V
Помолвка Е. Н. Гончаровой. – Письмо Бенкендорфу. – Ходатайство графа Соллогуба. – Свадьба. – Поведение Дантеса
Обе свояченицы дяди Александра – Екатерина и Александра Николаевны Гончаровы – поселились в доме поэта вскоре после его свадьбы[10], над чем подтрунила моя мать в письме к нему из Варшавы в следующих строках: «У тебя, как вижу, не одна, а целых три жены»[11]. Весной же 1836 года она пишет моему отцу из Петербурга в Варшаву, между прочим, следующее:
«Александр был у меня сегодня с его прелестными тремя женами, чем я была очень обрадована. Вторая его жена – Коко (Екатерина) старше, и еще выше ростом первой; хотя и очень хороша собою, но ничто в сравнении с Наташей; зато так же добра, как и она, и вполне очаровательна. Она всегда сопровождает настоящую жену Александра в театр и на вечера, а третья жена – Азинька (Александра) – предпочитает сидеть дома и нянчиться с детьми брата»…
Летом 1836 года моя мать видела Дантеса у Пушкина на Каменноостровской даче и только один раз.
Что Дантес сделался идеалом Екатерины Николаевны Гончаровой, пленив ее с первой встречи, удивляться нечего: красивый, шикарный кавалергард кокетничать глазами да краснобайством был мастер, и свояченица поэта, обвороженная им, старалась как можно чаще встречаться с Дантесом сначала у зятя, а потом и на великосветских вечерах, куда выезжала с сестрою.
По мнению Льва Сергеевича Пушкина, Ф. Ф. Вигеля, П. А. Вяземского, В. А. Жуковского и Я. И. Сабурова, Дантес не оценил Екатерины Николаевны; в противном случае, женясь на ней, занялся бы поприлежнее если не счастьем, то спокойствием ее, которое ни в грош не ставил, огорчая жену бессмысленными, да и бесцельными ухаживаниями за новой свояченицей.
Нежным чувствам Дантеса к Екатерине Николаевне дядя Александр, само собой разумеется, тоже не верил, и говорил, что Геккерен-старший бессовестно лгал, утверждая, что, якобы, его приемный сын посещал Пушкиных единственно Екатерины Николаевны ради, но долгое время скрывал-де от него, Геккерена-старшего, пламенную к ней страсть, опасаясь отказа в родительском благословении нидерландского дипломата; ядовитая же насмешка Александра Сергеевича над притворным чувством Геккерена-младшего выразилась в письме к графу Бенкендорфу – 21 ноября 1836 года[12].
Извещая в этом письме Бенкендорфа о просьбе Геккерена-старшего отсрочить на две недели предложенный Дантесу поединок, мой дядя выразился так:
«II se trouve, que dans l’intervalle accorde, Monsieur d’Antes devint amoureux de ma belle soeur, Mademoiselle Gontcharof, et qu’il Га demanda en mariage. Le bruit public, m’en ayant instruit, je fis de-mander a Monsieur d’Archiac (second de Monsieur d’Antes) que ma provocation fut regardee comme non avenue» (Случилось, что в промежуток предоставленной отсрочки господин Дантес влюбился в мою свояченицу, девицу Гончарову, и сделал ей предложение. Общий слух об этом до меня дошел, почему я и дал знать г. д’Аршиаку (секунданту г. Дантеса), чтобы мой вызов (на поединок) был сочтен не состоявшимся).
В этих строках сквозит, по замечанию, сообщенному мне другом дяди, покойным Алексеем Николаевичем Вульфом, – язвительный вопрос, каким образом Дантес мог влюбиться до такой степени в течение двух недель, после которых предполагался отсроченный обмен пуль? «В тех же строках кроется, – сказал мне Вульф, – и заключение твоего дяди, что не любовь, а трусость Дантеса подтолкнула «его услышать» в чуждой ему православной церкви и на свой счет Исайя ликуй, так как поединок с Пушкиным предстоял не шуточный: стреляться в 15 шагах, а в случае промаха продолжать бой до тех пор, пока один из соперников не изменит вертикальному положению в пользу горизонтального.
Струсил один из самых искусных стрелков Кавалергардского полка, – закончил Вульф, – а трусость разрешилась от бремени (la poltronnerie a accouche) и другим пошлым поступком: заслониться от дуэли добрейшей Е. Н. Гончаровой, поставив ее счастье на карту».
Не выводя о поведении Дантеса собственного заключения, и передавая сказанное мне А. Н. Вульфом, изложу и мнение моей матери – сестры мученика-поэта, – не усмотревшей в сватовстве Дантеса к Е. Н. Гончаровой избранного им якоря спасения от угрожавшего ему поединка:
«Дантес, – говорила она мне, – затеял женитьбу с бухты-барахты, уверив сам себя, что сватается по непобедимому чувству, о котором этот 23-летний ветрогон и понятия не имел. Это высказал ему и старый Геккерен, давая разрешение на брак после долгих колебаний, но затем сам пожелавший устроить поскорее не нравившуюся ему сначала свадьбу питомца.
Любовь Георга Дантеса была, таким образом, одной лишь вспышкой не отдавшего себе отчета ни в чем юного француза, – вспышкой паркетного рыцаря: все ему по-русски «трын-трава», а по-французски, «je ne m’en moque pas mal[13]».
Как бы ни было, желание Дантеса, разделяемое стариком Геккереном – уклониться от поединка – на этот раз осуществилось. Ольга Сергеевна мне рассказывала, что Дантес изъявил о намерении жениться сначала ее брату-поэту (при ответе на вопрос последнего, почему он, Дантес, к нему пришел, когда Пушкин отказал Дантесу от дома), а на другой день сделал и письменное предложение.
Слухом о сватовстве воспользовались и друзья, и недруги моего дяди; и те и другие стали ему доказывать, что свадьба его свояченицы уничтожает вызов на поединок, а граф Соллогуб, сам предложивший сперва Пушкину служить ему секундантом[14], попросил его письмом 21 ноября 1836 г. взять вызов назад. Тогда дуэль предполагалась на Парголовской дороге, в десяти шагах (а не в пятнадцати, как говорил мне А. Н. Вульф).
Письмо Пушкину Соллогуб заканчивает так:
«Из разговоров я узнал, что Дантес женится на вашей свояченице; если вы только признаете, что он вел себя в настоящем деле как честный человек, г-н д’Аршиак и я служим вам порукою, что свадьба состоится. Именем вашего семейства умоляю вас согласиться».
Пушкин, не придававший значения ни уверениям Дантеса, ни стоустой молве, отвечал:
«Прошу гг. секундантов считать мой вызов недействительным, так как, по городским слухам, г. Дантес женится на моей свояченице; впрочем, я готов признать, что в настоящем случае он вел себя честным человеком».
Таким образом, Александр Сергеевич уступил увещаниям графа Соллогуба и в особенности собрата по музе В. А. Жуковского, который еще прежде хлопотал, по ходатайству Геккерена-старшего, об отсрочке поединка под предлогом устройства Дантесом домашних дел.
Все это дошло через графа Бенкендорфа до Высочайшего сведения, и Государь Император Николай Павлович выразил Пушкину свое удовольствие о мирном исходе дела, причем сказал ему: «Беру с тебя слово, что если будешь находиться в таком же положении, то все скажешь мне, прежде чем на что-нибудь решиться».
Помолвке Дантеса обрадовались, кроме самой Екатерины Николаевны, обе ее сестры, не считая друзей поэта, бывших уверенными, что со свадьбой погаснет и вражда. Но мой дядя не хотел слышать о мировой, ограничась уничтожением своего вызова на поединок и рассылкой пригласительных билетов на свадьбу.
– в церкви, наполненной кавалергардами, сослуживцами жениха, конногвардейцами, представителями дипломатического корпуса и лицами высшего круга обоего пола.
По словам Ольги Сергеевны, не бывшей, впрочем, тогда в Петербурге, ее брат тоже присутствовал на свадьбе – иначе поступить не мог, – но в дом новобрачных после венчанья не поехал, объявив своим друзьям, что ни в каком случае не намерен сближаться с Дантесом. «Упорство Пушкина отравляет мне радостный день», – заявила новобрачная Наталье Николаевне и еще более опечалилась, когда Александр Сергеевич, не изменяя, однако, дружескому к ней расположению, не отдал молодым свадебного визита.
«Брат мой, – говорила мне мать, – подал этим надежду своим врагам, опасавшимся сначала, что женитьба Дантеса помешает достижению их преступных целей. Впрочем, он слишком был вооружен против обоих Геккеренов, приписывая анонимные пасквили этим двум лицам, а не настоящим авторам – иезуиту Гагарину и кривоногому (le bancal) Долгорукову, ненавидевшим Россию[16].
Примечания
[10] Е. Н. и А. Н. Гончаровы поселились у Пушкиных в Петербурге с 30 сентября 1834 г., т. е. через 3,5 года после свадьбы поэта. –
[11] Довольно грубо над этим посмеялся Дантес на одном бале, увидя Пушкина, входящего с женою и свояченицами: «Voila le pacha a trois queues» («Вот трехбунчужный паша»).
[12] Это письмо, не отосланное по адресу, найдено в кармане сюртука моего дяди после поединка. Князь Петр Андреевич Вяземский видел его у секретаря графа Бенкендорфа, г-на Миллера.
[13] Мне наплевать (фр.).
раньше анонимного пасквиля об избрании его, Александра Сергеевича Пушкина, коадъютором и историографом ордена рогоносцев.
[15] В действительности – 10 января.
– России, и выразился об этих двух субъектах моей матери довольно характерно: «Oby dwa sa istotami z pod ciemnej gwiazdy» (Оба они существа из-под мрачной звезды)