ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
МИХАЙЛОВСКОЕ
1825-1826
«Сильны мы... мнением; да! Мнением народным...»
... В разны годы
Под вашу сень, Михайловские рощи,
Являлся я; когда вы в первый раз
Увидели меня, тогда я был
Веселым юношей; беспечно, жадно
Я приступал лишь только к жизни; годы
Промчалися, и вы во мне прияли
Усталого пришельца...
А. С. Пушкин. «... Вновь я посетил»7
Анна Керн. Миниатюра работы неизвестного художника.
Михайловское. Аллея Керн в парке. Фотография.
В летний июньский вечер 1825 года Пушкин направился в Тригорское и застал там Анну Керн, приехавшую навестить своих двоюродных сестер - Анну и Евпраксию Вульф.
Пушкин и Анна Керн впервые встретились в Петербурге, в доме президента Академии художеств А. Н. Оленина. Увидев ее в Тригорском, поэт несколько смутился.
«Однажды, - вспоминала позже Анна Керн, - явился он в Тригорское с большою черною книгою, на полях которой были начертаны ножки и головки, и сказал, что он принес ее для меня. Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих «Цыган». Впервые мы слышали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу: я была в упоении как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности...»
Пушкин закончил чтение, и Анна Керн запела для него «Венецианскую ночь» слепого поэта И. И. Козлова, три строфы которой М. И. Глинка переложил на музыку в певучих итальянских ритмах:
Ночь весенняя дышала
Светло-южною красой;
Тихо Брента протекала,
Серебримая луной...
Об этой встрече Пушкин тотчас же написал П. А. Плетневу: «Скажи от меня Коз лову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет его «Венецианскую ночь» на голос гондольерского речитатива - я обещал известить о том милого, вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит ее, но пусть вообразит себе красоту и задушевность - по крайней мере дай бог ему ее слышать!..»
Приписка поясняла, что письмо написано поэтом в присутствии Анны Керн.
Через несколько дней П. А. Осипова предложила совершить после ужина прогулку в Михайловское. Погода была чудесная. Лунная июльская тихая ночь была насыщена ароматом полей. «Мчалась младость на любви весенний пир...» Ни прежде, ни после Анна Керн не видела поэта таким добродушным, веселым и любезным. Он шутил без острот и сарказма, хвалил луну, не называл ее глупою и говорил: «Люблю луну, когда она освещает красивое лицо».
«Он быстро подал мне руку, - рассказывала Анна Керн, - и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться...»
Это была неожиданная, после шестилетнего перерыва, встреча. В душе поэта «настало пробужденье» - пробуждение от всех тяжелых переживаний, перенесенных «в глуши, во мраке заточенья» - в многолетнем изгнании.
Глубокой ночью Пушкин вернулся к себе. Он был взволнован, и владевшие им настроения вылились в изумительный, вдохновенный гимн любви:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
«Вакхическая песня», стихотворения «Если жизнь тебя обманет...» и «Я помню чудное мгновенье...» были созданы Пушкиным, одно за другим, в Михайловском, в 1825 году.
В них «Пушкин с поразительной поэтической силой выразил смену своих переживаний, психологический переход от мрачных дум к чувству бодрости и веры... Однако смысл и значение этого бессмертного творения пушкинской лирики («Я помню чудное мгновенье...»), конечно, не сводится к автобиографическим мотивам, как бы они ни были значительны. Стихотворение «Я помню чудное мгновенье...» - лирический гимн любви, ее могучей силе, способной возродить и очистить человека, вернуть его к творческой жизни»8.
* * *
Анна Керн пробыла в Тригорском около месяца и 19 июля вместе с А. Н. Вульф уезжала в Ригу. Пушкин подарил ей вышедшую тогда первую главу «Евгения Онегина». Между неразрезанными страницами лежал листок с написанным ночью стихотворением.
Анна Керн собиралась уже спрятать драгоценный поэтический подарок.
«Насилу выпросила я их опять, - вспоминала Анна Керн. - Что у него промелькнуло тогда в голове, - не знаю...»
Уже через два дня Пушкин писал А. Н. Вульф: «Все Тригорское поет «Не мила ей прелесть ночи», и у меня от этого сердце ноет... Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь - камень, о который она споткнулась, лежит на моем столе, подле ветки увядшего гелиотропа, я пишу много стихов - всё это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что это совсем не то».
Бродя по аллеям Михайловского парка, Пушкин мучительно переживал охватившее его чувство. Он написал Анне Керн семь писем, семь восторженных посланий на французском языке, пестрых по настроению, полных противоречивых чувств, искрящихся страстью и ревностью и одновременно насыщенных преклонением перед поразившей его красотой. Он называл ее «чудотворной», «чудотворицей».
На одном из писем А. Н. Вульф к Анне Керн Пушкин приписал сбоку из Байрона: «Видение пронеслось мимо нас, мы видели его и никогда опять не увидим...»
Одна из аллей парка сегодня носит имя Анны Керн.
* * *
С поэтом И. И. Козловым, переводчиком на русский язык Байрона, Пушкин познакомился в петербургские свои годы.
В 1821 году в журнале «Сын отечества» появилось первое стихотворение еще никому не известного поэта И. И. Козлова «К Светлане». Оно проникнуто глубокой скорбью человека, чья «рано отцвела весна и солнце в полдень закатилось»: на сорок втором году жизни Козлов неожиданно ослеп, а паралич ног приковал его к постели.
В поэзии слепой поэт нашел «источник силы, ободрения, животворительных утех и сладкого самозабвения», а через несколько лет был признан большим поэтом, чье имя современники ставили рядом с Пушкиным и Байроном...
В 1825 году Пушкин получил в Михайловском экземпляр поэмы «Чернец», на котором рукою слепого было выведено кривыми строками, неровными буквами: «Милому Александру Сергеевичу Пушкину от автора».
В волнующем послании к жене и двум детям, предпосланном поэме, Козлов скорбит о том, что больше «не зреть ему дня с зорями золотыми, ни роз, ни сердцу милых лиц»:
Так в темну ночь цветок, краса полей,
Свой запах льет, незримый для очей.
Пушкина «Чернец» взволновал. Он написал брату Льву: «Подпись слепого поэта тронула меня несказанно. Повесть его прелесть... Видение, конец прекрасны. Послание, может быть, лучше поэмы - по крайней мере ужасное место, где поэт описывает свое затмение, останется вечным образцом мучительной поэзии. Хочется отвечать ему стихами, если успею, пошлю их с этим письмом».
И Пушкин ответил:
Певец, когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений,
На всё минувшее воззрел
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.
В слезах восторга внемлю им:
Небесным пением своим
Он усыпил земные муки.
Тебе он создал новый мир:
Ты в нем и видишь и летаешь,
И вновь живешь, и обнимаешь
Разбитый юности кумир.
А я, коль стих единый мой
Тебе мгновенье дал отрады,
Я не хочу другой награды:
Недаром темною стезёй
Я проходил пустыню мира,
О нет, недаром жизнь и лира
Мне были вверены судьбой!
Козлов сердечно поблагодарил Пушкина за эти тронувшие его стихи. Письмо писала, вероятно, под диктовку жена, а в конце он сам сделал небольшую приписку неровными строками, на французском языке: «Целую Вас от всего моего сердца, я весь Ваш навсегда Иван Козлов».
Напомним, что Козлов является автором весьма популярного и в наши дни романса «Вечерний звон» из Томаса Мура, положенного на музыку композиторами А. Гречаниновым и С. Монюшко.
* * *
«Два года незаметных» в михайловском «уголке земли» отмечены были большим творческим трудом:
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины,
Живее творческие сны.
Свыше ста стихотворений написал Пушкин в Михайловском. Высокой поэзией зазвучал в деревне его «голос лирный». Сто двадцать четыре письма, отправленные из Михайловского, отражают все, чем жил и дышал поэт в изгнании, как работала его мысль.
С каждой почтой приходило много книг и журналов - их присылали Пушкину, по его требованию, брат и друзья. Он жадно набрасывался на них и затем садился за работу.
В этот михайловский период «творческие сны» Пушкина достигают необычайной красоты и зрелости.
К вере и непреклонному оптимизму призывает поэт:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет...
И тогда же вслед за этим стихотворением родилась «Вакхическая песня» - гимн солнцу, музе и разуму:
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
* * *
В январе 1825 года Пушкин получил от К. Ф. Рылеева дружеское письмо. Редактор «Полярной звезды» поздравлял Пушкина с его поэмой «Цыганы», писал, что он «идет шагами великана», и закончил, переходя в этом письме со своим другом на «ты»: «Прощай, будь здоров и не ленись; ты около Пскова: там задушены последние вспышки Русской свободы; настоящий край вдохновения - и неужели Пушкин оставит эту землю без Поэмы?»
«поэме» между тем уже созрела у самого Пушкина. Написаны были черновики первых четырех сцен «Бориса Годунова» и начата пятая.
Работа над этой трагедией показывает, что народности в литературе Пушкин начинает придавать особое значение; особенно это проявляется в михайловский период его творчества.
Размышляя, еще в Кишиневе, в небольшой статье «О французской словесности», об отрицательном влиянии французской словесности на русскую, поэт замечает: «... есть у нас свой язык; смелее! - обычаи, история, песни, сказки - и проч.».
В «Борисе Годунове» Пушкин поднимается на эту новую ступень - народ становится в его трагедии самостоятельным действующим лицом с своим отношением к событиям.
«Так, о чем бы ни писал Пушкин - о быте ли «детей вольности» - диких цыган, о переживаниях ли приговоренного к гильотине французского поэта, или о настроениях нового Фауста, - он неизменно создавал произведения, обладающие достоинствами великой народности, произведения, в которых он видел русскими глазами, чувствовал русским сердцем, судил русским судом. Однако в творчестве Пушкина михайловского периода еще большее значение имеет создание произведений (или отдельных мест в них), непосредственно связанных с миром русского народного творчества - песнями, сказками»9.
«Борис Годунов» увлек Пушкина, и он писал в июле 1825 года Н. Н. Раевскому: «Сочиняя ее, я стал размышлять над трагедией вообще. Это, может быть, наименее правильно понимаемый род поэзии. И классики и романтики основывали свои правила на правдоподобии, а между тем именно оно-то и исключается самой природой драматического произведения. Не говоря уже о времени и проч., какое, к чёрту, может быть правдоподобие в зале, разделенной на две половины, в одной из коих помещается две тысячи человек, будто бы невидимых для тех, кто находится на подмостках... Правдоподобие положений и правдивость диалога - вот истинное правило трагедии... до чего изумителен Шекспир! Не могу прийти в себя... Вспомните Шекспира. Читайте Шекспира, он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринужденностью, как в жизни...»
Пушкин заявляет в заключение, что его «Борис Годунов» - попытка соединить «трагедию характеров» и «трагедию нравов».
Широту изображения характеров Шекспиром и свойства его народной драмы он особо отмечал и писал: «Твердо уверенный, что устарелые формы нашего театра требуют преобразования, я расположил свою трагедию по системе отца нашего Шекспира...» При этом, по примеру Шекспира, ограничился изображением эпохи и исторических персонажей без театральных эффектов.
* * *
Приступив к «Борису Годунову», Пушкин тщательно изучал эпоху Смутного времени. В те дни вышли два новых тома «Истории государства Российского» Карамзина, отражавшие этот период русской истории. Пушкин с восторгом окунулся в них и поразился: как повторяется история!
17 августа 1825 года он писал Жуковскому: «... читаю только Карамзина да летописи. Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина! Какая жизнь! Это злободневно, как свежая газета...»
Мысленно обращаясь к главному действующему лицу своей трагедии - народу, - Пушкин просил Жуковского, не может ли он доставить ему или жизнь Железного колпака, или житие какого-нибудь юродивого. Он напрасно искал Василия Блаженного в Четьях-Минеях, а ему это очень нужно для создания образа юродивого Николки...
Пушкин с величайшим тщанием изучал старинные летописи, стремясь, с одной стороны, сохранить в своем творении подлинную историчность, с другой - представить ее художественно преображенной. «В летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени, - писал Пушкин. - Источники богатые! умел ли ими воспользоваться - не знаю - по крайней мере, труды мои были ревностны и добросовестны».
* * *
Виды развалин каменной городской стены Пскова. С литографии И. Селезнева.
Городище Воронин, псковский пригород, когда-то сильная крепость близ литовской границы, особенно интересовало Пушкина. Это был и польский рубеж у большой дороги из Москвы и Пскова на Литву и Польшу. Крепость эту окружал частично сохранившийся земляной вал с деревянными стенами, бойницами. У вала нередко находили древние ядра, старинные монеты и предметы домашней утвари.
Запись летописца знакомит нас с рассказом о посещении Воронина 29 ноября 1546 года царем Иваном Грозным. По его повелению в 1569 году на высоких Синичьих горах был основан - для укрепления Московского государства в этом приграничном районе - Святогорский монастырь.
Автор «Бориса Годунова» часто посещал этот монастырь, знакомился с его архивом, рукописными книгами, летописями, встречался с населявшими кельи монахами, интересовался их бытом и нравами, слушал передававшиеся из поколения в поколение предания и сказания о прошлом...
Здесь, в трапезной Святогорского монастыря, перед Пушкиным встали живые образы трагедии - беглые монахи Варлаам и Мисаил, - а под его древними сводами - летописец Пимен:
Еще одно, последнее сказанье -
И летопись окончена моя,
Мне, грешному...
Об образе Пимена Пушкин сообщал в письме издателю «Московского вестника»: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие (можно сказать) набожное к власти царя, данной им богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия - дышат в сих драгоценных памятниках времен давно минувших...»
Созданный Пушкиным величавый образ Пимена изумил Белинского. Он писал, что вся сцена в келье Чудова монастыря так глубоко проникнута русским духом, так глубоко верна исторической истине, что это мог сделать лишь гений Пушкина - истинно национального русского поэта...
И поговорками, слышанными от игумена Святогорского монастыря Ионы, своего духовного опекуна-наблюдателя, Пушкин наметил сцену в корчме на литовской границе: «Пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим...»
* * *
Обложка «Бориса Годунова».
Отрывок из письма А. С. Пушкина П. А. Вяземскому от 13 июля 1823 г. Автограф А. С. Пушкина.
Пушкин обязан был от времени до времени являться к псковскому губернатору Адеркасу. В начале октября 1825 года он писал Жуковскому: «На днях, увидя в окошко осень, сел я в тележку и прискакал во Псков...» И здесь, у Троицкого собора, в псковском Кремле, где когда-то висел вечевой колокол и на площади собиралось народное вече, Пушкин ощущал дыхание ушедшей эпохи.
В кафедральном соборе он стоял у гробницы юродивого Николая, осмелившегося сказать Ивану Грозному, когда псковичи подносили ему хлебсоль: «Иванушко! Иванушко! Покушай хлеба и соли, а не христианской крови!..»
И здесь родился у Пушкина перенесенный на страницы трагедии образ юродивого - тоже Николки, - смело ответившего на просьбу Бориса Годунова помолиться за него: «Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода - богородица не велит...»
Рядом с юродивым Николкой и Иваном Грозным перед Пушкиным будто живые вставали образы Смутного времени. Губерния Псковская была его земля родная.
Казалось, сюда, на Псковщину, в Михайловское, доносился из Нов города набат новгородского вечевого колокола. Сюда Пушкин приведет позже и своего Онегина:
Среди равнины полудикой
Он видит Новгород великий.
Смирились площади - средь них
Мятежный колокол утих,
Не бродят тени великанов:
Завоеватель скандинав,
Законодатель Ярослав
И вкруг поникнувших церквей
Кипит народ минувших дней.
Здесь жили потомки народа, ставшего главным действующим лицом трагедии Пушкина.
Работа над трагедией захватила Пушкина, и в июле 1825 года он сообщает в письме к Вяземскому: «Покамест, душа моя, я предпринял такой литературный подвиг, за который ты меня расцелуешь: романтическую трагедию! - смотри, молчи же: об этом знают весьма немногие...
Передо мной моя трагедия. Не могу вытерпеть, чтоб не выписать ее заглавия: Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве писал раб божий Александр сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Воронине. Каково?»
Заканчивая «Бориса Годунова», Пушкин писал Вяземскому, что смотрел на своего героя с политической точки зрения, то есть на материале XVII века рассматривал общественные явления своего времени. Всеми помыслами своими Пушкин обращен был в ту далекую смутную пору.
Николаю Раевскому Пушкин отправил позже большое письмо: «Вот моя трагедия, она полна славных шуток и тонких намеков, относящихся к истории того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков. Надо понимать их - это непременное условие».
И все, конечно, понимали это, когда слушали, как Пушкин читал в 1826 году в Москве, в кругу друзей, свою трагедию. Все понимали пушкинские обиняки и намеки на жестокий деспотический режим царствования Александра I и предшествовавшее ему убийство Павла I. В ряд действующих лиц трагедии он вводит своих предков из рода Пушкиных.
«Быть грозе великой», - замечает Шуйский, а Афанасий Пушкин отвечает:
Такой грозе, что вряд царю Борису
Сдержать венец на умной голове.
И поделом ему! он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы.
«Как царь Иван», правил и Александр I, и мог он повторить вослед Годунову -
Противен мне род Пушкиных мятежный...
Александр Пушкин вкладывал в уста своего предка, Пушкина, гордые слова:
Но знаешь ли чем сильны мы, Басманов?
А мнением; да! мнением народным...
Здесь к месту привести и любопытную параллель, невольно бросавшуюся в глаза. Еще до восстания декабристов Пушкин написал в 1825 году стихотворение «Андрей Шенье», которое не разрешено было полностью опубликовать. Изъяты были, в частности, стихи:
... Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!..
И в том же, 1825 году, работая над трагедией, Пушкин смело вложил в уста летописца Пимена ту же мысль:
Прогневали мы бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.
Это был уже не намек, а прямой выпад мятежного поэта против императора Александра I, о молчаливом соучастии которого в убийстве отца в Петербурге говорили свободно, как говорят о дожде или хорошей погоде...
Пушкин заканчивает «Бориса Годунова» и в начале ноября 1825 года пишет Вяземскому: «Поздравляю тебя, моя радость, с романтической трагедиен), в ней же первая персона Борис Годунов! Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын! Юродивый мой малый презабавный... Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию - навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!..»
Это был намек на Александра I.
На рукописи Пушкин делает надпись: «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностию посвящает Александр Пушкин».
«...«Борис Годунов» явился «первым подлинно и высоко реалистическим историко-художественным произведением всей мировой литературы. Пушкин сумел не только дать в нем необыкновенно полную и правдивую картину прошлого, но и так глубоко, как никто из его предшественников и современников, проникнуть «мыслью историка» в социальные отношения изображенной им эпохи, в борьбу социальных сил.
Равным образом и по своему духу, и по самой своей форме «Борис Годунов» - трагедия, действительно, «народная», произведение глубоко демократическое... подлинное чудо реалистического искусства. Пушкин - поэт действительности - празднует в нем одну из своих величайших побед»10.
Пушкин имел в виду продолжить свою хронику и написать еще «Лжедмитрия» и «Вас илия Шуйского», но замысел этот остался неосуществленным.
Московские друзья с интересом ждали рукопись новой трагедии Пушкина, просили прислать хотя бы отдельные ее сцены. От Баратынского он получил письмо из Москвы: «Жажду иметь понятие о твоем Годунове. Чудесный наш язык ко всему способен, я это чувствую, хотя не могу привести в исполнение. Он создан для Пушкина, а Пушкин для него. Я уверен, что трагедия твоя исполнена красот необыкновенных. Иди, довершай начатое ты, в ком поселился Гений! Возведя русскую Поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами. Соверши один, что он совершил один; а наше дело признательность и удивление».
Пушкин был доволен. «Я пишу и размышляю, - сообщал он в июле 1825 года Н. Н. Раевскому. - Большая часть сцен требует только рассуждения; когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения, я жду его или пропускаю эту сцену - такой способ работы для меня совершенно нов...»
И письмо свое закончил четким и ясным утверждением: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить».
* * *
Приближалось 19 октября, священная - уже четырнадцатая - годовщина открытия Лицея, и у Пушкина слагались строфы традиционного послания лицейским товарищам. Лес стоял преображенный на ярком, пестром ковре опавших осенних листьев, и Пушкин начал послание спокойным торжественным стихом - «Роняет лес багряный свой убор...». Отразив глубокое свое одиночество, он вспоминает своих наиболее близких по Лицею товарищей и друзей:
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку...
И мысленно переносится в Петербург:
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют...
Перед Пушкиным встают живые образы самых близких ему лицейских друзей. Он с большой теплотой вспоминает их, каждому посвящает отдельную строфу - лирическую зарисовку его облика - и передает свое желание быть на празднике с ними, свои добрые чувства к ним:
На пир любви душой стремлюся я...
Вот вижу вас, вот милых обнимаю.
Я праздника порядок учреждаю...
Я вдохновен, о, слушайте, друзья:
Чтоб тридцать мест нас ожидали снова!
Садитеся, как вы садились там,
Когда места в сени святого крова
Отличие предписывало нам.
Лицейские товарищи уже начали уходить из жизни, и Пушкин с грустью призывает оставшихся:
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Мы близимся к началу своему...
Свобода и дружба... Утверждая их высшим идеалом нравственного облика поэта, Пушкин восклицает:
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен -
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Четырнадцатую годовщину Лицея друзья праздновали 19 октября 1825 года в Петербурге, и уже на другой день, 20 октября, профессор Кошанский читал лицеистам нового поколения только что полученную рукопись «19 октября», читал «с особым чувством, прибавляя к каждой строфе свои пояснения».
После лекции лицеисты «принялись переписывать драгоценные стихи о родном Лицее и тотчас выучили их наизусть», вспоминал лицеист позднейшего выпуска, Я. К. Г рот.
В этом посвященном лицейской годовщине 1825 года стихотворении Пушкин писал:
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я...
Поэт не ошибся...
* * *
Послание товарищам в лицейскую годовщину 1825 года насыщено было трогательными воспоминаниями о незабвенных лицейских годах. Совсем иные настроения нашли отражение в написанном вслед за этим стихотворении «Зимний вечер». Здесь пред нами картины тягостной жизни ссыльного поэта в Михайловском.
В вьюжный вечер, когда «буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя», Пушкин с большой нежностью обращается к няне:
Что же ты, моя старушка,
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
И заботливо стремится утешить ее:
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла...
Нужно было быть богатырем духа, чтобы в таком отрешении от живого общения с людьми работать вдохновенно, неутомимо.
А. Н. Вульф, навестив Пушкина, отметил в дневнике: «По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского».
Сам Пушкин еще в ноябре 1824 года писал брату: «Знаешь мои занятия? до обеда пишу записки, обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки - и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!»
Со слов няни Пушкин записал семь сказок. И преобразил эти записи в «Сказке о царе Салтане», «Сказке о попе и о работнике его Балде», «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях». С ее слов он записал и четыре песни.
В декабре 1824 года, работая над «Евгением Онегиным», Пушкин писал одному из своих друзей в Одессу: «... вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы, кажется, раз ее видели, она единственная моя подруга - и с нею только мне не скучно».
И, трудясь над «Борисом Годуновым», писал в июле 1825 года Н. Н. Раевскому: «У меня буквально нет другого общества, кроме старушкн-пяни и моей трагедии...»
* * *
«Андрей Шенье». Это было имя известного французского поэта, навлекшего на себя подозрение революционного французского правительства и казненного накануне падения Робеспьера.
В стихотворении Пушкин отразил черты собственного своего положения и эпиграфом к нему поставил строки на французском языке: «Но хоть и был я печальным пленником, все же лира моя пробуждалась...»
Пушкин в этом произведении выразил мысли и настроения идущего на казнь поэта. Гневные слова, обращенные Шенье в адрес Робеспьера и Конвента, Александр I мог принять на свой счет.
Поэт пишет:
Подъялась вновь усталая секира
И жертву новую зовет.
Певец готов; задумчивая лира
В последний раз ему поет.
«О чем поет? Поет она свободу...» И Пушкин влагает в уста французского поэта негодующие, клеймящие тирана слова:
«Я славил твой священный гром,
Когда он разметал позорную твердыню...
. . . . . . . . . . . . . . .
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
. . . . . . . . . . . . . . .
Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь,
Моей главой играй теперь:
Мой крик, мой ярьш смех преследует тебя!
Пей нашу кровь, живи, губя:
Ты всё пигмей, пигмей ничтожный.
И час придет... и он уж недалек:
Падешь, тиран! Негодованье
Воспрянет наконец. Отечества рыданье
Разбудит утомленный рок.
Теперь иду... пора... но ты ступай за мною;
Я жду тебя».
«Так пел восторженный поэт...» - этими словами Пушкин заключил последнюю перед казнью песнь Андрея Шенье. На месте казни Шенье ударил себя в голову и сказал: «Всё-таки у меня там кое-что было...»
Жалуясь во второй половине ноября 1825 года П. А. Вяземскому на многолетнее преследование его, Пушкин писал: «Грех гонителям моим! И я, как А. Шенье, могу ударить себя в голову и сказать: Здесь кое-что было... извини эту похвальбу и прозаическую хандру...»
Изъяв из стихотворения приведенные выше строки, цензура разрешила его к печати еще 8 октября 1825 года, но не разрешенные цензурой стихи получили широкое распространение в рукописных списках, а некий А. Ф. Леопольдов, враждебно относившийся к Пушкину, поставил над этим стихотворением надпись - «На 14 декабря» и донес на поэта Бенкендорфу. Надпись эта вызвала гнев Николая I.
Были произведены обыски. Стихи оказались у многих лиц, которые понесли строгое наказание.
Поэт не отрицал, что стихотворение написано им. Он заявил, что слова «Убийцу с палачами избрали мы в цари» относятся к Робеспьеру и Конвенту; слова «разметал позорную твердыню» разумеют взятие Бастилии, И т. д.
Однако объяснения Пушкина не удовлетворили царя. Началось длительное следствие.
Прошло всего несколько дней, и в первые дни декабря 1825 года в Михайловское и Тригорское дошли слухи, что 19 ноября в Таганроге скончался император Александр I. Сообщение это получено было в Петербурге во время молебна в Зимнем дворце о его выздоровлении.
Пушкин, предрекавший в своем стихотворении близкую смерть тирана, сразу же написал П. А. Плетневу: «Душа, я пророк, ей-богу пророк!
Я «Андрея Шенье» велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына etc».
Новое царствование началось 14 декабря 1825 года кровавой расправой с восставшими против самодержавия и крепостничества декабристами.
* * *
«... Лучшие люди из дворян помогли разбудить народ», - отвечает на этот вопрос В. И. Ленин.
«... Фаланга героев, выкормленных, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя... Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники...» - писал о декабристах А. И. Герцен.
Как возникли у этих «лучших людей из дворян» смелые, звавшие на подвиг, революционные мысли? Что питало их? Свободолюбивые стремления? Кто был их певцом и вдохновителем?
Рассказывая в своем труде «Движение декабристов» о том, как родились и созрели в России тайные общества, академик М. В. Нечкина пишет: «Н и Пушкина нельзя понять без декабристов, ни декабристов без Пушкина...»
От ечественная война 1812 года всколыхнула народные массы. Для офицеров и солдат она явилась подлинной школой политического воспитания. На полях сражений офицеры воочию убеждались в героизме, стойкости, великой любви к родине, в готовности солдат жизнью пожертвовать во имя победы. В лютые морозы в окопах или под открытым небом офицеры нередко спали, укрывшись одной шинелью со своими солдатами, и это сроднило их.
В этой боевой обстановке оппозиционные настроения крепли. Солдаты, измученные войной, вернувшись на родину и видя старые порядки, стали роптать.
«Еще война длилась, когда ратники, возвратясь в домы, первые разнесли ропот в классе народа. Мы проливали кровь, - говорили они, - а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа».
Эти мысли владели с лицейских лет и Пушкиным. Они, очевидно, питали его вольнолюбивые мечты, вдохновили и на создание политической лирики.
Это сделало его певцом декабристов. В их штабе - в петербургском доме Муравьевых на Фонтанке - он «читал свои Ноэли». Декабристы любили Пушкина, восторженно встретили его «Вольность», «Деревню».
Этими антикрепостническими, вольнолюбивыми настроениями были проникнуты члены тайных обществ.
«Мы... имели слово, потрясающее сердца всех сословий в народе: свобода», - писал своим судьям декабрист, заключенный в Петропавловскую крепость, П. Г. Каховский. «Дух преобразования заставлял, так сказать, везде умы клокотать», - говорил руководитель Южного тайного общества П. И. Пестель.
Характеризуя настроения русского общества и дух того времени. А. И. Гериен писал:
«Не велик промежуток между 1810 и 1820 годами, но между ними находится 1812 год. Нравы те же, тени те же; помещики, возвратившиеся из своих деревень в сожженную столицу, те же. Но что-то изменилось. Пронеслась мысль, и то, чего она коснулась своим дыханием, стало уже не тем, чем было».
И Пестель писал: «... Породилась мысль, что революция, видно, не так дурна, как говорят...»
Такова была обстановка в России, сложившаяся после Отечественной войны 1812 года.
Все эти годы тайные общества готовились к свержению самодержавия и крепостничества. Смерть Александра I привела эти силы в движение, она ускорила подготовку восстания.
Пушкин многократно стремился войти в среду декабристов. Так было в Каменке, когда он оказался в 1820 году в их кругу. Из слов посетившего его в михайловской ссылке И. И. Пущина он узнал, что тайное общество действительно существует. С. Г. Волконскому уже поручено было принять Пушкина в члены общества. Но друзья знали его возбудимость, знали, что он может каким-нибудь неосторожным словом повредить делу, и, главное, стремились уберечь, спасти, в случае неудачи, своего поэта.
* * *
Что происходило накануне восстания в Михайловском, в Зимнем дворце и в штабе декабристов - у К. Ф. Рылеева, рядом с Дворцовой площадью, в большом сером доме у Синего моста?
Первые известия о событиях в Петербурге привез в Тригорское повар Осиповой, ездивший в столицу за продуктами. Он рассказал в присутствии Пушкина о волнениях в Петербурге и о том, что насилу выбрался из города.
«билет» на проезд в Петербург крепостного Алексея Хохлова и садовника Алексея Кирилловича Курочкина и под именем Хохлова выехал в начале декабря из Михайловского. Но не успел отъехать, как случайно вынужден был вернуться.
Эта случайность спасла Пушкина... Иначе он попал бы к Рылееву в самый разгар событий, в разгар подготовки декабристов к восстанию.
Можно представить себе, как томился Пушкин в полной отрешенности от Петербурга и друзей! Он вел обычно обширную переписку с друзьями, а с первых дней декабря 1825 года и до конца января 1826 года не написал никому ни одного письма и от друзей получил всего три.
Лишь в двадцатых числах января 1826 года Пушкин написал П. А. Плетневу первое после восстания письмо, в котором удивлялся, почему все перестали ему писать - ведь он еще не в Нерчинске...
* * *
В штабе декабристов проходила в те дни напряженная работа. В течение двух недель члены тайного общества собирались у Рылеева для обсуждения и выработки плана действий.
План переворота был выработан на собраниях декабристов довольно подробно, но в нем отсутствовала самая главная и самая действенная сила всякой революции - народ.
Это не сулило успеха...
Подвиг декабристов был величайшим патриотическим подвигом, вызывающим, как отметил В. И. Ленин, нашу законную гордость и восхищение.
Этот подвиг имел огромное агитационное значение и призывал к действию все последующие поколения русских революционеров.
Давая оценку движению декабристов, В. И. Ленин писал:
«Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. «Молодые штурманы будущей бури» - звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.
Буря, это - движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году...»
* * *
В Зимнем дворце шла напряженная борьба за престол. Императором после смерти Александра I должен был стать его брат Константин, но он был женат на особе не царской крови, что, по закону о престолонаследии, лишало его права стать царем. Занимая должность главнокомандующего польской армией, он фактически был наместником царя в Польше, жил в Варшаве и давно отрекся от престола.
Отречение Константина держалось в глубокой тайне, о нем знал лишь очень ограниченный круг придворных.
Николай решил при таких условиях не считаться с формальностями. 12 декабря, вечером, он приказал изготовить манифест о своем восшествии на престол. 13 декабря, утром, подписал манифест и приказал Сенату 14 декабря, в семь часов утра, присягнуть ему, новому императору Николаю I...
* * *
Наступило новое царствование. Первый день его вызвал ужас и смятение...
Возглавившие восстание поднялись в тот день рано. Многие совсем не ложились. Начальник штаба восстания, старший адъютант командующего гвардейской пехотой поручик князь Е. П. Оболенский, начал еще затемно объезжать казармы. Декабристы готовились уже выводить войска на Сенатскую площадь.
Солдаты зарядили боевыми патронами ружья. Под сенью овеянных славою 1812 года знамен вышли первыми на Сенатскую площадь восемьсот человек Московского полка. Во главе их шел Александр Бестужев (Марлинский), уже известный тогда писатель, рядом с ним - его брат Михаил и Щепин-Ростовский.
Прибывшие выстроились у подножия памятника Петру I в каре - боевым четырехугольником, - что давало возможность отражать нападение со всех четырех сторон.
саблю о гранит петровского памятника...
Между тем Рылеев был озабочен. Уже на рассвете он получил одно за другим два тяжелых известия. Надламывались основные звенья намеченного декабристами плана восстания.
Позже выяснилось, что выбранный диктатором Трубецкой вовсе не явился на Сенатскую площадь и оставил восставших на произвол судьбы.
В этом сказался ограниченный характер дворянской революционности.
Николай I со своими приближенными находился на площади перед Зимним дворцом. Сенатская площадь, которую заняли восставшие, была рядом, в десяти минутах ходьбы. Можно было видеть друг друга невооруженным глазом.
Трудно сказать, как велико было тогда скопление народа на площадях и улицах Петербурга, - современники говорили об огромных людских массах, о десятках тысяч человек. В толпе преобладали цеховые, дворовые, крестьяне, разночинцы, составлявшие в то время, согласно официальной статистике, большинство населения столицы.
Многие из собравшихся в тот день у Сенатской площади были явно на стороне декабристов и открыто это выражали. В Николая I и его свиту, в действовавших по его приказу генералов и офицеров из толпы полетели поленья и камни, люди вооружались кольями, палками, кое-кто и ружьями и ножами.
- Мы вам весь Петербург в полчаса вверх дном перевернем!.. - раздавались голоса из толпы.
Но дворянские революционеры боялись активности народных масс и не использовали их. «Страшно далекие от народа», они боялись народа.
Боялись, что, соединившись с солдатами, «чернь» перехлестнет через их головы и перейдет к открытому восстанию и бунту.
Так проходил час за часом, и Николай I, воспользовавшись бездействием восставших, успел собрать и выставить против них 9000 штыков пехоты и 3000 сабель кавалерии, не считая вызванных позже артиллеристов и 10 000 человек, стоявших на заставе в резерве.
В это время стало темнеть, восставшие были голодны и устали от вынужденного пятичасового бездействия.
Декабристы поняли, что дело их проиграно.
Рылеев обнял Николая Бестужева, приветствовал его «первым целованием свободы», отвел в сторону и попрощался с ним.
Воспользовавшись этой заминкой, Николай I перехватил инициативу и прибегнул к пушкам. За первым выстрелом последовал второй, третий. Ряды восставших дрогнули, и солдаты бросились врассыпную в разные стороны, стараясь скрыться в прилегавших к площади улицах и на Английской набережной. Кровь залила выпавший снег...
В те же дни на юге произошло возглавленное П. И. Пестелем и С. И, Муравьевым-Апостолом восстание Черниговского полка, Южного тайного общества. Там ничего не знали о событиях в Петербурге. Лишь позднее выяснилось, что Александр I, получив накануне смерти донос Майбороды и донесение Бошняка о готовящемся восстании, дал приказ арестовать указанных в доносе офицеров.
Всех привлеченных прямо или косвенно по делу о тайных обществах, событиях 14 декабря и восстания в Черниговском полку насчитывалось более 3000 человек, из них свыше 500 офицеров и 2500 солдат. И все они вошли в историю под именем декабристов.
Восстание было подавлено. На престол вступил император Николай I.
* * *
Миниатюра 1826 года.
Собрание у К. Ф. Рылеева накануне восстания 14 декабря 1825 года. С рисунка Д. Кардовского.
2. Павел Иванович Пестель.
Восстание 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге. С акварели Кольмана.
3. Сергей Иванович Муравьев-Апостол.Акварель Н. Уткина.
«Во глубине сибирских руд...». С картины В. Дрезниной.
4. Михаил Иванович Бестужев-Рюмин.Зарисовка В. Адлерберга.
Список первых строк послания А. С. Пушкина декабристам. Принадлежал декабристу В. Ф. Раевскому.
Миниатюра начала XIX века.
Рисунки А. С. Пушкина на черновой рукописи V главы «Евгения Онегина».
В ночь на 15 декабря в Зимний дворец начали доставлять арестованных декабристов. Их направляли на дворцовую гауптвахту, обезоруживали и вели к царю. После первого допроса царь отсылал арестованных в здание Генерального штаба, где для них отведены были особые комнаты, или в Петропавловскую крепость, комендантом которой был черствый и раболепный генерал-адъютант Сукин. С декабристами обращались грубо и цинично.
Первый допрос арестованных производился во внутренних царских покоях. Минуя Эрмитаж, декабристов вели из гауптвахты в просторную, ярко освещенную переднюю, через которую беспрестанно приходили и уходили генералы и флигель-адъютанты.
От времени до времени дверь из соседней комнаты открывалась, и на пороге появлялся Николай I. Он грозно оглядывал арестованного, прерывал Левашева и сам начинал допрос. Левашев записывал.
Многих арестованных Николай знал лично, с другими знакомился при допросе. И с каждым разговаривал по-разному. Царь был до крайности подозрителен, всего боялся, всюду ему мерещились заговоры, он был настроен злобно и мстительно. Вникая во все подробности, царь пытался до конца распутать сложный клубок восстания. В зависимости от поведения арестованного, он действовал то лаской, то угрозой.
Свои выводы в отношении каждого декабриста Николай делал уже после первого допроса. Они часто находили отражение в записках, которые царь писал на клочках бумаги и отсылал вместе с арестованными коменданту Петропавловской крепости Сукину.
Всего было написано Николаем во время следствия около ста пятидесяти записок. Они выдают натуру мстительную и жестокую, между строк уже можно было прочесть царскую месть за участие в восстании и за смелое, решительное и непримиримое поведение во время допросов...
Суду преданы были 121 человек - генералов и офицеров. Среди них много бесстрашных героев, закаленных в боях с Наполеоном, героев Аустерлица, Прейсиш-Эйлау, Бородина, Кульма, Лейпцига. Все они беззаветно любили родину и хотели видеть ее счастливой. Это были в большинстве своем люди молодые. Многим из них не было еще и двадцати лет, когда они вступили в тайное общество. «Дети 1812 года» - генералы, полковники, капитаны, поручики, прапорщики блестящих гвардейских полков, - они всем сердцем своим стремились к свержению самодержавия, к освобождению русского народа от позорного ига крепостничества.
* * *
5 января 1826 года в официальной печати появилось сообщение об образовании следственной Комиссии для расследования «ужасного заговора» 14 декабря 1825 года, а в газете «Русский инвалид» - того же 5 января - объявление: «Стихотворения Александра Пушкина. 1826. Собрание прелестных безделок, одна другой милее, одна другой очаровательнее. Продается в магазине И. В. Слёнина у Казанского моста, цена 10 р., с пересылкою 11 р.».
«Прелестными безделками» названы были такие произведения Пушкина, как «Андрей Шенье», «К Овидию», «Песнь о вещем Олеге», «Вакхическая песня», «Лицинию», «Чаадаеву», «Муза», «Наполеон», «К морю», «Черная шаль» и другие.
В этом сборнике помещены были элегии, разные стихотворения, эпиграммы, подражания древним, послания, подражания Корану. Всего 99 произведений на 192 страницах. Сборник вышел тиражом в 1200 экземпляров.
«Руслан и Людмила» - в 1820 году, «Кавказский пленник» - в 1822 году, «Бахчисарайский фонтан» - в 1824 году и первая глава «Евгения Онегина» - в 1825 году. Стихотворения же поэта распространялись в многочисленных списках, и выход сборника стал подлинным праздником для любителей книги.
* * *
До Пушкина доходили лишь отрывочные известия о декабрьских событиях, и, не получая ни от кого писем с начала декабря 1825 года до конца января, он написал Дельвигу: «Что делается у вас в Петербурге? Я ничего не знаю». И в новом письме, в начале февраля: «Насилу ты мне написал и то без толку, душа моя. Вообрази, что я в глуши ровно ничего не знаю, переписка моя отовсюду прекратилась, а ты пишешь мне, как будто вчера мы целый день были вместе и наговорились досыта...»
«Я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков», - писал Пушкин П. А. Вяземскому. И с нетерпением ожидал решения участи своих друзей.
«Мне сказывали, - пишет он снова Дельвигу 20 февраля 1826 года, - что 20, т. е. сегодня, участь их должна решиться - сердце не на месте...» «Меры правительства доказали его решимость и могущество...», и оно «может пренебречь ожесточение некоторых обличенных...».
Так мало был осведомлен Пушкин о ходе событий и тем больше волновался о судьбе своих друзей...
* * *
С литографии неизвестного художника.
В. К. Кюхельбекер. С гравюры И. Матюшина.
Казнь декабристов.
Трудно еще было предсказать, какая кара постигнет восставших.
Маршалы Англии и Франции, Веллингтон и Мортье, прибывшие в Петербург поздравить Николая I с восшествием на престол, просили царя пощадить и помиловать декабристов. Их страны прошли через ряд восстаний и революций, и они хорошо знали, чем вызываются мятежи.
Император Николай I ответил Веллингтону:
- Я удивлю Европу своим милосердием...
III отделение собственной его величества канцелярии, а генерал-адъютанта Бенкендорфа назначили шефом жандармов и командующим императорскою Главною квартирою.
15 июля в «Русском инвалиде» был опубликован манифест от 13 июля по поводу окончания Верховным уголовным судом дела о восставших. В манифесте было сказано, что «преступники восприняли достойную их казнь».
В конце июля приговор Верховного суда над декабристами стал известен в Михайловском и Тригорском.
Пять человек, которых Пушкин близко знал, были повешены: К. Ф. Рылеев, П. И. Пестель, С. И. Муравьев-Апостол, М. П. БестужевРюмин и П. Г. Каховский.
Тридцать один человек были осуждены по первому разряду к смертной казни отсечением головы, впоследствии замененной вечной каторгой. С одиннадцатью из них Пушкин был знаком.
написал по-французски: «Я тоже не боюсь и не желаю смерти. Когда она явится, она найдет меня совершенно готовым. 16 мая 1816 года».
Запись эта была сделана еще тогда, когда только начали образовываться тайные общества. Сердцем, быть может, чувствовал Сергей МуравьевАпостол, что гибель его предрешена, и через десять лет он мужественно пошел ей навстречу...
В тот день, когда в Михайловское пришло известие о казни пяти декабристов, Пушкин занес в дневник короткую зашифрованную запись: «Уел. О С. Р. П. М. К. Б. 24».
Запись эта расшифровывается так: «Услышал о смерти Рылеева, Пестеля, Муравьева, Каховского, Бестужева 24 июля 1826 года».
«Повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна», - написал Пушкин 14 августа П. А. Вяземскому.
«Евгения Онегина», и на рукописи ее появляются портреты и рисунок виселицы с пятью повешенными и надпись: «И я бы мог как...»
* * *
Пушкин все же не терял надежды вырваться наконец из неволи. Через месяц после восстания он писал П. А. Плетневу: «Кстати: не может ли /Чуковский узнать, могу ли я надеяться на высочайшее снисхождение, я шесть лет нахожусь в опале, а что ни говори - мне всего 26. Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные - других художеств за собою не знаю. Ужели молодой наш царь не позволит удалиться куда-нибудь, где бы потеплее? - если уж никак нельзя мне показаться в Петербурге - а?
Прости, душа, скучно мочи нет».
Тогда же, в двадцатых числах января 1826 года, Пушкин обращается к Жуковскому. Он пишет, что его легко уличить в политических разговорах с каким-нибудь из обвиняемых, - а между ними друзей его довольно, но если правительство захочет прекратить опалу, он готов с ним уславливаться (буде условия необходимы). Однако добавляет: «Вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства etc».
И заканчивает: «Прежде, чем сожжешь это письмо, покажи его Карамвину и посоветуйся с ним. Кажется, можно сказать царю: Ваше величество, если Пушкин не замешан, то нельзя ли, наконец, позволить ему возвратиться?»
«Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости».
Жуковский ответил Пушкину: «Ты ни в чем не замешан - это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством... не просись в Петербург. Еще не время. Пиши Годунова и подобное: они отворят дверь свободы».
Жуковский был воспитателем наследника престола, жил в Зимнем дворце и, конечно, имел основания советовать Пушкину пока «не проситься в Петербург».
* * *
После объявления приговора тайный агент доносил управляющему III отделением фон Фоку, ведавшему всем аппаратом тайной полиции и политическим сыском: «Все чрезвычайно удивлены, что знаменитый Пушкин, который всегда был известен своим образом мыслей, не привлечен к делу заговорщиков».
Фон Фок поспешил направить в Михайловское агента Бошняка вместе с фельдъегерем с заданием произвести «возможно тайное и обстоятельное исследование поведения известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к возбуждению и вольности крестьян», арестовать его и отправить «куда следует, буде он оказался действительно виновным». Бошняку был выдан открытый лист на право ареста Пушкина.
говорит, никаких возмутительных песен не сочинял. «Он ни во что не мешается и живет, как красная девка», - подтвердил игумен Святогорского монастыря Иона.
Открытым листом на арест Пушкина Бошняку не пришлось воспользоваться...
* * *
Музей А. С. Пушкина в Михайловском. Фотография.
После смерти Александра I и воцарения Николая I, после разгрома декабристов, после отъезда из Михайловского приехавшего арестовать его агента тайной полиции и политического сыска Бошняка Пушкин задумывается над взаимоотношениями своими с правительством.
«безумно противоречить общепринятому порядку» и в начале июня 1826 года обращается к Николаю с личным письмом. Он пишет:
«В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.
Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества... решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшею просьбою.
Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края».
К письму Пушкин приложил обязательство ни к каким тайным обществам не принадлежать и добавил, что к ним и не принадлежал.
Пушкин ответил ему 14 августа: «Ты находишь письмо мое холодным и сухим. Иначе и быть невозможно. Благо написано. Теперь у меня перо не повернулось бы».
И вот пришел ответ: в ночь на 3 сентября нарочный привез в Михайловское распоряжение псковского губернатора Адеркаса о немедленном выезде поэта в Москву. В бумаге было написано, со слов царя: «Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по прибытии в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу его величества».
Пушкин сидел в это время перед печкою, подбрасывая дрова, грелся. Встревоженный приездом нарочного, он начал бросать в печь разные бумаги, как это сделал в средине декабря 1823 года, когда, осведомившись о восстании декабристов в Петербурге, сжег большую часть своих автобиографических записок, которые, попав в руки правительства, могли «замешать многих, и может быть, и умножить число жертв...».
Няня Арина Родионовна разволновалась, заплакала навзрыд. Пушкин ее утешал: «Не плачь, мама, сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст...»
начальника Главного штаба И. И. Дибича, который по приказу Николая I вызвал поэта из Михайловского в Москву. Оно было очень любезное по тону, внушало надежды, и поэт повеселел, начал даже шутить.
В Пскове, пока перепрягали лошадей, Пушкин попросил закусить. Подали щей. Хлебнув ложку-другую и обнаружив в них таракана, он, как ходила молва, нацарапал перстнем на стекле:
Господин фон Адеркас!
Худо кормите вы нас:
Вы такой же ресторатор,
Фельдъегерская тройка подкатила к крыльцу. Пушкин сел в нее, фельдъегерь рядом...
Примечания
7 Отрывок из черновой редакции.
8 С. М. Петров. А. С. Пушкин. Очерк жизни и творчества. М., 1961, стр. 103-104.
9
10 Д. Д. Благой. Творческий путь Пушкина (1817-1825). Академия наук СССР, М. -Л., 1950, стр. 492.