Глава четырнадцатая. 19 октября
Всему пора: уж двадцать пятый раз
Мы празднуем лицея день заветный.
Прошли года чредою незаметной,
И как они переменили нас!
Приближалось 19 октября - день двадцать пятой лицейской годовщины. Обычно лицеисты первого выпуска праздновали. лицейскую годовщину в своем тесном кругу. Сейчас круг их поредел, и Пушкин получил записку от неизменного старосты лицейских годовщин, М. Л. Яковлева, спрашивавшего, не пригласить ли на этот двадцать пятый праздник лицеистов других выпусков.
Живя в Царском Селе, Пушкин не раз посещал лицей в качестве лицейского "деда", любил встречаться и беседовать со своими лицейскими "внуками", но эту, двадцать пятую, годовщину Пушкин хотел провести в тесном кругу своих товарищей по первому выпуску.
Из двадцати пяти питомцев этого выпуска на собрание пришло всего одиннадцать человек. Комовский приготовил сюрприз: явился на вечер в сохранившемся у него лицейском мундире. Старые товарищи называли друг друга лицейскими кличками: Яковлев - Паяс, Буфон, Проказник, Музыкант, Песельник; Корф - Дьячок-мордан; Тырков - Курнофеиус, Кирпичный брус; Стевен - Швед; Комовский - Лиса; Илличевский - Олосенька; Пушкин - Француз, Егоза, Сверчок.
Но Пушкин, который являлся всегда связующим звеном для своих лицейских товарищей, был настроен в этот вечер грустно, и это отразилось на общем настроении собравшихся.
По обычаю, велся протокол собрания. В экспозиции музея-квартиры мы читаем этот протокол. Первая часть его написана рукой Пушкина-
"Праздновали двадцатипятилетие лицея...
Собрались вышеупомянутые господа лицейские в доме у Яковлева и пировали следующим образом:
1) Обедали вкусно и шумно.
2) Выпили три здоровья (по заморскому toast):
а) за двадцатипятилетие лицея,
б) за благоденствие лицея,
в) за здоровье отсутствующих.
3) Читали письма, писанные некогда отсутствующим братом Кюхельбекером к одному из товарищей.
5) Поминали лицейскую старину.
6) Пели национальные песни.
7) Пушкин начал читать стихи на 25-летие лицея, но всех стихов не припомнил и, кроме того, отозвался, что он их не докончил, но обещал докончить, списать и приобщить в оригинале к сегодняшнему протоколу".
Как пишет первый биограф Пушкина П. В. Анненков, поэт не дочитал стихотворения. Он встал, помолчал немного и при общей тишине начал читать:
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
И с песнями бокалов звон мешался,
И тесною сидели мы толпой.
Тогда, душой беспечные невежды,
Мы жили все и легче и смелей,
Мы пили все за здравие надежды
И юности и всех ее затей.
При первых же словах слезы покатились из глаз его... Он положил лист на стол и отошел в угол комнаты. Кто-то из товарищей взял со стола не оконченное Пушкиным стихотворение и продолжал читать:
Теперь не то: разгульный праздник наш
С приходом лет, как мы, перебесился,
Он присмирел, утих, остепенился,
Стал глуше звон его заздравных чаш;
Меж нами речь не так игриво льется,
Просторнее, грустнее мы сидим,
И чаще мы вздыхаем и молчим...
В этом глубоком философском поэтическом раздумье о жизни, молодости и тех великих исторических событиях, свидетелями и участниками которых лицеисты были, Пушкин писал:
Припомните, о други, с той поры,
Когда наш круг судьбы соединили,
Чему, чему свидетели мы были!
Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то славы, то свободы,
То гордости багрила алтари.
Война 1812 года, восстание декабристов, революционные события на западе Европы, греческое восстание, казнь вождя испанских революционеров Риэго - все эти события бурного начала прошлого века волновали Пушкина и его лицейских товарищей и ярко отразились в этом стихотворении, где Пушкин как бы подводил итог крупнейшим событиям первой четверти XIX века...
Автограф протокола двадцать пятой лицейской годовщины
Кюхельбекер, чье имя вписал Пушкин в протокол последнего лицейского собрания, находился в то время в сибирской ссылке, в далеком Баргузине. Он посвятил своему другу не одно стихотворение. По окончании лицея Кюхельбекер как-то пришел к Пушкину. Комната была нетоплена, было холодно, и он написал:
К тебе зашел согреть я душу...
Здесь не тепло; но мысль о друге,
О страстном пламенном певце,
Меня ужели не согреет?
Уже находясь на каторге, Кюхельбекер вспоминал в одну из лицейских годовщин, с каким огнем и надеждой, с какой детской слепотой все они, товарищи по лицею, вступали когда-то в бой с жизнью. И спрашивал:
В день, сердцу братьев незабвенный.
Меня хотя единый друг?
Друзья не забыли Кюхельбекера в день двадцать пятой лицейской годовщины. И сам он откликнулся из далекой Сибири: тайно, с оказией, переслал в Петербург свое посвященное этой годовщине стихотворение:
Шумит поток времен. Их темный вал
Вновь выплеснул на берег жизни нашей
Священный день, в который полной чашей
В кругу друзей и я торжествовал...
Старый лицейский товарищ, чей "волос поседел, но сердце бьется молодо и смело", обращается к другу своей юности:
Чьи резче всех рисуются черты
Пред взорами моими? Как перуны
Сибирских гроз, его златые струны
Рокочут... Пушкин, Пушкин! это ты!
Твой образ - свет мне в море темноты;
Твои живые, вещие мечты
Меня не забывали в ту годину,
Как пил и ты, уединен, кручину...
Лицейский праздник прошел грустно. Собрались в четыре часа дня, а в половине десятого вечера уже разошлись.
Когда-то, будучи еще совсем юным, Пушкин писал:
Суровый славянин, я слез не проливал,
В день двадцать пятой лицейской годовщины Пушкин настроен был печально...
За пять лет до этого, в "святую годовщину" лицея, 19 октября 1831 года, он писал:
Шесть мест упраздненных стоят,
Шести друзей не узрим боле,
Они разбросанные спят -
Кто здесь, кто там, на ратном поле,
Кто дома, кто в земле чужой,
Кого недуг, кого печали
Свели во мрак земли сырой,
И надо всеми мы рыдали.
И, мнится, очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый,
Товарищ юности живой,
Товарищ юности унылой,
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений;
Туда, в толпу теней родных,
Навек от нас утекший гений.
Вильгельм Карлович Кюхельбекер. С гравюры И. Матюшина