Разговоры Пушкина (собрали: С. Гессен; Л. Модзалевский)
1925 - 1926 гг.

1825 г., начало.

[Воображаемый разговор с
императором Александром I].

Когда бы я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал бы ему: „Александр Сергеевич, вы сочиняете прекрасные стихи; я читаю с большим удовольствием“. А. П. поклонился бы мне с некоторым замешательством, а я бы продолжал: „Я читал вашу оду Свобода! Прекрасно, хоть она писана немного сбивчиво, мало обдуманно; вам ведь было 17 лет, когда вы написали эту оду“. — В. В., я писал ее в 1817 году... — „Тут есть три строфы очень хорошие... Конечно, вы поступили неблагоразумно... Я заметил, вы старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы; вижу, что вы можете иметь мнения неосновательные; но вижу, что вы не уважили правду, личную честь, даже в царе“. — Ах, В. В., зачем упоминать об этой детской оде? Лучше бы вы прочли хоть 3-ю и 6-ю песнь Руслана и Людмилы, ежели не всю поэму, или первую часть Кавказского пленника, или Бахчисарайский фонтан. Онегин печатается, буду иметь честь отправить два экземпляра в библиотеку В. В., к Ивану Андреевичу Крылову, и если, В. В., найдете время... — „Помилуйте, Александр Сергеевич, вы доставите нам приятное занятие. Наше царское правило: дела не делай, а от дела не бегай. Скажите, неужто вы все не перестаете писать на меня пасквили? Это нехорошо! Вы не должны на меня жаловаться; кажется, если я вас не отличал еще, дожидая случая, то вам и жаловаться не на что. Признайтесь: любезнейший наш товарищ король Галлии или император Австрийский с вами не так бы поступили! За все ваши проказы вы жили в теплом климате. Что вы делали у Инзова и у Воронцова?“ — В. В., Инзов меня очень любил, за всякую ссору с молдаванами объявлял мне комнатный арест и присылал мне, скуки ради, французские журналы. А его сиятельство граф Воронцов, не сажал меня под арест, не присылал мне газет, но, зная русскую литературу как герцог Веллингтон, был ко мне чрезвычайно... — „Как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?“ — В. В., генерал Инзов — добрый и почтенный старик; он русский в душе; он не предпочитает первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам; он уже не волочится, ему не 18 лет; страсти, если и были в нем, то уже давно исчезли. Он доверяет благородству чувств, потому что сам имеет чувства благородные, не боится насмешек, потому что выше их, и никогда не подвергнется заслуженной колкости, потому что со всеми вежлив. Он не опрометчив, не верит пасквилям... В. В., вспомните, что всякое слово вольное, всякое сочинение возмутительное приписывается мне, как всякие остроумные вымыслы — князю Цицианову¹. Я не оправдывался никогда, из пустого вольнодумия; от дурных стихов не отказывался, надеясь на свою добрую славу, а от хороших, признаюсь, и силы нет отказаться. — „Слабость непростительная. Но вы же и афей? вот что уж никуда не годится“. — Я афей? В. В., как можно судить человека по письму, писанному к товарищу? Можно ли школьническую шутку взвешивать как преступление, а две пустые фразы судить как всенародную проповедь? Я всегда почитал вас, как лучшего из европейских нынешних властителей (увидим, однако, что будет из Карла X), но ваш последний поступок со мною — ссылаюсь на собственное ваше сердце — противоречит вашим правилам и просвещенному образу мыслей... — „Признайтесь, вы всегда надеялись на мое великодушие“? — Это не было бы оскорбительно В. В-ву: видите, что я не ошибся в моих расчетах... Тут бы он разгорячился и наговорил бы мне много лишнего (хоть отчасти правду), я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал эпическую поэму „Ермак“ или „Кучум“, размером и с рифмой...

11 января.

Михайловское.

Незаметно коснулись опять подозрений насчет общества. Когда я ему сказал, что не я один поступил в это новое служение отечеству, он вскочил со стула и вскрикнул: „Верно, все это в связи с майором Раевским, которого пятый год держат в Тираспольской крепости и ничего не могут выпытать“. Потом, успокоившись, продолжал: „Впрочем, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою, — по многим моим глупостям“².

Я рад был, что мы избавились от этого гостя, но мне неловко было за Пушкина: он, как школьник, присмирел при появлении настоятеля [Святогорского монастыря]. Я ему высказал мою досаду, что накликал это посещение. „Перестань, любезный друг! Ведь он и без того бывает у меня, я поручен его наблюдению. Что говорить об этом вздоре!“

Апрель.

Михайловское.

Тетушка Прасковья Александровна [Осипова]³ сказала ему однажды: „Qu’est ce qu’il y a de si spirituel dans vos vers“ [Что такого уж умного в ваших стихах]: Ах, тетушка, ах, Анна Львовна!⁴

Et Pouchkine qui lui repondit par cette phrase si originale, si bien de lui: „J’éspère, madame, qu’il est bien permis a moi et au baron Delvig de ne pas toujours avoir de l’ésprit“ [A Пушкин ответил ей фразой, столь оригинальной и столь свойственной ему: „Я надеюсь, сударыня, что мне и барону Дельвигу разрешается не всегда быть умными“].

Лето.

Тригорское.

Он шутил без острот и сарказмов, хвалил луну, не называл ее глупою, а говорил: „J’aime la lune, quand elle éclaire un beau visage“ [Я люблю луну, когда она озаряет красивое лицо].

Раз он был так нелюбезен, что сам в этом сознался сестре⁵, говоря: „Ai-je été assez vulgaire aujourd’hui?“ [Как я был вульгарен сегодня].

... Он вспоминал нашу первую встречу у Олениных⁶, выражался о ней увлекательно, восторженно и в конце разговора сказал: „Vous aviez un air si virginal; n’est-ce pas que vous aviez sur vous quelque chose comme une croix?“ [У вас был такой девственный вид, и, не правда ли, на вас было надето нечто вроде креста].

Un bon mot, la repartie vive [острое слово, быстрый отпор] всегда ему нравились. Он мне однажды сказал, — да тогда именно, когда я ему сказала, что не хорошо меня обижать, — moi qui suis si inoffensive [меня, такую безобидную]; выражение ему понравилось, и он простил мне выговор, повторяя: C’est réelement cela, Vous êtes si inoffensive [да, действительно так, вы такая безобидная], и потом сказал: „Да, с вами и не весело ссориться; voilà Votre cousine c’est toute autre chose: et cela fait plaisir, on trouve à qui parler...“ [Вот с вашей кузиной совсем другое дело: это доставляет удовольствие — есть с кем поговорить].

Любезность, остроумное замечание женщины всегда способны были его развеселить. Однажды он пришел к нам и сидел у одного окна с книгой, я — у другого, он подсел ко мне и начал говорить мне нежности à propos de bottes [ни с того ни с сего] и просить ручку, говоря: „C’est si satin“ [они такие атласные]. Я ему отвечала: „Satan“ [Сатана]⁷, а сестра сказала, шутя: „Не понимаю, как вы можете ему в чем-нибудь отказать“. Он от этой фразы пришел в восторг и бросился перед нею на колени в знак благодарности... Однако ж он однажды мне говорил — кстати о женщине, которая его обожала и терпеливо переносила его равнодушие [вероятно, Е. М. Хитрово⁸]: „Rien de plus insipide que la patience et la resignation“ [Нет ничего более нелепого, как терпение и покорность].

Начало октября.

Трагедия моя⁹ кончена, я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал: „ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!“

Декабрь.

Село Лямоново, Псковской губ.

[Пушкин читал кн. А. М. Горчакову¹⁰ Ред.].

„Вычеркни, братец, эти слюни. Ну, к чему они тут?“

„А посмотри у Шекспира — и не такие выражения попадаются“, возразил Пушкин.

„Да, но Шекспир жил не в XIX веке и говорил языком своего времени“, заметил князь.

1825—1826 гг.

Михайловское.

* Ребятишки в летнюю пору насбирают ягод, понесут ему продавать, а он деньги заплатит и ягоды им же отдаст: „Кушайте, мол, ребятки, сами, деньги все равно уплачены“.

*... Подъедет это верхом к дому и в окошко плетью цок: „Поп у себя?“ спрашивает... А если тятеньки не случится дома, завсегда прибавит: „Скажи, красавица, чтоб беспременно ко мне наведался... мне кой-о-чем потолковать с ним надо!“

*... Раз увязался со мной в рощу по грибы... „Пойдем, говорит, грибы собирать, красавица, — у меня, говорит, острый глаз на всякий гриб“ ...

* Благодетелем он нашим был Александр Сергеевич ... — а папенька-то и говорит: „Как же, говорит, Александр Сергеевич, — нужно ведь это все на бумагу перенести, в город поехать“... А Александр Сергеевич и отвечает: „Ничего этого не надо, я сам все напишу, и никто от вас моего подарка не отнимет“.

*... Пойдем это мы утром, чуть свет, с девушкой грибы собирать ... а Александр Сергеевич уже вставши идет нам навстречу и окликает: „Кто это здесь?“ Увидит меня, улыбнется. „А, это ты, скажет, поповна? Ну, давай-ка я помогу вам собирать грибы“. Вот и начнет ходить по парку, палкой указывать, где грибов больше, зовет: „Сюда, поповна, сюда смотри, сколько их!“ Насбираешь корзину и станешь просить: „Батюшка, Александр Сергеевич, вы бы хоть себе грибков на фриштык отобрали!“ А Александр Сергеевич улыбнется и спрашивает: „Вас сколько собиральщиц?“ — „Да две всего“, говорю. — „Ну, а у меня их двадцать!“ Так и уйдет.

* По словам Акулины Ларионовны, ей было лет двенадцать, когда она знала Пушкина. Он часто приезжал к отцу Лариону ...

Приедет и стучит: „Дома поп?“ И коли нет, да долго не видались, сердится:

„Что он ко мне уже три дня не едет?“ А то увидит меня и говорит: „Пойдем, поповна, грибы искать“. Ну, пойдешь... Придем в лес, а он и кричит: „Поповна, поповна, иди сюда, здесь грибов много!..“.

А то я сама ... возьму работницу и пойдем за грибами. Насбираем и принесем ему: „Вот вам, барин, на фрыштык!“ А он говорит: „Сколько вас собирало-то?“ „А двое“, отвечаю. „У меня, говорит, тридцать отпущено, да тридцать масленок и принесли“.

*... Опекуны к нему были приставлены из помещиков: Р[окото]в¹²да П[ещуро]в¹³

„Опять ко мне тащится, я его когда-нибудь в окошко выброшу“.

Святогорский монастырь.

*... Приехал ... капитан-исправник на ярмарку: ходит, смотрит, что за человек чудной в красной рубахе с нищими сидит? Посылает старосту спросить: кто, мол, такой? А Александр-то Сергеевич тоже на него смотрит, зло так, да и говорит эдак скоро (грубо так он всегда говорил): „Скажи капитану-исправнику, что он меня не боится, и я его не боюсь, а если надо ему меня знать, так я Пушкин“. Капитан ничто взял, с тем и уехал...

 Пел это он в девятницкую нашу ярмарку с нищими Лазаря и деньги собирал. Народу набилось столь много, что в воротах ни пройти, ни проехать. А тут сам г. исправник идет — нет ему хода, да и только. Осерчал, кричит: „Взять его мол под арест!“

Вот двое соцких и повели Пушкина. Тот идет себе ничего. Только вдруг это ему навстречу становой пристав.

„Александр, говорит, Сергеич! Куда это вы, батюшка?“ — Да, вот, говорит, под арест ведут. — „Кто же это вас арестовал?“ — Исправник. — „Да бог с вами, ступайте домой“. А Пушкин-то: „Нет, говорит, не хочу. Арестован и пойду“.

* Чуть встанет утром, уж и бежит [к няне] глядеть: „Здорова ли, мама?“ — он ее все мамой называл. А она ему, бывало, эдак нараспев...

„Батюшка ты, за что все мамой зовешь, какая я тебе мать?“

„Разумеется, ты мне мать: не та мать, что родила, а та, что своим молоком вскормила“.

* Бывало, едем мы все с прогулки, и Пушкин, разумеется, с нами: все встречные мужички и бабы кланяются нам, на Пушкина же и внимания не обращают, так что он, бывало, не без досады и заметит: „Чтó это на меня-де никто и не взглянет?“

*... Жила тогда у нас ключницей Акулина Памфиловна — ворчунья ужасная. Бывало, беседуем мы все до поздней ночи — Пушкину и захочется яблок; вот и пойдем мы просить Акулину Памфиловну: „Принеси, да принеси моченых яблок“. А та и разворчится. Вот Пушкин раз и говорит ей шутя: „Акулина Памфиловна, полноте, не сердитесь, завтра же вас произведу в попадьи“. И точно под именем ее чуть ли не в „Капитанской дочке“ и вывел попадью.

 Однажды был неурожай, и у одного бедного мужика хлеба не было и денег не было, купить не на что. „Пойду, говорит, попрошу у Пушкина: не даст ли сколько-нибудь хлеба“. Подходит он к селу, а около села — большой лес, ельник; из этого леса выходит навстречу мужику Пушкин. „Здравствуй“, говорит ему мужик, а Пушкин спрашивает его: „Куда идешь?“ — „Да вот, батюшка, иду к вашему барину попросить хлеба, не даст ли сколько-нибудь“. А Пушкин говорит ему: „Голубчик, у нашего барина-то и хлеба нет, — больно горазд пьянствовать, все пропил!“ Но мужик его не послушал, пошел в село, — а Пушкин — лесом, да скорей в дом. Покудова мужик подходил к дому, а Пушкин уж в дому и посылает к мужику своего слугу спросить, не встречал ли он кого-нибудь по дороге, в лесу. „Батюшка, — говорит мужик, — встретил; только не знаю кого, как будто какой холоп или лакей: рубашка красная, шляпа соломенная, волосы курчавые и книжка под мышкой“. Пушкин рассмеялся, что мужик его назвал холопом, и дал ему хлеба, сколько было нужно.

Тригорское.

*... ... Ломоносовскую. Я принялась было, но, разумеется, это дело показалось мне адским мучением. „Пушкин, заступитесь!“ И что ж вы думаете? Стал он говорить маменьке, и так это убедительно, что та и совсем смягчилась. Когда же Пушкин сказал: „Я вот отродясь не учил грамматики и никогда ее не знал, а, славу богу, пишу помаленьку и несовсем безграмотен“, тогда маменька окончательно отставила Ломоносова.

Познакомясь в гостинице с уездным заседателем Чихачевым, я услышал от него, что он, Чихачев, с Пушкиным сам лично знаком, что Пушкин ведет себя весьма скромно и говаривал не раз:

„Я пишу всякие пустяки, что в голову придет, а в дело ни в какое не мешаюсь. Пусть кто виноват, тот и пропадает; я же сам никогда на галерах не буду“.

3—4 сентября.

* Приехал вдруг ночью жандармский офицер из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем, — неизвестно.

Арина Родионовна растужилась, навзрыд плачет. Александр-то Сергеич ее утешать: „Не плачь, мама, — говорит, — сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст“. Жандарм торопил в дорогу, да мы все позамешкались: надо было в Тригорское посылать за пистолетами... „Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны“. „А мне какое дело? Мне без них никуда нельзя ехать, это моя утеха“.

8 сентября.

Москва.

„Я, — говорил государь, — впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного и покрытого ранами — от известной болезни. Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге? — спросил я его между прочим. — „Стал бы в ряды мятежников“, отвечал он“¹⁷.

„Я впервые увидел Пушкина, — рассказывал нам его величество, — после коронации, в Москве, когда его привезли ко мне из его заточения, совсем больного и в ранах... ,,Что вы бы сделали, если б 14 декабря были в Петербурге?“ спросил я его, между прочим. „Был бы в рядах мятежников“, отвечал он не запинаясь“.

Un Feidjeger m’arracha à ma retraite forcée m’amena en poste à Moskou, tout droit au Kremlin et encore tout couvert de boue, on m’introduisit dans le cabinet de l’empereur, qui me dit:

„A, bonjour, Pouchkin, étes vous bien aise d’être rappelé?

énable. L’empereur causa longtemps avec moi et me demanda:

„Pouchkuin, auriez vous pris part au 14, si vous étiez à Pétersbourg?“

„Absolument, Sire, tous mes amis étaient du complot et je n’aurais pas pu n’en pas être aussi. L’absence seule m’a sauvé et j’en remercie le Ciel“.

„Vous avez fait assez de bêtises, — reprit l’empereur, — j’éspère, qa’à présent, vous serez raisonable et que nous ne nous brouillerons plus. C’est a moi, que vous enverrez tout ce que vous composerez; desormais c’est moi qui sera votre censeur“ [Фельдъегерь вырвал меня из моего насильственного уединения и привез в Москву, прямо в Кремль, и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет императора, который сказал мне: „Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?“ Я отвечал, как следовало. Государь долго говорил со мной, потом спросил: „Пушкин, принял ли бы ты участие в 14-м декабря, если бы был в Петербурге?“ — „Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю бога“. — „Ты довольно шалил, — возразил государь, — надеюсь, что теперь ты образумился, и что размолвки у нас впредь не будет. Присылай все, что напишешь, ко мне, отныне я буду твоим цензором“].

... Император Николай, на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его, между прочим: „Что же ты теперь пишешь?“ — Почти ничего, в. в.: цензура очень строга. — „Зачем же ты пишешь такое, чего не пропускает цензура?“ — Цензора не пропускают и самых невинных вещей: они действуют крайне нерассудительно. — „Ну, так я сам буду твоим цензором, — сказал государь. — Присылай мне все, что напишешь“.

Москва.

... [Княжна А. И. Трубецкая²¹ сказала Веневитинову²²]: „Я теперь смотрю de meilleur oeil на госуд[аря], потому что он возвратил Пушкина“. „Ах, душенька, — сказал Пушкин, — везите меня скорее к ней“.

11 сентября.

... „Альман[ах]²³ не надо издавать, — сказал он, — пусть Погодин издает [или издаст] в последний раз, а после станем издавать журнал, — кого бы Редактором, а то меня [?] с Вяз[емским] считают шельмами. — „Погод[ина], — сказ[ал] Веневитинов. — Познакомьте меня с ним и со всеми, с кем бы можно говорить с удовольствием]. Поедем к нему теперь“.

Между прочим, приезжает сам Пушкин. Я не опомнился. „Мы с вами давно знакомы, — сказал он мне, — и мне очень приятно утвердить и укрепить наше знакомство нынче“.

12 сентября.

[В театре].

Соб[олевский]²⁴ „Аристофана“²⁵]. „Ах, здравствуйте!“ — Вы не видали этой пиесы? — „Ее только что во 2 раз играют. Он написал еще Езопа при дворе“. — А это верно подражание [не разб.]. — „Довольны ли вы нашим театром?“ — Зала прекрасная, жаль, что освещение изнутри.

Середина сентября.

Москва.

Венев[итинов] рассказывал о суеверии Пушкина. Ему предсказали судьбу какая-то немка Кирнгоф и грек в Одессе. — „До сих пор все сбывается, напр[имер]... два изгнания. Теперь должно начаться счастие. Смерть от белого человека или от лошади, и я с боязнию кладу ногу в стремя, — сказал он, — и подаю руку белому человеку“.

16 сентября.

Девичьем Поле].

Там Пушкин, который относился несколько ко мне:

„Жаль, что на этом празднике мало драки, мало движения“.

Я ответил, что этому причина белое и красное вино, если бы было Русское, то...

28 сентября.

„Я не видал вас сто лет. Когда же у меня?“

— декабрь.

Известие о кончине императора Александра Павловича и о происходивших вследствие оной колебаний по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидаться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться туда, но — как быть? В гостинице остановиться нельзя — потребуют паспорта, у великосветских друзей тоже опасно — огласится тайный приезд ссыльного. Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву²⁶, который вел жизнь не светскую, и от него запастись сведениями. Итак, Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер, сам же едет проститься с тригорскими соседками. Но вот на пути в Тригорское заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути из Тригорского в Михайловское — еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой: ему докладывают, что слуга, назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горячкой. — Распоряжение поручается другому. Наконец, повозка заложена, трогаются от подъезда. Глядь! в воротах встречается священник, который шел проститься с отъезжающим барином. Всех этих встреч — не под силу суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой и остается у себя в деревне. „А вот каковы бы были последствия моей поездки, — прибавлял Пушкин.— Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я забыл бы о Вейсгаупте²⁷, попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!“²⁸

Сентябрь — октябрь.

* В Москве на обеде, данном в честь Пушкина, предложено было несколько тем в свернутых бумажках. Мицкевичу²⁹ „Смерть константинопольского патриарха, убитого турецкой чернью“ ...

Поэт простоял несколько минут в молчании, сосредоточился, затем стал импровизировать ... Пушкин, восхищенный, соскочил с места... и, бегая по комнате, кричал: „Quel génie, quel feu, sacré, que suis-je auprès de lui“ [какой гений, какой священный огонь, что̀ я после него], затем обнял Мицкевича и осыпал его поцелуями.

Октябрь.

У Полевых³⁰.

„Немцы видят в Шекспире чорт знает что, тогда как он просто, без всяких умствований говорил, что было у него на душе, не стесняясь никакой теорией“.

Тут он выразительно напомнил о неблагопристойностях, встречаемых у Шекспира и прибавил, что это был гениальный мужичек!

[У Пушкина через
несколько дней].

... [Пушкин] тотчас начал речь о „Московском Телеграфе“, в котором находил множество недостатков, выражаясь об иных подробностях саркастически. Я возражал ему, как умел, и разговор шел довольно запальчиво, когда в комнату вошел г. Шевырев³¹ ... ... Я увидел, что буду лишний в таком обществе, и взялся за шляпу. Провожая меня до дверей и пожимая мне руку, Пушкин сказал: „Sans rancune, je vous en prie!“ [Не будьте злопамятны, я вас прошу], и захохотал тем простодушным смехом, который памятен всем знавшим его.

[Во время коронации].

...Возвращенный из ссылки Пушкин познакомился с польским своим собратом [Мицкевичем]. Они часто видались. Будревич, учитель математики в Тверской гимназии, помнил, как раз Пушкин зазвал сбитенщика и как вся компания пила сбитень, а Пушкин, шутя, говорил: „На что нам чай? Вот наш национальный напиток“.

26 октября.

[На вечере в честь Пушкина у
М. И. Римской-Корсаковой]³².

A souper quelqu’un me nomma. Ce nom, comme une etincelle electrique, agit sur Pouchkin. Il se leva et accourut à moi en me disant:

„Vous êtes la soeur de Михаил Григорьевич³³’estime, je l’aime et je réclame votre bienveillance. Il me parla du régiment de hussard, qui, disait il, avait été son berceau et mon frère souvent son mentor“ [За ужином кто-то назвал меня, и Пушкин вдруг встрепенулся, точно в него ударила электрическая искра. Он встал и, поспешно подойдя ко мне, сказал: ,,Вы сестра Михаила Григорьевича, я уважаю, люблю его и прошу вашей благосклонности“.

Он стал говорить о лейб-гусарском полке, который, по словам его, был его колыбелью, а брат мой был для него нередко ментором].

26 октября.

Un gros allemand entra chez moi et me dit en s’inclinant:

„J’ai une grâce à vous demender“.

„Je vous l’acorde avec plaisir, si elle est en mon pouvoir“.

„Permettez moi de parer mon ouvrage d’un de vos vers“.

„C’est beaucoup d’honneur pour moi, mais quel ouvrage et quels vers?“

„Je prépare le meilleur vernis pour les bottes, et si vous le permettez, je mettrai sur les boites: Светлее дня, чернее ночи“³⁴ [Ко мне приходит толстый немец и, кланяясь, говорит: „У меня к вам просьба“. — Охотно исполню, если только могу. — „Позвольте мне украсить мое изделие вашими стихами“. — Много для меня чести, но что за изделие и какие стихи? — „У меня приготовляется превосходная вакса для сапог, и, если позволите, на баночках я поставлю: Светлее дня, чернее ночи“].

После октября.

„Только с немецким не мог я сладить, — сказал он однажды. — Выучусь ему, и опять все забуду: это случалось уже не раз“.

Poushkine me disait: „J’ai le projet de faire un ouvrage sur Pougatcheff. J’irai sur les lieux, je passerai l’Oural, je pousserai plus loin et viendrai vous demender asile dans les mines de Nertchinsk“ [Пушкин говорил мне: „Я хочу написать сочинение о Пугачеве. Я отправлюсь на места, перевалю через Урал, проеду дальше и приду просить у вас убежища в Нерчинских рудниках“].

28 декабря.

Чит[ал] „Афоризмы“³⁶. „Здесь есть глубокие мысли“, сказ[ал] Пушкин.

После 1826 г.

Помню, что однажды, в пылу спора, сказал я ему: „Да ты, кажется, завидуешь Дмитриеву“³⁷„Как, я завидую Дмитриеву?“. Спор наш этим и кончился...

...Я недавно припомнил золотые слова Пушкина насчет существующих и принятых многими правил о дружеских сношениях. „Все (говорил в негодовании Пушкин) заботливо исполняют требования общежития в отношении к посторонним, т. е. к людям, которых мы не любим, а чаще и не уважаем, и это единственно потому, что они для нас ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности свои к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас — все. Нет, я так не хочу действовать. Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития“.

Князь *** (хозяин за ужином). А как вам кажется это вино?

(запинаясь, но из вежливости). Ничего, кажется вино порядочное.

Князь ***. А поверите ли, что, тому шесть месяцев, нельзя было и в рот его брать.

Пушкин

Спросили Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она? — „Не знаю, — отвечал Пушкин очень строго и без желания поострить (в чем он бывал грешен): — ведь я с ней говорил по французски“.

В Петербурге жила некая княгиня Наталья Степановна и собирала у себя la fine fleur de la société [высший свет] но Пушкина не приглашала, находя его не совсем приличным. Пушкин об ней говорил: „Ведь она только так прикидывается, в сущности она Русская , но так как она все делает по-французски, то мы будем ее звать: La princesse - tolpege“³⁸.

³⁹. Каждый вносил свое сведение. „Да чего лучше, — сказал один из присутствующих, академик** (который также был налицо), — современник той эпохи и жил в том городе. Спросим его, как это все происходило“. И вот академик ** начинает свой рассказ: „Я уже лег в постель, и вскоре пополуночи будит меня сторож и говорит: извольте надевать мундир и итти к президенту⁴⁰, который прислал за вами. Я думаю себе: что за притча такая, но оделся и пошел к президенту, а там уже пунш“. Пушкин говорил: „Рассказчик далее не шел, так и видно было, что он тут же сел за стол и начал пить пунш. Это значит иметь свой взгляд на историю“.

⁴¹, а именно тем, в котором говорю, что язык наш рифмами беден. „Как хватило в тебе духа, — сказал он мне, — сделать такое признание?“ Оскорбление русскому языку принял он за оскорбление, лично ему нанесенное.

„Дружбу сотворил бог, а литературу состряпали мы, смертные“, так отвечал Пушкин на упреки приятелей за преувеличенные похвалы стихотворениям друзей своих, Дельвига и Боратынского.

Я как-то раз утром зашел к Пушкину и застаю его в передней, провожающим Дирина⁴³. Излишняя внимательность и любезность его к Дирину несколько удивила меня, и, когда Дирин вышел, я спросил Пушкина о причине ее.

„С такими людьми, братец, излишняя любезность не вредит“, отвечал, улыбаясь, Пушкин.

„С какими людьми?“ спросил я с удивлением.

„Да ведь он носит ко мне письма от Кюхельбекера... Понимаешь? Он служит в III отделении“.

Я расхохотался и объяснил Пушкину его заблуждение.

Конец 1826—1828 гг.

„С дороги двойка, туз идет“. На что Мицкевич тут же отвечал: „Козырная двойка туза бьет“.

1826—1827 гг.

⁴⁴ по этой части: „А как он теперь лицедействует и что представляет?“ — Петербургское наводнение. — „И что же?“ — Довольно похоже, — отвечал тот. Пушкин очень забавлялся этим довольно похоже.

Каченовский⁴⁵, извещая в своем журнале об итальянском импровизаторе Скричи, сказал, что он ничего б не мог сочинить на темы, как: К ней, Демон и пр.

„Это правда, — сказал Пушкин, — все равно, если б мне дали тему: Михайло Трофимович — что из этого я мог бы сделать? Но дайте сию же мысль Крылову, и он тут же бы написал басню — Свинья“.

„Не кстати Каченовского называют собакой, — сказал Пушкин, — ежели же и можно так называть его, то собакой беззубой, которая не кусает, а мажет слюнями“.

„Я надеюсь на Николая Языкова⁴⁶“, сказал Пушкин.

„После чтения Шекспира, — говорил Пушкин, — я всегда чувствую кружение головы; — мне кажется, будто я глядел в ужасную мрачную пропасть“.

„Как после Байрона нельзя описывать человека, которому надоели люди, так после Гете нельзя описывать человека, которому надоели книги“, сказал Пушкин.

[На квартире у Соболевского
      в Москве на Собачьей
                площадке].

„ ... Начал он читать мою „Русую Косу“⁴⁷ и, дойдя до места в начале, где один молодой человек выдумал новость другому любителю словесности, чтобы вызвать его из задумчивости: „Жуковский перевел Байронова Мазепу“, вскрикнул с восторгом: „Как! Жуковский перевел Мазепу!“.

Шевырев как был слаб перед всяким сильным влиянием нравственно, так был физически слаб перед вином, и как немного охмелеет, то сейчас растает и начнет говорить о любви, о согласии, братстве и о всякого рода сладостях; сначала в молодости, и это у него выходило иногда хорошо, так что однажды Пушкин, слушая пьяного оратора, проповедующего довольно складно о любви, закричал: „Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!“

Москва.

Однажды давали „Бахчисарайский фонтан“⁴⁸ с отцом моим в роли Керим-Гирея. На этот раз и Пушкин был в театре... ⁴⁹ начал свой монолог:

Ее пленительные очи
Светлее дня, чернее ночи... и пр.

то Пушкин вскочил с места и сказал чуть не вслух:

„Совсем заставил меня забыть, что я в театре“.

¹ Цицианов князь Дмитрий Евсеевич (1746—1845), дядя А. О. Смирновой, известный острослов.

² И. И. Пущин заехал к Пушкину по пути из Москвы в Петербург и пробыл у него менее суток. В 1823 году он, бросив службу в гвардии, поступил в Петербургскую уголовную палату, откуда перешел в Московский надворный суд, что, действительно, находилось в связи с его деятельностью в тайном обществе и имело большое общественное значение.

³Осипова Прасковья Александровна, р. Вындомская, по первому браку Вульф (1781—1859), близкая приятельница Пушкина.

⁴ Пушкина Анна Львовна (ум. 1824 г.), старая девица, родная тетка Пушкина. Стихотворение „Ох тетушка, ох Анна Львовна“ написано вместе с бар. Дельвигом в двадцатых числах апреля 1825 г.

⁵

⁶ Об этой встрече см. выше, стр. 10—11.

⁷ Непереводимая игра слов.

⁸ Примечание Б. Л. Модзалевского. Хитрово Елизавета Михайловна (1783—1839), р. Голенищева-Кутуаова, дочь фельдмаршала. Близкая приятельница и страстная поклонница Пушкина.

⁹ „Борис Годунов“.

¹⁰ —1883), товарищ Пушкина по Лицею, впоследствии государственный канцлер. В конце 1825 г. Горчаков и Пушкин встретились в с. Лямонове (у Пещурова). Встречу эту Пушкин тогда же запечатлел в известных стихах:

Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись;
Но невзначай, проселочной дорогой,
Мы встретились и братски обнялись.

„Бориса Годунова“ слово слюни, которое тот хотел употребить из подражания Шекспиру (Грот, стр. 268).

¹¹ Раевский Ларион Михайлович, по прозвищу „отец Шкода“, священник села Вороноча (по соседству с Тригорским), которому поручен был надзор за духовной жизнью Пушкина. Видимо, у Пушкина установились с ним приятельские отношения (см. письма его к кн. П. А. Вяземскому и Л. С. Пушкину от 7 апреля 1825 г. Дочь его Акулина, в замужестве Скоропостижная, явившаяся источником сведений о Пушкине, скончалась в июне 1924 г., 105 лет от роду („Известия ЦИК“ от 25 июня 1925 г.), следовательно во время знакомства с Пушкиным, вопреки ее собственному свидетельству (см. ниже), ей было не 12 лет, а всего 5—6 лет, что заставляет сомневаться, если не в подлинности, то, во всяком случае, в точности ее воспоминаний.

¹² Рокотов Иван Матвеевич (р. 1782, ум. в 1840-х гг.), крупный Опочецкий и Новоржевский помещик, сосед Пушкиных по имению.

¹³ —1849), Опочецкий уездный предводитель дворянства, наблюдению которого был поручен Пушкин, как местный дворянин. Наблюдение это, видимо, было чисто формальное, и у Пушкина с Пещуровым были добрососедские отношения.

¹⁴ Вревская баронесса Евпраксия Николаевна, р. Вульф (1809—1883), дочь от первого брака Прасковьи Александровны Осиповой. Овдовев в 1824 голу, Осипова жила в Тригорском с многочисленной семьей, состоявшей из 8 чел. детей разного возраста. Пушкин очень часто бывал в Тригорском, развлекаясь в кругу многочисленной молодежи.

¹⁵ Осипова Мария Ивановна (1820—1895), дочь П. А. Осиповой от второго брака (в замужестве Фок). Во время знакомства с Пушкиным ей было всего около 5 лет, что ставит под сомнение точность ее воспоминаний. Впрочем, и кн. П. А. Вяземский замечает о Пушкине, что „моченым яблокам доставалось от него нередко“ (Сочинения кн. П. А. Вяземского, VIII, стр. 372).

¹⁶ Коллежский советник Коллегии иностранных дел Александр Карлович Бошняк (1786—1831), в июле 1826 г. был отправлен в Псковскую губ. „для возможно тайного и обстоятельного обследования поведения известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к возбуждению к вольности крестьян, и в арестовании его и отправлении, куда следует, буде бы он и оказался действительно виновным“.

¹⁷ Пушкин имел аудиенцию у Николая I в самый день своего возвращения из ссылки в Москву. Из имеющихся в литературе данных следует, что Пушкин в этой беседе держал себя весьма независимо и с большим достоинством.

¹⁸ —1876), лицейский товарищ Пушкина, видный государственный деятель.

¹⁹ Хомутова Анна Григорьевна (1784—1856), автор повестей и стихов, двоюродная сестра и лучший друг поэта И. И. Козлова, посвятившего ей стихотворение „Друг весны моей“. Лермонтов увековечил ее образ в стихотворении „А. Г. Хомутовой“. Биограф ее, Е. Розе, свидетельствует, что она обладала замечательной памятью, „могла сказать наизусть целые поэмы и запоминала целиком разговоры“. РА 1867, стр. 1052. Ср. РС 1880, № 1, стр. 132.

²⁰ Россет Аркадий Осипович (1811—1881), брат А. О. Смирновой, приятель Пушкина.

²¹ Трубецкая княжна Александра Ивановна, в замужестве княгиня Мещерская.

²² Веневитинов Дмитрий Владимирович (1805—1827), выдающийся лирический поэт, глава кружка Московских любомудров. Пушкин еще до личной встречи заинтересовался им, а в Москве близко сошелся.

²³ „Гермес“, задуманный М. П. Погодиным, выдающимся журналистом, историком и литератором (1800—1875), с 1826 г. занимавшим кафедру всеобщей истории в Московском Университете.

²⁴ Соболевский Сергей Александрович (1803—1870), талантливый эпиграмматист и острослов, известный библиофил и библиограф, товарищ Л. С. Пушкина по Петербургскому университетскому благородному пансиону и один из ближайших и вернейших друзей Пушкина.

²⁵ Пьеса кн. А. А. Шаховского.

²⁶ Рылеев Кондратий Федорович (1795—1826), поэт, близкий друг А. А. Бестужева, через которого сблизился с Пушкиным. Был главою Северного общества, при чем его квартира служила средоточием заговора в дни, предшествовавшие восстанию 14 декабря. Повешен 13 июля 1826 г.

²⁷ О Вейсгаупте см. ниже, стр. 144. — Ср. М. П. Погодин „Простая речь о мудреных вещах“. Изд. 3. M. 1875, отд. II, стр. 24, и Pisma Adama Mickiewicza, изд. 1860, IX, стр. 293.

²⁸ в начале декабря 1825 г. Пушкин решил было тайком съездить в Петербург, но, едва он тронулся в путь, ему перебежал дорогу заяц, и суеверный Пушкин поспешил назад. „Сообщая об этом случае сестре, — добавляет Л. Н. Павлищев, — он сказал Ольге Сергеевне: „Благо мне, что обратил внимание на зайца. Иначе не на зайца бы наскочил сам, а на 14 декабря, а оно, кстати, как раз пришлось в понедельник — jour néfaste; верь, Ольга, непременно бы попался в историю вместе с Пущиным и Кюхельбекером, а к ним-то я, не зная ничего, и ехал. Смейся после этого над тем, что называешь суеверием!“.

²⁹ Мицкевич Адам (1798—1855), величайший польский поэт. В 1824 г. он был выслан из Литвы, в связи с расследованием Н. Н. Новосильцева по делу о тайных обществах, и жил сперва в Одессе, а потом в Москве, где служил в Канцелярии генерал-губернатора. Там с ним и познакомился Пушкин, при чем между обоими поэтами установилось тесное содружество. В 1829 г. Мицкевич получил право выехать из России.

³⁰ Полевой Николай Алексеевич (1796—1846), видный журналист и литературный деятель, редактор и издатель „Московского Телеграфа“. — Ксенофонт Алексеевич (1801—1867), младший брат Николая, ведший всю черную работу по изданию журнала. Пушкин, еще будучи в ссылке в 1825—1826 гг., сотрудничал в „Московском Телеграфе“, но вскоре затем, на почве литературных разногласий и нетактичностей Н. Полевого, у него к последнему явилось охлаждение, позднее перешедшее в открытый разрыв, после того как в своей „Истории русского народа“ Полевой пытался опровергнуть все незыблемые авторитеты, не исключая и Карамзина. Тогда же порвали с Полевым и друзья Пушкина, в том числе Вяземский, прекративший с ним даже всякие личные отношения.

³¹ —1864), поэт, критик, переводчик, принадлежавший к сгруппировавшемуся вокруг Пушкина литературному кружку, из которого вырос „Московский Вестник“, в коем Шевырев стал соредактором М. Погодина.

³² Римская-Корсакова Мария Ивановна (ум. 1832), р. Наумова, вдова камергера, в салоне которой собиралась вся образованная Москва. После возвращения из ссылки Пушкин стал частым гостем Корсаковой и даже, по предположению М. О. Гершензона (см. его книгу „Грибоедовская Москва“), был одно время увлечен дочерью ее, Александрой Александровной. Пушкин намеревался вывести семью М. И. Корсаковой в своем романе „На Кавказских водах“.

³³ Хомутов Михаил Григорьевич (1795—1864), брат А. Г. Хомутовой, впоследствии командир л. -гв. Гусарского полка, генерал-адъютант, генерал-от-кавалерии, потом первый наказной атаман войска Донского.

³⁴ Из поэмы „Бахчисарайский фонтан“.

³⁵ Волконская княгиня Мария Николаевна, р. Раевская (род. ок. 1805 г., ум. 1863 г.), жена декабриста кн. С. Г. Волконского, последовавшая за ним в Сибирь. Пушкин знал ее с детства, еще с тех пор, когда путешествовал на юге с Раевским и, в последний раз, встретился с нею на вечере, устроенном в ее честь кн. З. А. Волконской, перед отъездом ее в Сибирь. Ей посвятил Пушкин „Полтаву“. Некоторые исследователи в М. Н. Волконской видят „утаенную любовь“ Пушкина.

³⁶ „Исторические Афоризмы“ М. Погодина вышли в свет только в 1836 г.

³⁷ Дмитриев Иван Иванович (1760—1837), баснописец, министр юстиции, член Государственного совета, сенатор.

³⁸ Голицына княгиня Наталья Степановна, р. Апраксина (1794—1890), жена кн. С. С. Голицына. Труперда — толстая, неповоротливая, ленивая женщина; толпёга — бестолковая, грубая, неотесанная женщина (обл. нар.).

³⁹Убийство императора Павла I — 11 марта 1801 г.

⁴⁰ Президент Академии наук с 1798 до 1803 г. барон Андрей Львович Николаи (1737—1320).

⁴¹ „К В. А. Жуковскому“ напечатано впервые в „Сыне Отечества“ 1821 г., № 10, стр. 129. „Угрюмый наш язык как рифмами ни беден, но прихотям твоим укор его не вреден“.

⁴² Галахов Алексей Дмитриевич (1807—1892), историк русской литературы.

⁴³ Дирин Сергей Николаевич (1804—1839), переводчик. В библиотеке Пушкина имеется книга Сильвио Пеллико „Об обязанностях человека“, с надписью „Милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину от переводчика Дирина. 18 января 1837 г. С. -Петербург“. — Ср. статью Пушкина об этой книге (Морозов, VI, стр. 162); был родственником Кюхельбекера и потому через III отделение получал письма его.

⁴⁴ По-видимому, Яковлев Михаил Лукьянович — о нем см. ниже, стр. 243.

⁴⁵ Каченовский Михаил Трофимович (1775—1842), редактор и издатель „Вестника Европы“. Пушкин находился с ним в постоянной литературной вражде. См. эпиграммы Пушкина на Каченовского.

⁴⁶ —1846), один из наиболее выдающихся поэтов пушкинской плеяды. Будучи еще студентом Дерптского университета и живя потому в Дерпте, Языков, однако, принимал деятельное участие в литературной жизни столиц. С Пушкиным он познакомился в Тригорском, куда приезжал с А. Н. Вульфом, сыном П. А. Осиповой, своим дерптским товарищем.

⁴⁷ „Русая Коса, происшествие из жизни одного молодого человека“, повесть М. П. Погодина, вошла в издание его повестей (М. 1832, ч. I, стр. 1—23); быть может, после этого восклицания Пушкина, Погодин выпустил упоминание о переводе Жуковским именно Мазепы. В печати это место читается так: „Знаешь ли, что со времени твоего затворничества вышел новый том „Истории“ Карамзина, Жуковский перевел еще одну байронову поэму... Словом, ты целую неделю сидишь дома“ (Op. cit., стр. 2).

⁴⁸ „Бахчисарайский фонтан“, поэма Пушкина, написана в 1822 г.

⁴⁹ Мочалов Павел Степанович (1800—1848), знаменитый драматический актер. Дочь его, Е. П. Шумилова, относит этот эпизод к началу артистической деятельности отца. Мочалов дебютировал на сцене Московского императорского театра в 1817 г., Пушкин же мог увидеть свою поэму на московской сцене не ранее возвращения из ссылки, в 1826 г.