Разговоры Пушкина (собрали: С. Гессен; Л. Модзалевский)
1835 - 1836 гг.

1835 г., январь.

По выходе в свет его „Истории Пугачевского бунта“ появилась пошлая на нее критика в „Сыне Отечества“¹.

Только что прочитав эту критику, я пошел на Невский проспект, встретил Пушкина и шутя приветствовал его следующей оттуда фразой: „Александр Сергеевич! Зачем не описали вы нам пером Байрона всех ужасов пугачевщины?“ Пушкин рассмеялся и сказал: „Каких им нужно еще ужасов? У меня целый том наполнен списками дворян, которых Пугачев перевешал. Кажется, этого достаточно!“

Февраль.

На-днях в театре Г. Фикельмонт³, говоря, что „Bertrand и Raton“⁴ не были играны на СПб. театре по представлению Блума⁵, датского посланника (и нашего старинного шпиона), присовокупил: Je ne sais, pourquoi; dans la comédie il n’est seulement pas question du Danemarck.

Я прибавил: Pas plus qu’en Europe [Я не знаю почему; в комедии совершенно не затрагивается вопрос о Дании. — Не более, чем в Европе].

8—9 мая.

Тригорское.

*... Я сама от него слышала, кажется, в 1835 году (да, так точно, приехал он сюда дня на два всего — пробыл 8 и 9 мая), приехал такой скучный, утомленный. „Господи, — говорит, — как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!“

Октябрь.

Когда в разговоре о стихотворении На выздоровление Лукулла⁶ Бенкендорф хотел от него добиться, на кого оно написано, то он отвечал: „На вас“ и, видя недоумение усмехнувшегося графа, прибавил: „Вы не верите? отчего же другой уверен, что это на него?“

Конец октября — начало ноября.

M-me Vrevsky est sans cesse entourée de ses enfants, qui ne font que crier et brailler du matin au soir, [Г-жа Вревская постоянно окружена детьми, которые кричат и шалят с утра до вечера] и он [Пушкин] говорит: „Поверить не можешь, что за скучный дом“.

Ноябрь.

...Alexandre... me dit: „Il y a neuf cents roubles pour Vous, mais on ne Vous donnera rien, car mon père, malgré que je le lui prouvais, s’obstine à soutenir que c’est pour Léon. A муж твой виноват: если бы он написал прежде Пеньковскому, деньги были бы у него“ [Александр мне сказал: „Есть девятьсот рублей для Вас, но они не будут Вам выданы, потому что мой отец, несмотря на мои доказательства, упорно уверяет, что это для Льва“].

Ноябрь — декабрь.

...Тогда только что вышли повести Павлова⁷; я их прочла с большим удовольствием, особенно „Ятаган“.

Брат Алексей Николаевич [Вульф] сказал, что он в них не находит ровно никакого интересного достоинства. Пушкин сказал:

„Entendons nous. Я начал их читать и до тех пор не оставил, пока не кончил. Они читаются с большим удовольствием.

Декабрь.

[Коссаковская]⁸ lui dit d’un ton railleur: „Savez-vous, monsieur, que votre Godounoff peut paraître intéressant en Russie?“ — „Madame, tant comme vous pouvez passer pour une jolie femme dans la maison de madame votre mère“. [Коссаковская как-то говорила: „Знаете ли, что Ваш Годунов может показаться интересным в России?“ — „Сударыня, так же, как вы можете сойти за хорошенькую женщину в доме вашей матушки“]. С тех пор она равнодушно на него смотреть не могла.

Строки Радищева навели на меня уныние. Я думал о судьбе крестьянина:

К тому ж подушные, барщина, оброк!

Подле меня в карете сидел англичанин, человек лет 36. Я обратился к нему с вопросом: что может быть несчастнее русского крестьянина?

Англичанин. — Английский крестьянин.

Я. — Как! свободный англичанин, по вашему мнению, несчастнее русского раба?

Он— Что такое свобода?

Я. — Свобода есть возможность поступать по своей воле.

Он. — Следовательно, свободы нет нигде; ибо везде есть или законы, или естественные препятствия.

Я. — Так; но разница: покоряться законам, предписанным нами самими, или повиноваться чужой воле.

Он. — Ваша правда. Но разве народ английский участвует в законодательстве? Разве власть не в руках малого числа? Разве требования народа могут быть исполнены его поверенными?

Я. — В чем вы полагаете народное благополучие?

Он. — В умеренности и соразмерности податей.

Я. — Как?

Он. — Вообще повинности в России не очень тягостны для народа; подушные платятся миром, оброк не разорителен (кроме в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности умножает корыстолюбие владельцев). Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол крестьянину доставать оный, как и где хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2.000 верст, вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простора действовать.

Я. — Но злоупотребления частные ...

Он. — Злоупотреблений везде много. Прочтите жалобы английских фабричных работников — волосы встанут дыбом; вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой — какая страшная бедность! В России нет ничего подобного.

Я. — Вы не читали наших уголовных дел.

Он. — Уголовные дела везде ужасны. Я говорю вам о том, что в Англии происходит в строгих пределах закона, не о злоупотреблениях, не о преступлениях: нет в мире несчастнее английского работника. Но посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять-десять народу, но лишающей их последнего средства к пропитанию ...

Я. — Живали вы в наших деревнях?

Он. — Я видал их проездом и жалею, что не успел изучить нравы любопытного вашего народа.

Я. — Что поразило вас более всего в русском крестьянине?

Он. — Его опрятность и свобода.

Я. — Как это?

Он. — Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки. О его смышленности говорить нечего: путешественники ездят из края в край России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия: никогда я не встречал между ними того, что соседи называют un badaud

Я. — Справедливо. Но свобода? Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?

Он. — Взгляните на него: чтó может быть свободнее его обращения с вами? Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи? Вы не были в Англии?

Я. — Не удалось.

Он. — То-то! Вы не видали оттенков подлости, отличающие у нас один класс от другого; вы не видали раболепства masters нижней палаты перед верхней, джентльмена перед аристократиею, купечества перед джентльменством, бедного перед богатым, повиновения пред властию. А продажные голоса, а уловки министерства, а поведение наше с Индией, а отношения наши со всеми другими народами!

Англичанин мой разгорячился и совсем отдалился от предмета нашего разговора. Я продолжал следовать за его мыслями, и мы приехали в Клин.

* Государь сказал Пушкину: „Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме“. — В таком случае, — подхватил Пушкин, — попрошусь у вашего величества туда в дворники.

... „Мертвые души“ — так это прямо идея Пушкина, возникшая в его уме еще в то время, когда он жил в Новороссии. И если он не претендовал на то, что Гоголь ее похитил у него, то лишь потому, как говорил он сам мне потом, что „я, может быть, и не осуществил бы ее, потому что у меня много было другого дела, также важного по существу своему и требующего немедленного осуществления“.

1835—1836 гг.

Он [Пушкин] как-то встретил на улице императора Николая Павловича. „Ну, что же ты испытал?“ — спрашивает его приятель. — Подлость во всех жилках, — отвечал Пушкин.

Здесь кстати вспомнить то, что Пушкин давно уже сказал о них [хулителях „Ревизора“ Гоголя]: „Что за нежный и разборчивый язык должны употреблять господа сии с дамами! Где бы, как бы послушать? — То-то и беда, что нашему брату негде“.

Кажется, за год до кончины своей он говорил одному из друзей своих: „Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются“.

1835—1837 гг.

Важнейшие события его жизни, по собственному его признанию, все совпадали с днем вознесения. Незадолго до своей смерти он задумчиво рассказывал об этом одному из своих друзей и... упоминая о таинственной связи всей своей жизни с одним великим днем духовного торжества, он прибавил: „Ты понимаешь, что все это произошло недаром, и не может быть делом одного случая“.

Пушкин... не одобрял стиля гоголевского.

„В этом есть что-то недосказанное, — говорил он, — ибо растянутость речи уменьшает впечатлительность читателя, дает ему случай скоро забывать только что прочитанное ... Совсем другое — сжатость письма, это — сама сила, дающая себя чувствовать каждому, когда она его поглощает... Как выражение ума, речь должна быть конкретна... Абстрактность же Гоголя нам этого не дает. Живые типы, им выведенные, далеко ненатуральны; напротив, они сказочны... Делать повесть из быта данной среды нельзя в образе кузнеца Вакулы с чортом под небесами... Это нечто в духе бабушкиных сказок, рассказанных на печи, под влиянием кирпичного жара, пылко действующего на живое сновидение человека ...“

* На одном из вечеров, когда общество разъезжалось, и я также хотел итти, меня остановил Пушкин:

„Останьтесь еще: нам одна дорога! За мною приедет экипаж: я вас отвезу!“

Мне рассказывал... в 1838 году Гончаров, брат Пушкиной, сцену, бывшую у Пушкина с графом Литтою¹¹, обер-церемониймейстером. Литта однажды вздумал сделать Пушкину замечание насчет несоблюдения им формы и сказал:

„Il y a des règles pour tout, mon cher ami“ [Есть правила на все, любезный друг].

Пушкин вспыхнул и отвечал ему:

„Pardon, monsieur le comte, je pensais toujours qu’il n’y avait de règles que pour les mesdemoiselles d’honneur!“ [Извините, граф, я полагал всегда, что регулы (règles) существуют только у фрейлин].

Вот как он исполнял свою должность.

Неожиданное, небывалое, фантастически-уродливое, физически-отвратительное, не в натуре, а в рассказе, всего скорее возбуждало в нем [т. -е. в Пушкине] этот смех; и когда Гоголь или кто-либо другой не удовлетворял его потребности в этом отношении, так он и сам, при удивительной и, можно сказать, ненарушимой стройности своей умственной организации, принимался слагать в уме странные стихи — умышленную, но гениальную бессмыслицу. Сколько мне известно, он подобных стихов никогда не доверял бумаге. Но, чтобы самому их не сочинять, он всегда желал иметь около себя человека милого, умного, с решительною наклонностью к фантастическому: „Скажешь ему: пожалуйста, соври что-нибудь! И он тотчас соврет, чего никак не придумаешь, не вообразишь!“

... Когда я начал читать Пушкину первые главы из „Мертвых душ“ в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: „Боже, как грустна наша Россия!“

А. С. Пушкин узнал от меня о существовании романа¹² ... По прочтении первой части он сказал мне, что почти не выпускал книгу из рук, пока не прочел. „Как все это увлекательно, — говорил он, но как до сих пор décousu! [несвязно]. Как-то она сведет концы?“ Но когда он прочитал всю книгу, то сказал: „Удивляюсь, как все, что мне казалось décousu, y нее прекрасно разъяснилось, и как интерес всей книги до самого конца увлекателен. Старайтесь издать книгу скорее, а я напишу к нескольким главам эпиграфы“.

Вот что Пушкин говорил мне о гоголевском творчестве:

„Ревизор“ — тоже моя идея. Это как раз относилось к двадцатым годам, когда я был в Новороссии... Тип Хлестакова у меня был намечен в живом лице... Это своего рода Митрофанушка, только более обтесанный и менее отрочен... Но по характеру своему так же наивен и скромен... чего, однако, Гоголь не дал своему Хлестакову, вложив в его речь дозу нахальства и уверенной глупости... Да, именно, „уверенной глупости“, потому что Хлестаков сознает свое глупое положение среди семьи глупого городничего, но все-таки его поддерживает, уверенный в том, что его глупый ум, по сравнению с глупостью уездного начальства, много значительнее... Даже высшая одесская губернская власть, в ведении которой я находился тогда, как полуссыльный, и та ничем не уступала Гоголевскому Сквознику-Дмухановскому... По своему мягкому и доброму характеру, знаменитый административный муж в эпоху „Николаевских войн“, граф Киселев¹⁴, этот господарь Молдавии и Валахии и впоследствии министр государственных имуществ, тоже был Сквозник в своем роде, потому что он весь уходил в авторитет своего камердинера, который ему говорил, что „этого“ надо наказать, а „того“ помиловать и т. д.

Первая половина года.

...Я его встретила с женою у матери, которая начинала хворать: Наталья Николаевна сидела в креслах у постели больной и рассказывала о светских удовольствиях, а Пушкин, стоя за ее креслом, разводя руками, сказал шутя:

„Это последние штуки Натальи Николаевны: посылаю ее в деревню“.

10 января.

Интересно, как Пушкин судит о Кукольнике¹⁵. Однажды у Плетнева зашла речь о последнем, я был тут же. Пушкин, по обыкновению, грызя ногти или яблоко — не помню, сказал:

„А что, ведь, у Кукольника есть хорошие стихи? Говорят, что у него есть и мысли“.

Это было сказано тоном двойного аристократа: аристократа природы и положения в свете. Пушкин иногда впадает в этот тон и тогда становится крайне неприятным.

Март — апрель.

Едва Кольцов¹⁷ сказал ему свое имя, как Пушкин схватил его за руку и сказал: „Здравствуй, любезный друг! Я давно желал тебя видеть!“

Пушкин не только не заботился о своем журнале [„Современник“] с родительскою нежностью, он почти пренебрегал им. Однажды прочел он мне свое новое поэтическое произведение. „Что же, — спросил я, — ты напечатаешь его в следующей книжке?“ — „Да, как бы не так, — отвечал он, — pas si bête: подписчиков баловать нечего. Нет, я приберегу стихотворение для нового тома сочинений своих“.

Апрель — май.

... Мы начали говорить о начатом им издании „Современника“. „Первый том был слишком хорош, — сказал Пушкин. — Второй я постараюсь выпустить поскучнее: публику баловать не надо“.

Май.

В мае 1836 года Пушкин гостил у нас в Москве у церкви Стар. Пимена в доме Ивановой. Мой муж всякий день почти играл в карты в Английском Клубе и играл крайне несчастливо. Перед отъездом в Петербург Пушкин предложил однажды Павлу Войновичу этот бумажник, говоря: „попробуй сыграй с ним на мое счастье“.

И как раз Павел Войнович выиграл в этот вечер тысяч пять. Пушкин тогда сказал: „Пускай этот бумажник будет всегда счастьем для тебя“.

Дети Пушкина уже спали; он их будил и выносил ко мне по одиночке на руках. Это не шло к нему, было грустно, рисовало передо мной картину натянутого семейного счастия, и я его спросил: на кой чорт ты женился?

Он мне отвечал: „Я хотел ехать за границу — меня не пустили; я попал в такое положение, что не знал, что делать — и женился“.

10 мая.

On raconte que l’auteur Pouchkine, qui est ici, demande à quelqu’un [Рассказывают, что писатель Пушкин, который теперь здесь, спросил у кого-то]: „Что нового?“ — Приехал граф Петр Александрович¹⁹. — Да, répondit l’autre, en coupant la parole [ответил тот, перебивая его], — приехал граф Петр Александрович, только не Румянцев-Задунайский, а Толстой.

19—20 мая.

Москва [разговор с В. А. Нащокиной].

... Пушкин, между прочим, сказал, что, когда рыли могилу для его матери в Святогорском монастыре²⁰, он смотрел на работу могильщиков, и, любуясь песчаным, сухим грунтом, вспомнил о Войныче (так он звал его иногда): „Если он умрет, непременно его надо похоронить тут; земля прекрасная, ни червей, ни сырости, ни глины, как покойно ему будет здесь лежать“.

Москва.

... с восторгом говорил Павлу Войновичу: „Знаешь, брат, ты все болеешь, может, скоро умрешь, так я подыскал тебе в Михайловском могилку сухую, песчаную, чтобы тебе было не сыро лежать, чтобы тебе и мертвому было хорошо, а когда умру я, меня положат рядом с тобой“.

...

„Где же Вера Александровна?“ спросил Пушкин у мужа.

„Она поехала к обедне“.

„Куда?“ переспросил поэт.

„К Пимену“.

„Ах, какая досада! А зачем ты к Пимену пускаешь жену одну?“

„Так я же пускаю к Старому Пимену, а не к молодому!“ ответил мой муж.

... В беседе с ним я не заметила, как пролетело время до 5 часов утра, когда мой муж вернулся из клуба.

„Ты соскучился, небось, с моей женой?“ спросил Павел Войнович, входя.

„Уезжай, пожалуйста, каждый вечер в клуб!“ ответил всегда любезный и находчивый поэт.

„Вижу, вижу. Ты уж ей насплетничал на меня?“ сказал Павел Войнович.

„Было немножко ...“ ответил Пушкин, смеясь.

... Он за прощальным ужином пролил на скатерть масло.

Увидя это, Павел Войнович, с досадой, заметил:

„Эдакий неловкий! За что ни возьмешься, все роняешь“.

„Ну, я на свою голову. Ничего...“ ответил Пушкин, которого, видимо, взволновала эта дурная примета.

28 мая.

„Что вы не остановились у меня, Александр Андреевич? — спрашивал меня Пушкин, приехав ко мне на третий день, — вам здесь не так покойно, не угодно ли занять мою квартиру в городе?.. Я теперь живу на даче“. — Много обязан вам, Александр Сергеевич! И очень охотно принимаю ваше предложение. У вас верно есть кто-нибудь при доме? — „Человек, один только; я теперь заеду туда, прикажу, чтоб приготовили вам комнату“. — Он уехал, оставя меня очарованною обязательностью его поступков и тою честью, что буду жить у него.

Июнь — июль.

[Статью Д. В. Давыдова о партизанской войне, присланную в „Современник“], отдали на цензурный просмотр известному А. И. Михайловскому-Данилевскому²²„Это все равно, как если бы князя Потемкина²³ послать к евнухам учиться у них обхождению с женщинами“.

Июль.

Александр Сергеевич приехал звать меня обедать к себе: „Из уважения к вашим провинциальным обычаям²⁵— сказал он, усмехаясь, — мы будем обедать в 5 часов“.

„В пять часов?.. В котором же часу обедаете вы когда нет надобности уважать провинциальных привычек?“

„В седьмом, осьмом, иногда и в девятом“.

„Ужасное искажение времени! никогда б я не мог примениться к нему“.

„Так кажется: постепенно можно привыкнуть ко всему“.

Отдавая мне рукопись, Пушкин имел очень озабоченный вид; я спросила о причине. „Ах, у меня такая пропасть дел, что голова идет кругом!... позвольте мне оставить вас; я должен быть еще в двадцати местах до обеда“.

После 15 июля.

Мне казалось, что Александр Сергеевич был очень доволен, когда я сказала, что боюсь слишком обременить его, поручая ему издание моих записок, и что прошу его позволить мне передать этот труд моему родственнику...

„Впрочем, — прибавил он, — прошу вас покорнейше во всем, в чем будете иметь надобность в отношении к изданию ваших записок, употреблять меня, как одного из преданнейших вам людей“.

Сентябрь.

²⁶.

Поэт Пушкин, при первом взгляде на группу Пименова [Мальчик, играющий в бабки], сказал:

„Слава богу! Наконец, и скульптура в России явилась народная“.

* В СПб. театре один старик-сенатор, любовник Асенковой²⁷, аплодировал ей, тогда как она плохо играла. Пушкин, стоявший, близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал: „Мальчишка, дурак!“ П[ушкин] отвечал: „Ошибся, старик! Что я не мальчишка — доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я — Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтобы Асенкова не подумала, что я ей аплодирую“.

* Незадолго перед смертью, Пушкин в Александрийском театре сидел рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрерывно, кстати и некстати, аплодировали Асенковой... Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак. Пушкин, обратившись к ним, сказал:

„Вы, господа, назвали меня дураком; я Пушкин и дал бы теперь же каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей аплодирую“.

Осень.

В 1836 году, по возвращении моем, осенью с морских купаний на острове Нордерней, я как-то раз ехал с Каменного острова в коляске с А. С. Пушкиным. На Троицком мосту мы встретились с одним, мне незнакомым господином, с которым Пушкин дружески раскланялся. Я спросил имя господина.

„Барков²⁹, ex diplomat, habitué Воронцовых, — отвечал Пушкин и, заметив, что имя это мне вовсе не известно, с видимым удивлением сказал мне: — Вы не знаете стихов однофамильца Баркова, вы не знаете знаменитого четверостишия... (обращенного к Савоське) и собираетесь вступить в Университет? Это курьезно. Барков — это одно из знаменитейших лиц в русской литературе; стихотворения его в ближайшем будущем получат огромное значение. В прошлом году я говорил государю на бале, что царствование его будет ознаменовано свободою печати, что я в этом не сомневаюсь. Император рассмеялся и отвечал, что он моего убеждения не разделяет. „Для меня сомнения нет, — продолжал Пушкин, — но так же нет сомнения, что первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будут полное собрание стихотворений Баркова“.

Однажды, соглашаясь с его враждебным взглядом на высшее у нас преподавание наук, я сказал Пушкину, что поступаю в Университет исключительно для изучения людей. Пушкин расхохотался и сказал: „В Университете людей не изучишь, да едва ли их можно изучить в течение всей жизни. Все, что вы можете приобрести в Университете — это то, что вы свыкнетесь жить с людьми, и это много. Если вы так смотрите на вещи, то поступайте в Университет; но едва ли вы в том не раскаетесь“.

... С. А. Соболевскому: „Немножко длинно, молодо, а, впрочем, хорошо!“³⁰.

... Я отправился к Пушкину и, не подозревая нисколько содержания приносимого мною гнусного пасквиля, передал его Пушкину. Пушкин сидел в своем кабинете, распечатал конверт и тотчас сказал мне:

„Я уже знаю что такое; я такое письмо получил сегодня же от Е. М. Хитровой: это мерзость против моей жены. Впрочем, понимаете, что безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может. Послушайте, что я по сему предмету пишу г-же Хитровой“.

Тут он прочитал мне письмо, вполне сообразное с его словами³¹.

Граф Соллогуб поехал к Пушкину для передачи письма, но он тотчас изорвал его, сказав: „C’est une infamie, j’en ai reçu deja aujourd’hui“ [Это гнусность, я уже получил такое же сегодня].

... Пушкин прибавил:

„Дуэли никакой не будет; но я, может быть, попрошу вас быть свидетелем одного объяснения, при котором присутствие светского человека... мне желательно, для надлежащего заявления, в случае надобности“.

Все это было говорено по-французски³².

В ноябре 1836 г. Пушкин, вместе с Матюшкиным³³, был у Яковлева в день его рождения³⁴; еще тут был князь Эристов, воспитанник второго курса, и больше никого. Пушкин явился последним и был в большом волнении. После обеда они пили шампанское. Вдруг Пушкин вынимает из кармана полученное им анонимное письмо и говорит: „Посмотрите, какую мерзость я получил“.

— Ступайте завтра к д’Аршиаку³⁵, условьтесь с ним только на счет материальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь.

Потом он продолжал шутить и разговаривать, как бы ни в чем не бывало.

После 4 ноября.

Вот что à peu près ты сказал княгине [В. Ф. Вяземской] третьего дня...„Je connais l’homme des lettres anonymes et dans huit jours vous entendrez parler d’une vengeance unique en son genre; elle sera pleine, complette; elle jettera l’homme dans la boue; les hauts faits de Rajeffsky sont un jeu d’enfant devand ce que je me propose de faire“ [Я знаю автора анонимных писем, и через неделю вы услышите, как заговорят о мести, единственной в своем роде; она будет полной, совершенной; она бросит человека в грязь; громкие выходки Раевского³⁶ — детская игра в сравнении с тем, что я намерен сделать] — и тому подобное.

Вызов³⁷ Пушкина не попал по своему назначению. В дело вмешался старый Геккерен³⁸. Он его принял, но отложил окончательное решение на 24 часа, чтобы дать Пушкину возможность обсудить все более спокойно. Найдя Пушкина, по истечении этого времени, непоколебимым... он попросил новой отсрочки на неделю. Принимая вызов от лица молодого человека, т. -е. своего сына, как он его называл, он, тем не менее, уверял, что тот совершенно не подозревает о вызове, о котором ему скажут только в последнюю минуту. Пушкин, тронутый волнением и слезами отца, сказал: „Если так, то не только неделю — я вам даю две недели сроку и обязуюсь честным словом не давать никакого движения этому делу до назначенного дня и при встречах с вашим сыном вести себя так, как если бы между нами ничего не произошло“.

Середина ноября.

*... Пушкин, возвратясь откуда-то домой, находит Дантеса³⁹ у ног своей жены. Дантес, увидя его, поспешно встал. На вопрос Пушкина, что это значит, Дантес отвечает, что он умолял Наталью Николаевну уговорить сестру свою итти за него. На это Пушкин заметил, что тут не о чем умолять, что ничего нет легче: он звонит, приказывает вошедшему человеку позвать Катерину Николаевну⁴⁰ „Voila M. Dantès qui demande ta main [Господин Дантес просит твоей руки]. Согласна ли ты?“

* Un matin, M. de Heckeren vit entrer dans sa chambre Puchkine, le poête le plus justement populaire de la Russie. — „Comment sa fait-il, monsieur le baron, — lui dit-il, avec un calme apparent, — que j’aie trouvé chez moi ces lettres de votre écriture?“ et il tenait à la main des lettres contenantes, en effet, les expressions d’une inclination très vive. — Vous n’avez pas lieu d’en être offensé, — répondit M. de Heckeren, — madame Pouchkine ne consent à les recevoir que pour les transmettre à sa soeur, que je désire épouser. — „Alors épousez-la&lqduo;. — Ma famille ne m’accorde pas son consentement. — „Obtenez-le!“ — Ce dialoge créait une situation bien délicate [Однажды утром Геккерен увидел у себя в комнате Пушкина, поэта, самого популярного в России. „Как случилось, господин барон, — сказал ему Пушкин с видимым спокойствием, что я нашел у себя эти письма, написанные вашей рукой?“ Он держал в руке письма, действительно содержавшие выражения пылкой страсти. „У вас нет повода считать себя обиженным, — ответил Геккерен, — г-жа Пушкина согласилась их принять у меня только для того, чтобы передать их своей сестре, на которой я хочу жениться“. — „В таком случае женитесь“. — „Моя семья не дает мне согласия“. — „Добейтесь его“. Эта беседа создала очень щекотливое положение].

За столом подали Пушкину письмо. Прочитав его, он обратился к... Екатерине Николаевне: „Поздравляю, вы невеста; Дантес просит вашей руки!“ Та бросила салфетку и побежала к себе. Наталия Николаевна за нею. „Каков!“ сказал Пушкин Россету про Дантеса.

—20 ноября.

... Дантес обратился ко мне со словами:

„Ступайте к г. Пушкину и поблагодарите его, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видаться, как братья“⁴².

Поздравив с своей стороны Дантеса, я предложил д’Аршиаку лично повторить эти слова Пушкину и ехать со мной. Д’Аршиак и на это согласился. Мы застали Пушкина за обедом. Он вышел к нам несколько бледный и выслушал благодарность, переданную ему д’Аршиаком.

„С моей стороны, — продолжал я, — я позволил себе обещать, что вы будете обходиться с своим зятем, как с знакомым“.

„Напрасно, — воскликнул запальчиво Пушкин. — Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может“.

Мы грустно переглянулись с д’Аршиаком. Пушкин затем немного успокоился.

„Впрочем, — добавил он, — я признал и готов признать, что г. Дантес действовал как честный человек“.

„Больше мне и не нужно“, подхватил д’Аршиак и поспешно вышел из комнаты.

Вечером на бале С. В. Салтыкова⁴³ свадьба [Дантеса и Е. Н. Гончаровой] была объявлена, но Пушкин Дантесу не кланялся...

„У него, кажется, грудь болит, — говорил он: — того гляди, уедет за границу. Хотите биться об заклад, что свадьбы не будет? Вот у вас тросточка. У меня бабья страсть к этим игрушкам. Проиграйте мне ее“.

„А вы проиграете мне все ваши сочинения?“

„Хорошо“. (Он был в это время как-то желчно весел.)

21 ноября.

„Послушайте, — сказал он мне через несколько дней: — вы были более секундантом Дантеса, чем моим; однако я не хочу ничего делать без вашего ведома. Пойдемте в мой кабинет.

„Я прочитаю вам мое письмо к старику Геккерену⁴⁴. С сыном уже покончено... Вы мне теперь старичка подавайте“.

Тут он прочитал мне всем известное письмо к Голландскому посланнику. Губы его задрожали, глаза налились кровью.

Ноябрь — декабрь.

„Tu l’as voulu, Georges Dandih“ [Ты этого хотел, Жорж Дандин].

Раз, выходя из театра, Данзас встретил Пушкиных и поздравил Катерину Николаевну Гончарову, как невесту Дантеса; при этом Пушкин сказал, шутя, Данзасу: „Ma belle soeur ne sait pas maintenant de quelle nation elle sera: Russe, Française ou Hollandaise!?“ [Моя свояченица не знает теперь, какой национальности она будет: русской, французской или голландской!?].

Декабрь.

Был на балу у Е. Ф. Мейендорфа⁴⁶. Он и жена говорили о Пушкине, о данном мне поручении перевесть для государя рукопись генерала Гордона⁴⁷„Mais où est-il donc? Où est-il donc?“ [Но где же он? Где же он?] Егор Федорович нас познакомил. Пошли расспросы об объеме и содержании рукописи.

Пушкин удивился, когда узнал, что у меня шесть томов in 4° и сказал: „Государь говорил мне об этом манускрипте, как о редкости, но я не знал, что он столь пространен“.

На балу у Португальского
            посланника.

* Во время танцев я зашел в кабинет, все стены которого были увешаны рогами различных животных, убитых ярым охотником, и, желая отдохнуть, стал перелистывать какой-то кипсэк. Вошел Пушкин. „Вы зачем здесь? Кавалергарду, да еще не женатому, здесь не место. Вы видите, — он указал на рога, — эта комната для женатых, для мужей, для нашего брата“.

28 декабря.

В одно из своих посещений г. Краевский⁵⁰

„Зачем они меня зовут туда? Что я там буду делать? — говорил Пушкин. — Ну, да поедемте завтра“.

„У меня нет билета“.

„Что за билет! Поедемте. Приезжайте ко мне завтра и отправимся“.

29 декабря.

29 декабря г. Краевский пришел. Подали двуместную, четвернею на вынос, с форейтором, запряженную карету, и А. С. Пушкин с А. А. Краевским отправились в Академию наук.

Перед этим только что вышел IV том „Современника“ с „Капитанскою дочкою“. В передней комнате Академии, пред залом, Пушкина встретил Греч — с поклоном чуть не в ноги:

„Батюшка, Александр Сергеевич, исполать вам! Что за прелесть вы подарили нам! — говорил с обычными ужимками Греч. — Ваша „Капитанская дочь“ чудо как хороша! Только зачем это вы, батюшка, дворовую девку свели в этой повести с гувернером?.!..“ — „Давайте, давайте им читать!“ — говорил в ответ, улыбаясь, Пушкин. Вошли. За столом на председательском месте, вместо заболевшего Уварова, сидел кн. М. А. Дондуков-Корсаков, лучезарный, в ленте, в звездах, румяный и весело, приветливо поглядывал на своих соседей академиков и на публику...

„Ведь вот сидит довольный и веселый, — шепнул Пушкин г. Краевскому, мотнув головой по направлению к Дондукову, — а ведь сидит-то на моей эпиграмме! Ничего, не больно, не вертится!“

... „Современника“⁵¹. — „Некогда, некогда, — говорит Пушкин, — надобно ехать в публичное заседание Академии. Хотите? Поедем вместе: посмотрите, как президент и вице-президент будут торчать на моей эпиграмме“⁵².

Конец года.

Барон Геккерен... на пол и сказал Геккерену с злой усмешкой: „Напрасно трудились, барон!“

ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себя самой, столько и для счастья мужа при известной его ревнивости. Она верно рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. — „Разве ты и мог ожидать от меня другого?“ спросил я его. — Не только мог, государь, но признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моей женою...

¹ Статья в январской книжке журнала „Сын Отечества“ за 1835 г., написанная военным писателем В. Б. Броневским (1784—1835). На критику его Пушкин отозвался уничтожающей статьей, в которой, в свою очередь, замечал: „В начале своей статьи критик, изъявляя сожаление о том, что „История Пугаческого бунта“ написана вяло, холодно, сухо, а не пламенной кистью Байрона...“ и т. д. Замечание это, по-видимому, сильно возмутило Пушкина, ибо тогда же в письме к И. И. Дмитриеву от 26 апреля 1835 г. он снова возвращался к нему. „Что касается до тех мыслителей, которые негодуют на меня за то, что Пугачев представлен у меня Емелькою Пугачевым, а не байроновым Ларою, то охотно отсылаю их к г. Полевому, который, вероятно, за сходную цену возьмется идеализировать это лицо по самому последнему фасону“.

² Путята Николай Васильевич (1802—1877), служивший в статс-секретариате великого княжества Финляндского; близкий друг Е. А. Боратынского, вращался в литературных кружках Жуковского, Плетнева, Вяземского и др., где сблизился и с Пушкиным.

³ Фикельмонт граф Карл-Людвиг (1777—1857), австрийский посланник в Петербуоге, женатый на гр. Д. Ф. Тизенгаузен, дочери известной приятельницы Пушкина Е. М. Хитрово, в салоне которой Пушкин и Фикельмонт имели случай ближе сойтись.

⁴ „Bertrand et Raton, ou l’Art de conspirer“, комедия в 5 действиях Скриба, в основу которой автором положена история датского первого министра Иоганна Фридриха Струэнзе, казненного в 1772 г. датским королем Христианом VII.

⁵ Граф Оттон Блум, вернее Блом (de Blome) (1777—1849), чрезвычайные посланник и полномочный министр Дании при русском дворе.

⁶ „На выздоровление Лукулла“ впервые напечатано в журнале „Московский Наблюдатель“ 1835 г., сентябрь, кн. 2, с полной подписью, Оно направлено против министра народного просвещения С. С. Уварова (1786—1855), бывшего „арзамасца“, который, ставши министром, отличился крайней безпринципностью, усилил цензурный гнет и пр. Стихотворение это наделало много шума. Оскорбленный Уваров с той поры стал заклятым врагом Пушкина.

⁷ Павлов Николай Филиппович (1805—1865), муж поэтессы К. К. Павловой (р. Яниш), талантливый беллетрист. В 1835 г. он выпустил отдельною книгою „Три повести“ („Именины“, „Аукцион“, „Ятаган“), встреченные чрезвычайно сочувственно критикою и вызвавшие настолько большое неудовольствие в официальных кругах, что переиздание их было запрещено. — См. статью Пушкина („О повестях Павлова“), написанную в том же году.

⁸ Коссаковская графиня Александра Ивановна, р. гр. Лаваль (1811—1886), сестра кн. Е. И. Трубецкой, жены декабриста.

⁹ —1888), литератор, переводчик, школьный товарищ Гоголя и Кукольника.

¹⁰ По предположению М. А. Цявловского, Л. Н. Толстой мог это слышать или от С. Т. Аксакова, или от А. О. Смирновой. Ср. стр. 168.

¹¹ Граф Литта Юлий Помпеевич (1763—1839), член Государственного совета, старший обер-камергер высочайшего двора. Пушкин, как камер-юнкер, был подчинен ему при дворе.

¹² Миклашевич Варвара Семеновна (1786—1846), писательница и переводчица. Исторический роман ее „Село Михайловское или помещик XVIII ст.“ печатался отрывками в журнале „Сын Отечества“ в 1831 г. Полностью, вследствие цензурных препятствий, был напечатан только в 1864—1865 гг. (4 ч.), с предисловием Н. И. Греча. Пушкин, в 1836 г., писал в 3-й кн. „Современника“: „Недавно одна рукопись, под заглавием: Село Михайловское, ходила по рукам и произвела большое впечатление. Это роман, сочиненный дамою. Говорят, в нем много оригинальности, много чувства, много живых и сильных изображений. С нетерпением ожидаем его появления“.

¹³ Жандр Андрей Андреевич (1789—1873), поэт и переводчик ближайший друг Грибоедова. Привлекался к делу декабристов.

¹⁴ —1872), генерал-адъютант, известный государственный деятель.

¹⁵ Кукольник Нестор Васильевич (1809—1868), плодовитый писатель и драматург.

¹⁶ Никитенко Александр Васильевич (1805—1877), доктор философии и цензор, впоследствии академик. На почве цензорской его деятельности у него случались столкновения с Пушкиным, что придавало их взаимоотношениям крайне неровный характер.

¹⁷ Кольцов Алексей Васильевич (1808—1842), известный поэт-крестьянин.

¹⁸ Брюллов Карл Павлович (1799—1852), знаменитый русский художник, „Пушкин в живописи“, как называли его.

¹⁹ —1844), генерал-от-инфантерии, в 1836 г. замещавший Московского военного генерал-губернатора св. кн. Д. В. Голицына (1771—1844), по случаю отъезда последнего за границу. Граф Толстой, настроенный много реакционнее Голицына, склонен был считать всех писателей врагами правительства, принимая в отношении их соответствующие меры. Знаменитый генерал-фельдмаршал, граф Румянцев-Задунайский (1715—1796), носил то же имя-отчество, что и Толстой; последнее и послужило поводом к шутке Пушкина.

²⁰ H. О. Пушкина скончалась 29 марта 1836 г. и погребена в Святогорском монастыре.

²¹ Александров Александр Андреевич — псевдоним Надежды Андреевны Дуровой (1783—1866), известной „кавалерист-девицы“, участницы отечественной войны. В 1836 г. она приехала в Петербург, с целью напечатания своих записок, которыми сильно заинтересовался Пушкин. Впоследствии, ободренная успехом записок, напечатанных в „Современнике“, занялась литературной деятельностью.

²² Михайловский-Данилевский Александр Иванович (1790—1848), генерал-лейтенант, известный военный писатель; в 1835 г. был назначен сенатором и председателем военно-цензурного комитета. В письме к Давыдову Пушкин замечал: „Ты думаешь, что твоя статья о партизанской войне пройдет сквозь цензуру цела и невредима. Ты ошибся: она не избежала красных чернил. Право кажется военные цензоры вымарали для того, чтобы доказать, что они читают“.

²³ Потемкин-Таврический св. князь Григорий Александрович (1739—1791), генерал-фельдмаршал, завоеватель полуострова Тавриды (Крыма), фаворит Екатерины II.

²⁴ —1875), знакомый А. С. Грибоедова.

²⁵ Н. А. Дурова постоянно жила в Елабуге.

²⁶ В октябре 1836 г. Пушкин посетил годичную выставку Академии художеств, где ему особенно понравились скульптуры Николая Степановича Пименова (1812—1864) — „Русский парень, играющий в бабки“ и Александра Васильевича Логановского (1812—1855) — „Мальчик, играющий в свайку“. Обе работы, удостоенные золотых медалей, увековечены в стихах Пушкина. Статуя Пименова, по распоряжению Николая I была отлита из бронзы и поставлена в Царскосельском саду.

²⁷ Асенкова Варвара Николаевна (1817—1841), выдающаяся артистка Александрийского театра, бывшая любимицей петербургской театральной публики. Об этом же эпизоде существует еще ряд рассказов, опущенных нами за их недостоверностью.

²⁸ Снегирев Иван Михайлович (1793—1868), профессор, этнограф и археолог.

²⁹ „Зеленая Лампа“, переводчик театральных пьес. Однофамилец его, Барков Иван Семенович (1732—1768), переводчик Академии Наук, известный порнографический поэт.

³⁰Речь идет о несостоявшейся дуэли Пушкина с гр. В. А. Соллогубом. См. ниже.

³¹ 4 ноября Пушкин и несколько его знакомых (Вяземские, Хитрово, Виельгорский, Васильчикова — тетка Соллогуба и др.) получили известные анонимные письма, являвшиеся прямым продолжением грязных сплетен, которые „высший свет“ сплетал вокруг имен Пушкина и Дантеса. Ответное письмо Пушкина к Е. М. Хитрово неизвестно.

³² Возможно, что Пушкин, сразу пришедший к мысли о дуэли, сделал это замечание для отвода глаз, чтобы на первых порах усыпить бдительность своих друзей.

³³ Матюшкин Федор Федорович (1799—1872), Яковлев Михаил Лукьянович (1798—1868) и Комовский Сергей Дмитриевич (1798—1880) — лицейские товарищи Пушкина.

³⁴

³⁵ д’Аршиак виконт (ум. 1851), атташе французского посольства, секундант Дантеса.

³⁶ А. Н. Раевский был одновременно с Пушкиным в Одессе; будучи влюблен в гр. Е. К. Воронцову, он, по-видимому, играл не последнюю роль в одесской истории Пушкина, окончившейся высылкой его в Михайловское.

³⁷ Непосредственно после получения анонимных писем Пушкин послал письменный вызов Дантесу. Последний был на дежурстве, почему вызов и попал в руки Геккерена.

³⁸ Пушкин был уверен, что автором анонимных писем является бар. Луи ван-де-Геккерен Беверваард (1791—1884), нидерландский посланник, приемный отец Дантеса, будущего убийцы Пушкина.

³⁹ —1895), француз, зачисленный в 1834 г. в Кавалергардский полк.

⁴⁰ Гончарова Екатерина Николаевна (ум. 1843), старшая сестра Пушкиной, влюбленная в Дантеса, была использована в качестве средства для устранения повода к дуэли. Действительно, бар. Геккерен пытался объяснить поведение своего приемного сына любовью к Е. Н. Гончаровой, в результате чего, 10 января 1837 г., состоялась их свадьба. В этом содействовал Геккеренам и Жуковский, всячески старавшийся отвести опасность от Пушкина. Однако ж сватовство Дантеса, в действительности, происходило при других обстоятельствах (см. у П. Е. Щеголева, Дуэль и смерть Пушкина), почему эта запись, равно как и нижеследующая, представляются малодостоверными.

⁴¹ Фаллу Альфред Пьер, впоследствии известный политический деятель, легитимист и вождь клерикальной партии. В 1836 г. посетил Петербург, где вращался в обществе, враждебном Пушкину. Настоящая запись сделана со слов гр. М. Д. Нессельроде.

⁴² Пушкин вынужден был взять свой вызов обратно, вследствие ожидаемой свадьбы Дантеса на его свояченице.

⁴³ Салтыков Сергей Васильевич (1777—1846), петербургский богач, крупный библиофил, славившийся своими чудачествами.

⁴⁴

⁴⁵ Данзас Константин Карлович (1801—1870), лицейский товарищ и секундант Пушкина в его последней дуэли.

⁴⁶ Мейендорф барон Егор Федорович (1794—1879), генерал-адъютант, участник войны 1812 г., известный коннозаводчик.

⁴⁷ Гордон Патрик (1635—1698), генерал, сподвижник Петра I, автор „Дневника“, изданного в Петербурге в 1840 г.

⁴⁸ Келер Дмитрий Егорович (1807—1839), лицеист IV курса, впоследствии надворный советник, и. д. секретаря 1-го отделения Канцелярии военного министра. За переводы первых 4-х частей рукописи Гордона получил 30 июля 1837 года подарок в 1.000 рублей. Такую же сумму в 1838 году получил за перевод 5 части.

⁴⁹ —1889), ближайший друг Дантеса.

⁵⁰ Краевский Андрей Александрович (1810—1889), известный журналист, впоследствии издатель „Отечественных Записок“, тогда заведывавший корректурой „Современника“.

⁵¹ „Современник“, журнал, основанный в 1836 г. по мысли Пушкина и Плетнева — до 1838 г. выходивший 4 книгами в год. Первая книга вышла 11 апреля 1836 г. под заглавием: „Современник. Литературный журнал, издаваемый А. С. Пушкиным“.

⁵² Эпиграмма „В Академии наук...“ написана Пушкиным в 1835 г. на вице-президента Академии кн. М. А. Дондукова-Корсакова (1794—1869). 29 декабря 1836 г. Пушкин присутствовал вместе с Краевским в годичном заседании Академии.