"ДОНЪ-ЖУАНСКІЙ СПИСОКЪ".
Каковъ я прежде былъ, таковъ и ныне я:
Безпечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья.
Могу ль на красоту взирать безъ умиленья,
Ужъ мало ли любовь играла въ жизни мной?
Ужъ мало ль бился я, какъ ястребъ молодой,
Въ обманчивыхъ сетяхъ, раскинутыхъ Кипридой:
А неисправленный стократною обидой,
Пушкинъ правду сказалъ о себе. Таковъ онъ былъ. Ни у кого изъ поэтовъ не выражены съ такой силою тоска по женской любви, радости женской любви, муки, причиняемыя женской любовью. Любовные мотивы звучатъ въ его поэзiи на каждомъ шагу. Рано узналъ онъ, что такое любовь,-- когда ему было летъ 6--9. Это видно изъ беглой программы его автобiографическихъ записокъ {П. В. Анненковъ. Матерiалы для бiографiи Пушкина", изд. 2-ое, стр. 18--19: снимокъ въ Сочиненiяхъ Пушкина, ред. П. А. Ефремова, т. VIII. 1905 г., при стр. 574.}; среди записей о смерти одного брата и рожденiи другого, о впечатленiяхъ первоначальнаго детства, еще задолго до поступленiя въ лицей, кратко отмечена "ранняя любовь"... Далее, въ той же программе, подъ 1814 г., записано: "первая любовь". (Предметомъ ея была, вероятно, Е. П. Бакунина или графиня Н. В. Кочубей). Наличность обеихъ отметокъ на одномъ листке показываетъ, что поэтъ резко отделялъ другъ отъ друга оба эти событiя своей внутренней жизни - "первую" любовь отъ "ранней" любви, которую даже не внесъ въ "счетъ своихъ сердечныхъ переживанiй, какъ бы говоря, что это чувство не могло быть, не было настоящей любовью. Это о "первой" любви, а не "ранней" говорилъ онъ уже зрелымъ мужемъ, вспоминая про свой расцветъ въ садахъ лицея, про те дни, когда "говорить старался басомъ и стригъ надъ губой первый пухъ... - те дни, когда впервые заметилъ я черты живыя прелестной девы, и любовь младую взволновала кровь, и я, тоскуя безнадежно, томясь обманомъ пылкихъ сновъ, везде искалъ ея следовъ, объ ней задумывался нежно, весь день минутной встречи ждалъ и счастье тайныхъ мукъ узналъ"...
Но и "ранняя", детская любовь оставила следъ въ его поэзiи, хотя слабый и мимолетный. Въ лицее, отрокъ, томясь по женской ласке, онъ вспомнилъ ("Посланiе къ Юдину", 1815 г.) "подругу возраста златого, подругу красныхъ детскихъ летъ",-- по вспомнилъ о ней уже не по-детски, рисуя въ разгоряченномъ воображенiи "шалью станъ непокровенный, взоръ на груди потупленный, въ щекахъ любви стыдливый цветъ", стройную ногу, которую плотно облегаетъ белоснежный покровъ...
За "ранней" любовью, за "первой" любовью скоро последовали вторая, третья и т. д., и т. д., и т. д., и Пушкинъ потерялъ счетъ всемъ увлеченiямъ, то глубокимъ и мучительнымъ, то несерьезнымъ и легкомысленнымъ. Многообразны были оттенки этихъ увлеченiй, но имъ былъ неизменно присущъ, въ большей или меньшей степени, элементъ высокаго идеализма, страстное стремленiе къ вечно-женственному, жадная тоска по Мадонне. "Душа лишь только разгоралась, и сердцу женщина являлась какимъ-то чистымъ божествомъ. Владея чувствами, умомъ, она сiяла совершенствомъ. Предъ ней я таялъ въ тишине; ея любовь казалась мне недосягаемымъ блаженствомъ. Жить, умереть у милыхъ ногъ - иного я желать не могъ". Любовь - верная спутница его поэзiи до самой могилы. Въ ней онъ виделъ и "веселье жизни хладной", и "мученiе сердецъ"... Иногда она оставляла его,-- но не на долго, лишь для того, чтобы вскоре вспыхнуть съ новой силой: - "и сердце вновь горитъ и любитъ - оттого, что не любить оно не можетъ". Пусть любовь его часто глохла безъ ответа, пусть не разъ приходилось ему сравнивать себя самого съ безнадежно влюбленнымъ въ равнодушную розу соловьемъ и останавливать себя:
Но такъ ли ты поешь для хладной красоты?
Она не слушаетъ, не чувствуетъ поэта.
Глядишь - она цвететъ; взываешь - нетъ ответа.
Пусть не разъ любовь его обращалась на женщинъ, которыя ея не стоили, и съ горечью винилъ онъ себя:
Когда на память мне невольно
И такъ и вспыхну, сердцу больно:
Мне стыдно идоловъ моихъ.
Къ чему, несчастный, я стремился?
Предъ кемъ унизилъ гордый умъ?
Боготворить не устыдился?..
Пусть не разъ поэтическая греза обращалась въ пошлейшую прозу... Зато любовь доставляла ему и высшiя радости:
Зато любовь красавицъ нежныхъ
Надежней дружбы и родства,
Вы сохраняете права...
Когда надъ его головою собирались тучи, и онъ задумчиво стоялъ на перекрестке жизненныхъ путей, ожидая бури, не зная, куда и зачемъ идти,-- страдающее сердце искало женской любви, какъ лучшаго утешенiя:
Ангелъ кроткiй, безмятежный.
Тихо молви мне: прости;
Подыми иль опусти;
И твое воспоминанье
Заменитъ душе моей
Силу, гордость, упованье
Много разъ ему казалось, что "сердце позабыло способность легкую страдать",-- но снова и снова трепетало оно "предъ мощной властью красоты".
Пушкинъ любилъ много разъ, то съ большей, то съ меньшей силой страсти, то чувственно, то нежно. Онъ самъ какъ будто удивлялся своему многолюбiю. Онъ говорилъ: "plus ou moins j'ai été amoureux de toutes les jolies femmes, que j'ai connues"... И уже женатый строго останавливалъ себя: "Нетъ, нетъ, не долженъ я, не смею, не могу волненiямъ любви безумно предаваться!... Нетъ, полно мне любить!" Собираясь жениться на своей Мадонне - Гончаровой, онъ писалъ кн. В. Ф. Вяземской {Въ конце апреля или начале мая 1830 г.}: "Natalie, кстати сказать, моя сто тринадцатая любовь"...
Памятникомъ подобнаго "подсчета" сердечныхъ увлеченiй Пушкина остался любопытный документъ - набросанный самимъ поэтомъ "Донъ-Жуанскiй списокъ". Этимъ именемъ остроумно и метко окрестилъ Н. С. Киселевъ, сынъ Елизаветы Н. Ушаковой, перечень женскихъ именъ, внесенный поэтомъ въ альбомъ Елизаветы Николаевны и записанный на трехъ листкахъ. Альбомомъ Ушаковой пользовались А. А. Венкстернъ и Л. И. Майковъ. Венкстернъ {Альбомъ московской Пушкинской выставки 1880 г., стр. 123.} думалъ, что все имена "составляютъ одно целое и должны разсматриваться вместе". По объясненiю Н. С. Киселева, это "донъ-жуанскiй списокъ поэта, т. -е. перечень всехъ женщинъ, которыми онъ увлекался". Майковъ {"Знакомство Пушкина съ семействомъ Ушаковыхъ" - сборн. "Пушкинъ", Спб., 1809. стр. 373.} же находилъ, что "мы имеемъ тутъ не одинъ, а два списка, которые и помещены въ двухъ разныхъ местахъ альбома: между темъ какъ въ одномъ списке находятся женскiя имена, большею частiю не поддающiяся объясненiю, въ другомъ читаются имена женщинъ, хорошо известныхъ по бiографiи поэта и действительно имевшихъ въ его жизни большее или меньшее значенiе".
Кружокъ молодежи, собиравшейся въ доме Ушаковыхъ, и обе молодыя хозяйки дома, вероятно, не разъ трунили надъ многолюбiемъ Пушкина. Онъ самъ называлъ себя Ловласомъ. "Тверской Ловеласъ С. -Петербургскому Вальмону здравiя и успеховъ желаетъ", писалъ онъ однажды А. Н. Вульфу {27 октября 1828 г.}; въ другомъ письме къ Вульфу {16 октября 1829 г.} находимъ длинный рядъ новостей, достойныхъ переписки Ловласа. Пушкинъ любилъ шутку и не сердился, когда и надъ нимъ шутили. Следы такихъ шутокъ сохранились въ альбоме Ушаковыхъ. "На одномъ изъ рисунковъ,-- разсказываетъ Л. Н. Майковъ, {"Пушкинъ", 371--375.} - изображенъ прудъ, на берегу котораго стоитъ нарядная молодая особа и удитъ; на поверхности воды видно несколько мужскихъ головъ; вдали, на берегу, стоитъ молодой человекъ въ круглой шляпе, съ тростью въ руке. Противъ мужской фигуры написано: "Madame, il est temps de finir", а противъ женской: "Какъ поймаю рыбочку и себе на удочку, то-то буду рада, то-то позабавлюсь, то-то разгуляюсь!" По объясненiю Н. С. Киселева, представленная здесь молодая особа есть Анна Алексеевна Оленина. Въ мужчине, стоящемъ на берегу, следуетъ угадывать Пушкина, хотя изображенiе и не отличается сходствомъ. Барышню съ темъ же профилемъ, какой мы видимъ на сейчасъ описанной картинке, можно узнать и на другомъ рисунке {На л. 50 об. ушаковскаго альбома; воспроизведенъ въ Альбоме московской Пушкинской выставки 1890 г., табл. 19.}: тутъ она протягиваетъ руку молодому человеку, который ее почтительно целуетъ. Здесь мужская фигура, съ лицомъ, обрамленнымъ бакенбардами, уже гораздо более напоминаетъ портреты Пушкина. Къ этой картинке относится следующая подпись: "Прочь, прочь отойди! Какой безпокойный! Прочь, прочь! Отвяжись, руки недостойный!" Другой молодой особе женскаго пола посвящены въ томъ же альбоме три наброска. На одномъ она изображена en face, съ протянутою рукой, на другомъ - спиной, съ обращенной влево головой и тоже съ протянутою правою рукой; къ этой женской руке тянутся съ края листка две мужскiя (самой мужской фигуры не нарисовано за недостаткомъ места): въ левой руке письмо, а правая украшена очень длинными ногтями. Известно, что у Пушкина была привычка носить длинные ногти. На обеихъ картинкахъ у барышни нарисованы большiя ноги... На обоихъ рисункахъ есть еще по приписке, сделанной неизвестнымъ почеркомъ: на первомъ - "Kars, Kars" {На л. 26 об.; воспроизв. тамъ же.}, и на второмъ - "Карсъ, Карсъ, братъ! Братъ, Карсъ!" Та же особа представлена еще на одной картинке, о чемъ можно заключить по подписи на пей, сделанной женскимъ почеркомъ: "О горе мне! Карсъ, Карсъ! Прощай, белъ светъ! Умру!" Здесь изображена обращенная спиной женская фигура въ пестромъ платье, съ шляпкой на голове и съ вееромъ въ руке, на которомъ написано: "Stabat Mater dolorosa". Дополненiемъ къ этимъ тремъ рисункамъ является еще четвертый, изображающiй очень отчетливо нарисованное - быть можетъ, Пушкинымъ лицо пожилой женщины суроваго вида, въ чепце, съ подписью (неизвестнаго почерка): "Маменька Карса". Преданiе, сохраненное Н. С. Киселевымъ, даетъ ключъ къ объясненiю этихъ рисунковъ; Пушкинъ называлъ Карсомъ H. Н. Гончарову, которая уже нравилась ему въ то время, но казалась столь же неприступною, какъ знаменитая турецкая крепость". Объясненiе верное: "скоро-ли, боже мой, прiеду изъ П. Б. въ Hôtel d'Angleterre мимо Карса?" - писалъ однажды Пушкинъ С. Д. Киселеву {15 ноября 1829 г.}.
"кисанькой", то принимаясь звать кошку: "кисъ, кисъ, кисъ", то испещряя альбомъ котами и котятами - намекъ на Киселева и будущее потомство {См., напримеръ, снимокъ въ III т., стр. 348.}. Хорошенькiя сестры трунили надъ щедрымъ сердцемъ поэта, и Пушкинъ самъ присоединялся къ этимъ шуткамъ. "Донъ-Жуанскiй списокъ" - ихъ следъ.
Списокъ распадается, какъ сказано, на две части, которыя помещены въ разныхъ местахъ альбома. Вторая, невидимому, служитъ дополненiемъ къ первой, такъ какъ данныя одной не совпадаютъ съ данными другой,-- и поэтому ихъ можно разсматривать какъ одно целое. Вотъ эти имена: Наталья I, Катерина I, Катерина II, NN. Кн. Авдотiя, Настасья (?), Катерина III. Аглая, Калипсо, Пулхерiя, Амалiя, Элиза, Евпраксея, Катерина IV, Анна, Наталья.
Далее следуютъ другiя имена: Марiя, Анна, Софья, Александра, Варвара, Вера, Анна, Анна, Анна, Варвара, Елизавета, Надежда, Аграфена, Любовь, Ольга, Евгенiя, Александра, Елена.
Оба перечня, воспроизводимые дальше, находятся: первый - на 4-мъ листе, второй - на 5-мъ листе ушаковскаго альбома, по мненiю Майкова, на 6-мъ листе находится продолженiе второго перечня,-- но едва ли это такъ. На 6-мъ листе (воспроизведенъ въ III т., стр. 349) сохранилось, повидимому, начало третьяго перечня, такъ и неоконченнаго. Записаны имена: "Елена, Татьяна, Авдотья"; противъ последняго имени Пушкинъ написалъ: "N 1", а надъ этимъ именемъ не пушкинской рукою надписано: "и последнiй". Ниже - автокаррикатура Пушкина, где поэтъ изображенъ въ монашескомъ клобуке и въ рясе {Снимокъ см. къ III т., стр. 349.}.
Судя по всемъ даннымъ, которыя представляетъ ушаковскiй альбомъ, перечни записаны въ конце 1829 г., по возвращенiи Пушкина изъ арзрумскаго путешествiя, или даже въ начале 1830 г. На это указываютъ восточныя фигуры и лица, отразившiя впечатленiя кавказской поездки {Майковъ, 365.}, полукаррикатурный видъ Арзрума, "взятаго помощiю Божiей и молитвами Екатерины Николаевны 27 iюня 1820 г. отъ P. X." {Снимки изъ ушаковскаго альбома въ Альбоме московск. Пушкинской, выставки 1880 г., табл. 9.}, помета Пушкина подъ однимъ рисункомъ: "1 d'avril 1820" {
"Трудясь надъ образомъ прелестной
"И проч. и проч. и проч."} и "5 окт. 1820" - подъ другимъ {Альб. моск. Пушкин. выст. 1880 г., табл. 3.}, две автокарри натуры поэта на свои ратные подвиги 1820 г. {Ibid., табл. 8; Альб. моск. Пушкин. выст. 1899 г., табл. 21 (ушаковск. альб., л. 71 об.).} и друг. Страстно влюбленный въ Гончарову поэтъ подвелъ итоги своей прежней сердечной жизни., набросалъ рядъ именъ, какъ бы символизировавшихъ дорожныя вехи на его длинномъ пути отъ сердца къ сердцу. Около некоторыхъ фигуръ, нарисованныхъ Пушкинымъ въ ушаковскомъ альбоме, стоятъ номера (4, 4--5, 99, 100).
Перечни не совпадаютъ другъ съ другомъ не только по перiодамъ, къ которымъ должны быть отнесены перечисленныя имена, но прежде всего - по настроенiямъ, отразившимся въ нихъ. Въ первомъ запечатлены, главнымъ образомъ, более серьезныя, более глубокiя увлеченiя поэта; не съ легкомысленной усмешкой могъ онъ вспоминать о большей части этихъ увлеченiй, а съ улыбкой горечи и страданiя. Зато второй списокъ пестреетъ именами женщинъ, внушившихъ поэту иное чувство, легкое, поверхностное, задевавшее душу не такъ сильно и не оставившее въ ней мучительныхъ, тяжелыхъ воспоминанiй.
Что въ первомъ перечне названы преимущественно самыя дорогiя поэту имена,-- это доказывается не только упоминанiемъ Амалiи (Ризничъ), Элизы (Воронцовой) и таинственной NN., но и завершающимъ его именемъ Натальи - по всей вероятности, Гончаровой; она следуетъ непосредственно за Анной (Кернъ), которою Пушкинъ не долго, но сильно увлекался въ Михайловскомъ. Между Кернъ и Гончаровой Пушкинъ пережилъ несколько увлеченiй, но въ этотъ "серьезный" списокъ они не были включены и попали во второй перечень. Первый списокъ, благодаря несколькимъ характернымъ и лишь но одному разу упоминающимся въ бiографiи поэта именамъ, сравнительно легко поддается объясненiю. Имена въ немъ расположены въ хронологическомъ порядке, хотя едва ли вполне строгомъ.
"Наталью I" нужно искать на заре юности поэта. Въ лицейской жизни Пушкина оставили следъ три Натальи. Одна изъ нихъ была довольно плохая, но молоденькая и хорошенькая крепостная актриса домашняго театра графа В. В. Толстого, о которой нашъ поэтъ сказалъ въ веселомъ посланiи "Къ молодой актрисе": "Увы, другую бъ освистали! Велико дело красота!.. Итакъ, венцы передъ тобой и несомнительны успехи"... {См. т. 1, No 22.}. Къ этой же "миловидной жрице Тальи" относится другое посланiе - "Къ Наталье" {Тамъ же, No 21.}, въ которомъ Пушкинъ уверялъ: "въ первый разъ еще (стыжуся) въ женски прелести влюбленъ". Другая Наталья была горничная фрейлины Валуевой, по отзыву И. И. Пущина, "премиленькая"; въ запискахъ Пущина есть забавный разсказъ, какъ Пушкинъ, подстерегая въ темномъ корридоре царскосельскаго дворца Наташу, съ которой многiе лицеисты "любезничали", вместо нея по ошибке бросился целовать проходившую мимо фрейлину княжну В. М. Волконскую, чопорную немолодую девушку; государь Александръ I, до котораго дошла жалоба оскорбленной девицы, попенялъ директору лицея Энгельгардту, что его воспитанники "не даютъ проходу фрейлинамъ" {См. тамъ же, No 104.}. Къ этой горничной некоторые комментаторы относятъ стихотворенiе "Къ Наташе" {Тамъ же, No 103.}. Въ одной старой копiи лицейскихъ стихотворенiй, въ выноске къ заглавiю этой пьесы, сказано: "дочери графа Кочубея", что, по мненiю А. Блока, "наноситъ ударъ домысламъ" Л. Н. Майкова и другихъ; однако, на это показанiе, исходящее неизвестно отъ кого, можно смотреть только какъ на лицейское преданiе, достоверность котораго представляется сомнительною. По простому, игривому тону пьесы можно допустить, что она была написана скорее горничной Наталье, чемъ Наталье-аристократке. Эта Наталья, третья Наталья лицейскаго перiода,-- графиня Кочубей, дочь графа Викт. Павл. Кочубея, жившая въ Царскомъ Селе и посещавшая лицей. Къ ней относится стихотворенiе "Измены" {Тамъ же, No 62.}; сообщенное В. П. Гаевскимъ {"Пушкинъ въ лицее и лицейскiя его стихотворенiя" - Современникъ 1863 г., No 7, стр. 159.} преданiе считаетъ ее оригиналомъ той дамы, которая изображена въ 8-ой главе "Онегина" (строфа XIV): "Къ хозяйке дама приближалась"... и т. д., но преданiю трудно верить, потому что эта дама - Татьяна, а любимая героиня Пушкина соединяла въ себе некоторыя черты многихъ женщинъ и ни съ кого исключительно не была списана. Впоследствiи H. В. Кочубей была замужемъ за известнымъ графомъ Строгановымъ, который одно время управлялъ министерствомъ внутреннихъ делъ, а потомъ былъ новороссiйскимъ генералъ-губернаторомъ. Она была двумя годами моложе Пушкина. По словамъ лицейскаго товарища Пушкина барона М. А. Корфа, "едва-ли не она (а не Бакунина) была первымъ предметомъ любви Пушкина" {"Пушкинъ и его современники", вып. VIII, стр. 25.}. Не о ней ли вспомнилъ Пушкинъ, отмечая въ беглой программе автобiографiи подъ 1814 г. свою "первую любовь"? {См. снимокъ въ Сочин. Пушкина, изд. Ефремова, т. VIII. 1905 г., при стр. 574.}. Сопоставляя содержанiе и тонъ "Изменъ" съ темъ, что известно объ отношенiяхъ Пушкина къ Наталье-горничной и Наталье-актрисе, сравнивая "Измены" съ относимыми къ темъ двумъ Натальямъ стихотворенiями, нельзя не заключить, что изъ всехъ трехъ только Кочубей могла быть внесена въ "Донъ-Жуанскiй списокъ" подъ именемъ Натальи I
"Катерина I" - конечно, Екат. Павл. Бакунина, фрейлина, сестра одного изъ лицейскихъ товарищей поэта. По словамъ другого товарища, С. Д. Комовскаго {Сборн. Я. К. Грота "П., его лицейскiе товарищи и наставники", изд. 1899 г., стр. 220.}, она возбудила въ Пушкине "платоническую, истинно-поэтическую любовь". И Комовскiй и И. И. Пущинъ {См. сборн. Майкова "Пушкинъ", стр. 62.} согласно сообщаютъ, что это ее описалъ Пушкинъ въ обращенiи "Къ живописцу" {См. т. I, No 60.}, разсказывая живописцу про "красу невинности прелестной, надежды милыя черты, улыбку радости небесной и взоры самой красоты". Встречаясь съ нею, онъ считалъ минуты своего блаженства: "я былъ счастливъ пять минутъ... И не виделъ ее 18 часовъ - ахъ! Какое положенiе, какiя мука!" За анализомъ отношенiй ея къ поэту отсылаю читателя къ помещенной въ I томе статье Брюсова "Первая любовь Пушкина"; съ излишней щедростью Брюсовъ расширилъ циклъ стихотворенiй, внушенныхъ Пушкину этой любовью, и даже отнесъ къ Бакуниной мадригалъ "К. А. Б." ("Что можемъ наскоро стихами молвить ей?.." {T. I, No 146.}.
"Катерина II" - вероятно, знаменитая трагическая актриса Е. С. Семенова. Пушкинъ увлекался въ "великолепной Семеновой" не столько женщиной, сколько артисткой. Онъ писалъ о ней: "одаренная талантомъ, красотою, чувствомъ живымъ и вернымъ, она образовалась сама собою, и Семенова никогда не имела подлинника. Бездушная французская актриса Жоржъ и вечно восторженный поэтъ Гнедичъ могли только ей намекнуть о тайнахъ искусства, которое поняла она откровенiемъ души. Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевленныхъ движенiй, органъ чистый, ровный, прiятный и часто - порывы истиннаго вдохновенiя - все сiе принадлежитъ ей и ни отъ кого не заимствовано. Она украсила несовершенныя творенiя...
Въ пестрыхъ переводахъ, составленныхъ общими силами и которые, по несчастью, стали нынче слишкомъ обыкновенны, слышали мы одну Семенову, и генiй актрисы удержалъ на сцене все сiи плачевныя произведенiя союзныхъ поэтовъ, отъ которыхъ каждый отецъ отрекается по одиночке. Семенова не имеетъ соперницы. Пристрастные толки и минутныя жертвы, принесенныя новости, прекратились; она осталась единодержавною царицею трагической сцены"... Эту статью ("Мои замечанiя объ русскомъ театре", 1819 г.), оставшуюся безъ окончанiя, Пушкинъ подарилъ Семеновой, и она дошла до насъ съ припиской Гнедича, что статья написана Пушкинымъ, "когда онъ приволакивался, по безполезно, за Семеновой". Въ "Онегине" Пушкинъ вспомнилъ о ней - какъ "Озеровъ невольны дани народныхъ слезъ, рукоплесканiй съ младой Семеновой делилъ". Въ тридцатыхъ годахъ онъ встречался съ ней въ Москве; тогда она уже была княгиней Гагариной и оставила сцену. Величавая артистка, рожденная для "венца и мантiи", пленяла Пушкина скорее своимъ талантомъ, чемъ женственнымъ очарованiемъ. О ней говорилъ онъ и въ одномъ отрывке: "Ужель умолкъ волшебный гласъ Семеновой, сей чудной музы, и славы русской лучъ угасъ?"... Ни въ одномъ изъ этихъ отзывовъ Пушкинъ не отделилъ женщины отъ артистки.
"Катериною II" следуетъ "N. N." Эти две таинственныя и ничего не говорящiя, ревнивыя буквы "Донъ-Жуанскаго списка" стоятъ въ тесной связи съ целымъ рядомъ столь же таинственныхъ местъ въ поэзiи Пушкина. Когда Книгопродавецъ спрашиваетъ Поэта, жалующагося на "легкую, ветреную" женскую душу:
Ужели ни одна не стоитъ
Ни вдохновенья, ни страстей
И вашихъ песень не присвоитъ
Всесильной красоте своей?
Зачемъ поэту
Тревожить сердца тяжкiй сонъ?
Безплодно память мучитъ онъ.
И что жъ? Какое дело свету?
Хранитъ ли образъ незабвенный?
Любви блаженство зналъ ли я?
Тоскою ль долгой изнуренный,
Таилъ я слезы въ тишине?
Какъ небо, улыбались мне?
Вся жизнь, одна ли, две ли ночи?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И что жъ? Докучный стонъ любви,
Безумца дикимъ лепетаньемъ.
Тамъ сердце ихъ пойметъ одно,
И то съ печальнымъ содроганьемъ:
Судьбою такъ ужъ решено.
Одна была - предъ ней одной
Дышалъ я чистымъ упоеньемъ
Любви поэзiи святой.
Где льются вечныя струи,
И находилъ огонь небесный,
Сгорая жаждою любви).
Ахъ, мысль о той души завялой
Толпою снова возмутить!
Она одна бы разумела
Стихи неясные мои;
Лампадой чистою любви.
Увы, напрасныя желанья!
Она отвергла заклинайья,
Какъ божеству, ненужно ей.
Предъ нами признанiе самого поэта, что такая любовь была въ его жизни одна, и что взаимностью онъ не пользовался. Эта женщина была выше мелкаго тщеславiя, пустого кокетства, и, можетъ быть, о ней говорить Пушкинъ въ цитированномъ выше автобiографическомъ отрывке, вспоминая о женщинахъ, которыхъ любилъ: "toutes se sont passablement moquées de moi; toutes. à l'exception d'une seule, ont fait avec moi les coquettes". Эта любовь, самая святая и самая мучительная изъ всехъ, пронесшихся надъ сердцемъ Пушкина, была пережита имъ "тамъ, где тень, где листъ чудесный, где льются вечныя струи". Поэтъ писалъ о Крыме {"Желанiе", 1821 г.}:
Где я любилъ, изгнанникъ неизвестный?
"Бахчисарайскiй Фонтанъ":
Все думы сердца къ ней летятъ,
Безумецъ! полно, перестань,
Не растравляй тоски напрасной!
Опомнись! долго ль, узникъ томный,
Тебе оковы лобызать
И въ свете лирою нескромной
Объ этой женщине онъ писалъ А. А. Бестужеву (29 iюня 1824 г.), браня его за помещенiе въ "Полярной Звезде" трехъ последнихъ стиховъ элегiи "Редеетъ облаковъ летучая гряда"... и за разглашенiе одного письма поэта (о "Бахчисарайскомъ Фонтане"), отрывокъ изъ котораго попалъ къ Булгарину и былъ имъ напечатанъ: "Мне случилось когда-то быть влюблену безъ памяти. И обыкновенно въ такомъ случае пишу элегiи, какъ другой. По прiятельское ли дело вывешивать на показъ мокрыя мои простыни? Богъ тебя проститъ! но ты острамилъ меня въ нынешней Звезде - напечатавъ 3 последнiе стиха моей элегiи; чортъ дернулъ меня написать еще къ стати о Бахч. фонт. какiя-то чуствительныя строчки и припомнить тутъ же элегическую мою красавицу. Вообрази мое отчаянiе, когда увиделъ ихъ напечатанными. Журналъ можетъ попасть въ ея руки. Что жъ она подумаетъ, видя, съ какою охотою беседую объ ней съ однимъ изъ П. Б. моихъ прiятелей. Обязана ли она знать, что она мною не названа, что письмо распечатано и на печатано Булгаринымъ, что проклятая элегiя доставлена тебе чортъ знаетъ кемъ, и что никто не виноватъ. Признаюсь, одной мыслiю этой женщины дорожу я более, чемъ мненiями всехъ журналовъ на свете и всей нашей публики. Голова у меня закружилась"... "Бахчисарайскаго Фонтана" Пушкинъ некоторое время не хотелъ даже печатать, потому что "многiя места относятся къ одной женщине, въ которую былъ очень долго и очень глупо влюбленъ" {Письмо къ брату 25 августа 1823 г.: см. мою статью о "Бахчис. Фонтане" во II т., стр. 184.}. Еще одно подтвержденiе, что Пушкинъ любилъ эту особу въ Крыму, находимъ въ томъ месте "Путешествiя Онегина", где Пушкинъ описываетъ Крымъ:
Какой волшебною тоской"
Стеснилась пламенная грудь!
Но Муза никогда не могла забыть "и гордой девы идеалъ, и безыменныя страданья",-- и когда другая красавица пела при Пушкине "песни Грузiи печальной", онъ вспоминалъ "призракъ милый, роковой", "другую жизнь и берегъ дальный", "и степь, и ночь, и при луне черты далекой бедной девы"... По могучей силе чувства, по щемящей тоске зовущихъ, заклинающихъ чаръ можно предположить, что къ этому призраку изъ "другой жизни", милому и роковому, мысленно обращался поэтъ, когда писалъ свою "Полтаву". Безъ малейшаго упрека, безъ ропота носилъ онъ въ сердце никогда не заживавшую рану непризнанной, отвергнутой любви. "Она отвергла заклинанья, мольбы, тоску", но къ ея ногамъ положилъ поэтъ "Полтаву" и снова сказалъ ей:
Последнiй звукъ твоихъ речей
Одна любовь души моей!
Прошли годы. Проклиная въ объятiяхъ красавицы-жены свою "преступную" юность, отрекаясь отъ теней прошлаго, Пушкинъ наверное сохранилъ въ сердце тайный уголокъ, где горела чистая лампада предъ незапятнаннымъ, не отринутымъ ни разу воспоминанiемъ объ "N. N." {О неудачныхъ объясненiяхъ одного изследователя, который считаетъ этою N. N. княгиню М. А. Голицыну, см. во II и III т., примеч. къ NoNo 272, 275, 276, 378.}, потому что все въ этой любви было - сокровище и святыня. И пусть она одна могла измерить всю глубину любви поэта, пусть ей одной были ясны "стихи неясные" для насъ,-- то немногое, что сказалъ о ней поэтъ, что внушилъ ему ея милый призракъ, навсегда останется однимъ изъ прекраснейшихъ сокровищъ поэзiи Пушкина, драгоценнейшимъ достоянiемъ, которое завещалъ намъ великiй человекъ.
"Кн. Авдотiя" - княгиня Евдокiя Ивановна Голицына, известная Princesse Nocturne. Пушкинъ не только былъ пораженъ ея "не мертвой красотой, но огненной, пленительной, живой", но ценилъ ея "разговоръ непринужденный, пленительный, веселый, просвещенный". Это была недюжинная, оригинальная личность, и Пушкинъ, едва выйдя изъ лицея, влюбился въ нее, по выраженiю Карамзина, "смертельно". Увлеченiе юноши княгиней, которой было уже подъ сорокъ, довольно скоро остыло, къ концу 1818 г. его и следа не осталось. А. И. Тургеневъ жалелъ, что Пушкинъ "уже не влюбленъ въ нее, а то бы онъ передалъ ее потомству въ поэтическомъ свете". Но въ двухъ мадригалахъ {T. 1, NoNo 157, 184; тамъ же - ст. И. А. Кубасова "Пушкинъ и кн. Е. И. Голицына".}, посвященныхъ ей Пушкинымъ, осталось довольно поэтическаго света, чтобы сохранить отъ забвенiя имя этой женщины {Ея же имя упоминается въ начатомъ было и оставленной ь перечне, о которомъ упоминалось выше. При этомъ имени нетъ титула: Кн. такъ что можно предположить, не думалъ ли здесь Пушкинъ о "блистательной, полу воздушной" танцовщице Истоминой воспетой въ "Онегине".}.
"Настасья", но имя это ровно ничего намъ не говоритъ; впрочемъ, не ручаемся за верность нашего чтенiя.
"Катерина III" не можетъ быть определена точно. Если считать, что поэтъ въ данномъ случае вышелъ изъ хронологическаго порядка, котораго держался при составленiи этого перечня, то можно подъ "Катериною III" разуметь либо Екатерину Васильевну Вельяшеву, которой посвятилъ посланiе "Подъезжая подъ Ижоры"... {T. II, No 548 и примеч. въ настоящемъ томе.}, либо поэтессу Екатерину Александровну Тимашеву, которой тоже написалъ стихи: "Я виделъ васъ, я ихъ читалъ"... и съ которою даже собирался завести "благородную интригу" {T. II, No 479 и примеч. въ настоящемъ томе.}. Если же считать хронологическое расположенiе не нарушеннымъ, то напрашивается мысль, не была ли этой "Катериной III" старшая дочь генерала Раевскаго, Екатерина Николаевна, въ 1821 г. вышедшая за прiятеля Пушкина, известнаго М. Ф. Орлова и поселившаяся въ Кишиневе. "Пушкинъ" - говоритъ М. О. Гершензонъ {"Северная любовь Пушкина" - "Вестн. Евр." 1908 г., январь, 287, 288.} - "былъ ежедневнымъ гостемъ въ ихъ доме и очень друженъ съ мужемъ, но ни изъ чего не видно, чтобы онъ страдалъ, ревновалъ... Какою представлялась ему Екатерина Николаевна, можно судить по тому, что Пушкинъ писалъ кн. Вяземскому по поводу "Бориса Годунова": "моя Марина ловкая баба, настоящая Катерина Орлова"... Доводы г. Гершензона основаны на отрицательныхъ данныхъ, и къ нимъ можно отнестись только какъ къ предположенiю, более или менее вероятному. А. И. Тургеневъ, наоборотъ, утверждаетъ, что Пушкинъ "вздыхалъ" по Екатерине Николаевне {23 февраля 1821 г. Тургеневъ писалъ Вяземскому: "Михайло Орловъ женится на дочери генерала Раевскаго, по которой вздыхалъ поэтъ Пушкинъ" "Остафьевс. архивъ", 11, 168).}. Возможно, что Тургеневъ ошибся, что Пушкинъ былъ влюбленъ не въ нее, а въ ея сестру,-- но вспомнимъ, что Ек. Н. Раевскую онъ назвалъ "женщиной необыкновенной" {Письмо къ брату 2т сентября 1820 г.}, и намъ не покажется страннымъ, что это обаянiе женской личности могло перейти въ более нежное чувство, и что Пушкинъ могъ хоть недолгое время "вздыхать" по Е. Н. Орловой; весьма возможно, что это увлеченiе онъ пережилъ уже въ Кишиневе, когда Екатерина Николаевна была женою Орлова, такъ какъ въ Крыму его сердце было занято "N. N.".
"Аглая" принадлежала къ обширной семье Раевскихъ-Давыдовыхъ, съ которою Пушкинъ сблизился въ 1820 г. и которую навешалъ въ знаменитой Каменке. Аглая Антоновна Давыдова, рожденная герцогиня Граммопъ, была замужемъ за А. Л. Давыдовымъ, которому Пушкинъ далъ прозвище "толстаго Аристиппа" и "величаваго рогоносца". Чрезмерная доступность Аглаи, сделавшая ее и ея злополучнаго супруга настоящею притчей во языцехъ, вызвала со стороны Пушкина рядъ ядовитыхъ насмешекъ, такъ что говорить о серьезномъ увлеченiи Пушкина ею не приходится. Пушкинъ посвятилъ ей не совсемъ любезное посланiе "Кокетке" и несколько Эпиграммъ, въ которыхъ вышучивалъ пылкiй темпераментъ прелестной Аглаи {См. во 11 т., NoNo 261, 287, 311, 328.}.
"Калипсо" была, такъ сказать, литературнымъ увлеченiемъ Пушкина. Его къ ней привлекли и положенiе жертвы борьбы за свободу (въ 1821 г. она бежала изъ Константинополя въ Россiю), и заунывныя восточныя песни, которыя она пела, и особенно слава любовницы Байрона, тогдашняго властителя думъ нашего поэта. Калипсо Полихрони была некрасива, но очень умна, знала несколько языковъ и умела "воспламенять воображенiе поэтовъ, его тревожить и пленять любезной живостью приветовъ, восточной странностью речей, блистаньемъ зеркальныхъ очей" {См. во II т., Ne 341 Въ одной статье А. Скальконскаго (см. сборн. В. А. Яковлева "Отзывы о Пушкине съ юга Россiи", Одесса, 1887. стр. 150; "Гречанкой" названа Мавроени, будто бы вышедшая за Мано. Это путаница. Гречанка" - Полихрони, а женою Мано была Пульхерiя Варфоломей.}, которыя, по отзывамъ знавшихъ ее, действительно были прекрасны. Этого было слишкомъ достаточно, чтобы родить увлеченiе, которое, впрочемъ, было недолговременно. Въ одномъ изъ писемъ Пушкина къ кишиневскому прiятелю Алексееву {1 декабря 1826 г.} находимъ мимолетное упоминанiе о Калипсо.
"Пулхерiя" - тоже одна изъ любопытныхъ фигуръ кишиневскаго общества временъ Пушкина. Пульхерiя Егоровна Варфоломей, дочь молдаванскаго боярина Е. К. Варфоломея {О немъ см. во II т., примеч. къ NoNo 368 и 375.}, была очень красивая и довольно странная девушка,-- какъ выражается знавшiй ее А. Ф. Вельтманъ {
Майковъ, "Пушкинъ". 103--106, 121--124; и ней см. также "Русск. Арх." 1866 г., ст. 1158, 1232; сборн. В. А. Яковлева "Отзывы о Пушкине съ юга Россiи", стр. 81--82, 108--109.}, "необъяснимый феноменъ въ природе". Когда Пушкинъ появился въ Кишиневе, ей было летъ восемнадцать или немного более. Она была ко всему и всемъ на свете равнодушна до безчувствiя. "И несколько разъ покушался думать" - разсказываетъ Вельтманъ,-- "что она есть совершеннейшее произведенiе не природы, а искусства... Все движенiи, которыя она делала, могли быть механическими движенiями автомата... Ея лицо и руки такъ были изящны, что мне казались они натянутою лайкой.. Пульхерица была полная, круглая, свежая девушка; она любила говорить более улыбкой, но это не была улыбка кокетства, нетъ, это просто была улыбка здороваго, беззаботнаго сердца... Пушкинъ особенно ценилъ ея простодушную красоту и безответное сердце, не ведавшее никогда ни желанiй, ни зависти"... Ей Пушкинъ посвятилъ "несколько восторженныхъ стиховъ", которые до насъ не дошли {См. во 11 т. примеч. къ No 253. Нами отвергается предположенiе Майкова, что пушкинская "Дева" (1821 г.) списана съ Пульхерицы; Пушкину приписывается, но, конечно, не ему принадлежитъ посвященное ей стихотворенiе "Куконица Пульхерица"...}; долго нравиться поэту не могъ этотъ безстрастный "кишиневскiй божокъ", какъ называютъ Пульхерицу въ старыхъ сатирическихъ куплетахъ. Холодная красавица отпугивала отъ себя жениховъ и вышла замужъ лишь въ тридцатыхъ годахъ за Мано, бывшаго впоследствiи греческимъ консуломъ въ Одессе. Пушкинъ спрашивалъ о ней Алексеева (пис. 26 декабря 1830 г.); отвечая прiятелю (14 января 1831 г.),
Алексеевъ шутливо вспоминалъ объ ухаживанiи Пушкина за нею и его соперничестве съ В. И. Горчаковымъ, Умерла она въ 1868 г. Ея именемъ оканчивается кишиневскiй перiодъ въ "Донъ-Жуанскомъ списке". и затемъ следуютъ два одесскiя имени - Амалiя и Элиза.
"Амалiя" - Ризничъ, жена богатаго одесскаго негоцiанта, пышная красавица, о наружности которой говорятъ только восторженныя воспоминанiя современниковъ; портретъ ея не дошелъ до насъ {Объ отношенiяхъ Лушкина къ ней см. мои стат. "Пушкинъ въ Одессе" (II т. и примеч. къ NoNo 372, 381, 412, 636, 643, 654.}. Пушкинъ любилъ ее чувствомъ, если можно такъ выразиться, необычайно широкаго дiапазона, богатымъ красками и переливами. Къ ней обращены самыя пылкiя, самыя знойныя признанiя поэта.
"Простишь ли мне ревнивыя мечты"...), что по ней гораздо легче судить о любви Пушкина къ красавице, чемъ объ ея отношенiи къ нему. Поэтъ уверялъ не столько ее, сколько себя самого:
Ты такъ нежна! Лобзанiя твои
Такъ пламенны
Такъ искренно полны твоей душою!
"пламенныя лобзанiя", повидимому, недорого стоили этой кокетке, о которой поэтъ говоритъ:
Для всехъ казаться хочешь милой.
Твой чудный взоръ, то нежный, то унылой,
Мы знаемъ отъ самого Пушкина, что она отдавала предпочтенiе другому и принимала его "одна, полуодета".
"равнодушныхъ устъ" услышалъ весть о ея кончине. Но вынесенныхъ мученiй о въ не могъ позабыть; онъ не забылъ, что любилъ Ризничъ пламенной душой
Съ такою нежною, томительной тоской,
Съ такимъ безумствомъ и мученьемъ!...
Объ этихъ мученiяхъ онъ вспоминалъ ("Евгенiй Онегинъ", гл. 6, выпущенныя строфы XV--XVI):
Болезнь, такъ точно какъ чума,
Какъ черный сплинъ, какъ лихорадка,
Какъ поврежденiе ума.
Сны злые, признаки свои.
Помилуй Богъ, друзья мои!
Ея терзанiй роковыхъ.
Тотъ ужъ конечно безъ боязни
Иль шею склонить подъ топоръ.
И въ душе его зашевелился запоздалый упрекъ одесской красавице:
Тебя ужъ нетъ,-- о ты, которой
Я въ буряхъ жизни молодой
Обязанъ опытомъ ужаснымъ
Какъ учатъ слабое дитя,
Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой;
И пламя ревности жестокой.
Но онъ прошелъ, сей тяжкiй день:
Быть можетъ, воспоминанiемъ о Розницъ внушено "Заклинанiе", такое же пылкое, страстное, какъ другiе стихи, безъ всякаго сомненiя посвященные ей. Изъ-за новыхъ увлеченiй, новыхъ впечатленiй въ одинъ изъ дней осенняго болдинскаго творческаго уединенiя выступилъ въ душе поэта полузабытый образъ этой женщины,-- и Пушкину захотелось совершить чудо, вызвать изъ гроба тень, очищенную и ея собственными страданiями, и его любящей и прощающей памятью. Вызвать не ради старыхъ сомненiй, такъ тяжело ранившихъ когда-то сердце, и, не спрашивая ни о чемъ земномъ, ни о чемъ загробномъ, снова сказать ей слова, сказанныя уже не разъ: "все люблю я... все я твой".
сердцу поэта образъ Ризничъ, который сталъ являться Пушкину въ волшебномъ облаке идеализацiи. Ревность, кокетство были забыты, помнилось только лучшее, что было въ отношенiяхъ поэта и красавицы, и если ея страдальческая и мучительная тень не вышла изъ гроба на его страстныя мольбы,-- то онъ зналъ, что любовь живетъ и за могилой, что сбудется его трепетная надежда, и въ иной, лучшей, жизни прозвучитъ заветный поцелуй свиданья, и потонетъ въ нездешнемъ блаженстве память о "ревнивыхъ мечтахъ" и о горькомъ поцелуе разлуки.
Амалiи Ризничъ былъ обязанъ Пушкинъ не только "опытомъ ужаснымъ", но и "рая мигомъ сладострастнымъ", и, можетъ быть, легкомысленно, притворно, все-же она подарила ему несколько счастливыхъ минутъ, когда онъ думалъ: "Но я любимъ"... И за это онъ простилъ ей свои страданiя и благословилъ ея "мучительную тень" и сказалъ ей не "прости" навеки, а - до свиданiя въ вечности!
"Афродитой земной",-- "Афродитой небесною" явилась для него тогда другая женщина. Это была графиня Елизавета Ксаверiевна Воронцова {Отношенiя Пушкина къ Воронцовой подробно разсмотрены мною въ ст. "Пушкинъ къ Одессе" (ІІ т.) и въ примеч. къ NoNo 371, 33*2, 394, 492, 494.}, "Элиза" "Донъ-Жуанскаго списка". Любовь къ ней - совсемъ иная. Ризничъ въ поэзiи Пушкина неизменно остается просто женщиной, прекраснымъ созданiемъ праха, тяготеющимъ къ праху. Иначе рисуетъ онъ Воронцову. Она - "ангелъ нежный", смиряющiй своимъ божественнымъ обаянiемъ мрачнаго "духа отрицанья"; она - томная, ласковая волшебница, добрая фея, владеющая чарами, противъ которыхъ безсильно то, что сильнее богатства, славы, дружбы,-- безсильна сама любовь...
Изъ края, где царила эта нежная заклинательница, "где море вечно плещетъ на пустынныя скалы, где луна теплее блещетъ въ сладкiй часъ вечерней мглы",-- насъ переноситъ на далекiй северъ имя "Евпраксеи". Въ отношенiяхъ Пушкина къ своей молоденькой соседке Евпраксiи Николаевне Вульфъ {См. въ III т., примеч. къ No 476.} нетъ уже ни тени страсти: это было слабое увлеченiе. Хорошенькая пятнадцатилетняя Зизи просто "нравилась" поэту, который смотрелъ на нее глазами не тоскующаго влюбленнаго, а скорее снисходительнаго взрослаго. Стихи, написанные ей, Пушкинъ самъ называлъ "невинными", и если она иногда и бывала для него "приманчивымъ фiаломъ любви", то мало хмеля было въ этомъ фiале. Нечто отъ Е Н. Вульфъ есть въ натуре Ольги Лариной, но певецъ Татьяны былъ почти равнодушенъ къ сестре своей любимой героини.
"Катерину IV" не такъ легко выяснить. Л. Н. Майковъ {Сборн. "Пушкинъ", 373.} высказалъ догадку, не разумеется ли подъ нею Екат. Никол. Ушакова {О ней см. ст. "После ссылки въ Москве (т. III. стр. 346--347) и примеч. къ NoNo 196, 497 и 622.}, которою Пушкинъ недолго и не особенно сильно увлекался въ Москве по возвращенiи изъ ссылки. Но "профиль и глаза и кудри золотыя" Екатерины Николаевны, и ея "речи резвыя, живыя" недолго владели имъ, и скоро онъ забылъ ея "томныя уста и томные глаза" для прекрасныхъ очей петербургской красавицы А. А. Олениной. Весьма возможно также, что "Катерина IV" - либо Е. В. Вельяшева, либо Е. А. Гимашева {О нихъ см. выше, подъ "Катериной III".}; можетъ быть, она даже та "К. А. 1".", которой Пушкинъ посвятилъ когда-то четверостишiе (чье имя обозначено этими иницiалами, установить невозможно).
"Анна" разбираемаго перечня, вероятно, А. П. Кернъ, предметъ самаго серьезнаго увлеченiя Пушкина въ Михайловскомъ, породившаго одинъ изъ лучшихъ перловъ пушкинской любовной лирики. Спецiальная статья, посвященная ей въ настоящемъ изданiи {Въ III т. статья Б. Л. Модзалевскаго "А. П. Кернъ".}, весьма обстоятельно, полно и верно излагаетъ отношенiя Пушкина къ женщине, въ которой однажды увиделъ поэтъ воплощенiе "чистой красоты".
"Наталья", но вполне вероятному предположенiю Л. Н. Майкова {"Пушкинъ", стр. 375.},-- Н. Н. Гончарова, во время составленiя списка владевшая душой поэта и вскоре ставшая его женою.
Разборъ второго перечня представляетъ гораздо больше затрудненiй. Несколько именъ приходится оставить безъ разъясненiя, такъ какъ въ литературе нетъ никакихъ данныхъ для этого; благодаря повторенiю некоторыхъ одинаковыхъ именъ (три Анны даже записаны подъ-рядъ) трудно судить, насколько Пушкинъ соблюлъ хронологическую последовательность.
"Марiя". Это имя принадлежало несколькимъ женщинамъ, оставившимъ въ душе Пушкина память о себе. Одна изъ нихъ принадлежала кишиневскому обществу - Марiя Егоровна Эйхфельдтъ, любовница Н. С. Алексеева, который ревновалъ ее къ Пушкину {См. во II т., пьесы 1821 г. NoNo 268, 270, 282, съ примечанiями къ нимъ, где переданы все имеющiяся сведенiя о ней, и пьесу 1822 г. "Прiятелю".}. О любви поэта къ ней и говорить нечего. Эйхфельдтъ была хороша, и Пушкинъ, который, но словамъ одного кишиневскаго прiятеля, "былъ любезенъ со всеми хорошенькими", ухаживалъ за нею; это ухаживанiе, судя по стихамъ, посвященнымъ ей, было весьма нeвысокаго тона. Другая Марiя - Марья Васильевна Борисова, съ которой Пушкинъ познакомился въ 1828 г. въ Малинникахъ и о которой писалъ А. Н. Вульфу (27 октября 1828 г.), что "намеренъ влюбиться въ нее". Имя Марiи носили также графиня Мусина-Пушкина, рожденная Урусова, въ которую Пушкинь, по словамъ кн. П. А. Вяземскаго {"Старина и Новизна", т. VIII. М., 1905, стр. 38.}, былъ некоторое время влюбленъ.
Но всего вернее, что "Марiя" "Донъ-Жуанскаго списка" - княгиня Марiя Аркадьевна Голицына, рожденная Суворова. Что Пушкинъ некоторое время увлекался Голицыной, объ этомъ красноречиво говорить посвященныя имъ ей стихотворенiя.
"Донъ-Жуанскомъ списке" неопределенными буквами "N. N." Пушкинъ некоторое время, впрочемъ недолгое, и не особенно глубоко увлекался Голицыной), а она ценила въ немъ только поэта, стихи котораго, положенные на музыку, часто пела; у нея былъ хорошiй голосъ. На это и указываютъ его слова:
... если ты сама, предавшись умиленью,
Печальные стихи твердила въ тишине
И сердца моего языкъ любила страстной...
Замеченный ея душой.
Вновь лире слезъ и тайной муки
И ныне ей передала
Голицына оказала поэту только "минутное вниманье", а въ его стихахъ, посвященныхъ ей, гораздо больше светской любезности, чемъ неподдельнаго чувства.
"Анна" - несомненно, Анна Николаевна Вульфъ. Ей нами посвящена въ настоящемъ изданiи особая статья, къ которой и отсылаемъ читателя.
"Софья" - вероятно, Софья Федоровна Пушкина {О ней см. въ III т. статью А. Ф. Кони. "Первое сватовство Пушкина"; также ibid., стр. 344, и "Пушкинъ и его современники", вып. XI. стр. 107--108.}, за которую неудачно сватался Пушкинъ. Можетъ быть, впрочемъ, это княжна Софья Александровна Урусова, къ которой преданiе относитъ приписываемый Пушкину мадригалъ "Не веровалъ я Троице доныне"...
Изъ двухъ "Александръ" первая,-- надо думать, Александра Ивановна Осипова, "Алина", какъ прозывали ее близкiе; ей Пушкинъ въ 1824 г. посвятилъ пьесу "Признанiе". Объ отношенiяхъ поэта къ ней уже было говорено {Въ III т., примеч. къ No 399.}. Другая "Александра" - Александра Александровна Римская-Корсакова, дочь весьма известной въ Москве Марiи Иван. P. -Корсаковой {См. въ III т. мою ст. "После ссылки въ Москве", стр. 344.}; ей уделены несколько стиховъ въ "Онегине".
"Анны", стоящiя рядомъ другъ съ другомъ, могутъ быть объяснены такъ: Линя Алексеевна Оленина, Анна Ивановна Вульфъ (Netty) и Анна Ивановна Готовцова. Въ томъ, что одна изъ нихъ - Оленина, сомневаться нельзя {См. примеч. къ NoNo 526, 529, 532, 571, 572, 727.}; Пушкинъ былъ очень неравнодушенъ къ Олениной и хотелъ жениться на ней. Въ пользу А. И. Вульфъ говоритъ альбомное четверостишiе "За Netty сердцемъ я летаю"... {См. примеч. къ No 547.}, а А. И. Готовцевой - написанный ей въ 1828 г. мадригалъ {См. примеч. къ No 546.}; впрочемъ, за то, что въ "Донъ-Жуанскомъ списке" фигурируютъ именно А. И. Вульфъ и Готовцова, поручиться нельзя.
"красота моей сестры иногда затмевалась; многiе находили, что я лучше; поклонники разделились на две партiи" {Майковъ, "Пушкинъ", 360; о ней см. также въ примеч. къ No 555.}. Что она немного нравилась Пушкину, видно изъ посвященныхъ ей стиховъ его ("Вы избалованы природой"...).
"Аграфена" - Агр. Феод. Закревская {См. примеч. къ No 536.}, эта "беззаконная комета" на чинномъ небосклоне московскаго большого света. Пушкинъ недолго, но чувственно и пылко увлекался этой бурною женщиной. Въ ушаковскомъ альбоме Пушкинъ набросалъ ея портретъ {Альб. Московск. Пушк. выст. 1880 г., табл. 12.}.
Кто такая "Елена", трудно выяснить. Это имя носили одна изъ дочерей генерала Раевскаго, княгиня Кантакузенъ (рожденная Горчакова, сестра лицейскаго товарища Пушкина), жившая въ Кишиневе, и другая кишиневская дама - Соловкина {См. письмо Пушкина къ Алексееву 1 декабря 1826 г.}. Упоминается "Елена" и въ третьемъ, едва начатомъ перечне. "Елену виделъ я", читаемъ въ "Гаврилiаде"; "Зачемъ, Елена, такъ пугливо ты всюду следуешь за мной"... такъ начинается одинъ черновой набросокъ 1829 г., но относятся ли эти имена къ живымъ, реальнымъ, а не созданнымъ воображенiемъ поэта носительницамъ,-- неразрешимый вопросъ.
Равнымъ образомъ не поддаются выясненiю обе "Варвары". Въ ушаковскомъ альбоме {Л. 46 об. - воспроизв. въ Альб. моск. Пушк. выст. 1899 г., табл. 21.} есть рисунокъ Пушкина, изображающiй какую-то молодую особу, съ подписью: "Варвара мученица", но кто эта особа,-- неизвестно. Также нельзя выяснять, ни кто были "Вера", "Надежда", "Любовь", "Ольга" и "Евгенiя", ни кого разумелъ Пушкинъ подъ "Татьяной" третьяго перечня.
"Донъ-Жуанскаго списка", несмотря на отсутствiе въ немъ точной хронологической последовательности, несмотря на отразившееся въ немъ шутливое настроенiе, владевшее Пушкинымъ въ те минуты, когда набрасывались эти строки,-- онъ одинъ изъ самыхъ серьезныхъ и ценныхъ источниковъ для исторiи и характеристики внутренней жизни поэта. Списокъ живо рисуетъ богато одаренную натуру и пламенный темпераментъ. Самыя разнородныя чувства уживалось въ этой великой душе: и "безстыдное бешенство желанiй", внушаемыхъ Мессалинами въ роде Закревской, и нежная, почти братская симпатiя къ милому подростку, какъ Евпраксiя Вульфъ, и умиленное, "богомольное" преклоненiе передъ святыней красоты, воплощенiемъ которой были для него Гончарова. Воронцова,-- и могучая, отравленная ревностью страсть, испытать которую дала ему Ризничъ,-- и вечный благоговейный трепетъ при воспоминанiи объ одной изъ всехъ, единственной, таинственной "N. N". По истине, не было сердечной жизни более разнообразной. И женщина была одной изъ причинъ его гибели. О женской любви, женской ласке онъ всегда мечталъ, какъ о последнемъ прибежище, надежномъ щите противъ стрелъ судьбы. "Пора, пора!" - взывалъ онъ, измученный жизнью: - "покоя сердце проситъ"... Но та, которой отдалъ онъ свое благородное сердце, мать его детей, оказалась чужой ему, далекой,-- и, безоружный, безпрiютный подъ бурей, въ последнiй разъ тоскливо спросилъ онъ: "кого жъ побить? кому же верить?" и, ни откуда не слыша ответа, храбро и честно бросилъ последнiй вызовъ враждебному року.
Н. Лернеръ.
Библiотека великихъ писателей. Пушкинъ, т. IV, СПб., 1910