Разговоры Пушкина (собрали: С. Гессен; Л. Модзалевский)
1833 - 1834 гг.

1833 г.

*... Я пришел к Александру Сергеевичу за рукописью и принес деньги-с; он поставил мне условием, чтобы я всегда платил золотом, потому что их супруга кроме золота не желала брать других денег в руки. Вот-с Александр Сергеевич мне и говорит, когда я вошел в кабинет: „Рукопись у меня взяла жена, идите к ней, она хочет сама вас видеть“, и повел меня; постучались в дверь, она ответила: „Входите“. Александр Сергеевич отворил двери, а сам ушел...

„Входите, я тороплюсь одеваться, — сказала она. — Я вас для того призвала к себе, чтобы вам объявить, что вы не получите от меня рукописи, пока не принесете мне сто золотых вместо пятидесяти. Мой муж дешево продал вам свой стихи. В 6 часов принесете деньги, тогда и получите рукопись... Прощайте...“

Я поклонился, пошел в кабинет Александра Сергеевича ...

Они сказали мне:

„Что? С женщиной труднее поладить, чем с самим автором? Нечего делать, надо вам ублажить мою жену; ей понадобилось заказать новое бальное платье, где хочешь подай денег... Я с вами потом сочтусь“.

Князь Козловский² просил Пушкина перевесть одну из сатир Ювенала, которую Козловский почти с начала до конца знал наизусть. Он преследовал Пушкина этим желанием и предложением. Тот, наконец, согласился и стал приготовляться к труду. Однажды приходит он ко мне и говорит: „А знаешь ли, как приготовляюсь я к переводу, заказанному мне Козловским? Сейчас перечитал я переводы Дмитриева Латинского поэта и Английского Попе́³. Удивляюсь и любуюсь силе и стройности шестистопного стиха его“.

Графиня Нессельроде⁴... раз без ведома Пушкина взяла жену его и повезла на небольшой Аничковский вечер⁵... Пушкин ужасно был взбешен этим, наговорил грубостей графине и, между прочим, сказал: „Я не хочу, чтоб жена моя ездила туда, где я сам не бываю“⁶.

Я помню, как однажды Пушкин говорил мне, что он терпеть не может — когда просят у него: не на водку, а на чай. При чем не мог скрыть своего легкого неудовольствия, когда я сказал, что распространяющийся в низших сословиях народа обычай пить чай благодетелен для нравственности, и что этому нельзя не радоваться. — „Но пить чай, — возразил Пушкин с живостью, — не русский обычай“.

Начало года.

*... Входит Пушкин.

[Нащокин]. — „Рассуди нас, Александр Сергеевич, я к тебе с жалобой на сего юношу: во-1-х, он вчера в первый раз сбрил усы, во-2-х, влюбился в Елену Яковлевну Сосницкую⁷“.

„Усы — его собственность; любовь к Елене — грех общий: я сам в молодости, когда она была именно Прекрасной Еленой, попался было в сеть, но взялся за ум и отделался стихами, а юноше скажу: берегись! а что касается до стихов, то в сем грехопадении он обязан покаяться передо мной“.

Говоря это весело, в pendant тону Нащокина, Александр Сергеевич взял меня под руку, ввел во вторую комнату, посадил на диван, сам сел с правой стороны, поджав по-турецки ноги, и сказал: „Кайся, юный грешник!..“. По прочтении письма к Ленскому, Александр Сергеевич сказал свое всегдашнее словцо: „Ну, вот и прекрасно, и очень хорошо“. Из второго письма к сестре, после описания сна, где я видел, между прочим:

Друзей, начальников, врагов...

указательный перст поэта быстро длинным ногтем чертил по запятой, как бы выскабливая ее: „Запятую прочь! маленькое тире, знак соединительный: начальники враги — слова однозначущие!..“ По окончании чтения благодушный судья сказал: „Вот мой приговор: можете напечатать эти стихи с подписью: Александр Пушкин... я протестовать не буду“. Я, конечно, понимаю теперь, что все это было снисхождением великой души...

* Вот некоторые из возражений Александра Сергеевича: „A! вы все судите по прежнему времени, когда я с вами, гуляя по Питеру, растряхивал карманы, наполненные золотом? Да, правда, теперь у меня полон сундук новых сочинений... это наследство детям... Не печатаю затем, что теперь на мой товар запросу нет! Фадеюшка⁸ охаял, а Смирдин спустил цену, вот я и припрятал товар. Ведь мы — купцы, а ныне творчество — коммерчество“.

Когда появились его [Языкова] стихи⁹ отдельною книгою, Пушкин сказал с досадою: „Зачем он назвал их: „Стихотворения Языкова“! Их бы следовало назвать просто: „Хмель“! Человек с обыкновенньпми силами ничего не сделает подобного; тут потребно буйство сил“.

7 января.

* Пушкину в особенности нравится моя пьеса: „Зеркало старушки“. Он меня встретил восторженным восклицанием: „Ваша Серафима — прелесть!“.

29 июня.

* На другой день, 29 июня, рано утром, пешком с Черной речки, первым явился А. С. Пушкин. Поздоровавшись с дорогим гостем, Павел Войнович представил ему и нас артистов; а, относясь ко мне, прибавил: „А сей юноша замечателен еще тем, что, читая все журналы, романы и следя за литературой, никак не мог дочитать Ивана Выжигина“¹⁰. Александр Сергеевич, пожав мне еще раз руку, сказал: „Лучше сей рекомендации и не надо“.

* [У П. В. Нащокина, в именины Петра и Павла]. Пушкин лег грудью на подоконник; взглянул направо, сразу заметил крикуна и, повернув голову к нам, стоявшим у окна, сказал: „Тот рыжий должно быть именинник!“ Повернув голову направо, закричал: „Петр!“ — Что, барин? — „С ангелом“. — Спасибо, господин! — „Павел!“ (В такой куче и Павел найдется). — Павел ушел. — „Куда? Зачем?“ — В кабак... Все вышло! Да постой, барин, скажи: почем ты меня знаешь? — „Я и старушку матушку твою знаю“. — Ой? — „А батька-то помер?“ (очень вероятно, у такого лысого). — Давно, царство ему небесное! Братцы, выпьемте за покойного родителя!

„Павел! с ангелом! Да неси скорее!“ Павел, влезая на камни, не сводит глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, ему объясняя, пьют, а рыжий не отстает от словоохотливого барина: „Так, стало, и деревню нашу знаешь?“ — Еще бы не знать! Ведь она близ реки? (Какая же деревня без реки?) — „Так, у самой речки“. — А ваша-то изба, почитай, крайняя? — „Третья от края. А чудной ты барин! Уж поясни, сделай милость, не святым же духом всю подноготную знаешь?“ — Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг гроза, дождь, мы и зашли в избу к твоей старухе... — „Так... Теперь смекаю ...“ — А вот мать жаловалась на тебя: мало денег высылаешь. — „Грешен, грешен! Да вот все на проклятое-то выходит“, сказал он...

Начало июля.

Крестовский остров.

* „Я не могу более работать“, отвечал он [Пушкин] на вопрос, не увидим ли мы вскоре какое-нибудь новое его произведение.

„Здесь бы я хотел построить себе хижину и сделаться отшельником“, прибавил он с улыбкою.

„Если бы в Неве были прекрасные русалки“, отвечал мой спутник, намекая на прекрасное юношеское стихотворение Пушкина „Русалка“ и приводя из него слова, которыми она манит отшельника...

„Как это глупо! — проворчал поэт: — никого не любить, кроме самого себя“.

„Вы имеете достойную любви, прекрасную жену“, сказал ему мой товарищ.

Насмешливое, протяжное „да“ было ответом.

Потом он стал говорить о красивой лошади, купленной моим другом, и прибавил:

„Завтра после обеда я заеду к вам — мне надобно посмотреть вашего коня“.

Я сказал пару слов, выражая мое восхищение прекрасной, теплою, северною ночью.

„Она очень приятна после сегодняшней страшной жары“, небрежно и прозаически отвечал поэт.

Пушкина.

Товарищ мой, сам смешавшийся, старался навести поэта на более серьезный разговор; но он постоянно от того отказывался.

„Там вечерняя заря — малое пространство ночи, а там уже заря утренняя, — сказал задумчиво друг мой, указывая на горизонт, склонявшийся к близкому морю. — Смерть, мрак гроба и пробуждение к прекраснейшему дню“.

Пушкин улыбнулся.

„Оставьте это, мой милый! — сказал он. — Когда мне было 22 года, знал и я такие возвышенные мгновения; но в них ничего нет действительного. Утренняя заря! Пробуждение! Мечты, только одни мечты!“

Признаюсь, эти слова, как ножом, пронзили мне душу... Пушкин, сказав нам короткое: „Bon soir, messieurs!“ исчез в зеленой темноте леса.

Июль.

... Мы с братом ходили каждый день купаться в большую купальню, устроенную на Неве против Летнего сада; один раз... я не заметил, как ко мне подплыл какой-то кудрявый человек и звонким, приветливым голосом сказал: „Позвольте мне вам показать, как надо плавать, — вы не так размахиваете руками, надо по-лягушечьему“, и тут кудрявый человек стал нам показывать настоящую манеру; но вдруг, от нас отплыв, сказал вошедшему в купальню господину: „А, здравствуй, Вяземский“... После этой встречи я не видел Пушкина до петергофского праздника. Государь с царской фамилией и придворными ехал в линейке и, увидав шедшего близ дороги Пушкина, закричал ему: „Bonjour, Pouchkine!“ — „Bonjour, Sire!“ почтительно, но непринужденно отвечал ему Пушкин.

26 августа¹¹.

Москва.

¹² собранные им песни, Пушкин прибавил: „Там есть одна моя, угадайте!“ Но Киреевский думает, что он сказал это в шутку, ибо ничего поддельного не нашел в песнях этих.

П. В. Киреевский при начале издания своего собрания народных песен¹³ в 1848 году заявлял, что Пушкин доставил ему замечательную тетрадь песен, собранных им в Псковской губернии, а, показывая свое собрание Ф. И. Буслаеву¹⁴, сказал: „Вот эту пачку дал мне сам Пушкин“ и прибавил: „Когда-нибудь, от нечего делать, разберите-ка, которые поет народ и которые смастерил я сам“, и сколько ни старался я разгадать эту загадку, никак не могу сладить“.

2 сентября.

... В книжной лавке встретил я Н. Раевского.

„Sacré chien, — сказал он мне с нежностью: — pourquoi n’êtes vous pas venu me voir?“

„Animal, — отвечал я ему с чувством: — qu’avez-vous fait de mon manuscript petit-russien?“ [Каналья (букв.: проклятая собака, непереводимое выражение). Почему вы не пришли меня повидать? — Животное, что вы сделали с моей малорусской рукописью?]

После сего поехали мы вместе, как ни в чем не бывало, он — держа меня за ворот всенародно, чтобы я не выскочил из коляски.

Сентябрь.

* Пушкин, отправляясь в Болдино (в моем, Лукояновском уезде) живал в Нижнем, но это было еще до моего рождения. Дядя П. П. Григорьев любил передавать мне разговор Пушкина с тогдашней губернаторшей Бутурлиной¹⁵...

Это было в холерный год.

„Что же вы делали в деревне, А. С.? — спрашивала Бутурлина. — Скучали?“

„Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди“.

„Проповеди?“

„Да, в церкви, с амвона. По случаю холеры. Увещевал их. — И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!“

7 сентября.

Казань.

В шесть часов вечера мне сказали о приезде к нам Пушкина. Я встретила его в зале. Он взял дружески мою руку с следующими ласковыми словами: „Нам не нужно с вами рекомендоваться; музы нас познакомили заочно, а Боратынский еще более“...

Пушкин благодарил моего мужа; „Как вы добры, Карл Федорович, — сказал он, — как дружелюбно и приветливо принимаете нас, путешественников!.. Для чего вы это делаете. Вы теряете вашу приветливость понапрасну. Вам из нас никто этим не заплатит; мы так не поступаем; мы в Петербурге живем только для себя“.

После чтения, он начал меня расспрашивать о нашем семействе, о том, где я училась, кто были мои учители; рассказывал мне о Петербурге, о тамошней рассеянной жизни и несколько раз звал меня туда приехать: „Приезжайте, пожалуйста, приезжайте, я познакомлю с вами жену мою; поверьте, мы будем уметь отвечать вам за казанскую приветливость не петербургскою благодарностью“.

Потом разговоры наши были гораздо откровеннее... и, наконец, прибавил: „Смотрите, сегодняшний вечер была моя исповедь; чтобы наши разговоры остались между нами“...

Пушкин, говоря о русских поэтах, очень хвалил родного моего дядю Гаврилу Петровича Каменева...¹⁶: „Этот человек достоин был уважения ; он первый в России осмелился отступить от классицизма. Мы, русские романтики, должны принести должную дань его памяти: этот человек много бы сделал, ежели бы не умер так рано“...

„Испытайте, — говорил он мне, — когда вы будете в большом обществе, выберите из них одного человека, вовсе вам незнакомого, который сидел бы к вам даже спиною, устремите на него все ваши мысли, пожелайте, чтобы незнакомец обратил на вас внимание, но пожелайте сильно, всею вашею душою, и вы увидите, что незнакомец, как бы невольно оборотится и будет на вас смотреть“.

„Это не может быть, — сказала я: — как иногда я желала, чтобы на меня смотрели, желала и сердцем и душою, но кто не хотел смотреть, не взглянул ни разу“.

Мой ответ рассмешил его.

„Неужели это с вами случалось? О, нет, я этому не поверю; прошу вас, пожалуйста, верьте магнетизму и бойтесь его волшебной силы; вы еще не знаете, какие он чудеса делает над женщинами?“

„Не верю и не желаю знать“, отвечала я.

„Но я вас уверяю по чести, — продолжал он, — что женщина, любившая самою страстною любовью, при такой же взаимной любви остается добродетельною; но были случаи, что эта же самая женщина, вовсе не любивши, как бы невольно со страхом исполняет все желания мужчины, даже до самоотвержения. Вот это-то и есть сила магнетизма“.

„Вам, может быть, покажется удивительным, — начал опять Пушкин, — что я верю многому невероятному и непостижимому; быть так суеверным заставил меня один случай. Раз пошел я с Н. В. В[севоложским]¹⁷ ходить по Невскому проспекту, и из проказ зашли к кофейной гадальщице.

Мы просили ее нам погадать и, не говоря о прошедшем, сказать будущее. „Вы, — сказала она мне, — на этих днях встретитесь с вашим давнишним знакомым, который вам будет предлагать хорошее по службе место; потом в скором времени получите через письмо неожиданные деньги; а третье, я должна вам сказать, что вы кончите вашу жизнь неестественною смертью... [пропуск в оригинале]“. Без сомнения, я забыл в тот же день и о гадании, и о гадальщице. Но, спустя недели две после этого предсказания и опять на Невском проспекте, я действительно встретился с моим давнишним приятелем, который служил в Варшаве при великом князе Константине Павловиче; он мне предлагал и советовал занять его место в Варшаве, уверяя меня, что цесаревич этого желает. Вот первый раз после гадания, когда я вспомнил о гадальщице. Через несколько дней после встречи с знакомым, я в самом деле получил с почты письмо с деньгами и мог ли я ожидать их? Эти деньги прислал мой лицейский товарищ, с которым мы, бывши еще учениками, играли в карты, и я его обыграл. Он, получа после умершего отца наследство, прислал мне долг, который я не только не ожидал, но и забыл о нем. Теперь надобно сбыться третьему предсказанию, и я в этом совершенно уверен“.

Пересматривая книги, он раскрыл сочинение одного казанского профессора; увидав в них прозу и стихи, он опять закрыл книгу и как бы с досадою сказал: „О, эта проза и стихи! Как жалки те поэты, которые начинают писать прозой; признаюсь, ежели бы я не был вынужден обстоятельствами, я бы для прозы не обмакнул пера в чернилы“... Он просидел у нас до часу и простился с нами, как со старыми знакомыми... сказавши при прощании: „Я никак не думал, чтобы минутное знакомство было причиною такого грустного прощания ; но мы в Петербурге увидимся“.

8 сентября.

Лаишев.

Приезжий торопливо выпрыгнул из тарантаса, вбежал на небольшое крыльцо [станции] и закричал:

„Лошадей!..“

Заглянув в три комнатки и не найдя в них никого, нетерпеливо произнес:

„Где смотритель? Господин смотритель!..“

Выглянула заспанная фигурка лысого старичка в ситцевой рубашке, с пестрыми подтяжками на брюках...

„Чего изволите беспокоиться? Лошадей нет, и вам придется обождать часов пять...“

„Как нет лошадей? Давайте лошадей! Я не могу ждать. Мне время дорого!“

Старичок... хладнокровно прошамкал:

„Я вам доложил, что лошадей нет! ну и нет. Пожалуйте вашу подорожную“.

Приезжий серьезно рассердился. Он нервно шарил в своих карманах, вынимал из них бумаги и обратно клал их. Наконец, он подал что-то старичку и спросил:

„Вы же кто будете? Где смотритель?“

Старичок, развертывая медленно бумагу, сказал:

„Я сам и есть смотритель... По ка-зен-ной на-доб-но-сти“, прочитал протяжно он.

Далее почему-то внимание его обратилось на фамилию проезжавшего.

„Гм!.. Господин Пушкин!.“

Приезжий, просматривая рассеянно почтовые правила, висевшие на стене, быстро повернулся на каблуке к смотрителю и внушительно продекламировал:

Я Пушкин, но не Мусин!
В стихах весьма искусен,
И крайне невоздержан,
Когда в пути задержан!

„Давайте лошадей! Или посылайте за почтмейстером!“

Старичок трусливо отступил к столу и, уже не заглядывая в подорожную проезжающего, он открыл окно и кому-то крикнул:

„Данило! Данило! Беги к почтмейстеру и городничему! Приезжий барин шумят! А кто они? Бог весть!“

„Как? Я-то бог весть кто? — раздался сзади смотрителя раздраженный голос. — Слушайте!“

И испуганному старичку, прижатому к своему столику, приезжий громко читал о том, что он едет по особому высочайшему повелению в Оренбургский край для розыска материалов по Пугачевскому бунту и что все генерал-губернаторы и местные власти обязаны оказывать ему на месте остановок всякую помощь, содействие и беззамедлительное следование в дороге.

18 сентября²⁰.

Оренбург.

„Генерал Пушкин изволил приехать“, прокричал вошедший со двора мальчик...

Дверь отворилась, и на пороге показался довольно полный господин в дорожной шубе и укутанный шарфом.

Тотчас подбежали его раздевать. Все, видимо, обрадовались, всякий видел в нем как бы своего душевного, родного друга.

„Дома барин“.

„Дома, дома, — подхватил хозяин, — и просит дорогого гостя в кабинет. Здравствуй, здравствуй!“

„Здравствуй, трегубый“ (у хозяина с детства верхняя губа делилась надвое).

„Только дайте ему, — проговорил „генерал“, указывая на своего человека, — прежде распеленать своего младенца. А то мои бакенбарды останутся в шарфе“.

При входе в зало опять посыпались приветы. Гость спросил умыться, но хозяин тотчас же предложил Александру Сергеевичу в баню, а потом чай.

„Согласен, если только недалеко баня; мне надоела езда“, отвечал, потирая руки, гость.

„Так, значит, идем; двадцать шагов по коридору — и мы будем в теплушке...“

„Да как брат, К. Д.²¹, y тебя славно здесь; даже андреем (ambrée) пахнет, — заметил А. С. с улыбкою, почесываясь и поглядывая рассеянно по сторонам: — очень порядочно, здесь скорее гостиная, нежели баня...“

Он стоял перед трюмо, правою рукою расправляя кудрявые волосы, а левой прикрываясь, так как был уже совершенно раздет. На это А[ртюхов] заметил, смеясь:

„А видел ли ты, А. С., свое сходство с Венерою Медицейской?“

Последний взглянул в зеркало, как бы для проверки сходства, и отвечал:

„Да, правда твоя. Только ты должен вообразить ее степенство, когда она была во второй половине своего интересного положения“.

охоты, любимой забавы хозяина. Пушкин тешился этими картинами, когда веселый хозяин, круглолицый, голубоглазый, в золотых кудрях, вошел, упрашивая Пушкина ради первого знакомства, откушать пива или меду. Пушкин старался быть крайне любезным со своим хозяином и, глядя на расписной передбанник, завел речь об охоте. „Вы охотитесь, стреляете?“ — „Как же-с, понемножку занимаемся и этим; не одному долгоносому довелось успокоиться в нашей сумке“. — „Что же вы стреляете — уток?“ — „Уто-ок-с?“ бросил тот, вытянувшись и бросив какой-то сострадальческий взгляд. — „Что же? Разве вы уток не стреляете?“ — „Помилуйте-с, кто будет стрелять эту падаль! Это какая-то гадкая старуха, валяется в грязи, — ударишь ее по загривку, она свалится боком, как топор с палки, бьется, валяется в грязи, кувыркается... Тьфу!“ — „Так что же вы стреляете?“ — „Нет-с, не уток. Вот как выйдешь в чистую рощицу, как запустишь своего Фингала, — а он нюх-нюх направо, нюх налево, — и стойку: вытянулся, как на пружине — одеревенел, сударь, одеревенел, окаменел! Пиль, Фингал! Как свечка загорелся, столбом взвился...“ — „Кто, кто?“ перебил Пушкин с величайшим вниманием и участием. — „Кто-с? Разумеется кто: слука, вальдшнеп. Тут царап его по сарафану... А он (продолжал Артюхов, раскинув руки врознь, как на кресте), — а он только раскинет крылья, головку на бок — замрет на воздухе, умирая, как Брут!“

Пушкин расхохотался...

В Оренбурге был инженерный майор... необыкновенный балагур, самый веселый рассказчик и охотник ...

„Вы стреляете уток?“ спросил его Пушкин.

„Как уток! — воскликнул с притворным гневом майор, — чтобы я стал охотиться за такой дрянью! Утку убьешь, она так и шлепнется прямо в грязь. Нет, мы ходим за востроносыми; того подстрелишь, он распластает крылья, и умирает на воздухе, как Брут“.

... Едучи в Берды, Пушкин говорил ему [В. И. Далю]²³, что у него на уме большой роман, но он не соберется сладить с ним. „Погодите, — прибавил он, — я еще много сделаю; я теперь перебесился“²⁴.

19 сентября.

... Он [Пушкин] усердно убеждал меня написать роман и повторял:

„Я на вашем месте сейчас бы написал роман, сейчас; вы не поверите, как мне хочется написать роман. Но нет, не могу: у меня их начато три, — начну прекрасно, а там недостает терпения, не слажу“.

Пушкин потом воспламенился в полном смысле слова, коснувшись Петра Великого, и говорил, что непременно, кроме дееписания о нем, создаст и художественное в память его произведение:

„Я еще не мог доселе постичь и обнять умом этого исполина: он слишком огромен для нас, близоруких, и мы стоим еще к нему близко, — надо отодвинуться на два века, — но я постигаю его чувством; чем более я его изучаю, тем более изумление и подобострастие лишают меня средств мыслить и судить свободно. Не надобно торопиться; надобно освоиться с предметом и постоянно им заниматься; время это исправит. Но я сделаю из этого золота что-нибудь. О, вы увидите: я еще много сделаю! Ведь даром, что товарищи мои все поседели да оплешивели, а я только что перебесился; вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить должно; бурный небосклон позади меня, как оглянусь я...“.

Последние слова свежо отдаются в памяти моей, почти в моих ушах, хотя этому прошло уже семь лет.

[Пушкин говорил о Петре: ] „Я стою вплоть перед изваянием исполинским, которого не могу обнять глазом — могу ли я списывать его? Что я вижу? Оно только застит мне исполинским ростом своим, и я вижу ясно только две-три пядени, которые у меня под глазами“.

* Приходилось Пушкину вступать в такой разговор:

„А ну-ка, дедушка, расскажи нам, сделай одолжение, про Пугача“.

„Для кого Пугач, ваша милость, а для меня царь-батюшка Петр Федорыч“.

Конец сентября.

Ст. Шатки, между Арзамасом
и Лукояновым, по пути из
             Оренбурга.

Когда он [И. Савостьянов] вошел в станционную избу на станции Шатки, то тотчас обратил внимание на ходившего там из угла в угол господина (это был Пушкин); ходил он задумчиво, наконец, позвал хозяйку и спросил у нее чего-нибудь пообедать, вероятно, ожидая найти порядочные кушанья по примеру некоторых станционных домов на больших трактах. Хозяйка, простая крестьянская баба, с хладнокровием отвечала ему: „У нас ничего не готовили сегодня, барин“. Пушкин все-таки, имея лучшее мнение о станционном дворе, спросил подать хоть щей да каши. „Батюшка, и этого нет, ныне постный день, я ничего не стряпала, кроме холодной похлебки“.

Пушкин, раздосадованный вторичным отказом бабы, остановился у окна и ворчал сам с собою: „Вот я всегда бываю так наказан, чорт возьми! Сколько раз я давал себе слово запасаться в дорогу какой-нибудь провизией, и вечно забывал и часто голодал, как собака“.

Ноябрь.

У кн. В. Ф. Одоевского²⁵.

Пушкин только и говорил, что про Гофмана²⁶... Гофмана я знал наизусть... „Одоевский пишет тоже фантастические пиесы“, сказал Пушкин с неподражаемым сарказмом в тоне. Я возразил совершенно невинно: „Sa pensée malheureusement n’a pas de sexe“ [К несчастью, мысль его не имеет пола], и Пушкин неожиданно показал мне весь ряд своих прекрасных зубов...

... Одоевскому очень хотелось узнать, прочитал ли Пушкин [его] книгу²⁸ и какого он об ней мнения. Но Пушкин отделался общими местами: „Читал... ничего... хорошо...“ и т. п. Видя, что от него ничего не добьешься, Одоевский прибавил только, что писать фантастические сказки чрезвычайно трудно. Затем он поклонился и прошел, тут Пушкин... сказал: „Да если оно так трудно, зачем же он их пишет? Кто его принуждает? Фантастические сказки только тогда и хороши, когда писать их не трудно“.

29 ноября.

Вчера бал у Бутурлина (Жомини)²⁹ — любопытный разговор с Блайем³⁰: зачем у вас флот в Балтийском море? для безопасности Петербурга? но он защищен Кронштадтом. Игрушка!

— Долго ли вам распространяться (мы смотрели карту постепенного распространения России, составленную Бутурлиным]). Ваше место Азия; там совершите вы достойный подвиг сивилизации... etc.

Конец года.

В театре.

... Мы повстречали некоего X., тогдашнего модного писателя. Он был человек чрезвычайно надутый и заносчивый... Он отнесся ко мне довольно благосклонно и пригласил меня в тот же вечер к себе... Действие кончилось, занавес опустился; Пушкин опять обернулся к нам.

„Александр Сергеевич, сегодня середа, я еще, вероятно, буду иметь счастливый случай с вами повстречаться у X.“, говорил я почтительно, но вместе с тем стараясь придать своему голосу равнодушный вид, „что вот, дескать, к каким тузам мы ездим“.

Пушкин посмотрел на меня с той особенной, ему одному свойственной, улыбкой, в которой как-то странно сочеталась самая язвительная насмешка с безмерным добродушием.

„Нет, — отрывисто сказал он мне: — с тех пор, как я женат, я в такие дома не езжу!“

Конец 1833 г. — начало 1834 г.

Будучи в Петербурге, я посетил одного литератора и застал у него Пушкина. Поэт читал ему свою балладу „Будрыс и его сыновья“³². Хозяин чрезвычайно хвалил этот прекрасный перевод. „Я принимаю похвалу вашу, — сказал Пушкин, — за простой комплимент. Я недоволен этими стихами. Тут есть многие недостатки“. — Например? — „Например, полячка младая“. — Так что ж? — „Это небрежность, надобно было сказать молодая“. Но хозяин утверждал, что это прекрасно. Пушкин никак с ним не соглашался и ушел, уверяя, что все подобные отступления от настоящего русского языка „лежат у него на совести“.

После 1833 г.

Пушкин ввел в обычай, обращаясь с царственными лицами, употреблять просто одно слово: государь. Когда наследник³⁴ заметил ему, что он не государь, Пушкин отвечал: „Вы г[осударь] наследник, а отец ваш г[осударь] император“.

В 1833 или 1834 году после обеда у моего отца много ораторствовал старый приятель Пушкина, генерал Раевский, сколько помнится Николай, человек вовсе отцу моему не близкий и редкий гость в Петербурге. Пушкин с заметным нетерпением возражал Раевскому; выведенный как будто из терпения, чтобы положить конец разговору, Пушкин сказал Раевскому:

„На что Вяземский снисходительный человек, а и он говорит, что ты невыносимо тяжел“.

Вот его подлинные слова: „Il n’y a qu’une seule bonne société, — c’est la bonne“ [Только одно общество и хорошо — хорошее общество].

Москва.

В первое свое посещение Пушкин довольно долго просидел у нас и почти все время говорил со мной одной. Когда он уходил, мой жених, с улыбкой кивая на меня, спросил его:

„Ну, что, позволяешь на ней жениться?“

„Не позволяю, а приказываю!“ ответил Пушкин.

1834 г., 1 января.

Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством? Доволен, потому что государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным — а по мне, хоть в камер-пажи, только б не заставили меня учиться французским вокабулам и арифметике.

1—3 января.

... Пушкин тотчас после этого [т. -е. пожалования в камер-юнкеры. Ред.] заперся у себя дома и ни за что не хотел ехать во дворец. „Я всячески, — говорил [Н. М.] Смирнов, — доказывал ему всю неприличность его поведения“.

„Не упрашивайте, — отвечал Пушкин, — у меня и такого мундира нет“.

После 3 января.

Многие его обвиняли в том, будто он домогался камер-юнкерства³⁶„Вы хотите, чтоб меня так же упрекали, как Вольтера³⁷!“ — „Мне не камер-юнкерство дорого, — говорил он Нащокину, — дорого то, что на всех балах один царь да я ходим в сапогах, тогда как старики вельможи в лентах и в мундирах“...

6 января.

Великий кн[язь]³⁸ „Покорнейше благодарю, ваше высочество; до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили“.

Март.

³⁹, имел вход ко двору и даже на вечера в Аничков дворец. Однажды, в один из этих вечеров, разговаривал он с В. А. Жуковским. Подошедший Пушкин услышал, как Жуковский расспрашивал Скарятина о кончине императора Павла. Входят в залу Николай Павлович и Бенкендорф. „Ну, чтó, — сказал Пушкин Жуковскому, — если бы государь узнал, что наставник его сына так любознателен?“⁴⁰

Начало марта.

Обстоятельства мои затруднились еще вот по какому случаю: На-днях отец мой посылает за мною. Прихожу — нахожу его в слезах, мать в постеле — весь дом в ужасном беспокойстве. „Что такое?“ — Имение описывают— „Надо скорее заплатить долг“. — Уж долг заплачен. Вот и письмо управителя— „О чем же горе?“ — Жить нечем до октября — „“. — Не с чем. — Что делать? Надобно взять имение в руки, и отцу назначить содержание.

После марта.

Москва [у Нащокиных].

В числе гостей Пушкин заметил одного светлоглазого, белокурого офицера, который так пристально и внимательно осматривал поэта, что тот, вспомнив пророчество, поспешил удалиться от него из зала в другую комнату, опасаясь, как бы тот не вздумал его убить⁴¹. Офицер проследовал за ним, и так и проходили они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. „Мне и совестно и неловко было, — говорил поэт, — и, однако, я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул“.

2 апреля.

... Сперанский у себя очень любезен. — Я говорил ему о прекрасном начале царствования Александра: Вы и Аракчеев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, . Он отвечал комплиментами и советовал мне писать историю моего времени⁴².

После апреля.

„Мера за меру“... Вместо перевода, подобно своему Фаусту, он передал Шекспирово создание в своем Анджело⁴³. Он именно говорил Нащокину: „Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал“.

Июнь.

„Зачем ты берешь этих барышень?“⁴⁴ спросил у Пушкина Соболевский. — „Она целый день пьет и со всеми лакеями [......]⁴⁵“.

16 декабря.

Утром того же дня встретил я в Дв[орцовом] саду в[еликого] кн[язя]: „Что ты один здесь философствуешь?“ — Гуляю. — „Пойдем вместе“. Разговорились о плешивых: „Вы не в родню — в вашем семействе мужчины молоды оплешивливают“. — Государь Ал[ександр] и К[онстантин] П[авлович] оттого рано оплешивили, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса; на морозе сало леденело — и волоса лезли. Нет ли новых каламбуров? — „Есть, да не хороши, не смею представить их в[ашему] в[ысочеств]у“. — У меня их также нет; я замерз. — Доведши в[еликого] кн[язя] до места, я ему откланялся (вероятно, противу Етикета).

19 декабря.

В середу был я у Хитр[овой] — имел долгий разговор с в[еликим] кн[язем]. — Началось журналами: Вообрази, какую глупость напечатали в „Сев[ерной] Пч[еле]“. Дело идет о пребывании г[осуда]ря в Москве. Пч[ела] говорит: „Г[осударь] и[мператор], обошед соборы, возвратился во дворец и с высоты красного крыльца (низко!) поклонился народу“. Этого не довольно: журналист дурак продолжает: „Как восхитительно было видеть вел[икого] г[осуда]ря, преклоняющего священную главу перед гражданами Московскими. — Не забудь, что это читают лавочники. В[еликий] к[нязь] прав, а журналист конечно глуп. Потом разговорились о дворянстве. В[еликий] к[нязь] был противу постановления о почетном гражданстве⁴⁶; зачем преграждать заслугам высшую цель честолюбия? Зачем составлять tiers état [третье сословие], сию вечную стихию мятежей и оппозиции? Я заметил, что или дворянство не нужно в государстве, или должно быть ограждено и недоступно иначе как по собственной воле государя. Если в дворянство можно будет поступать из других состояний, как из чина в чин, не по исключительной воле государя, а по порядку службы, то вскоре дворянство не будет существовать или (что все равно) все будет дворянством. Что касается до état, что же значит наше старинное дворянство с имениями уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много. Говоря о старом дворянстве, я сказал: Nous, qui sommes aussi bons gentilhommes, que l’Empereur, et Vous... etc.“ [Мы, являющиеся столь же благородными дворянами, как и император, и вы и т. д.]. В[еликий] кн[язь] был очень любезен и откровенен. Vous etes bien de votre famille, — сказал я ему: — tous les Romanof sont revolutionaires et niveleurs“ [Вы истинный член вашей семьи, все Романовы — революционеры и сторонники уравнения]. — Спасибо: так ты меня жалуешь в якобинцы. Благодарю, voila une réputation que me manquait [Вот репутация, которой мне не доставало].

К нам часто заходил некто З[агряжский] из бедных дворян. Жалкий был человек и нужда сделала из него шута. Пушкин любил его кривлянья и песни. Время было такое. Особенно много поэт смеялся, когда тот пел:

Двое саней с подрезами,
Третьи писанные,
Подъезжали ко цареву кабаку...

„Как это выразительно, — замечал Пушкин. — Я так себе и представляю картину, как эти сани в морозный вечер, скрипя подрезами по крепкому снегу, подъезжают „ко цареву кабаку“.

1834—1836 гг.

На придворных балах Пушкину бывало просто скучно. Покойная Л. Д. Шевич⁴⁸ передавала нам, как, стоя возле нее, полузевая и потягиваясь, он сказал два стиха из старинной песни:

Неволя, неволя, боярской двор.

Однажды Павел Войнович сильно проигрался в карты и ужасно беспокоился, что остался без гроша. Поэт в это время был у нас, утешал мужа, просил не беспокоиться, а в конце концов замолчал и уехал куда-то. Через несколько минут он возвратился и подал Павлу Войновичу сверток с деньгами.

„На вот тебе, — сказал Пушкин, — успокойся. Неужели ты думал, что я оставлю тебя так?!“

¹ По предположению Н. О. Лернера, речь идет о стихотворении „Гусар“. — Ср. ИВ 1883, XIV, стр. 537.

² Князь Козловский Петр Борисович (1773—1840), бывший посланник в Турине, потом в Штутгарте, большой любитель и знаток римской древности и страстный поклонник знаменитого римского поэта I века Децим Юния Ювенала, сатиру которого „Желание“ он просил перевести Пушкина. См. стихотворение Пушкина „Ценитель умственных творений исполинских“, обращенное к Козловскому.

³ Поп Александр (1688—1744), известный английский поэт.

⁴ Нессельроде графиня Мария Дмитриевна, р. Гурьева (1786—1849), жена министра иностранных дел, страстная антагонистка Пушкина, которую последний, в свою очередь, не упускал случая клеймить эпиграммами и анекдотами.

⁵

⁶ П. В. Нащокин добавлял: „Слова эти были переданы, и Пушкина сделали камер-юнкером“; (о камер-юнкерстве Пушкина ниже).

⁷ Сосницкая Елена Яковлевна, р. Воробьева, жена известного актера, красивая и талантливая актриса, дебютировавшая в 1814 г. (ум. в 1854 г.).

⁸ Ф. В. Булгарин.

⁹ Стихотворения Н. Языкова. СПб. В типографии вдовы Плюшар с сыном. Цензурное разрешение от 3 января 1833 г. за подписью цензора В. Семенова.

¹⁰ „Иван Выжигин“ — роман Ф. В. Булгарина.

¹¹ Дата установлена М. А. Цявловским (Бартенев, стр. 127—128).

¹² Киреевский Петр Васильевич (1808—1856), писатель, брат И. В. Киреевского (1806—1856). Песни, собранные им, были изданы после его смерти Обществом любителей российской словесности в 1860—1870 гг. в 10 выпусках.

¹³ Пушкин с Соболевским еще много прежде того задумали издать собрание русских песен, но, отвлеченный другими работами, Пушкин уступил эту мысль П. В. Киреевскому, пообещав написать предисловие.

¹⁴ Буслаев Федор Иванович (1818—1897), академик, профессор Московского университета, выдающийся филолог.

¹⁵ —1861) жена Михаила Петровича Бутурлина (1786—1860), Нижегородского губернатора с 1831 по 1843 год. Самый эпизод, рассказанный П. П. Григорьевым относится к 1830 году. Ср. в письме Пушкина к П. А. Плетневу от 29 сентября 1830 г.

¹⁶ Каменев Гавриил Петрович (1772—1803), поэт, печатавшийся в „Музе“, „Ипокрене“, „Новостях Литературы“ и др. Его баллада „Громвал“, написанная необычными тогда анапестами и дактилями, впервые внесла в русскую литературу струю романтизма.

¹⁷ Всеволожский Никита Всеволодович (1799—1862), член Общества „Зеленой Лампы“, близкий друг Пушкина.

¹⁸ Фукс Александра Андреевна (1805—1853), р. Апехтина, поэтесса и писательница; приятельница Е. А. Боратынского. Пушкин, вопреки лестным отзывам о ней, в переписке отзывался о ней весьма саркастически. Муж ее, Карл Федорович Фукс (1776—1846), врач, занимавшийся также археологией, этнографией, нумизматикой, — профессор естественной истории в Казанском университете.

¹⁹ 18 августа 1833 г. Пушкин выехал из Петербурга в Оренбург, для собирания сведений о Пугачевском восстании. В Казань он приехал 5 сентября.

²⁰

²¹ Артюхов Константин Демьянович (ум. 1840), инженер-полковник, в 1832—1837 гг. был директором Неплюевского кадетского корпуса в Оренбурге.

²² Иванов Н. П., кадет Неплюевского кадетского корпуса. О рассказе его см. ПС, в. XXIII—XXIV, стр. 68—69.

²³ В. И. Даль рассказывал, что на следующий день после приезда Пушкина, он перевез его от В. А. Перовского и ездил с ним в Бердинскую станицу, связанную с именем Пугачева.

²⁴ Ср. ниже, стр. 262.

²⁵ —1869), известный писатель и общественный деятель, собиравший вокруг себя деятелей искусств; был в близких отношениях с Пушкиным.

²⁶ Гофман Эрнест Теодор Амадей (1774—1822), знаменитый немецкий писатель-фантаст. Пушкин одно время очень им увлекался и отзвуком этого увлечения является одна из глав „Пиковой Дамы“, написанной осенью 1833 года.

²⁷ Ленц Василий Васильевич (1809—1883), музыкальный критик, впоследствии цензор Петербургского цензурного комитета.

²⁸ „Пестрые сказки...“ изданы в Петербурге в 1833 году.

²⁹ —1849), известный и авторитетный в свое время писатель в области истории.

³⁰ Блай (Bligh), английский поверенный в делах в Петербурге.

³¹ Соллогуб граф Владимир Александрович (1814—1882), известный писатель, автор „Тарантаса“; в 1836 году был вызван на дуэль Пушкиным, окончившуюся, однако, их примирением. После первого вызова Дантесу Пушкин пригласил его быть своим секундантом.

³² „Будрыс и его сыновья (Из Мицкевича)“, написано в Болдине, помета 28 октября 1833 г. Впервые напечатано в „Библиотеке для Чтения“ 1834 г., т. II, отд. I, под заглавием „Будрыс и его сыновья. Литовская баллада“. В оглавлении прибавлено: „Из M — а“.

³³ Сенковский Осип Иванович (1800—1858), известный также под псевдонимом „Барон Брамбеус“, писатель и критик, издатель самого распространенного и самого беспринципного в свое время журнала „Библиотека для Чтения“.

³⁴ —1881).

³⁵ 31 декабря 1833 г. Николай I подписал указ придворной конторе о пожаловании титулярного советника Пушкина в камер-юнкеры. Для Пушкина это было тяжелым ударом по самолюбию, ибо по летам он не подходил уже к этому званию, полученному рядом его младших товарищей (кн. В. Ф. Одоевским, Н. М. Смирновым, Д. Н. Гончаровым и др.) много ранее.

³⁶ Н. М. Смирнов вспоминал по этому поводу: „Говорили о перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателен, малодушен, и он, дороживший своею славою, боялся, чтоб сие мнение не было принято публикою и не лишило его народности“ (РА 1882, I, стр. 239).

³⁷ Вольтер Франсуа Мари (1694—1778), величайший французский писатель. Он прожил несколько лет в Берлине, при дворе своего горячего почитателя, короля Фридриха II, пожаловавшего его в камергеры. В своей статье „Вольтер“, написанной, правда, позднее, в 1836 г., Пушкин, явно сопоставляя оба эпизода, писал: „К чести Фредерика II скажем, что сам от себя король, вопреки природной своей насмешливости, не стал бы унижать своего старого учителя, не надел бы на первого из французских поэтов шутовского кафтана, не предал бы его на посмеяние света, если бы сам Вольтер не напрашивался на такое жалкое посрамление“.

³⁸ Великий князь Михаил Павлович (1798—1849), генерал-фельдцейхмейстер, младший сын Павла I.

³⁹ („Цареубийство 11 марта 1801 года“, СПб. 1907, стр. 88). Это обстоятельство не помешало Скарятину, в царствование Александра I, быть полковником л. -гв. Измайловского полка. В 1807 г. он вышел в отставку и уже больше не служил.

⁴⁰ Пушкин, в своем Дневнике, 8 марта 1834 г., записал: „Жук[овский] поймал недавно на бале у Фикельмон (куда я не явился, потому что все были в мундирах) цареубийцу Скарятина и заставил его рассказывать 11 марта. Они сели. В эту минуту входит гос[ударь] с гр. Бенкендорфом] и застает наставника своего сына [Жуковский был наставником цесаревича Александра Николаевича. Ред.], дружелюбно беседующего с убийцею своего отца!&lquo;

⁴¹ Намек на известное предсказание, сделанное Пушкину гадалкой, что он умрет от белого человека, либо от белой лошади (см. выше).

⁴² Сперанский граф Михаил Михайлович (1772—1839), знаменитый государственный деятель эпох Александра I и Николая I. С именем его связаны либеральные начинания Александра, на смену которым, во вторую половину царствования, пришла полоса жестокой реакции, тайной пружиной и вдохновителем которой почитался граф Алексей Андреевич Аракчеев (1769—1834), бывший правою рукой Александра I.

⁴³ „Анджело“ поэма Пушкина, напечатана впервые в сборнике „Новоселье“, ч. II, 1835 (вышел в свет в апреле 1834 г.). Критика отнеслась к новому произведению Пушкина весьма скептически; критик из „Молвы“ писал: „По моему искреннему убеждению „Анджело“ есть самое плохое произведение Пушкина“ („Молва“ 1834, № 24).

⁴⁴ С 1834 г. старшие сестры Н. Н. Пушкиной, Екатерина и Александра Николаевны Гончаровы, жили у Пушкиных. Этот же разговор о сестрах Н. Н. Пушкиной, несколько мягче П. И. Бартенев передает в РА (1908, II, стр. 428); „Соболеьский уговаривал Пушкина не приглашать их; но в Яропольце оставаться им было невозможно с матерью, которую окружали богомолки и над которою властвовал кучер“.

⁴⁵ После слова „лакеями“ стоит слово в шесть букв. Прим. М. А. Цявловского.

⁴⁶ В 1832 г. учреждено было звание потомственного почетного гражданина, дабы открыть обрадованным людям выход в почетное сословие.

⁴⁷ Михаил Павлович имел в виду статью неизвестного московского корреспондента о приезде императора Николая в Москву и выходе его к народу 8 сентября. В своем лакейски восторженном тоне автор действительно перешел все границы. См.: „Северная Пчела“ № 206, от 13 сентября 1834 г., стр. 821; приведена в „Дневнике Пушкина“ под ред. Б. Л. Модзалевского, Гиз, 1923, стр. 225.

⁴⁸ —1882).