5
Обратимся непосредственно к тексту оды «Вольность». Мы уже видели, что в первой строфе Пушкин отрекается от элегической лирики и избирает путь лирики гражданской. Задача поэта
На тронах поразить порок.
В этом Пушкин совпадает с Радищевым, который в первой строфе своей «Вольности» пишет:
О вольность, вольность, дар бесценный!
.................
Седяй во власти, да смятутся
От гласа твоего цари.
Во второй строфе Пушкин обращается к поэту революционной Франции, желая идти по его стопам:
Открой мне благородный след
Того возвышенного галла,
Кому сама средь славных бед
Ты гимны смелые внушала.
Самым существенным здесь является то, что Пушкин осмысляет свою оду как революционную, а свой поэтический путь как «благородный след», поприще «смелых гимнов» революции. В действительности слова эти не говорят ни о какой литературной зависимости от какого бы то ни было другого поэта. Всё дело в общественном, революционном значении данного гимна, внушенного музой вольности.
Поэтому не так существен вопрос о том, кого именно имеет в виду Пушкин под именем «возвышенного галла». Первые редакторы сочинений Пушкина предполагали здесь Андре Шенье. Делали они это под впечатлением элегии 1825 г. Но то, что писал Пушкин о Шенье в 1825 г., он никак не мог написать в 1817 г. Кроме того, Шенье никогда не был поэтом революции, а данная строфа имеет смысл только в том ее понимании, что речь идет о певце революции, певшем смелые гимны против царей.
«Марсельезы» Руже де Лиля. Но имя это в эпоху создания «Вольности» никак не отвечало характеристике, данной «возвышенному галлу» в оде Пушкина. «Марсельеза» имела свои эпохи торжества и свои эпохи забвения. 1817 год относится ко времени забвения «Марсельезы». Характерно, что в «Исторической картине французской литературы с 1789 г.» М. -Ж. Шенье, написанной в 1809 г. и выдержавшей несколько изданий как образцовый обзор литературы французской революции, вовсе не упоминается имя Руже де Лиля, хотя автор этого обзора, сам участник революции, не склонен был замалчивать факты революционной литературы.
Кроме того, Пушкин, написавший программную «Вольность», конечно, имел в виду тех поэтов, которые излагали в своих гимнах идеологию революции. «Марсельеза» же не является программным гимном. Это патриотический призыв к сопротивлению нападающему врагу, что и было причиной того, что «Марсельеза» признавалась национальным гимном при режимах, отнюдь не склонных ни к какому революционному действию. Популярность «Марсельезы» принадлежит ее музыке, а не словам. Призывный, волнующий мотив «Марсельезы» действительно сыграл революционную роль, и недаром существует несколько революционных марсельез.
Для того чтобы определить, кого именно имеет в виду Пушкин, нужно считаться с репутациями 1817 г., а не нашего времени. Несомненно Пушкин имел в виду такого поэта, который в те годы считался бесспорно первым одописцем революции. А такое имя было одно — имя Экушара Лебрена. Упомянутый мною обзор М. -Ж. Шенье главу о лирике открывает именем Лебрена. Характеризуя Лебрена, Шенье пишет: «Квинтилиан справедливо говорит, что Эсхил был до того возвышен, что доводил это качество до пределов недостатка. То же можно сказать о Лебрене».
Лебрен — «французский Пиндар» — один, по характеру своей революционной поэзии, пользовался в те годы репутацией «возвышенного галла». В «Новом биографическом словаре современников» (1820—1825), посвященном деятелям революции и издававшемся группой левых журналистов (Арно, Же, Жуи и др.), мы читаем следующее: «Когда безвозвратно утихнет ненависть поэтическая и ненависть политическая, недавно снова возбужденные, Франция оценит Лебрена так, как Англия ныне ценит Мильтона. Она увидит в нем поэта, по меньшей мере равного Жану-Батисту Руссо... Прекрасные оды Лебрена в такой степени соединяют силу мысли и смелость выражения, часто счастливого, они воодушевлены таким возвышенным восторгом, что не считаем обидным для первого французского лирика сравнение с ним Лебрена».39 критикам начала века казалась неколебимой. Ламартин и Гюго заставили навсегда забыть имена поэтов-классиков.
В русской печати, несмотря на цензурные трудности, возбуждаемые самим именем Лебрена, воспевавшего казнь короля и революционный суд, имя Лебрена встречалось с хвалебными эпитетами. Так, в «Собрании образцовых русских сочинений и переводов в стихах» 1821 г. мы читаем: «Лебрень (Lebrun) весьма известен по своим смелым одам» (т. 1, стр. LXV). Так эпитеты «возвышенный» и «смелый» постоянно сопровождали имя Лебрена.
По существу Пушкин ничем не воспользовался из од Лебрена. Это имя нужно было ему только как имя лучшего поэта революции. Существенно в одах Лебрена то, что они являются последовательным изложением усвоенного поэтом учения о государственной власти и правах народа, основанным на «Духе законов» Монтескье, в республиканской его интерпретации. Точек соприкосновения в «Вольности» с этими одами, равно как и с другими одами французских поэтов революционного времени, у Пушкина нет, если не считать некоторых самых общих положений «естественного права», обличения тиранов и т. п. Таковы фразеологические формулы вроде «Néron, Caligula, ces monstres couronnés»40 или прославление законности:
Que la justice reparée
ône des rois
La base éternelle et sacrée.41
Еще раз повторяю, что не так существенно, кого именно из поэтов революции разумел Пушкин, и важно только то, что именно с поэтами революции сопоставлял он свою оду. Реальной зависимости от каких бы то ни было од в «Вольности» нет.
Примечания
39 Biographie nouvelle des contemporains, t. XI, Paris, 1823, p. 182.
40 «Нерон, Калигула, увенчанные чудовища».
41 «Пусть восстановленная справедливость будет вечной и священной обязанностью общественного счастья и королевского трона». Подробное обоснование того, что Пушкин имел в виду именно Лебрена, см. в моей статье «Пушкин и французская революционная ода» (Известия Академии Наук СССР, Отделение литературы и языка, 1940, № 2, стр. 25—55).