич-Эриванский Иван Федорович (1782—1856), генерал-адъютант, генерал-от-инфантерии, с марта 1827 г. командовавший отдельным Кавказским корпусом; в 1828—1829 гг. был главнокомандующим войск, действовавших против турок.

¹¹ Грибоедов Александр Сергеевич (род. 1795), один из величайших русских поэтов, творец „Горе от ума“, в 1828 году был назначен посланником при Персидском дворе. Убит в Тегеране 30 января 1829 года. Пушкин по пути в Арзрум встретил его тело.

¹² —1838), писатель.

¹³ Пушкин был в Новочеркасске в начале мая 1829 г. проездом на Кавказ.

¹⁴ В черновой ред.: „Что ты шьешь? — Портка. — Кому? — Себя. — Поцелуй меня. — Неможна, стыдно“ (Морозов, VI, стр. 661). — См. стихотворение Пушкина „Калмычке“ (22 мая 1829).

¹⁵ Савостьянов Константин Иванович (1805—1871), помещик.

¹⁶ Н. Н. Раевский в 1829 году был командиром Нижегородского драгунского полка.

¹⁷ —1889), поручик Чугуевского уланского полка, действовавшего против турок. Впоследствии известный археограф.

¹⁸ Давыдов Денис Васильевич (1784—1839), знаменитый партизан 1812 г. и поэт. Пушкин, находившийся с ним в дружеских отношениях, был о нем очень высокого мнения, о чем свидетельствует их переписка.

¹⁹ Бурцов Иван Григорьевич (1794—1829) был командиром Украинского пехотного полка, декабрист; переведен на Кавказ, где 14 апреля 1829 г. произведен в генерал-майоры, а вскоре после того смертельно ранен в сражении при Байбурте и умер 23 июля 1829.

²⁰ В тот же день Пушкин действительно принял участие в перестрелке с турецкими наездниками.

²¹ Пущин Михаил Иванович (1800—1869), брат И. И. Пущина, также декабрист. Разжалован в рядовые с определением в Кавказский корпус, где вскоре в ноябре 1827 г. получил офицерский чин.

²² —1833), польский дворянин; из польской службы перешел на русскую, впоследствии генерал-лейтенант; в 1829 г. — генерал-майор, командовал войсками на русско-персидской границе. См. статью Н. В. Измайлова: „Роман на Кавказских водах“. Невыполненный замысел Пушкина (ПС, XXXVII, стр. 84—87). В. В. Вересаев полагает, что генералом М. мог быть генерал Муравьев [Карский?] „Пушкин в жизни“, II, 2-е изд., стр. 162.

²³ Вероятно, роман известного французского порнографического писателя маркиза де-Сада (1740—1814) „Justine ou les malheurs de la vertu“, вышедший, впрочем, много прежде, в 1791 г., и в 1797 г. выпущенный вторым изданием. В 1801 г. издание романов де-Сада было конфисковано, а автор заключен в тюрьму.

²⁴ Санковский Павел Степанович, с июня 1828 до марта 1832 г. редактировал „Тифлисские Ведомости“. П. С. Санковский писал: „Мы ожидали сюда одного из лучших наших поэтов, но сия надежда, столь лестная для любителей Кавказского края, уничтожена последними письмами, полученными из России“ („Тифлисские Ведомости“ 1829 г., № 17).

²⁵ Дорохов Руфин Иванович (ум. 1852), известный бреттер и дуэлянт, неоднократно разжаловавшийся в солдаты. Л. Н. Толстой вывел его в „Войне и мире“ под именем Долохова. О нем упоминает Пушкин в V главе „Путешествия в Арзрум“.

²⁶ Дуров Василий Андреевич, бывший Сарапульский городничий, брат писательницы Н. А. Дуровой. Пушкин познакомился с Дуровым на Кавказе, возвращаясь из Арзрума.

²⁷

²⁸ Сочинение Шаппа, изд. 1769 г., сохранилось в Библиотеке Пушкина, но перешло в нее из библиотеки Загряжского (Б. Л. Модзалевский, op. cit., стр. VIII и 189). Ср. ПС. IV, стр. 30.

²⁹ Обер Шальме (Aubert Chalmet) Лаврентий Николаевич (ум. 1884), в 1879 г. — статский советник, управляющий Конторой императорских московских театров.

³⁰ Розен барон Егор Федорович (о нем см. выше) издал совместно с Н. М. Коншиным в 1830 г. (СПб.) альманах „Царское Село“. „Загадка“ напечатана на стр. 4.

³¹ Нащокин Павел Войнович (1800—1854), товарищ, Л. С. Пушкина и С. А. Соболевского по Университетскому благородному пансиону и один из ближайших друзей Пушкина. Выйдя около 1824 года в отставку в чине поручика, Нащокин поселился в Москве, где и прожил до смерти, ничем не занимаясь, „в совершенной праздности“, по выражению биографа. Человек необыкновенной души, он был бескорыстно и безгранично предан Пушкину, что последний хорошо сознавал, платя ему самым горячим чувством дружбы. В начале 1834 г. женился на Вере Александровне Нарской (ум. в 1900 г.), авторе воспоминаний, которая, после замужества, познакомясь с Пушкиным, сильно привязалась к нему.

³² —1832), знаменитый шотландский поэт и писатель, очень высоко ценимый Пушкиным.

³³ В письме этом особенно доставалось необоснованно нападавшему на Пушкина Н. И. Надеждину, который, по словам Аксакова, „впоследствии сознавался мне не один раз, что был неправ перед Пушкиным“.

³⁴ В письме к кн. П. А. Вяземскому 2 января 1831 года Пушкин замечал: „Новый год встретил я с цыганами и с Танюшей, настоящей Татьяной-пьяной...“.

³⁵ Вейсгаупт Адам (1748—1830), основатель ордена иллюминатов. Известие о его смерти могло послужить причиной приводимого разговора.

³⁶ „Дмитрий Самозванец“, вышедший в 1830 г. Рецензия на этот роман Булгарина была написана бар. А. А. Дельвигом и напечатана в „Литературной Газете“ 7 марта 1830 г., № 14, стр. 112—113. Булгарин принял критику Дельвига за критику Пушкина.

³⁷

³⁸ Цыганка Ольга Андреевна, подруга Татьяны Дементьевны, жившая долго с П. В. Нащокиным и доставлявшая ему много волнений и страданий (об этом см. письма Нащокина к Пушкину, 1833—1834 гг.). Нащокин расстался с ней только перед своей женитьбой, и то вынужден был венчаться тайно от нее.

³⁹ Смирдин Александр Федорович (1795—1857), видный книгопродавец и книгоиздатель, пользовавшийся большим уважением литераторов.

⁴⁰ Каратыгин Петр Андреевич (1805—1879), младший брат знаменитого трагика, известный актер-комик и талантливый водевилист, сочинивший, переведший и переделавший 68 пьес. Первое его произведение, — о котором упоминается в данном случае, — одноактный водевиль „Знакомые и незнакомцы“, впервые был представлен 12 февраля 1830 г. Этой книги в библиотеке Пушкина не сохранилось.

⁴¹ Гончарова Наталия Николаевна (1812—1863), будущая жена поэта.

⁴² переговоры вести через того же Толстого. Уже после поездки в Арзрум, в сентябре, побывав у Гончаровых, он встретил весьма холодный прием. Женитьба Пушкина имеет свою грустную историю, виновницей которой была мать невесты, Н. И. Гончарова. Злоключения Пушкина далеко не кончились б апреля 1830 г. Но, во всяком случае, тогда он имел все основания радоваться благополучному исходу.

⁴³ „Марфа-посадница“, трагедия М. П. Погодина, напечатана в августе 1830 г., но в свет вышла позднее.

⁴⁴ Послание „К вельможе“ (Кн. Н. Б. Юсупову, в Архангельское) впервые напечатано в „Литературной Газете“ 1830, т. I, № 30. Обращено оно к кн. Николаю Борисовичу Юсупову (1750—1831), бывшему сенатором и членом Государственного совета. Послание это вызвало много противоречивых толков, доходивших до того, что Пушкина обвиняли в низкопоклонстве.

⁴⁵ Захарово, подмосковное сельцо, приобретенное М. А. Ганнибал, бабушкой поэта, в 1799 г. (по другому показанию, в 1806 г.); с тех пор все семейство проводило там летние месяцы до 1811 года.

⁴⁶

⁴⁷ Князь П. А. Вяземский в дневнике своем, от 25 августа, относит этот эпизод ко дню, предшествовавшему смерти В. Л.; П. В. Анненков, со слов одного из близких знакомых В. Л., рассказывал, что умирающий „поднялся с постели, добрался до шкапов огромной своей библиотеки, где книги стояли в три ряда, заслоняя друг друга, отыскал там Беранже и с этой ношей перешел на диван зала. Тут принялся он перелистывать любимого своего поэта, вздохнул тяжело и умер над французским подлинником“ (Пушкин в Александровскую эпоху, стр. 18). В. Л. Пушкин погребен 23 августа 1830 г.

⁴⁸ Гильтебрандт Федор Андреевич (1773—1845), известный хирург, профессор хирургии, а затем анатомии и физиологии в Медико-хирургической Академии в Москве.

⁴⁹ Село Болдино Нижегородской губернии. Пушкин приехал в Болдино в начале сентября и 26 августа в день именин Натальи не мог быть в Апраксине.

⁵⁰ Новосильцева Наталья Алексеевна, р. Остафьева, 2-я жена сергачского помещика, бригадира Петра Алексеевича Новосильцева.

⁵¹

⁵² Дочери П. А. и Н. А. Новосильцевых — Анастасия, Варвара и Мария Петровны (последняя в замужестве Ахматова).

⁵³ Пушкин задержался в Болдине вследствие свирепствовавшей в столицах холеры. Он дважды пытался выехать в Москву, но не получал пропуска через карантины. О второй своей попытке он и повествует в этом письме.

⁵⁴ Свадьба Пушкина оттягивалась, вследствие различных мелочных препятствий, воздвигавшихся матерью невесты. Тревожное состояние духа Пушкина ярко сказалось в письмах его к друзьям.

⁵⁵ Первые известия о польском восстании появились в печати 28 ноября 1830 г. Оно явилось одним из первых известий, встретивших Пушкина по возвращении из Болдина в Москву.

⁵⁶

⁵⁷ Остафьево — любимое подмосковное имение (в Подольском уезде) кн. П. А. Вяземского, давшее название знаменитому архиву Вяземского.

⁵⁸ Отрывок из стихотворения Пушкина „Моя родословная. Вольное подражание лорду Байрону“, написанного, незадолго перед тем, 16 октября 1830 г. в Болдине.

⁵⁹  Вяземский князь Павел Петрович (1820—1888), сын В. Ф. и П. А. Вяземских, историк литературы, библиограф, впоследствии начальник главного управления по делам печати и сенатор.