10
Особой известностью пользовалось стихотворение «Воспоминания в Царском Селе». Это первое произведение, появившееся в печати за полной подписью Пушкина (в «Российском музеуме» 1815 г.).
О происхождении стихотворения Пушкин записал в своем дневнике 17 марта 1834 г. по поводу встречи с Галичем, когда-то заменявшим в Лицее длительно болевшего Кошанского: «Он заставил меня написать для экзамена 1814 года мои Воспоминания в Царском Селе». Гаевский со слов товарищей Пушкина сообщает, что прежде, чем стихи читались на экзамене, они рассматривались начальством и представлялись графу Разумовскому. При нем они читались на репетиции экзамена. Несомненно, стихи подвергались всестороннему обсуждению. Передавая впечатления от знаменитого чтения этих стихов на экзамене 8 января 1815 г. в присутствии Державина, Пущин пишет: «Читал Пушкин с необыкновенным оживлением. Слушая знакомые стихи, мороз по коже пробегал у меня».85 Следовательно, стихи были известны лицеистам до экзамена. По-видимому, это было задолго до экзамена 8 января. Еще в декабре 1814 г. Илличевский писал Фуссу: «... и мы ожидаем экзамена, которому бы давно уже следовало быть» (10 декабря).86
Картина чтения стихов нарисована самим Пушкиным в его известных воспоминаниях о Державине: «Я прочел мои Воспоминания в Царском Селе, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом... Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять... Меня искали, но не нашли...».87
Обычно стихи Пушкина связывают с лирикой Державина. Впервые об этом заявил С. П. Шевырев в «Москвитянине» 1841 г. (ч. 5, № 9): «Сила Державина, с его особенною рифмой, с частыми усеченными прилагательными, с его любимыми выражениями, блистает в переводах из Оссиана, переделанного Баур-Лормианом,88 и особенно в Воспоминаниях о Царском селе. Замечательно, что Пушкин читал эту пьесу перед самим Державиным, как он нам о том рассказывает. Его „голос отроческий звенел и сердце забилось с упоительным восторгом“, когда пришлось ему произнести имя Державина. Понятно, почему, готовясь к такому впечатлению, он написал всё это стихотворение под влиянием строя лиры Державина. Та же пышная торжественность и выражения, напоминающие язык его, как напр. склоняя ветрам слух, ширяяся крылами» (с. 255).
«особенным» рифмам Державина. Усеченные прилагательные были общим достоянием всех поэтов того времени. Например, мы их встречаем уже в первом стихе послания Жуковского «Императору Александру»: «Когда летящие отвсюду шумны клики...». Между тем, готовясь к экзамену, Пушкин естественно искал таких образцов, которые могли бы дать ему твердую основу для создания ответственного стихотворения. Пушкин был тогда еще учеником, он не избегал следования примерам старших поэтов. Подражание классическим образцам внушалось ученикам на лекциях. В уже упомянутом письме Илличевского Фуссу мы, между прочим, читаем: «... мы также хотим наслаждаться светлым днем нашей литературы, удивляться цветущим гениям Жуковского, Батюшкова, Крылова, Гнедича. Но не худо иногда подымать завесу протекших времен, заглядывать в книги отцов отечественной поэзии, Ломоносова, Хераскова, Державина, Дмитриева; там лежат сокровища, из коих каждому почерпать должно». Говоря о классических поэтах, Илличевский заявляет, что не худо, «заимствуя от них красоты неподражаемые, переносить их в свои стихотворения».89
Если у Пушкина мы не находим элементарных «заимствований», то учиться у своих предшественников он умел и не избегал обращения к прославленным образцам.
Такое именно обращение мы находим и в «Воспоминаниях в Царском Селе». При этом Пушкин не рабски воспроизводил свой образец, а, соревнуясь с ним, всюду проявлял свою самостоятельность.
Образец Пушкина найти не трудно. Его обнаруживает самое построение строфы стихотворения:
Навис покров угрюмой нощи
На своде дремлющих небес;
В безмолвной тишине почили дол и рощи,
В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывет в сребристых облаках.
Построение этой строфы относится к очень редким как в русской, так и в мировой поэзии. Точно такой структуры строфы мы не найдем нигде. Мнение, что похожие строфы можно найти в одах Державина, не подкрепляется ни одним примером. Между тем строфу родственную, бывшую в поле зрения Пушкина, найти можно. Особенность пушкинской строфы в том, что она состоит из двух четверостиший, каждое из соединения четырех и шестистопных ямбов, различным образом поставленных. В первом четверостишии шестистопный стих занимает третье место, а во втором — три первых. Близкую форму строфы мы находим у Батюшкова в стихотворении «На развалинах замка в Швеции» (1814):
Уже светило дня на западе горит
И тихо погрузилось в волны.
Задумчиво луна сквозь тонкий пар глядит
На хляби и брега безмолвны,
И всё в глубоком сне поморие кругом.
Лишь эхо глас его протяжно повторяет
В безмолвии ночном.
Из строфы Батюшкова легко получить строфу «Воспоминаний». Для этого надо упростить рифмовку, заменить первый шестистопный стих четырехстопным и также четырехстопным заменить заключительный трехстопный стих строфы. Надо сказать, что под влиянием образца Пушкин в трех случаях допустил в заключение строфы не четырехстопный стих, как следовало бы по принятой им схеме, а такой же, как у Батюшкова, — трехстопный: «За веру, за царя», «И брызжет кровь на щит», «Всё мертво, всё молчит». В русской поэзии до 1814 г. нет строфы более близкой к изобретенной Пушкиным, чем данная строфа, изобретенная Батюшковым. «Историческая элегия» Батюшкова была новинкой в те дни, когда Пушкин писал «Воспоминания». В Швеции Батюшков был в июне 1814 г., в начале июля прибыл в Петербург. Свою элегию он отдал в уже печатавшийся «Пантеон русской поэзии», ч. II (общее цензурное разрешение всей книги — 29 апреля; очевидно, элегия Батюшкова вставлена дополнительно).
Конечно, смешно было бы на основании одного сходства в строении строф говорить о сходстве произведений. Но для Пушкина выбор строфы никогда не был вопросом чистой «формы». Структура строфы всегда определялась выбором стиля, обусловленного в конечном счете темой и отношением к ней автора. Уже достаточно сравнить две процитированные строфы Пушкина и Батюшкова, чтобы заметить в них сходство отнюдь не в отношении только к стихосложению. Заметно также, что при этом сходстве Пушкин стремился проявить и свое самостоятельное отношение к вещам. Обратимся сперва к элементам сходства. С. Шевырев находил стилистическое совпадение в некоторых фразеологических формулах «Воспоминаний» с поэзией Державина. Однако эти формулы являлись общими местами и не доказывали никакой зависимости. Такое же сходство с Батюшковым можно найти даже в пределах приведенных Шевыревым фраз. Так, «склоняя ветрам слух» находит себе параллель в данной элегии Батюшкова в стихе:
Там старцы жадный слух склоняли к песне сей.
Если же искать простых фразеологических совпадений, то, конечно, у Пушкина их больше с Батюшковым, чем с Державиным. Этого вопроса коснулся В. В. Виноградов в книге «Стиль Пушкина». Вот что он пишет: «Избегнуть влияния Державина — как в анакреонтическом, так и в высоком одическом жанре было трудно. Однако и тут Пушкин фильтрует фразеологию Державина, руководясь стилями Батюшкова, Жуковского и Вяземского. „Воспоминания в Царском Селе“ (1814) переполнены реминисценциями из державинского стиля, однако в пределах тех норм, которые извлекались из стиля Батюшкова и Жуковского».90 В. В. Виноградов сближает фразеологию «Воспоминаний» с фразеологией других поэтов и находит ряд параллелей с Батюшковым, например:
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывет в сребристых облаках.
у Батюшкова («Мои пенаты»):
Наш лебедь величавый,
...
у Пушкина:
Там в тихом озере плескаются наяды...
у Батюшкова («Послание к Виельгорскому»):
Наяды робкие, всплывая над водой,
...
у Пушкина:
Над твердой, мшистою скалой...
«На развалинах замка в Швеции»):
Твердыни мшистые с гранитными зубцами...
«Воспоминаний» связана именно с Державиным.
Однако связь «Воспоминаний» со стихотворением «На развалинах замка в Швеции» обнаруживается не из фразеологических совпадений, а из самого хода этих двух стихотворений.
Одинаково обе пьесы начинаются с описания наступающей ночи. «В безмолвной тишине почили дол и рощи», — пишет Пушкин. А Батюшков: «И всё в глубоком сне...», «В безмолвии ночном». Сходен пейзаж: «сень дубравы» у Пушкина и «сумрак дубравы» у Батюшкова; обязательная луна; «кремнистые холмы», с которых стекают водопады, и «скалы, висящие над водой» и пр.
Далее от пейзажа Пушкин переходит к историческим воспоминаниям (слово «воспоминание» в языке Пушкина обычно связывается с воспоминаниями исторического порядка):
Воспоминанья прежних лет...
у Батюшкова:
Но здесь живет воспоминанье...
Оба поэта вспоминают «протекшие лета». Однако содержание исторических воспоминаний разное, и здесь Пушкин освобождается от следования за Батюшковым. Впрочем, элегия Батюшкова подсказала Пушкину некоторые поэтические образы. Батюшков удаляется в глубь веков и в самом прямом значении упоминает «звук мечей и свист пернатых стрел». У Пушкина это превращается в поэтический образ: «с мечами стрелы свищут». Батюшков среди исторических фигур выводит скальдов, которые «кругом с друзьями ликовали». «Скальд гремел на арфе золотой»:
По пламенным струнам.
Пушкин изображает Жуковского в образе скальда:
О скальд России вдохновенный,
Воспевший ратных грозный строй,
Взгреми на арфе золотой!
Всё это показывает, что Пушкин, не доверяя своим поэтическим силам, в некоторой степени вдохновился стихами Батюшкова. Но он так искусно запрятал источник своих уроков, что долгое время его не могли обнаружить. Имя Державина, с которым биографически связаны «Воспоминания», заслонило имена Батюшкова и Жуковского, которым в действительности обязан Пушкин литературными уроками, необходимыми для создания первого крупного стихотворения.91
О Жуковском как об учителе Пушкина писал по поводу данного стихотворения Белинский: 92 «В пьесах: и Наполеон на Эльбе заметно влияние Жуковского: в них преобладает элегический тон в духе музы Жуковского, стих очень близок к стиху Жуковского, в самом взгляде на предмет видна зависимость ученика от учителя».
Однако наличие ученического элемента в данном произведении не лишает «Воспоминания» определенных черт оригинальности, особенно выступающих в сравнении с тем же стихотворением Батюшкова, которое в какой-то степени явилось отправным пунктом в замысле «Воспоминаний». Батюшков уводит читателя в отдаленные века. О современности он говорит лишь иносказательными намеками и историческими параллелями. Такой намек на события 1812—1815 гг. слышен в стихах:
Где ж вы, о сильные, вы, галлов бич и страх,
...
Пушкин ограничивается ближайшими историческими воспоминаниями, не углубляясь далее войн екатерининского времени. Основная же тема — Отечественная война. Именно тема войны вносит в историческую элегию Пушкина тон и пафос оды. Белинский не совсем был прав, когда говорил: «„Воспоминания в Царском селе“ написаны звучными и сильными стихами, хотя вся пьеса эта не более как декламация и реторика».93 Вряд ли голая риторика могла бы подсказать поэту «звучные и сильные стихи». Конечно, после того как зрелый Пушкин показал новые формы выражения сильных мыслей и настроений, язык устарелых «Воспоминаний» не мог не показаться и декламационным и риторичным. Но за этой обветшалой оболочкой чувствуется подлинное, не подсказанное вдохновение и поэтический пафос. Недаром много позднее, в 1829 г., Пушкин снова вернулся к форме «Воспоминаний в Царском Селе» и под тем же названием написал стихотворение, посвященное лицейским годам и Отечественной войне.
Патетический тон, отличающий «Воспоминания» от обычных элегий, заставил Пушкина отнести это стихотворение (вместе с «Наполеоном на Эльбе» и «Принцу Оранскому») к разряду «Лирических» в плане собрания стихотворений, задуманного еще в Лицее. Слово «лирический» у Пушкина не имело того широкого значения, какое приписывается ему теперь. Это слово было почти равносильно слову «ода». Именно в этом значении данного слова Державин написал «Рассуждение о лирической поэзии или об оде» (1811—1815). Пушкин не писал торжественных од в собственном смысле слова. Но в названных стихотворениях он приближался к одическим настроениям в наибольшей степени.
Самые воспоминания, связанные с памятниками Царскосельского парка, подготовляют патриотическую тему основной части стихотворения. Эти памятники имел в виду Куницын в своей речи 19 октября 1811 г.: «... .. Любовь к славе и Отечеству должны быть вашими руководителями!».94
Действительно, парки Царского Села с их сооружениями и памятниками задуманы были как некий Пантеон «добродетели». Воинская добродетель занимала первое место среди этих памятников. Правда, в глазах Екатерины эти памятники должны были служить одной определенной идее ее внешней политики, о чем свидетельствует хотя бы название пригорода Царского Села, примыкавшего к парку, — София. Но в обстановке Отечественной войны восточные планы Екатерины отходили на второй план и поставленные по ее желанию памятники свидетельствовали больше о величии России и о победах русских армий, чем о каких-либо конкретных целях и планах. Так и описывал их Пушкин:
О громкий век военных споров,
Свидетель славы россиян!
Потомки грозные славян,
Перуном Зевсовым победу похищали;
Их смелым подвигам страшась дивился мир;
Державин и Петров героям песнь бряцали
Отсюда — переход к событиям новой войны. Характерна оценка Наполеона, типическая для лет Отечественной войны:
Блеснул кровавый меч в неукротимой длани
Коварством, дерзостью венчанного царя;
Восстал вселенной бич — и вскоре лютой брани
Цитируя аналогичные стихи из «Наполеона на Эльбе», Белинский писал: «Чему удивляться, что шестнадцатилетний мальчик так смотрел на Наполеона в то время, как на него так же точно смотрели и престарелые и возмужавшие поэты!».95 Конечно, взгляд Пушкина на Наполеона не был оригинален, и Пушкин разделял оценки своих современников. Но оценки эти вполне оправдывались исторической обстановкой. То, что Белинский называл «общими местами» в 1843 г., в годы расцвета наполеоновской легенды, быть может с исторической точки зрения вовсе не так банально и может поспорить с романтическим взглядом на Наполеона, возникшим в иных исторических условиях и из них выросшим.
Далее Пушкин описывает Бородинское сражение и вступление французов в Москву. Описание московского пожара — кульминация «Воспоминаний», и причиной этому была та сила впечатления, с какой отозвалась весть о падении Москвы в 1812 г.
Пожар Москвы воспринимался как центральное событие нашествия французов. И в позднейших произведениях Пушкин, вспоминая об Отечественной войне, чаще всего возвращается к теме пожара Москвы, вскрывая исторический смысл события. В позднейших произведениях пожар Москвы является как бы символом той жертвы, которой достигнута была победа над врагом.
«Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах». Когда Пушкин в 1819 г. готовил издание своих стихотворений, он подверг «Воспоминания» редакционной правке. Эта правка выразительна: Пушкин уничтожил все упоминания Александра I, находившиеся в «Воспоминаниях». Исправленный текст не увидел света при жизни Пушкина. Работая над составом первого издания стихотворений в 1825 г., Пушкин включил и «Воспоминания» в свой сборник. Произведение это присутствовало в цензурном экземпляре сборника (до нас не дошедшем). Пушкин намеревался сопроводить текст примечаниями (по-видимому, теми воспоминаниями о Державине, которые нам известны). Но сборник вышел в свет без «Воспоминаний», хотя у нас нет никаких указаний на то, чтобы сам Пушкин устранил стихотворение. По-видимому, это сделал цензор. Возможно, что поводом к запрещению послужило расхождение представленного в цензуру текста с тем, который уже неоднократно появлялся в печати.
В самой ранней редакции не было двух последних строф. Строфа, посвященная Александру, введена, может быть, по совету начальства. К этой строфе Пушкин присоединил последнюю, обращенную к Жуковскому как автору «Певца во стане русских воинов». Возможно, что во второй части этой строфы Пушкин подразумевает еще не напечатанное тогда послание Жуковского Александру. Поднося экземпляр собственноручно переписанного стихотворения Державину, Пушкин из предпоследней строфы убрал намеки на Жуковского, заменив их аналогичными намеками на самого Державина; третий стих в этой рукописи читается:
Как древних лет певец, как лебедь стран Еллины...
Примечания
85 Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников, стр. 57.
86 Грот. Пушкинский лицей, стр. 43.
87 Отец поэта писал: «Я не забуду, что за обедом, на который я был приглашен графом А. К. Разумовским, бывшим тогда министром просвещения, граф, отдавая справедливость молодому таланту, сказал мне: „Я бы желал, однако же образовать сына вашего к прозе“. Оставьте его поэтом, отвечал ему за меня Державин с жаром, вдохновенный духом пророчества» (М. А. «Мир», М., 1931, стр. 376).
88 Шевырев ошибался: в переводах Пушкина из Оссиана нет никакой зависимости от французских переложений Баур-Лормиана.
89 К. Я. Грот. Пушкинский лицей, стр. 44.
90 Виноградов. Стиль Пушкина. М., 1941, стр. 123—124.
91 Эти страницы настоящей книги были давно написаны, когда появилась книга Д. Д. Благого «Творческий путь Пушкина» (Изд. АН СССР, М.—Л., 1950), где также указана зависимость данного стихотворения от поэзии Батюшкова, в частности от его элегии «На развалинах замка в Швеции». Среди сближений стихов Пушкина со стихами Батюшкова Д. Д. Благой приводит любопытную параллель (стр. 104):
И там, где роскошь обитала
Где мирт благоухал и липа трепетала,
Там ныне угли, пепел, прах...
(«Воспоминания в Царском Селе»).
И там, — где роскоши рукою,
Пред златоглавою Москвою
Воздвиглись храмы и сады, —
Лишь угли, прах и камней годы...
(Батюшков«К Дашкову»).
92 Сочинения Александра Пушкина. Статья четвертая.
93
94 Речи, произнесенные при открытии императорского Сарско-сельского лицея. СПб., 1811, стр. 11.
95 Сочинения Александра Пушкина. Статья четвертая.