ЗАПИСЬ ПУШКИНА О 18 БРЮМЕРА
Mr Paëz, alors secretaire d’Embassade à Paris, m’a confirmé ce récit de Bourienne. Ayant apris quelque jours avant qu’il se préparoit quelque chose de grave, il vint à St. Cloud et se rendit à la salle des Cinq-Cents. Il vit Napoléon lever la main pour demander la parole, il entendit ses paroles sans suite, il vit d’Estrem et Biot le saisir au collet, le secouer. Bonaparte étoit pale (de colère, remarque Mr Paëz) Quand il fut dehors et qu’il harangua les grenadiers, il trouva ceux ci froids et peu disposés à lui prêter main-forte. Ce fut sur l’avis de Talleyrand et de Siyès, qui se trouvoient pres, qu’un officier vint parler à l’oreille de Lucien, président. Celui ci s’écriat: vous voulez que je prononce la mise en accusation de mon frère etc.... il n’en étoit rien, au milieu du tumulte les Cinq-cents demandoient le Général à la barre, pour qu’il y fit ses excuses à l’assemblée. On ne connaissoit pas encore ses projets, mais on avoit senti d’instinct, l’illégalité de sa démarche.
10 aout 1832 c’est hier que l’Embassadeur d’Espagne me donnat ces details à diner chez le C-te J. Pouchkine.
Перевод:
Господин Паэс, в то время секретарь посольства в Париже, подтвердил мне следующий рассказ Бурьена. Узнав за несколько дней, что готовилось что-то серьезное, он прибыл в Сен-Клу и отправился в залу пятисот. Он видел, как Наполеон поднял руку, требуя слова, он слышал его бессвязные слова, он видел, как Дестрем и Био схватили его за шиворот и трясли его. Бонапарт был бледен (от гнева, отмечает Паэс). Когда он вышел и обратился с речью к гренадерам, он нашел их хладнокровными и малорасположенными оказать ему поддержку. По совету Талейрана и Сийеса, которые находились вблизи, некий офицер подошел и сказал что-то на ухо председателю Люсьену. Последний воскликнул: «Вы хотите, чтобы я привлек к суду моего брата» и т. д. Не тут-то было, среди общего шума члены пятисот требовали генерала к решетке для принесения извинений собранию. Еще не знали о его намерениях, но инстинктивно почувствовали незаконность его выступления.
10 августа 1832. Вчера испанский посланник сообщил мне эти подробности во время обеда у гр. И. Пушкина.
Неопубликованный автограф Пушкина, снимок с которого здесь воспроизводится, неизвестно где теперь находится. До революции он хранился в Виленском военном собрании, куда в 1903 г. был передан недавно скончавшимся собирателем автографов, автором мемуаров Александром Владимировичем Жиркевичем. Последний получил автограф от археолога, Николая Казимировича Богушевского. Как попал автограф к Богушевскому — неизвестно, но жандармская цифра свидетельствует о том, что лист с записью Пушкина находился в день смерти поэта в его кабинете и был занумерован при разборе бумаг Дубельтом. Автограф принадлежал к числу тех, которые были Жуковским оставлены у себя.
Фотографический снимок с автографа был Жиркевичем прислан в 1904 г. в комиссию по изданию сочинений Пушкина при Академии Наук и оставался там до сих пор неизданным. По этому снимку и публикуется запись Пушкина.
Записанный Пушкиным рассказ весьма сходен с теми записями исторических событий и анекдотов, которые Пушкин в последние годы своей жизни собирался издать отдельной книгой под названием «Table-talk». Это сходство особенно подчеркивается заключительной пометой, какие имеются на листах с записями «Table-talk». Принадлежность к этим записям рассказа Паэса подкрепляется и номером жандармской нумерации, говорящей о том, что автограф этот лежал у Пушкина вместе с листками «Table-talk».
Обед, упоминаемый в помете под записью, происходил у графа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, человека самого по себе мало известного, сына известного собирателя
ЗАПИСЬ ПУШКИНА О 18 БРЮМЕРА
Местонахождение подлинника в настоящее время неизвестно
автографов, открывшего «Слово о полку Игореве». Пушкин был близок с братом Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина Владимиром, с которым в одной коляске проделал часть пути из Арзрума.
Запись сделана со слов лица, которое до сих пор не было известно в биографии Пушкина. Это-Дон Хуан Мигуэль Паэс де ла Кадена, испанский посланник в России в 1825—1835 гг. Он значится как нераскрытый «гишпанский посланник» в списке знакомых Пушкина, которым в конце 1829 г. он посылал визитные карточки. О Паэсе мы не располагаем никакими сведениями, кроме одного неопубликованного письма Зинаиды Волконской к нему. В этом письме она говорит об его блестящем пере («votre plume brillant»). Бурьен (1769—1834) — секретарь Наполеона, оставивший о нем небольшие рукописные записи, которые легли в основу десятитомной подделки Вилламарэ «Mémoirs de la Bourrienne» («Мемуары Бурьена»), изданных в Париже в 1829—1830 г., когда Бурьен был психически болен.
Труд этот был встречен с огромным интересом, так как изобиловал разоблачениями Наполеона, подчас весьма скандальными.
По мере выхода в свет томов, Пушкин сейчас же читал их, свидетельством чего. является ссылка на эти мемуары в стихотворении 1830 г. «Герой». Здесь трезвый скептик «друг», имея в виду рассказ Бурьена, опровергает легенду о том, что Наполеон жал руки больным чумой.
Дополняемый Паэсом как очевидцем рассказ Бурьена о событиях 18 брюмера VIII года республики (9/XI 1799 г.) находится в VIII главе III тома мемуаров Бурьена. Паэс вносит новые подробности в рассказ Бурьена о 18 брюмера. Таковыми являются выступления Д’Эстрема и Био и упоминание, что заступничество Люсьена за Наполеона было вдохновлено Сийесом и Талейраном.
Как известно, Французская революция вызвала у Пушкина большой интерес. Он не только читал труды Тьера и Минье и вероятно многие мемуары по истории Французской революции, но и сам думал писать о ней.
Т. Зенгер