Разговоры Пушкина (собрали: С. Гессен; Л. Модзалевский)
1821 - 1824 гг.

1821 г.

* Не помню, за что и как между К[еком] и П[олторацким]¹ устроилась дуэль. К первому секундантом попал я, второй выбрал Пушкина. Ну, известное дело, на нашей временной обязанности лежало назначение условий поединка. Мы съехались с Пушкиным, и трактат начался. Но как понравится вам оборот дела? Александр Сергеевич в разговоре со мною, решительно не могу вам сказать за какие, да и были ли они, „обидные выражения“ вызвал на дуэль меня. „Ты шутишь, Пушкин?“ Я не мог принять его слова не за шутку. „Нисколько! Драться с тобой я буду, — ну, мне этого хочется, только ты должен обождать. Я уже дерусь с двумя господами; разделавшись с ними — к твоим услугам, Карл Иванович!“

Январь—февраль.

„Как ты здесь?“ — спросил Орлов² у А. Пушкина, встретясь с ним в Киеве. „Язык и до Киева доведет“, отвечал Пушкин. — „Берегись! берегись, Пушкин, чтобы не услали тебя за Дунай!“ — „А может быть и за Прут!“

Декабрь.

В г. Леово мы въехали к подполковнику Катасанову, командиру казачьего полка... он нас не отпустил, сказав, что через час будет готов обед ... Обед состоял только из двух блюд: супа и жаркого, но зато вдоволь прекрасного Донского вина ... Прошло, конечно, полчаса времени, что мы оставили Леово, как вдруг Александр Сергеевич разразился ужасным хохотом... он объяснил мне, что суп был из куропаток, с крупно-накрошенным картофелем, а жаркое из курицы. „Я люблю казаков за то, что они своеобразничают и не придерживаются во вкусе общепринятым правилам. У нас, да и у всех, сварили бы суп из курицы, а куропатку бы зажарили, а у них наоборот!“ И опять залился хохотом⁴.

[Аккерман. На обеде у
полковника А. Г. Непенина⁵].

... Непенин спросил меня вполголоса, но так, что Александр Сергеевич мог услышать: „Что это тот Пушкин, который написал — Буянова⁶?“ После обеда ... Пушкин подошел ко мне, как бы оскорбленный вопросом Непенина, и наградил его многими эпитетами... На вопрос мой, что разве эта пьеса так плоха, что он может за нее краснеть? — „Совсем не плоха, — отвечал он, — она оригинальна и лучшее из всего того, чтó дядя написал“. — „Так что же; пускай Непенин и думает, что она ваша“. Пушкин показался мне как бы успокоившимся, он сказал только: „Как же полковник, и еще георгиевский кавалер, не мог сообразить моих лет с появлением рассказа⁷!“

—1822 гг.

Кишинев.

* Пушкину пришлось играть всю ночь и проиграться до копейки. Воротясь с рассветом на свою квартиру, он зашел в бакалейную лавку купца Петрова и потребовал вина. Нужно было заплатить, а денег не было, тогда Пушкин предложил хозяину послать с ним на квартиру приказчика за получением денег.

„Ничего, будет за вами, — сказал хозяин, — вы не захотите нашего“.

„Да ведь вы меня не знаете?“

„Как не знаем — вы господин Пушкин“.

„Что я Пушкин — вы это знаете, но дело в том, отдам ли я вам деньги, это наверно вы никак не можете знать“, — отвечал Пушкин и, с этими словами, снял фуражку и положил ее перед купцом, потом сказал следующее: „Заметно вы, г-н Петров, хотите действовать против собственных убеждений. Ведь вы очень хорошо знаете принятое всеми народами правило: „почитай всех честными и живи со всеми как с плутами“, а потому, — прибавил Пушкин, указывая на фуражку, — я вам оставляю ее в обеспечение“.

... Однажды в обществе одна дама, не поняв его [Пушкина] шутки, сказала ему дерзость. „Вы должны отвечать за дерзость жены своей“, — сказал он ее мужу. Но бояр равнодушно объявил, что он не отвечает за поступки жены своей. „Так я вас заставлю знать честь и отвечать за нее“, — вскричал Пушкин, и неприятность, сделанная Пушкину женою, отозвалась на муже.

1821—1823 гг.

* Я не могу не засвидетельствовать... нижеследующий рассказ об его [Пушкина] жизни в Кишиневе. Он там квартировал против тюрьмы или острога, куда, с позволения начальства, часто ходил разговаривать с арестантами, расспрашивать об их удальстве. Все они охотно друг перед другом старались занимать его своими похождениями, особенно главный, первостатейный каторжник, всеми уважаемый, до того полюбил сочинителя, что однажды вечером сказал ему:

„Ну, Пушкин, прощай... “.

„На Владимирку?“

„На все четыре!“

„Как так?“

„А так: клетка надломлена, настанет ночь, а мы — ночные птицы и вольные! Прощай, брат, сочинитель“.

„При такой дружеской откровенности, — продолжал Пушкин, — я ни на минуту не допустил мысли о доносе, пошел домой, поработал и лег спать. Ночью барабан бьет тревогу. Я, надев архалук, сбежал с горы в крепость, из ворот команда бежит во все стороны с криком: „Лови, лови!“ Я вбегаю в ворота... Какая картина поражает меня: барабанщик, мальчик 16 или 17 лет, бьет азартно тревогу, а у него по лицу струится кровь и глаз, вырванный из своей орбиты, висит на щеке! Этот молодец ночью зачем-то вышел на воздух и, увидя, что какие-то тени мелькают по стене, схватил барабан и забил тревогу... в эту-то минуту один из беглецов, пробегая мимо, ударил его ножем в глаз! Многих переловили, а мой друг убежал. Но этого героя-барабанщика я не могу забыть!“

1822 г.

[X—в распространил слух, будто бы он отбил у Пушкина одну гречанку. Ред.]. Ссоры и неудовольствие между ними обыкновенно оканчивались смехом и примирением, которое завершалось тем, что Пушкин бросал Х—ва на диван и садился на него верхом (один из любимых тогда приемов Пушкина)... приговаривая: „Не отбивай у меня гречанок“...

Каменка¹⁰.

¹¹ и Пушкиным возможности организации тайного общества, обратив потом весь разговор в шутку. Ред.]. Пушкин ... был очень взволнован; он перед этим уверился, что тайное общество или существует, или тут же получит свое начало, и он будет его членом; но, когда увидел, что из этого вышла только шутка, он встал, раскрасневшись, и сказал со слезой на глазах: „Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка“. В эту минуту он был точно прекрасен.

Однажды за обедом он сидел возле меня и, раскрасневшись, смотрел так ужасно на хорошенькую девочку¹³, что она, бедная, не знала, что делать, и готова была заплакать; мне стало ее жалко, и я сказал Пушкину вполголоса: „Посмотрите, что вы делаете; вашими нескромными взглядами вы совершенно смутили бедное дитя“. „Я хочу наказать кокетку, — отвечал он; — прежде она со мной любезничала, а теперь прикидывается жестокой и не хочет взглянуть на меня“.

Январь.

Кишинев (в казино).

С[таро]в¹⁴... подошел к Пушкину, только что кончившему свою фигуру. „Вы сделали невежливость моему офицеру, — сказал С[таро]в, взглянув решительно на Пушкина, — так не угодно ли вам извиниться перед ним, или вы будете иметь дело лично со мной“. — „В чем извиняться, полковник, — отвечал быстро Пушкин, — я не знаю; что же касается до вас, то я к вашим услугам“. — „Так до завтра, Александр Сергеевич“. — „Очень хорошо, полковник“. Пожав друг другу руки, они расстались.

... Когда съехались на место дуэли, метель с сильным ветром мешала прицелу, противники сделали по выстрелу, и оба дали промах; еще по выстрелу, и снова промах; тогда секунданты решительно настояли, чтобы дуэль, если не хотят так кончить, была отменена непременно, и уверяли, что уже нет более зарядов. „Итак, до другого раза“, повторили оба в один голос. „До свиданья, Александр Сергеевич“. — „До свиданья, полковник“.

... Через день... примирение состоялось быстро. „Я вас всегда уважал, полковник, и потому принял ваше предложение“, — сказал Пушкин.

„И хорошо сделали, Александр Сергеевич, — отвечал С[таро]в, — этим вы еще более увеличили мое уважение к вам, и я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стояли под пулями, как хорошо пишете“. Эти слова искреннего привета тронули Пушкина, и он кинулся обнимать С[таро]ва.

Кишинев [в ресторане].

Дня через два после примирения речь шла об его дуэли с С[таровы]м. Превозносили Пушкина и порицали С[таро]ва. Пушкин вспыхнул, бросил кий и прямо и быстро подошел к молодежи. „Господа, — сказал он, — как мы кончили с С[таровы]м — это наше дело, но я вам объявляю, что если вы позволите себе осуждать С[таро]ва, которого я не могу не уважать, то я приму это за личную обиду, и каждый из вас будет отвечать мне как следует“.

̀льшая часть гостей состояла из жителей, молдаван и молдаванок; надобно заметить, что обычай, в то время особенно, ввел очень вольное обращение с последними. Пушкин пригласил даму на мазурку, захлопал в ладоши и закричал музыке: „мазурку, мазурку!“

Один из офицеров подходит и просит его остановиться, уверяя, что будут плясать вальс. „Ну, — отвечал Пушкин, — вы вальс, а я мазурку“, — и сам пустился со своей дамой по зале. Полковой или баталионный командир, кажется, подполковник Старков, по своим понятиям о чести, считал необходимым стреляться с обидчиком, а как противник Пушкина по танцам не решался на это сам, то начальник его принял дело это на себя.

Стрелялись в камышах придунайских, на прогалине, через барьер, шагов на восемь, если не на шесть. Старков выстрелил первый и дал промах. Тогда Пушкин подошел вплоть к барьеру и, сказав: „Пожалуйте, пожалуйте сюда“, подозвал противника, не смевшего от этого отказаться; затем Пушкин, уставив пистолет свой почти в упор в лоб его, спросил: „Довольны ли вы?“ — Тот отвечал, что доволен. Пушкин выстрелил в поле, снял шляпу и сказал:

Подполковник Старков,
Слава богу, здоров.

... Будучи вызван в Кишиневе одним офицером, он стрелялся опять через барьер, опять первый подошел к барьеру, на законное место, уставил в него пистолет и спросил: „Довольны ли вы теперь?“. Полковник отвечал, смутившись, что доволен. Пушкин опустил пистолет, снял шляпу и сказал, улыбаясь:

Полковник Старов,
Слава богу, здоров.

*... ¹⁶, он, не стесняясь в присутствии гостей, говорил: „Кишиневский воздух заметно вредно на меня действует: по совету моего старшего врача (так Пушкин называл генерала Инзова)¹⁷, мне необходимо прожить некоторое время гораздо южнее“.

5 февраля.

Кишинев.

1822 г. 5 февраля, в 9 час. пополудни, кто-то постучался у моих дверей. Арнаут, который стоял в безмолвии передо мной, вышел встретить или узнать, кто пришел. Я курил трубку, лежа на диване.

„Здравствуй, душа моя!“ сказал Пушкин весьма торопливо и изменившимся голосом.

„Здравствуй, что̀ нового?“

„Новости есть, но дурные, вот почему я прибежал к тебе“.

„Доброго я ничего ожидать не могу после бесчеловечных, пыток С[абанеева]¹⁸, но что такое?“

„Вот что, — продолжал Пушкин, — С[абанеев] сейчас уехал от генерала [Инзова], дело шло о тебе. Я не охотник подслушивать, но, слыша твое имя, часто повторяемое, признаюсь, согрешил, приложил ухо. С[абанеев] утверждал, что тебя надо непременно арестовать, наш Инзушко, — ты знаешь, как он тебя любит, — отстаивал тебя горячо. Долго еще продолжался разговор, я много не дослышал, но из последних слов С[абанеева] ясно уразумел, что ему приказано: ничего нельзя открыть, пока ты не арестован“. — „Спасибо, — сказал я Пушкину, — я этого почти ожидал, но арестовать штаб-офицера по одним подозрениям отзывается турецкой расправой; впрочем, что будет, то будет. Пойдем к Липранди, — только ни слова о моем деле“.

После 6 февраля.

Кишинев.

Раевского арестовали и посадили в Тираспольскую крепость, а по окончании суда сослали на поселение. В крепости он написал стихотворение: „Певец в темнице“ и послал Пушкину...

— а об одном четверостишии он выразился так: „Как хорошо, как это сильно! Мысль эта никогда не встречалась, она давно вертелась в моей голове, но это не в моем роде: это вроде Тираспольской крепости, а хорошо“.

1822—1823 гг.

Кишинев.

После двухлетнего знакомства она узнала, что Пушкин — поэт только по стихотворению: „“²⁰, вписанному в ее альбом уже при расставании. — „Что это значит?“ спросила она у Пушкина. „Покажите это за границей любому Русскому, и он вам скажет!“ отвечал Пушкин.

—июнь.

Кишинев.

* Незадолго до выезда его из Кишинева²¹ собрались мы в одном семействе. Съимпровизировали мазурку, и Пушкин начал. Прошел один тур кругом залы, остановился и задумался. Потом быстро вынул из кармана листок почтовой бумажки, весь исписанный стихами, подбежал к лампе, зажег и передал своей даме: Passez plus loin! Voyons! mesdames [Передавайте это дальше! посмотрим!], у кого потухнет, с тем танцую, — берегитесь!“

1823—1824 гг.

Одесса.

„Для чего это, Александр Сергеевич, носишь ты такую тяжелую дубину?“ Пушкин отвечал: „Для того, чтоб рука была тверже; если придется стреляться, чтоб не дрогнула“.

* Жил он в клубном доме, во втором этаже, сверху над магазином Марибо. Вхожу в комнату: он брился. Я к нему. „Ваше благородие, денег пожалуйте“, — и начал просить. — Как ругнет он меня, да как бросится он на меня с бритвой. Я бежать, давай бог ноги, чуть не зарезал. С той поры я так и бросил. Думаю себе: пропали деньги, и искать нечего, а уже больше не повезу. Только раз утром гляжу, тут же и наша биржа, Пушкин растворил окно, зовет всех, кому должен... Прихожу я. „На, вот тебе по шести рублей за каждый раз, да смотри вперед не совайся“.

* Однажды в Одессе Пушкин был зван на какой-то вечер, пришел рано, осмотрелся, — никого, дернул плечами и сказал: „Одна Анка²⁴ рыжая, да и ту ненавижу я“.

1824 г.

[Пушкин] завел было журнал, но потом как-то я спросил его о нем уже в Одессе, он отвечал мне: „Скучно; бросил, кое-что есть, а сам не знаю что“.

Одесса.

* ... Раз, подходя с улицы к моему отпертому окну... „Не правда ли, cousin, что твои родители запретили тебе подружиться со мною?“ Я ему признался в этом, и с тех пор он перестал навещать меня. В другой раз, он при встрече со мной сказал: „Мой Онегин — это ты, cousin“.

Одесса [на обеде у Воронцова²⁵].

Вставши из-за стола, мы с ним столкнулись, когда он отыскивал, между многими, свою шляпу, и на вопрос мой: „Куда?“ — „Отдохнуть!“ — отвечал он мне, присовокупив:

— „Это не обеды Бологовского²⁶, Орлова и даже...“, не окончил [и] вышел...

В восемь часов возвратился домой и, проходя мимо номера Пушкина, зашел к нему. Я застал его в самом веселом расположении духа, без сюртука, сидящим на коленях у мавра Али... — „у меня лежит к нему душа: кто знает, может быть, мой дед с его предком были близкой родней“²⁷.

Май.

* Пушкин, как известно, был послан Воронцовым уничтожать саранчу²⁸

„А знаете ли вы, что такое саранча?“

Мужички помялись, посмотрели друг на друга, почесали, как водится, затылки и, наконец, один молвил:

„Наказанье божье, ваше высокородие“.

„А можно бороться с божьим наказанием?“ — спрашивает А. С.

„Вестимо нельзя, ваше благородие“.

„Ну, так ступайте домой“, и больше их не требовал.

[По возвращении
из командировки].

Поездка его была непродолжительна, он возвратился чуть ли не через неделю и явился к графу Воронцову в его кабинет. Разговор был самый лаконический; Пушкин отвечал на вопросы графа только повторением последних слов его; например: „Ты сам саранчу видел?“ — „Видел“. — „Что ж ее, много?“ — „Много“ и т. п.²⁹.

—июль.

Одесса.

... Пушкин прибегал к княгине Вяземской³⁰ и, жалуясь на Воронцова, говорил, что подает в отставку... Иногда он пропадал. „Где вы были?“ — „На кораблях. Целые трое суток пили и кутили“.

Конец июня — начало июля.

’il me connait, il a peur de toi; il dit: „j’ai toujours consideré votre mari comme un холостой; maintenant c’est une puissance pour moi, et la première lettre que je lui ecrirai, commencera par Ваше Сиятельство, Милостивый Государь, avec toutes les cérémonies et les honneurs possibles“ [Он [Пушкин] говорит, что, с тех пор как он меня знает, он тебя боится; он говорит: „Я всегда принимал вашего мужа за холостого; теперь он для меня персона, и первое мое письмо к нему начнется с Ваше Сиятельство, Милостивый Государь, со всеми возможными церемониями и титулами“].

Июль.

[В Ришельевском лицее].

*... Входит в класс незнакомая особа в странном костюме: в светлосером фраке, в черных панталонах, с красной феской на голове и с ружейным стволом в руке вместо трости. Я привстал, он мне поклонился и, не говоря ни слова, сел на край ученической парты, стоящей у кафедры. Я смотрел на это с недоумением, но он первый прервал молчание:

„Я когда-то сидел тоже на такой скамье, и это было самое счастливое время в моей жизни“.

„Что вы читаете?“

„Речь Цицерона“, — ответил я.

„Как ваша фамилия?“

„Сумароков“.

„Славная фамилия! Вы, верно, пишете стихи?“

„Нет“.

„Читали вы Пушкина?“

„Нам запрещено читать его сочинения“.

„Видели вы его?“

„Нет, я редко выхожу из заведения“.

„Желали бы его видеть?“

Я простодушно отвечал, что, конечно, желал бы, — о нем много говорят в городе, как мне передали товарищи.

Он усмехнулся и сказал:

„Я — Пушкин, прощайте“.

Когда мы шли по длинному коридору, он сказал:

„Однако у вас в Лицее, как я вижу, свободный вход и выход“.

„Это по случаю каникул“...

Первая половина года.

Одесса [перед отъездом,

Однажды она [Е. К. Воронцова]³¹ прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: „Чтó нынче дают в театре?“ Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делал, особливо когда отпускал свои остроты), с улыбкою сказал: „La sposa fidele, comtessa“ [Верную супругу, графиня]. Та отвернулась и воскликнула: „Quelle impertinence!“ [Какая дерзость].

Август.

Чернигов [по пути из
Одессы в Псков³²].

... Мы ночевали в какой-то гостинице. Утром, войдя в залу, я увидел в соседней буфетной комнате шагавшего вдоль стойки молодого человека, которого по месту прогулки и по костюму принял за полового... „Вы из Царскосельского Лицея?“ На мне еще был казенный сюртук [Петербургского университетского благородного пансиона], по форме одинаковый с лицейским.

Сочтя любопытство полового неуместным и не желая завязывать разговор, я отвечал довольно сухо.

„A! так вы были вместе с моим братом“, — возразил собеседник.

Это меня озадачило, и я уже вежливо просил его назвать мне свою фамилию.

„Я Пушкин; брат мой Лев был в Вашем пансионе“.

5—6 августа.

 Смотритель сказал мне, что едет из Одессы коллежский ассесор Пушкин; я тотчас бросился в пассажирскую комнату и, взявши Пушкина за руку, спросил его:

„Вы, Александр Сергеевич, верно меня не узнаете? Я — племянник бывшего директора лицея — Егора Антоновича Энгельгардта; по праздникам меня брали из корпуса в Царское Село, где вы с Дельвигом заставляли меня декламировать стихи“.

Пушкин, обнимая меня, сказал:

„Помню, помню, Саша, ты проворный был кадет“. Я, от радости такой неожиданной встречи, не знал, что делать, опрометью побежал к гулявшим со мною товарищам известить их, что проезжает наш дорогой поэт А. С. Пушкин...

Пушкин был восхищен нашим энтузиазмом, мы поднимали на руки дорогого гостя, пили за его здоровье, в честь и славу всего им созданного...

³⁴ закричал:

„Господа, это торжество выходит из пределов общей радости, оно должно быть ознаменовано чем-нибудь особенным“.

„Господа! Сделаем нашему кумиру ванну из шампанского!“

Все согласились, но Пушкин, улыбнувшись, сказал:

„Друзья мои, душевно благодарю, действительно было бы отлично, я не прочь пополоскаться в шампанском, но спешу: ехать надо“.

Это было в 4 часа утра. Мы всей гурьбой проводили его на почту, где опять вспрыснули шампанским и, простившись, пожелали ему счастливого пути.

Примечания

¹ Упоминаемые — офицеры В. Т. Кек и А. П. Полторацкий. Все происшествие крайне неправдоподобно. См. возражения В. П. Горчакова — „Московские Ведомости“ 1858, № 19.

² Генерал Михаил Федорович Орлов.

³ Яковлев Павел Лукьянович (1796—1835), брат лицейского товарища Пушкина, М. Л. Яковлева.

⁴ — Бендеры — Каушаны — Паланка — Аккерман — Татарбунар — Измаил — Белград — Леово — Кишинев.

⁵ Непенин Андрей Григорьевич (1787—1845), полковник, командир 32-го Егерского полка, член Союза благоденствия. По окончании следствия над декабристами, к которому он был привлечен, уволен от службы.

⁶ Буянов, герой поэмы „Опасный сосед“ Василия Львовича Пушкина (1770—1830), дяди А. С., известного в свое время поэта.

⁷ „Опасный сосед“ появился в 1811 году, следовательно, когда А. С. Пушкину было 12 лет.

⁸ Вельтман Александр Фомич (1800—1870), офицер Генерального штаба, известный писатель. В пору пребывания Пушкина в Кишиневе Вельтман был занят топографическою съемкою в Бессарабии.

⁹ —1891), драматург, поэт, автор театральных воспоминаний, известен был своими водевилями, в особенности „Цыганка“, „Которая из двух“, „Осенний вечер в деревне“, „Ворона в павлиньих перьях“ и „Скандал в благородном семействе“, а также переделкою „Братьев-разбойников“ Пушкина в поэму „Братья-журналисты“, в которой выведены Н. И. Греч и Ф. В. Булгарин.

¹⁰ Каменка Чигиринского уезда, Киевской губ., имение Давыдовых, часто, как и в данном случае, являлось сборным пунктом для заговорщиков. Пушкин сблизился с Давыдовыми через семью Н. Н. Раевского, их сводного брата.

¹¹ Раевский Александр Николаевич (1795—1868), полковник с 1827 г. в отставке, был в дружеских отношениях с Пушкиным, который вывел его в своем стихотворении „Демон“.

¹² Якушкин Иван Дмитриевич (1796—1857), отставной капитан, декабрист. Один из основателей Союза спасения, Верховным уголовным судом в 1826 г. приговорен к смертной казни, замененной по конфирмации вечными каторжными работами.

¹³ Дочь А. Л. Давыдова, Адель, которую Пушкин тогда же воспел в стихотворении „Адель“. Впоследствии после смерти отца (1833) уехала с матерью в Париж и, перейдя в католичество, ушла в монастырь Sacré Coeur (PA 1878, III, стр. 249).

¹⁴ Старову полка, вступившись за честь которого он и вызвал Пушкина на поединок. В стихотворном письме к А. П. Полторацкому Пушкин писал:

Я жив.
Старов
Здоров.
Дуэль некончен.

¹⁵

¹⁶ Варфоломей Егор Кириллович, богатый Кишиневский боярин, председатель Палаты и откупщик. Во время пребывания Пушкина в Кишиневе жил широко, собирая в своем доме всю кишиневскую молодежь. Дочь его, Пульхерия Егоровна („Пульхерьица“, впоследствии вышедшая замуж за греческого консула в Одессе Мано, ум. в 1868 г.), некоторое время сильно нравилась Пушкину и даже оказалась занесенной в его „Дон-Жуанский список“.

¹⁷ Инзов Иван Никитич (1768—1845) в 1818 году был назначен полномочным наместником Южного края. В его распоряжение был направлен Пушкин после высылки из Петербурга. С Инзовым у Пушкина установились самые лучшие отношения.

¹⁸ Сабанеев Иван Васильевич (1770—1829), генерал от инфантерии, корпусный командир. После подавления волнения Камчатского полка, входившего в 16-ю дивизию, начальником которой был М. Ф. Орлов, Сабанеев возбудил дело, закончившееся, в 1823 г., лишением Орлова дивизии. Сабанеев был знаком с Пушкиным.

¹⁹ Раевский Владимир Федосеевич (1795—1872), майор 32 Егерского полка; будучи деятельнейшим членом Союза благоденствия, занимался широкой пропагандой среди солдат. На следующий день, после описанного разговора, б февраля 1822 г., он действительно был арестован (почему и получил название „первого декабриста“). До 1826 г. содержался в Тираспольской крепости. После суда над декабристами, отправлен в Сибирь на поселение.

²⁰ „Иностранке“ (иначе: „В альбом“). Первоначальные очерки были написаны в 1821—1822 гг. в Кишиневе, окончательные в 1824 г. в Одессе. К кому обращено это стихотворение, остается невыясненным.

²¹ Пушкин выехал из Кишинева в Одессу в конце мая 1823 г.; в начале июня вернулся туда снова и, менее чем через месяц, совсем покинул Кишинев. Сообщение это столько же сомнительно, как и все сообщения К. И. Прункула.

²² Лонгинов Никанор Михайлович, дядя известного библиографа, служивший тогда при Новороссийском наместнике. Пушкин был довольно близко с ним энаком и, еще будучи в Кишиневе, дважды письменно запрашивал его об Одессе; однако письма эти не сохранились.

²³ Зеленецкий Константин Петрович (1812—1858), профессор Ришельевского лицея.

²⁴ Бороздина Анна Михайловна (1819—1883), дочь генерал-лейтенанта, вышедшая в 1839 г. замуж за Н. Н. Раевского-младшего.

²⁵ —1856), незадолго перед тем, 7 мая 1823 г., назначенного Новороссийским генерал-губернатором и полномочным наместником Бессарабской области 22 мая 1824 г. С Воронцовым у Пушкина отношения установились неприязненные, чему сильно способствовало увлечение Пушкина женою Воронцова.

²⁶ Бологовский Дмитрий Николаевич (1775—1852), Кишиневский приятель Пушкина, в свое время замешанный в убийстве Павла I и потом в деле Сперанского; в бытность Пушкина в Кишиневе он был бригадным командиром в 16 пехотной дивизии, которой командовал М. Ф. Орлов.

²⁷ В другом месте своих записок Липранди, рассказывая о мрачном настроении Пушкина перед высылкой из Одессы, добавляет, что „та веселость, которая одушевляла его в Кишиневе, проявлялась только тогда, когда он был с мавром Али“ (которым Пушкин потешался, как забавным типом). — РА 1866, стр. 1477—1478.

²⁸ Воронцов, по разным причинам недовольный Пушкиным, командировал его в Херсонский, Елисаветградский и Александровский уезды для наблюдения за ходом истребления саранчи. „Ничего не могло быть для него унизительнее“, замечал по этому поводу Ф. Ф. Вигель (Записки, VI, стр. 172). — См. также об этом черновые письма Пушкина к А. И. Казначееву от 22 и 25 мая.

²⁹ В действительности миссия Пушкина, по-видимому, была труднее, чем можно судить по приведенному свидетельству. По крайней мере М. Ф. Орлов писал жене на следующий день после возвращения поэта из командировки: „Пушкин был послан на саранчу. Он воевал с нею, и после весьма трудной кампании вчера вернулся, отступив перед несметным неприятелем“ („Былое“ 1906, № 10, стр. 303). Сомнительно обращение Воронцова к Пушкину на „ты“.

³⁰ —1886), жена (с 1811 г.) кн. П. А. Вяземского, умная и интересная женщина, с которою Пушкин был очень близок. С июня по август 1824 г. Вяземская с двумя детьми прожила в Одессе, где Пушкин был ее постоянным гостем.

³¹ Воронцова графиня Елизавета Ксавериевна (1792—1880), р. гр. Браницкая, жена гр. М. С. Воронцова. Пушкин был ею сильно увлечен, посвятил ей несколько стихотворений. Об отношении Воронцовой к Пушкину трудно судить, на основании имеющихся данных. Вольно или невольно она, однако, вписала скорбную страницу в летопись жизни поэта, и у него перед отъездом из Одессы были основания негодовать против нее.

³² В конце июня, вследствие настояний гр. М. С. Воронцова, Пушкину было повелено отправиться на житье в Михайловское. Пушкин выехал из Одессы 30 июля, через Николаев, Елисаветград, Кременчуг, Чернигов, Витебск.

³³ Подолинский Андрей Иванович (1806—1886), тогда еще молодой поэт, младший товарищ по Петербургскому университетскому благородному пансиону Л. С. Пушкина и С. А. Соболевского, сотрудничал в „Северных Цветах“ и других повременных и периодических изданиях. Вращаясь в кружке бар. А. А. Дельвига, он должен был проникнуться чувствами этого кружка к Пушкину, с которым впервые встретился при вышеупомянутых обстоятельствах, направляясь в Киев, по выпуске из пансиона.

³⁴ Князь Оболенский, штаб-ротмистр Елисаветградского гусарского полка.

³⁵ —1882), впоследствии генерал-майор.