Разговоры Пушкина (собрали: С. Гессен; Л. Модзалевский)
1811 - 1820 гг.

1811—1812 гг.

Воспитанникам Лицея было задано написать в классе сочинение: восход солнца (любимая тема многих учителей словесности, преимущественно прежнего времени). Все ученики уже кончили сочинение и подали учителю; дело стало за одним, который, будучи, вероятно, рассеян и не в расположении в эту минуту писать о таком возвышенном предмете, только вывел на листе бумаги следующую строчку:

Се от Запада грядет царь природы...

— Что ж ты не кончаешь? — сказал автору этих слов Пушкин, который прочитал написанное.

— Да ничего на ум нейдет, помоги, пожалуйста, — все уже подали, за мной остановка!

— Изволь! — И Пушкин так окончил начатое сочинение:

И изумленные народы
Не знают, что̀ начать:
Ложиться спать
Или вставать?

Тотчас по окончании последней буквы сочинение было отдано учителю, потому что товарищ Пушкина, веря ему, не трудился даже прочитать написанного.

Можете себе представить, каков был хохот при чтении сочинения двух лицеистов.

Не помню, он [С. Г. Чириков]¹ или другой кто рассказывал ныне общеизвестный анекдот, что однажды профессор Кошанский² задал некоторым из своих учеников 1-го курса написать стихи на . (Эти стихотворные опыты обыкновенно прочитывались в классе). Кто-то начал свое стихотворение следующим образом:

Восстал на Западе блестящий сын природы ...

Пушкин тотчас же вскочил с своего места и продолжал:

Не знают: спать иль встать смятенные народы.

Затем — взрыв смеха всего класса и самого профессора.

1812 г., ноябрь.

За обедом вдруг начал громко говорить, что Вольховский³ г-на инспектора боится, и видно оттого, что боится потерять доброе свое имя, а мы, говорит, шалуны, его увещеваниям смеемся.

6 ноября.

Пушкин 6-го числа в суждении своем об уроках сказал: „Признаюсь, что логики я, право, не понимаю, да и многие, даже лучшие меня, оной не знают, потому что логические силлогизмы весьма для него невнятны“.

23 ноября.

... Когда я у г-на Дельвига⁵ в классе г-на профессора Гауеншильда⁶ отнимал бранное на г-на инспектора сочинение, в то время г-н Пушкин с непристойною вспыльчивостью говорил мне громко: „Как вы смеете брать наши бумаги, — стало быть, и письма наши из ящика будете брать“.

—1817 гг.

Лицейский анекдот: Однажды император Александр, ходя по классам, спросил: „Кто здесь первый?“ „Здесь нет, ваше императорское величество, первых; все вторые“, отвечал Пушкин.

1817 г.

Дельвиг и Кюхельбекер⁷ были частыми посетителями вечеров Энгельгардта⁸, Пушкин очень редким; наконец, года за два до выпуска, он и вовсе прекратил свои посещения, предпочитая им гулянье по саду, или чтение. Это огорчало Егора Антоновича, как хозяина и как воспитателя. Как-то во время рекреаций, когда Пушкин сидел у своего пульта, Энгельгардт подошел к нему и, со свойственною, всегдашнею ласкою, спросил Пушкина: за что он сердится? Юноша смутился и отвечал, что сердиться на директора не смеет, не имеет к тому причин и т. д. „Так вы не любите меня“, — продолжал Энгельгардт, усаживаясь подле Пушкина — и тут же, глубоко прочувствованным голосом, без всяких упреков, высказал юному поэту всю странность его отчуждения от общества, в котором он, по своим любезным качествам, может занимать одно из первых мест. Пушкин слушал со вниманием, хмуря брови, меняясь в лице; наконец, заплакал и кинулся на шею Энгельгардту.

— Я виноват в том, — сказал он: — что до сих пор не понимал и не умел ценить вас!..

1818 г.

...Около 1818 г., в бытность поэта в Петербурге, одна славная тогда в столице ворожея сделала зловещее предсказание Пушкину, когда тот посетил ее с одним из своих приятелей.

Глядя на их руки, колдунья предсказала обоим насильственную смерть. На другой день приятель Пушкина, служивший в одном из гвардейских полков ротным командиром, был заколот унтер-офицером. Пушкин же до такой степени верил в зловещее пророчество ворожеи, что когда, впоследствии, готовясь к дуэли с известным американцем гр. Толстым⁹, стрелял вместе со мною в цель, то не раз повторял: „Этот меня не убьет, а убьет белокурый, так колдунья пророчила“ — и точно, Дантес был белокур.

Пушкин просто пришел... к Катенину¹¹ и, подавая ему свою трость, сказал: „Я пришел к вам, как Диоген к Антисфену: побей — но выучи!“ „Ученого учить — портить!“ — отвечал автор „Ольги“.

Катенин, между прочим, помирил Пушкина с кн. Шаховским¹² в 1818 г. Он сам привез его к известному комику, и радушный прием, сделанный поэту, связал дружеские отношения между ними, нисколько, впрочем, не изменившие основных убеждений последнего. Тогдашний посредник их записал слово в слово любопытный разговор, бывший у него с Пушкиным, когда оба они возвращались ночью в санях от кн. Шаховского.

— Savez vous, — сказал Пушкин, — qu’il est très bon homme au fond? Jamais je ne croirai qu’il ait voulou nuire sérieusement à Ozerov, ni à qui que ce soit. — „Vous l’avez cru pourtant, — отвечал Катенин, — vous l’avez écrit et publié; voila le mal“. — Heureusement, — возразил Пушкин, — personne n’a lu ce barbouillage d’écolier; pensez - vous qu’il en sache quelque chose? — „Non; car il ne m’en a jamais parlé“. — Tant mieux, faisons comme lui, et n’en parlons jamais. [— Знаете ли вы, что, в сущности, он очень хороший человек? Я бы никогда не поверил, что он серьезно хотел вредить Озерову или кому бы то ни было. — „Вы, однако же, это думали, вы это писали и обнародовали, вот в чем зло“. — К счастью, никто не читал эту школьную пачкотню, думаете ли вы, что он знает об этом что-нибудь? — „Нет, потому, что он никогда мне об этом не говорил“. — Тем лучше, — поступим, как он, и никогда не будем об этом говорить.]

1818—1819 гг.

Жуковский¹³, когда приходилось ему исправлять стихи свои, уже перебеленные, чтобы не марать рукописи, наклеивал на исправленном месте полосу бумаги с новыми стихами... Раз кто-то из чтецов, которому прежние стихи нравились лучше новых, сорвал бумажку и прочел по старому. В эту самую минуту Пушкин, посреди общей тишины, с ловкостью подлезает под стол, достает бумажку и, кладя ее в карман, преважно говорит:

— Что Жуковский бросает, то нам еще пригодится.

1818—1820 гг.

„Зеленой Лампы“¹⁵.

Заседания наши оканчивались обыкновенно ужином, за которым прислуживал юный калмык, весьма смышленный мальчик... Он [Пушкин] иногда говорил:

— Калмык меня балует; Азия протежирует Африку!¹⁶

После обеда у Аксакова¹⁸ М. А. Максимович¹⁹ рассказывал, что Кюхельбекер²⁰ стрелялся с Пушкиным (А. С.), и как в промахнувшегося последний не захотел стрелять, но с словом:

„Полно дурачиться, милый; пойдем пить чай“; подал ему руку и ушли домой.

С удовольствием повторяем здесь выражение самого Пушкина об уважении, которое нынешнее поколение поэтов должно иметь к Жуковскому, и о мнении его относительно тех, кои забывают его заслуги: „Дитя не должно кусать груди своей кормилицы“. Эти слова приносят честь Пушкину как автору и человеку!²¹

Кажется, Пушкиным было сказано о некоторых критиках Карамзина-историка:

„Они младенцы, которые кусают грудь кормилицы своей“.

... [Анекдот о Пушкине, сохранившийся в его семействе]. Однажды на упреки семейства в излишней распущенности, которая могла иметь для него роковые последствия, Пушкин просто отвечал: „Без шума никто не выходил из толпы“.

1819 г.

На балу у Олениных²³.

Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры, и когда я держала корзинку с цветами, Пушкин, вместе с братом Александром Полторацким²⁴„Et c’est sans doute monsieur qui fera l’aspic?“ [A роль аспида предназначена, конечно, этому господину]. Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла... За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя мое внимание льстивыми возгласами, как например: „Est-il permis d’être, aussi jolie!“ [Можно ли быть столь прелестной!]. Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал брату: „Во всяком случае в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у madame Керн²⁵: хотела ли бы она попасть в ад?“ Я отвечала очень серьезно и несколько сухо, что в ад не желаю. „Ну, как же ты теперь, Пушкин?“ спросил брат. „Je me ravise [Я передумал], — ответил поэт, — я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины“...

Н. И. Тургенев²⁶, быв у H. М. Карамзина и говоря о свободе, сказал: „Мы на первой станции к ней“. — „Да, — подхватил молодой Пушкин, — в Черной Грязи“.

Начало года.

Самое сильное нападение Пушкина на меня по поводу [тайного] общества было, когда он встретился со мною у Н. И. Тургенева, где тогда собрались все желавшие участвовать в предполагаемом издании политического журнала²⁷. Тут между прочими были Куницын²⁸ и наш лицейский товарищ Маслов²⁹. Мы сидели кругом большого стола. Маслов читал статью свою о статистике. В это время я слышу, что кто-то сзади берет меня за плечо. Оглядываюсь — Пушкин.

„Ты что здесь делаешь? Наконец, поймал тебя на самом деле“, шепнул он мне на ухо и прошел дальше. Кончилось чтение. Мы встали. Подхожу к Пушкину, здороваюсь с ним, подали чай, мы закурили сигарки и сели в уголок.

„Как же ты мне никогда не говорил, что знаком с Николаем Ивановичем? Верно, это ваше общество в сборе? Я совершенно нечаянно зашел сюда, гуляя в Летнем саду. Пожалуйста, не секретничай, — право, любезный друг, это ни на что не похоже“.

1819—1820 гг.

При входе нашем Пушкин продолжал писать несколько минут, потом, обратясь к нам, как будто уже знал, кто пришел, подал обе руки моим товарищам [Боратынскому³¹ и Дельвигу] со словами: „Здравствуйте, братцы“. Вслед за сим он сказал мне с ласковой улыбкой: „Я давно желал знакомиться с вами, ибо мне сказывали, что вы большой знаток в вине и всегда знаете, где достать лучшие устрицы“. Я не знал, радоваться ли мне этому приветствию или сердиться на него...

Зима.

... Пушкин был в театре, где на беду судьба посадила его рядом с [Денисевичем]³³. Играли пустую пьесу, играли, может быть, и дурно. Пушкин зевал, шикал, говорил громко: „Несносно“. Соседу его пьеса, по-видимому, очень нравилась... он... сказал Пушкину, что он мешает ему слушать пьесу. Пушкин искоса взглянул на него и принялся шуметь по прежнему. Тот объявил своему неугомонному соседу, что попросит полицию вывесть его из театра.

„Посмотрим“, — отвечал хладнокровно Пушкин и продолжал повесничать.

Спектакль кончился, зрители начали расходиться. Тем и должна была бы кончиться ссора наших противников, но [Денисевич] не терял из виду своего незначительного соседа и остановил его в коридоре.

„Молодой человек, — сказал он, обращаясь к Пушкину, и вместе с этим поднял свой указательный палец, — вы мешали мне слушать пьесу ... это неприлично, это невежливо“.

„Да, я не старик, — отвечал Пушкин, — но, господин штаб-офицер, еще невежливее здесь и с таким жестом говорить мне это. Где вы живете?“

[Денисевич] сказал свой адрес и назначил приехать к нему в восемь часов утра...

„Буду“, — отвечал Пушкин.

[Денисевича] не было в это время дома... Только что я вступил в комнату, из передней вошли в нее три незнакомые лица. Один был очень молодой человек, худенький, небольшого роста, курчавый, с арабским профилем, во фраке. За ними выступали два молодца-красавца, кавалерийские гвардейские офицеры³⁵... Статский подошел ко мне и сказал мне тихим вкрадчивым голосом: „Позвольте вас спросить, здесь живет [Денисевич]?“ — „Здесь, — отвечал я, — но он вышел куда-то, и я велю сейчас позвать его“. Я только хотел это исполнить, как вошел [Денисевич]. „Что вам угодно?“ сказал он статскому довольно сухо. „Вы это должны хорошо знать, — отвечал статский, вы назначили мне быть у вас в восемь часов утра (тут он вынул часы), до восьми остается еще четверть часа. Мы имеем время выбрать оружие и назначить места“. Все это было сказано тихим спокойным голосом, как будто дело шло о назначении приятельской пирушки. [Денисевич] мой покраснел, как рак, и, запутываясь в словах, сказал: „Я не за тем звал вас к себе ... я хотел вам сказать, что молодому человеку, как вы, нехорошо кричать в театре, мешать своим соседям слушать пьесу, что это неприлично“... „Вы эти наставления читали мне вчера при многих слушателях, — сказал более энергическим голосом статский, — я уж не школьник и пришел переговорить с вами иначе. Для этого не нужно много слов; вот мои два секунданта³⁶; этот господин военный (тут указал он на меня), он не откажется, конечно, быть вашим свидетелем. Если вам угодно“ ... [Денисевич] не дал ему договорить. „Я не могу с вами драться, — сказал он, — вы молодой человек, неизвестный, а я штаб-офицер“ ... При этом оба офицера засмеялись... Статский продолжал твердым голосом: „Я русский дворянин, Пушкин, — это засвидетельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно будет иметь со мной дело“.

...Я спешил спросить его: „Не Александра ли Сергеевича имею честь видеть перед собой?“

„Меня так зовут“, сказал он, улыбаясь.

[Убедив наедине майора извиниться. Ред.], я ввел его в комнату, где дожидались нас Пушкин и его ассистенты, и сказал ему: „Господин [Денисевич] считает себя виновным перед вами, Александр Сергеевич, и в опрометчивом движении и в необдуманных словах при выходе из театра; он не имел намерения ими оскорбить вас“.

„Надеюсь, это подтвердит сам господин [Денисевич]“, сказал Пушкин.

[Денисевич] извинился и протянул было Пушкину руку, но тот не подал ему своей, сказав только: „Извиняю“, и удалился со своими спутниками...

1820 г.

... Однажды в Царском Селе Захаржевского³⁷ медвеженок сорвался с цепи от столба, на котором устроена была его будка, и побежал в сад, где мог встретиться глаз на глаз, в темной аллее, с императором, если бы на этот раз не встрепенулся его маленький шарло и не предостерег его от этой опасной встречи. Медвежонок, разумеется, тотчас был истреблен, а Пушкин при этом случае, не обинуясь, говорил: „Нашелся один добрый человек, да и тот медведь“³⁸.

... „Теперь самое безопасное время — по Неве идет лед“. В переводе: нечего опасаться крепости.

Около 1820 г.

... [Пушкин] с упреком говорил о современных ему литераторах: „Мало у нас писателей, которые бы учились; бо́льшая часть только разучиваются“.

На одном вечере Пушкин, еще в молодых летах, был пьян и вел разговор с одной дамою. Надобно прибавить, что эта дама была рябая. Чем-то недовольная поэтом, она сказала:

„У вас, Александр Сергеевич, в глазах двоит?“

„Нет, сударыня, — отвечал он, — рябит“!

Однажды начал он [Карамзин] при мне излагать свои любимые парадоксы. Оспоривая его, я сказал: „Итак, вы рабство предпочитаете свободе?“ Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником.

Апрель.

Петербург.

Раз утром выхожу я из своей квартиры... ... „Я к вам“. — „А я от себя!“ И мы пошли вдоль площади. Пушкин заговорил первый: „Я шел к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пиэсах, разбежавшихся по рукам, дошел до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему почитать моих сочинений и уверяя, что скоро принесет их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял, да и сжег все мои бумаги“ ... — „Теперь, — продолжал Пушкин, немного озабоченный: — меня требуют к Милорадовичу! Я знаю его по публике, но не знаю, как и чтó будет и с чего с ним взяться?.. Вот я и шел посоветоваться с вами“ ... ...

⁴⁰ приказывает полицеймейстеру ехать в его квартиру и опечатать все бумаги. Пушкин, слыша это приказание, говорит ему: „Граф, вы напрасно это делаете. Там не найдете того, что ищете. Лучше велите дать мне перо и бумагу, я здесь же все вам напишу“ (Пушкин понял, в чем дело). Милорадович, тронутый этою свободною откровенностью, торжественно воскликнул: „Ah c’est chevaleresque!“ [Ax, это по-рыцарски] и пожал ему руку⁴¹.

... [Пушкин] явился очень спокоен, с светлым лицом, и, когда я спросил о бумагах, он отвечал: „Граф! все мои стихи сожжены! — у меня ничего не найдется на квартире, но, если вам угодно, все найдется (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги, я напишу все, чтó когда-либо написано мною (разумеется, кроме печатного), с отметкой̀ мое и что̀ разошлось под моим именем“.

До 6 мая.

„Руслана и Людмилы“⁴², на что он отвечал мне: „О, это первые грехи моей молодости“.

Май, вторая половина.

Екатеринославль⁴³.

Едва я, по приезде в Екатеринославль, расположился после дурной дороги на отдых, ко мне, запыхавшись, вбегает младший сын генерала. „Доктор! я нашел здесь моего друга, он болен, ему нужна скорая помощь, поспешите со мной!“ Нечего делать, пошли. Приходим в гадкую избенку, и там, на досчатом диване, сидит молодой человек, небритый, бледный и худой. — „Вы нездоровы?“ — спросил я незнакомца. „Да, доктор, немножко пошалил, купался: кажется, простудился“... — „Чем вы тут занимаетесь?“ — „Пишу стихи“. — „Нашел, — думал я, — время и место“...

— „Доктор, дайте что-нибудь получше, — дряни в рот не возьму“.

... „Что вам угодно?“ — спросил он вошедших. И когда последние сказали, что желали иметь честь видеть славного писателя, то славный писатель отчеканил им следующую фразу: „Ну, теперь видели?.. До свиданья...“.

Июнь.

На Дону (вероятно, в Новочеркасске) мы обедали у атамана Денисова. Пушкин меня не послушался, покушал бламанже и снова заболел. „Доктор, помогите“. — „Пушкин, слушайтесь“. — „Буду, буду“. Опять микстура, опять пароксизмы и гримасы. — „Не ходите, не ездите без шинели“. — „Жарко, мочи нет“. — „Лучше жарко, чем лихорадка“. Опять сильные пароксизмы. — „Доктор, я болен“. — „Потому что упрямы: слушайтесь“. — „Буду, буду“. Пушкин выздоровел.

Конец октября.

Кишинев.

... Ред.] развеселился, начал подходить к бортам биллиарда и мешать игре. Орлов⁴⁵ назвал его школьником, а Алексеев⁴⁶ присовокупил, что школьников проучивают. Пушкин... перепутав шары, не остался в долгу и на слова; кончилось тем, что вызвал обоих, а меня пригласил в секунданты... как-нибудь замять. „Ни за что!“ — произнес он, остановившись. — „Я докажу им, что я не школьник!“ — „Оно все так, — отвечал я ему, — но все-таки будут знать, что всему виной жженка, а при том я нахожу, что и бой не ровный“. — „Как не ровный?“ — опять остановившись, спросил он меня. Чтобы скорее разрешить его недоумение и затронуть его самолюбие, я присовокупил: „Не ровный, потому что может быть из тысячи полковников двумя меньше, да еще и каких — ничего не значит, а вы двадцати двух лет — уже известны“ и т. п. Он молчал. Подходя уже к дому, он произнес: „Скверно, гадко; да как же кончить?“ — „Очень легко, — отвечал я, — вы первый начали смешивать их игру, они вам что-то сказали, а вы им вдвое, и, наконец, не они, а вы их вызвали. Следовательно, если они придут не с тем, чтобы становиться на барьер, а с предложением помириться, то ведь честь ваша не пострадает“. Он долго молчал и, наконец, сказал по-французски: „Это басни: они никогда не согласятся; Алексеев, может быть, он — семейный, но Теодор — никогда: он обрек себя на натуральную смерть, то все-таки лучше умереть от пули Пушкина, или убить его, нежели играть жизнью с кем-нибудь другим“.

Сентябрь—декабрь.

... ⁴⁸, как и другие, однажды обратилась к Пушкину с просьбой:

„Ах, M-r Пушкин, — сказала она. — Я хочу просить вас“.

„Что прикажете?“ — отвечал Пушкин, с обычным ему вниманием.

„Напишите мне что-нибудь!“ — с улыбкой произнесла Е[йхфельдт?].

„Хорошо, хорошо, пожалуй, извольте“, — отвечал Пушкин, смеясь.

Когда мы выходили от Е[йхфельдт?], то я спросил его:

„Что же ты ей напишешь? мадригал? да?“

„Что придется, моя радость“, — отвечал Пушкин.

Октябрь—декабрь.

Кишинев.

„ ... Как же — заметил я, — вы говорите, в глазах потемнело, я весь изнемог и потом: ?“⁵⁰

„Так что ж, — прервал Пушкин с быстротой молнии, вспыхнув сам как зарница: — это не значит, что я ослеп“.

1820—1821 гг.

Однажды кто-то заметил генералу, как он может терпеть, что у него на диванах валяется мальчишка в шароварах.

Орлов⁵¹ только улыбался на такие речи; но один раз полушутя он сказал Пушкину, пародируя басню Дмитриева (Башмак, мерка равенства):

Да мой сапог тебе не впору.

„Эка важность, сапоги! — возразил Пушкин; — если меряться, так у слона больше всех сапоги“.

... С ... Орловым он не чинился и валялся у него на диване в бархатных шароварах... Об этих шароварах замечала и жена Крупенского⁵²:

„Скажите Пушкину, как ему не жарко ходить в бархате“.

„Она, видно, не понимает, — вывертывался Пушкин, — что бархат делается из шелку, а шелк холодит“.

1820—1821 гг.

Орлов обнял Пушкина и... стал декламировать⁵³„Когда легковерен и молод я был“. В числе кишиневских новостей ему уже переданы были новые стихи. Пушкин засмеялся и покраснел.

„Как, вы уже знаете?“ — спросил он.

„Как видишь“, — отвечал тот.

„То-есть, как слышишь?“ — заметил Пушкин, смеясь.

Кишинев.

... За обедом чиновник заглушал своим говором всех, и все его слушали, хотя почти слушать его было нечего, и, наконец, договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина, как лучшего средства от многих болезней.

„Особенно от горячки“, — заметил Пушкин.

„Да, таки и от горячки, — возразил чиновник с важностью, — вот-с извольте-ка слушать: у меня был приятель ... “.

При этом чиновник зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажете? У Пушкина глаза сверкнули; удерживая смех и краснея, он отвечал:

„Быть может, но только позвольте усумниться“.

„Да чего тут позволять? — возразил грубо чиновник, — что я говорю, так так, а вот вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится“.

„Да почему же?“ — спросил Пушкин с достоинством.

„Да потому же, что между нами есть разница“.

„Что же это доказывает?“

„Да то, сударь, что вы еще молокосос“.

„А, понимаю, — смеясь, заметил Пушкин. — Точно есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю“.

При этом все расхохотались, противник не обиделся, а ошалел.

1820—1823 гг.

Кишинев.

 Не успел я раздеться и лечь, как в мою дверь раздался сильный стук ... Передо мной стоял Пушкин.

„Голубчик мой, — бросился он ко мне, — уступи для меня свою квартиру до вечера. Не расспрашивай ничего, расскажу после, а теперь некогда, здесь ждет одна дама, да вот я введу ее сейчас сюда“, — вскричал он и бросился к дверям.

* Входит дядя в комнату Пушкина, — а он сидит и что-то читает. „Чем это вы занимаетесь?“ — спросил его дядя, поздоровавшись. „Да вот, читаю историю одной особы“, или нет, помню, еще не так он сказал — не особы, а — „читаю, — говорит, — историю одной статуи“. Дядя посмотрел на книгу, а это было евангелие. Дядя очень вспылил и рассердился... „Что это вы сказали? Как вы смеете это говорить! Вы безбожник! Я на вас сейчас же бумагу подам — и вас за это строжайше накажут“. Много и сильно бранил Пушкина дядя и уехал рассерженный. На другой день Пушкин приезжает в семинарию — и ко мне. „Так и так, — говорит, — боюсь, чтобы ваш дядя не донес на меня... Попросите, попросите вашего дядю“. — „Зачем же вы, — говорю, — так нехорошо сказали?“ — „Да так, — говорит, — само как-то с языка слетело“.

* Я бывало говорю ему: „Вы настоящее дитя“. А он меня называл розой в шиповнике. Бывало, говорю ему: „Вы будете ревнивы“. А он: „Нет, никогда, никогда“... — Пушкин серб или молдаванин, а одежду ему давали знакомые дамы. Издали нельзя и узнать, встретишь — спрашиваешь: „Что с вами, Александр Сергеевич?“ „А вот я уже молдаванин“.

* Пушкин остановился и, обращаясь к участвовавшим в игре, сказал:

„Дело-то, как видно по-всему, дрянь, и не следовало бы платить за подобного рода проигрыши...“

„Так дело-то дрянь“, — проговорил З. [придя на следующее утро. Ред

„Приехала“, — кивнув головой, отвечал Пушкин.

„Для вас это может быть так, — говорил З., понижая голос, — но поймите, Александр Сергеевич, мое положение ... моя запятнанная честь“.

„Запятнанная честь, — прервал, улыбаясь, Пушкин. — Да это давно известно, что нет микроскопа, который бы так увеличивал, как глаза человека, когда он рассматривает самого себя... “

„Пятно необходимо смыть“.

„Не шампанским ли? Да у меня вот тут-то пустота, — проговорил Пушкин, ударяя по-своему карману, — пустота степей африканских...“

„Это не шампанским смывается“, — отвечал З., приподняв голос.

„Уж конечно, если не шампанским, то кровью, — сказал, улыбаясь, Пушкин, но во всяком случае предварительно полюбуйтесь, как моя пуля мне послушна“.

Вслед за этими словами выстрел раздался — пуля попала в цель.

„Каково?“ — спросил Пушкин.

„Оно-то так, Александр Сергеевич, — отвечал З., — но это собственно делает только честь вам“.

„О! когда идет дело собственно о вашей чести, то зачем же дело стало — будем стреляться!“

„Но я не в такой мере зол на вас, Александр Сергеевич, чтобы дело могло дойти до серьезного“.

„Что вам пуля страшна, то это давно мне известно“, — сказал Пушкин.

З. опустил голову и молчал.

„Так каким же образом вы хотите без выстрела смыть кровью противника запятнанную честь свою?..“

З. не отвечал. Тут Пушкин, плюнув, проговорил:

„Я ровно ничего не понимаю, чего вы от меня хотите“.

З. поднял смущенные глаза на Пушкина, потом заметно что-то хотел сказать и снова опустил их...

„Понятно, — сказал Пушкин, подходя к З., — мы стреляемся. Я вызов ваш принимаю. Попадете ли вы в меня или не попадете — это для меня ровно ничего не значит, но для того, чтобы в вас было больше смелости, предупреждаю: стрелять я в вас совершенно не намерен ... Согласны?..

... Выстрел раздался...

„Что? — спросил Пушкин, — довольны ли вы?“

З., вместо ответа и не требуя выстрела, бросился к Пушкину с намерением обнять его, но Пушкин, уклонясь от объятий, сказал: „К чему?.. это лишнее“ и после этих слов стал удаляться...

Кишинев (в цыганском таборе).

* Цыганочка... так обрадовалась неожиданному подарку, что начала еще предлагать разные вещи приятелям, собираясь их принести из шатра.

„Скажи лучше ей, чтобы она нас поцелуем отблагодарила“, — со смехом произнес [Д. Кириенко-Волошинову] всегда готовый на шалость поэт, заглядывая при этом в огненные глаза недурненькой девушки.

Но так как скромный приятель его не решался, как он говорил, оскорбить девушку таким предложением, то Пушкин, ни слова больше не говоря, обнял ее за шею и звонко поцеловал несколько раз, не встретив никакого сопротивления с ее стороны. Мало этого. Едва выйдя из объятий одного товарища, она сама уже в припрыжку подбежала к другому и стала перед ним в выжидательной позе, с самой невинной улыбкой приподняв вверх головку.

„Да целуй же, наконец, мямля, чего хорохоришься? Ужели не понимаешь, что это же, ведь, обидно для девушки? — промолвил Пушкин, с искреннею на этот раз досадой прибавив: — Ну, чурбан же ты, милый мой, самый что ни на есть первый сорт... Тьфу ты бревно какое, ей-богу...“

Примечания

¹ Чириков Сергей Гаврилович (1776—1853), учитель рисования и гувернер Лицея с 1811 по 1841 г.

² Кошанский Николай Федорович (1783—1831), доктор философии, с 1811 по 1828 г. в Лицее профессор русской и латинской словесности.

³ Вольховский Владимир Дмитриевич (1798—1841), лицейский товарищ Пушкина, получивший 1-ю золотую медаль. Впоследствии член Союза благоденствия.

⁴ —1859), надзиратель по учебной и нравственной части Лицея с 1811 по 1831 г.

⁵ Дельвиг барон Антон Антонович (1798—1831), Лицейский товарищ и один из ближайших друзей Пушкина, впоследствии известный поэт; издатель альманаха „Северные Цветы“ и „Литературной Газеты“. Дельвиг в бытность в Лицее принимал участие в процветавшем там сочинительстве, одним из плодов которого, видимо, и было упоминаемое сочинение.

⁶ фон-Гауеншильд Фридрих-Леопольд Матвеевич (ум. 1830), профессор немецкого языка и словесности, стоявший также во главе Лицейского благородного пансиона.

⁷ Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797—1846), товарищ Пушкина по Лицею, поэт, декабрист.

⁸ Энгельгардт Егор Антонович, директор Лицея с 1816 по 1822 г.

⁹ —1846), прозванный „американцем“, известный бреттер, был женат на цыганке; впоследствии в 1830 г. был сватом Пушкина.

¹⁰ Вульф Алексей Николаевич (1805—1881), сын П. А. Осиповой от первого брака, близкий друг Н. М. Языкова. С Пушкиным познакомился и подружился в бытность поэта в Михайловском.

¹¹ Катенин Павел Александрович (1792—1853), служил в л. -гв. Преображенском полку, в 1820 г. уволен в отставку с чином полковника. В первые годы существования тайного общества был деятельным членом его. Известный писатель, драматург, впоследствии член Российской Академии (с 1833 г.) и почетный член Отделения русского языка и словесности Академии Наук (с 1841 г.).

¹² Шаховской князь Александр Александрович (1777—1846), знаменитый в свое время и плодовитый драматург, театральный деятель и педагог. Озеров Владислав Александрович (1769—1816), знаменитый драматург, долгое время безраздельно господствовавший на императорской сцене. Это последнее порождало против него происки и интриги, исходившие, по-видимому, от его завистников, во главе которых молва упорно ставила Шаховского. Озеров вынужден был удалиться в деревню, где сошел с ума. В 1815 г. Шаховской, в своей комедии „Урок кокеткам или Липецкие воды“, осмеял Жуковского, что вызвало сильное возмущение в литературных кругах. Д. В. Дашков сочинил по этому случаю убийственную кантату, направленную против Шаховского. Кантата эта распевалась „арзамасцами“, в том числе, вероятно, и Пушкиным, занесшим ее в свои лицейские записки. По-видимому, она и явилась предметом беседы его с Катениным.

¹³ Жуковский Василий Андреевич (1792—1865), писатель, поэт и педагог, несмотря на разницу лет, близко сошедшийся с юношей Пушкиным, которого знал, по-видимому, с детства, и остававшийся одним из ближайших друзей Пушкина всю его жизнь.

¹⁴ —1865), академик, писатель, поэт и педагог, принадлежавший к числу лучших друзей Пушкина, которому он был беззаветно предан.

¹⁵ Общество „Зеленой Лампы“, литературный кружок с политическим оттенком, существовавший в конце 1818 г. Пушкин принимал в нем участие вместе с Дельвигом прямо с лицейской скамьи.

¹⁶ Намек на его африканское происхождение.

¹⁷ Толстой Яков Николаевич (1791—1867), поручик, адъютант ген. А. А. Закревского. К периоду „Зеленой Лампы“ относится сближение его с Пушкиным, посвятившим Толстому свои „Стансы“ (1819).

¹⁸ Аксаков Сергей Тимофеевич (1791—1859), цензор Московского цензурного комитета, писатель, автор „Семейной хроники“, отец славянофилов И. С. и К. С. Аксаковых.

¹⁹ —1873), историк и энтограф, профессор Московского университета.

²⁰ О Кюхельбекере см. выше. Дуэль эта состоялась из-за стихов Пушкина, написанных по случаю того, что Жуковский не явился на вечер, куда был зван. Когда его спросили, отчего он не был, Жуковский отвечал: „Я еще накануне расстроил себе желудок, к тому же пришел Кюхельбекер, и я остался дома“, Пушкин написал на это следующие стихи:

За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно.
Так было мне, мои друзья,

²¹ Ср. — Письмо Пушкина к К. Ф. Рылееву 25. I. 1825 г.

²² Вяземский князь Петр Андреевич (1792—1878), поэт и критик, один из преданных друзей Пушкина.

²³ Оленин Алексей Николаевич (1763—1843), президент Академии Художеств и директор Публичной Библиотеки, в доме которого Пушкин часто бывал по выходе из Лицея. Жена его, Елизавета Марковна, рожденная Полторацкая (1768—1838), была родной теткой А. П. Керн по отцу.

²⁴ Полторацкий Александр Александрович (1792—1855), капитан, приятель Пушкина, двоюродный брат А. П. Керн.

²⁵ —1879). Была впоследствии очень близка с Пушкиным, а также с Дельвигом и многими другими писателями. Пушкин посвятил ей несколько стихотворений, в том числе „Я помню чудное мгновенье...“, „Когда твои младые лета...“. На-ряду с этим, в письмах к его друзьям встречаются о Керн весьма циничные замечания. — Ср. РС 1879, № 6, стр. 384—385.

²⁶ Тургенев Николай Иванович (1789—1871), видный государственный и общественный деятель, член Союза благоденствия, декабрист, эмигрировавший за границу. Пушкин был очень близок с братьями Тургеневыми, в особенности со старшим, Александром Ивановичем (1784—1845), одним из наиболее выдающихся людей своего времени, другом и покровителем всех литераторов. Устраивавший в свое время Пушкина в Лицей, А. И. Тургенев остался на всю жизнь его большим другом, и он же проводил тело поэта в Святогорский монастырь.

²⁷ В 1819 г. Н. И. Тургенев, совместно с рядом лиц, пытался организовать журнал, посвященный вопросам политики, общественности и литературы.

²⁸ —1840), профессор Царскосельского Лицея с 1817 по 1821 г.

²⁹ Маслов Дмитрий Николаевич (1799—1856), лицеист 1 курса, получивший первую серебряную медаль. По окончании Лицея поступил в Государственную канцелярию.

³⁰ Пущин Иван Иванович (1798—1859), лицейский товарищ и лучший друг Пушкина. После высылки Пушкина на юг, они свиделись еще только один раз, в с. Михайловском, куда Пущин приехал в 1825 г., навестить опального друга. С лицейской скамьи, вступил в тайное общество, в котором он играл постоянно деятельную роль, вплоть до участия в восстании 14 декабря; вскоре после того был арестован и отправлен в Сибирь, в бессрочные каторжные работы. Дружба их была настолько глубока, что, после 12 лет разлуки, Пушкин на смертном одре вспомнил Пущина, сказав, что, будь здесь Пущин, ему бы легче было умереть, а Пущин, узнав о гибели друга, восклицал, что, будь он в Петербурге, пуля Дантеса встретила бы его грудь.

³¹ Боратынский Евгений Абрамович (1800—1844), известный поэт, близкий друг Пушкина и Дельвига (см. выше). За детский проступок исключенный из Пажеского корпуса, Боратынский прожил в деревне до 1819 г., когда, вступив рядовым в Егерский гвардейский полк, приехал в Петербург. Уже в следующем 1820 г., в чине унтер-офицера, он был переведен в Нейшлотский полк, квартировавший в Финляндии. К этому-то промежутку времени, 1819—1820 гг., и относится означенное сообщение.

³² Эртель Василий Андреевич (ум. 1847), впоследствии педагог, библиотекарь имп. Публичной Библиотека.

³³

³⁴ Лажечников Иван Иванович (1792—1869), впоследствии знаменитый романист, тогда юный гвардейский офицер, вспоминал об этом эпизоде еще в письме к Пушкину (от 13 декабря 1831 г.), в котором, между прочим, раскрыл фамилию Денисевича.

³⁵ Б. Л. Модзалевский (Письма Пушкина, I, стр. 506) высказал справедливое предположение, что одним из секундантов Пушкина мог быть П. А. Катенин, в письме к которому Пушкин вспомнил об этом эпизоде.

³⁶ Б. Л. Модзалевский (Письма Пушкина, I, стр. 506) высказал справедливое предположение, что одним из секундантов Пушкина мог быть П. А. Катенин, в письме к которому Пушкин вспомнил об этом эпизоде.

³⁷ Захаржевский Яков Васильевич (1780—1860), управляющий Царскосельским дворцовым управлением и полицией.

³⁸ „О Цыганах одна дама заметила, что во всей поэме один только честный человек, и то — медведь“. Морозов, III, стр. 214.

³⁹ Глинка Федор Николаевич (1786—1880), поэт, публицист и общественный деятель, член Союза благоденствия. Во время походов 1805—1806 и 1812—1815 гг. состоял адъютантом гр. М. А. Милорадовича, при котором продолжал служить и после назначения его на пост Петербургского военного генерал-губернатора. На почве литературной деятельности Глинка был близок с Пушкиным. — Ср. РС 1879, № 6, стр. 385—386.

⁴⁰ Милорадович граф Михаил Андреевич (1771 — 1825), известный боевой генерал, с 1818 г. Петербургский военный генерал-губернатор.

⁴¹ 6 мая 1820 года Пушкин выехал из Петербурга. — Ср. РС 1879, № 6, стр. 386.

⁴² Поэма „Руслан и Людмила“ отдельным изданием появилась в свет между 23 июля и 14 августа 1820 г., когда Пушкина в Петербурге уже не было. По-видимому, речь идет об отрывках поэмы, напечатанных в апреле 1820 г., в „Невском Зрителе“ и „Сыне Отечества“. Критика, как известно, встретила первую поэму Пушкина далеко не сочувственно, но в публике она пользовалась большим успехом.

⁴³ Пушкин прибыл в Екатериносдавль в середине мая 1820 г. и там встретился с семьею ген. Н. Н. Раевского, ехавшего на Кавказ с младшими двумя дочерьми и младшим сыном Николаем (1801—1843 гг.; в 1820 г. — ротмистр л. -гв. Гусарского полка), с которым Пушкин близко сошелся еще в Петербурге. В письме к брату от 24 сентября 1820 г. Пушкин рассказывает, что, по приезде в Екатеринославль, он выкупался в Днепре и схватил горячку. „Генерал Раевский... нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада“.

⁴⁴ Рудыковский Евстафий Петрович (1784—1851), состоявший лекарем при штабе 4 пехотного корпуса. Сопровождал генерала Н. Н. Раевского с семьей во время их поездки на Кавказ.

⁴⁵

⁴⁶ Алексеев Николай Степанович (род. ок. 1780 г., ум. в 1850 г.), состоявший в штабе наместника Бессарабской области. Будучи образованным человеком, он близко сошелся с Пушкиным, с которым некоторое время даже жил вместе. Пушкин посвятил ему несколько своих произведений, в том числе знаменитую „Гавриилиаду“.

⁴⁷ Липранди Иван Петрович (1790—1880), подполковник Якутского пехотного полка, квартировавшего в Кишиневе, близкий приятель Пушкина; с конца 1822 по июль 1823 г. состоял при гр. М. С. Воронцове, в Одессе, где снова встретился с Пушкиным. Впоследствии стяжал печальную известность ревностью в раскрытии дела Петрашевского. Б. Л. Модзалевский допускает, что уже в бытность в Одессе Липранди занимался шпионством (Письма, I, стр. 237).

⁴⁸ Эйхфельдт Мария Егоровна, р. Мило, жена Ивана Ивановича Э., горного чиновника, была в близких отношениях с Алексеевым.

⁴⁹ Горчаков Владимир Петрович (1800—1867), дивизионный квартирмейстер при штабе 16-й пехотной дивизии, расположенной в Кишиневе, где Горчаков и сошелся близко с Пушкиным; писатель-беллетрист.

⁵⁰ „Черная Шаль (Молдавская песня)“, впервые напечатана в журнале „Сын Отечества“ 1821, № 15, строки XV—XVIII.

Едва я завидел гречанки порог,
Глава потемнели, я весь изнемог...
В покой отдаленный вхожу я один:
Неверную деву лобзал армянин.

⁵¹ —1842), выдающийся общественный деятель, один из виднейших членов Союза благоденствия. В бытность Пушкина в Кишиневе командовал 16-й пехотной дивизией, стоявшей в Кишиневе.

⁵² Крупенская Екатерина Христофоровна, р. Комнено, кишиневская приятельница Пушкина, которую он жаловал за ее хлебосольство и чисто русские обеды, которыми она потчевала поэта.

⁵³ „Черная Шаль“. — Ср. П. Бартенев, Пушкин на юге России, стр. 134.

⁵⁴ Инглези Людмила-Шекора, жена помещика, по происхождению цыганка. Согласно кишиневским преданиям, Пушкин был с нею в связи, что стало известно ее мужу, вызвавшему поэта на дуэль. Своевременно предупрежденный об этом, генерал Инзов посадил Пушкина на десять дней на гауптвахту, а супругам Инглези предложил немедленно выехать за границу.