3
В Петербурге Пушкин часто бывал в доме Тургеневых на Фонтанке, против Михайловского дворца (Инженерного замка). Со старшим братом, Александром Ивановичем, Пушкин был знаком давно: Тургенев устраивал его в Лицей и был в приятельских отношениях с семьей Пушкиных. После окончания Лицея Пушкин завязал более тесные отношения с другим братом — Николаем Ивановичем. В 1817 г. Н. И. Тургенев еще не был связан с тайным обществом, но его образ мыслей и знакомства уже предопределяли его дальнейшую судьбу. Н. И. Тургенев был предан идее освобождения крестьян и добивался осуществления этой задачи всеми средствами. Он очень скоро убедился в иллюзорности попыток достигнуть цели легальными путями. Характерно его высказывание о цензуре в одной из речей в «Арзамасе». Речь эта, произнесенная им при вступлении в «Арзамас» (24 февраля 1817 г.), касалась «Обозрения русской литературы», написанного издателем «Сына отечества» Н. Гречем и прочитанного на заседании в Публичной библиотеке 2 января 1817 г.: «Говоря о свободе книгопечатания и вместе с сим превознося цензуру, Сын отечества выводит следствием существование благоразумной свободы. Я невольно вспомнил о том, как не только у нас, но и во всей Европе приятными наименованиями стараются покрывать наготу деспотизма и порока. Давно уже прямодушные люди не верят словам, сопровождаемым эпитетом благоразумия, а под благоразумным человеком разумеют эгоиста, под благоразумным поведением — тонкое, часто подлое поведение, под благоразумием цензуры — благоразумие полиции».19
По убежденности и готовности любыми средствами добиваться своей политической цели Н. И. Тургенев сильно отличался от своего либерального брата, очень склонного к «благоразумному» поведению. Единомышленником Николая был третий брат — Сергей, в 1817 г. находившийся во Франции, в русских оккупационных войсках. Между братьями поддерживалась энергичная переписка, обрисовывающая свободомыслие братьев. Пушкин часто упоминался в письмах Н. И. Тургенева.
Как мы видели, в год окончания Лицея Пушкин был как бы на распутье. Он писал унылые элегии, где воспевал нежную любовь. Первые его стихи, писанные в Петербурге, были того же настроения:
Не спрашивай, зачем унылой думой
Среди забав я часто омрачен,
Зачем на всё подъемлю взор угрюмый,
Зачем не мил мне сладкой жизни сон...
В доме Тургеневых, по-видимому, не очень сочувственно относились к подобным ламентациям молодого Пушкина. Николай Иванович не был поклонником «чистого искусства» и от стихов требовал смысла. Старший Тургенев, вероятно, вторил своему более темпераментному брату и тоже упрекал Пушкина за излишнюю элегичность его лирики. По крайней мере в послании Пушкина, обращенном к А. И. Тургеневу, датированном 8 ноября 1817 г., мы читаем:
К чему смеяться надо мною,
Когда я слабою рукою
На лире с трепетом брожу
И лишь изнеженные звуки
Любви, сей милой сердцу муки,
В струнах незвонких нахожу?
Душой предавшись наслажденью,
Я сладко, сладко задремал...
В послании Пушкин называет Тургенева:
... гонитель
И езуитов, и глупцов,
И лености моей бесплодной,
Всегда беспечной и свободной,
Как видим, Тургенев был гонителем тех черт поэзии Пушкина, которые так характерны для его лицейской лирики.
Каково было мнение Тургеневых о том направлении, в котором должно бы было развиваться творческое дарование Пушкина, явствует из записи в дневнике С. И. Тургенева 1 декабря 1817 г.: «Мне опять пишут о Пушкине как о развертывающемся таланте. Ах, да поспешат ему вдохнуть либеральность и вместо оплакиваний самого себя пусть первая его песнь будет: Свободе».20
До нас не дошли письма Сергея Тургенева брату, но несомненно, что эта мысль не могла остаться достоянием одного дневника. Подобные надежды на Пушкина несомненно были предметом переписки, и мнение Николая вряд ли отличалось от мнения Сергея. И в самом деле: именно в доме Тургеневых Пушкин написал первое революционное стихотворение — оду «Вольность».
Время написания «Вольности» было предметом споров, поэтому остановимся на датировке этой оды. Первые издатели «Вольности» основывались на том, что данное стихотворение связывалось со ссылкой Пушкина на юг: «Вольность» упоминалась в том письме, с которым Пушкин явился к Инзову. А так как ссылка относится к 1820 г., то «Вольность» была отнесена к тому же 1820 г. С этой датой ее напечатал за границей Гербель в 1861 г. С этой же датой отрывки оды вошли в издания Ефремова 1878—1881 и 1882 гг., в издание Литературного фонда 1887 г. В издании Морозова 1903 г. «Вольность» напечатана уже под 1819 г., потому что в 1899 г. вышел первый том «Остафьевского архива», где было напечатано письмо А. И. Тургенева Вяземскому от 5 августа 1819 г. В этом письме, говоря о впечатлениях, какие на него произвело посещение Царского Села, Тургенев делится такими размышлениями: «Но вообрази себе двенадцатилетнего юношу, который шесть лет живет в виду дворца и в соседстве с гусарами, и после обвиняй Пушкина за его „Оду на свободу“ и за две болезни не русского имени!» (стр. 280). Впечатление, что ода была новинкой в 1819 г., поддерживалось там же опубликованными двумя письмами. В первом из них, от 22 октября 1819 г., Тургенев сообщал Вяземскому: «Пушкин переписал для тебя стансы на с[вободу], но я боюсь и за него и за тебя посылать их к тебе. Les murs peuvent avoir des yeux et même des oreilles»21 (стр. 335). На это Вяземский отвечал в письме 1 ноября красноречивой репликой: «Посылай же песню Пушкина. Что ты за трусишка такой? „Смелым бог владеет“. Я никого и ничего не боюсь; совесть — вот мое право. Пускай у стен не только уши и глаза, но и рот будет: я всё-таки стану бить в нее горохом» (стр. 342—343). Отсюда можно было заключить, что эти стансы на свободу были не известны Вяземскому, уехавшему из Петербурга в Москву в июне 1817 г., а оттуда в Варшаву в феврале 1818 г. Можно было подумать, что речь идет о новинке. Правда, слово «свобода», кроме первой буквы, было напечатано в квадратных скобках, следовательно, являлось домыслом редактора, но в примечаниях категорически заявлялось о том, что речь идет о «Вольности», и никто не усомнился в правильности интерпретации этих писем. Так дело обстояло до выхода в свет в 1905 г. второго тома старого академического издания сочинений Пушкина. Здесь «Вольность» была напечатана дважды: в основном тексте под 1819 г. и в приложении с датой 1817 г. В процессе печатания тома редактор В. Е. Якушкин переменил свое мнение о дате оды. Причиной такой перемены было то, что стала известна рукопись «Вольности» из архива Н. И. Тургенева. Это — автограф Пушкина на бумаге с водяным знаком «1817» и с собственноручно поставленной датой — «1817». С этой датой Якушкин сопоставил и запись в черновике «Воображаемого разговора с Александром I», где имеется следующее место: «Вам ведь было 17 лет, когда вы написали эту оду. — В. В., я писал ее в 1817 году». Таким образом, обнаружилось два согласных одно с другим свидетельства Пушкина о том, что ода писана в 1817 г. Никаких материальных свидетельств против этой даты не было. Тем не менее не все согласились с такой датировкой. В частности, в издании под редакцией С. А. Венгерова защищалась прежняя дата 1819 г. С опровержением даты 1817 г. на страницах этого издания выступил П. О. Морозов. Аргументы его были следующие: во-первых, письма Вяземского и Тургенева (Морозов по-прежнему расшифровывал букву «с» как начало слова «свобода»); во-вторых, Морозов принимал то раскрытие имени «возвышенного галла», которое было дано еще в издании Гербеля, — Андрей Шенье. А так как произведения Шенье были напечатаны только в 1819 г., то до этого времени Пушкин и не мог его упоминать. Этот аргумент имел свои основания. Сам Пушкин в черновом наброске о Шенье писал: «Долго славу его составляло несколько слов, сказанных о нем Шатобрианом, два или три отрывка, и общее сожаление об утрате всего прочего. Наконец творения его были отысканы и вышли в свет 1819 года». Следовательно, с политической лирикой Шенье Пушкин был знаком только по изданию 1819 г. Но Морозов не обратил внимания на то, когда книга Шенье вышла в свет. Между тем из официального библиографического еженедельного издания «Bibliographie de la France» мы знаем, что сочинения Шенье вышли в течение недели 21—27 августа н. с. 1819 г. (зарегистрированы в номере от 28 августа), т. е. они появились не раньше 9 августа ст. ст. А как мы знаем, уже 5 августа эту оду называет Тургенев в письме Вяземскому. Следовательно, «возвышенный галл» — не А. Шенье. Аргумент отпадает. Третий аргумент Морозова принадлежит к числу невесомых и он его не развивает. Он пишет: «В-третьих, самый тон этой оды, весь ее склад совершенно не подходят к тону и складу лицейских или близких к лицейской поре стихотворений нашего поэта».22
Дату «1817» Морозов склонен объяснить психологически, так как свои аргументы он считает «несомненными фактами»: «По-видимому, Пушкин и в 1819 г., как впоследствии в 1825, хотел смягчить резкое впечатление своей оды, представив ее произведением „детским“, написанным уже давно».23
В действительности же мы располагаем следующими данными для определения времени и обстоятельств сочинения оды. Подробнее всего об этом рассказывает Ф. Ф. Вигель в своих «Записках». Мемуары Вигеля, вообще говоря, нуждаются в проверке. Особенно следует с недоверием относиться к его оценкам, обычно злобным: в них отразился не только желчный характер автора, но и его образ мыслей, свойственный затхлым канцеляриям николаевского времени, в которых протекала его служба. Ненависть к вольнодумству и к «либералам», которыми он считал без различия всех, кто уклонялся от казенной точки зрения, сказывается во всех его характеристиках. Кроме того, Вигель в «Записках» проявил себя «литератором» и кое-что прикрасил для занимательности. Такие прикрасы имеются и в приводимом рассказе. Однако в основе рассказ верен и проверяется другими показаниями. Итак, говоря о 1820 г. и подходя к теме о ссылке Пушкина на юг, Вигель делает такое отступление: «Три года прошло, как семнадцатилетний Александр Пушкин был выпущен из Лицея и числился в Иностранной Коллегии, не занимаясь службой. Сие кипучее существо, в самые кипучие годы жизни, можно сказать, окунулось в ее наслаждения. Кому было остановить, оберечь его? Слабому ли отцу его, который и умел только что восхищаться им? Молодым ли приятелям, по большей части военным, упоенным прелестями его ума и воображения и которые, в свою очередь, старались упоевать его фимиамом похвал и шампанским вином? Театральным ли богиням, с коими проводил он большую часть своего времени? Его спасали от заблуждений и бед собственный сильный рассудок, беспрестанно в нем пробуждающийся, чувство чести, которым весь был он полон, и частые посещения дома Карамзина, в то время столь же привлекательного, как и благочестивого».
Пропустим тот «психологический портрет» Пушкина, который за этим следует, и перейдем непосредственно к изложению фактов:
«Из людей, которые были его старее, всего чаще посещал Пушкин братьев Тургеневых; они жили на Фонтанке, прямо против Михайловского замка, что ныне Инженерный, и к ним, то есть к меньшому Николаю, собирались нередко высокоумные молодые вольнодумцы. Кто-то из них, смотря в открытое окно на пустой тогда, забвенью брошенный дворец, шутя предложил Пушкину написать на него стихи. Он по матери происходил от арапа генерала Ганнибала и гибкостию членов, быстротой телодвижений, несколько походил на негров и на человекоподобных жителей Африки. С этим проворством вдруг вскочил он на большой и длинный стол, стоявший перед окном, растянулся на нем, схватил перо и бумагу и со смехом принялся писать. Стихи были хороши, не превосходны; слегка похвалив свободу, доказывал он, что будто она одна правителей народных может спасать от ножа убийцы; потом с омерзением и ужасом говорил в них о совершивших злодеяние в замке, который имел перед глазами. Окончив, показал стихи и не знаю, почему назвали их „Одой на свободу“. Об этом экспромте скоро забыли, и сомневаюсь, чтобы он много ходил по рукам. Ничего другого в либеральном духе Пушкин не писал еще тогда».
Далее Вигель переходит к рассказу о том, как Милорадович «сам собою и из самого себя сочинил нечто в виде министра тайной полиции». Затем он снова возвращается к истории «Вольности» и ее последствий:
«Кто-то из употребляемых Милорадовичем, чтобы подслужиться ему, донес, что есть в рукописи ужасное якобинское сочинение под названием Свобода недавно прославившегося поэта Пушкина и что он с великим трудом мог достать его. Сие последнее могло быть справедливо, ибо ни автор, ни приятели его не имели намерения его распускать. Милорадович, не прочитав даже рукописи, поспешил доложить о том государю, который приказал ему, призвав виновного, допросить его. Пушкин рассказал ему всё дело с величайшим чистосердечием; не знаю, как представил он его императору, только Пушкина велено... сослать в Сибирь. Трудно было заставить Александра отменить приговор; к счастью, два мужа твердых, благородных, им уважаемых, Каподистрия и Карамзин, дерзнули доказать ему всю жестокость наказания и умолить о смягчении его. Наш поэт причислен к канцелярии попечителя колоний Южного края генерала Инзова и отправлен к нему в Екатеринослав, не столько под начальство, как под стражу. Это было в мае месяце».
«Пушкин был первым, можно сказать, единственным тогда мучеником за веру».24 С другой стороны, в особых своих целях он хотел представить Пушкина непричастным к идеям свободы и к политическим убеждениям декабристов.
Рассказ Вигеля несколько театрализован. Поэтому можно думать, что сам Вигель не присутствовал при рассказанной им сцене, но слышал о ней в подробности тогда же. В 1817 г. Вигель, как член «Арзамаса», был вхож к Тургеневым и вообще близок к кругу посетителей дома Тургеневых, тем более что в это время он был связан с Александром Ивановичем по службе. Когда Вигель уезжал в Париж 27 апреля 1818 г. (вернулся оттуда 16 ноября), Николай Тургенев писал о нем брату Сергею: «Познакомься с Вигелем. Он один из арзамасцев; человек умный».25
Рассказ Вигеля проверяется свидетельством самого Н. И. Тургенева. В мае 1867 г. он писал П. И. Бартеневу: «У меня никаких писем Пушкина не было и нет. Есть стихи, его рукою написанные, например, его ода „Вольность“, которую он в половине сочинил в моей комнате, ночью докончил и на другой день принес ко мне написанную на большом листе».26 Автограф из архива Н. Тургенева, конечно, и есть эта рукопись. Но в таком случае как же можно допустить, что Пушкин, написав при таких обстоятельствах свою оду в 1819 г., на следующий же день принес ее с датой «1817»? Кого же он тогда хотел бы обмануть? Ясно, что дата эта соответствует действительности.
«Вольность» связана с Н. Тургеневым, мы имеем и ряд других свидетельств. Так, в бумагах П. В. Анненкова сохранилась запись со слов Я. И. Сабурова: «Об оде на свободу. Александр ее знал, но не нашел в ней поводов к наказанию. Между прочим, ода, как говорили тогда, была подсказана Пушкину Н. И. Тургеневым».27 Биограф П. П. Каверина Ю. Н. Щербачев, ссылаясь на письма дочери Каверина Е. П. Соколовой, сообщает: «Поводом к сочинению оды „Вольность“ послужил разговор поэта с Кавериным: проезжая с ним ночью на извозчике мимо Инженерного замка — может быть на Фонтанку, к Тургеневым — Пушкин вызвался написать стихи на это мрачное здание».28 Это какой-то поздний отзвук рассказов, связывающих создание «Вольности» с домом Тургеневых. П. Каверин был частым посетителем Н. И. Тургенева, а позднее был с ним связан по Союзу Благоденствия, членом которого состоял.
Вигель категорически заявляет, что «Вольность» была написана раньше других «либеральных» произведений Пушкина. Это утверждение Вигеля находит себе подтверждение в дипломатическом донесении вюртембергского посла Гогенлоэ по поводу смерти Пушкина. Сообщения этого посла отличаются точностью, что объясняется тем, что Гогенлоэ был связан с русским обществом: он был женат на русской и близко знаком с Вяземским, Жуковским и А. И. Тургеневым. По-видимому, именно от Тургенева он и получил сведения о Пушкине. Он писал: «По выходе из Лицея Пушкин написал оду свободе, и вскоре ряд произведений, проникнутых тем же духом, привлекли к нему общее внимание».29 «Сказки» («Noël»), которые относятся, как явствует из содержания, к концу 1818 г. Следовательно, «Вольность» написана не позднее лета 1818 г. Но так как из содержания ее видно, что речь идет не о лете, с его белыми ночами, а о зиме («мрачная Нева», «звезда полуночи сияет»), то естественнее всего сочинение «Вольности» отнести к зиме 1817/18 г. А так как в январе — марте 1818 г. Пушкин был тяжело болен и не мог ходить к Тургеневым, то предельным сроком будет декабрь 1817 г.30
письмо Вяземского от 15 августа нам известно, но в нем нет ни слова об оде Пушкина.31
Если бы эта ода Вяземскому не была уже известна, он несомненно запросил бы о ней Тургенева.
Итак, можно уверенно датировать оду ноябрем-декабрем 1817 г. В данном случае датировка имеет то существенное значение, что она позволяет нам связать оду с обстоятельствами времени. Годы 1817 и 1819 в политическом отношении далеко не одинаковы. Александровская реакция развивалась весьма быстро. Те иллюзии, которые возможны были в 1817 г., уже рассеялись к 1819 г. Если в 1817 г. еще верили в искренность проектов Александра, то к концу 1818 г. уже ясно было, что из этих проектов ничего не будет осуществлено. В 1819 г. Союз Благоденствия вел широкую пропаганду, в 1817 г. подобной пропаганды не было: Союз Спасения был гораздо более замкнут. Пересмотр программы и тактики, который привел к созданию Союза Благоденствия, происходил в Москве в 1817—1818 гг. В августе 1817 г. из Петербурга в Москву выступили гвардейские войска (из каждого гвардейского полка был взят первый батальон) в связи с пребыванием там двора. В июне 1818 г. войска направились обратно в Петербург. За это время гвардейские офицеры, участники тайных обществ, и положили начало Союзу Благоденствия.
В эти месяцы из Петербурга в Москву выехали наиболее активные представители независимой политической мысли петербургского общества. Но в доме Тургеневых попрежнему Пушкин мог слышать серьезные политические разговоры. Н. Тургенев был прирожденный пропагандист. Полковник Митьков в ответ на вопрос, кто способствовал укоренению в нем свободного образа мыслей, отвечал на допросе: «Свободный образ мыслей... я заимствовал из чтения книг и от сообщества Николая Тургенева, который наиболее способствовал внушению сих мыслей».32
«Опыт теории налогов», которой он был занят в эти дни: книга была уже написана, но Н. Тургенев снабжал ее примечаниями в связи с выходом в свет новых работ по политической экономии (в частности, работ Сея). Книга Тургенева не была кабинетным трактатом. Ее написал автор с целью политической пропаганды. Позднее он так формулировал задачи своей книги: «Я старался доказать, что экономические и финансовые теории, как и политические, справедливы в той мере, в какой они основаны на свободе».33 Проповедь политической свободы и освобождения крестьян в данной книге велась по большей части намеками или иносказаниями, тем не менее эти мысли проводились через всю книгу и доходили до читателей. Уже в предисловии34 были такие фразы: «Ныне образованность и просвещение, утверждая независимость, сделались новым источником и славы и могущества; самое благосостояние народов соделалось вместе орудием и залогом их свободы». Указывая на те выводы, какие может сделать занимающийся политической экономией из различных учений, Тургенев всегда ставит на первый план политические выводы. «Проходя систему физиократов, он (занимающийся политической экономиею) приучается любить правоту, свободу, уважать класс земледельцев, — столь достойный уважения сограждан и особенной попечительности правительства, — и потом, видя пользу, принесенную сею, впрочем неосновательною системою, убеждается, что при самых великих заблуждениях, действия людей могут быть благодетельны, когда имеют источником желание добра, чистоту намерений и благоволение к ближнему». Говоря о системе Адама Смита, Тургенев сейчас же отмечает: «Он (занимающийся политической экономиею) и здесь увидит, что всё благое основывается на свободе, а злое происходит от того, что некоторые из людей, обманываясь в своем предназначении,35 берут на себя дерзкую обязанность за других смотреть, думать, за других действовать и прилагать о них самое мелочное и всегда тщетное попечение... Он удостоверится, что свобода новейших народов рождалась и укреплялась вместе с их благоденствием».36
помещиков, так и его конституционные идеи не шли далее умеренного идеала конституционной монархии. Более радикальные мысли у него возникли уже в 1819 г., когда он совершенно разочаровался в личности Александра и поддерживал в тайном обществе идею республики. Именно к этому времени (к началу 1820 г.) относится то совещание членов Коренной управы Союза Благоденствия, на котором, по показаниям Пестеля, Н. Тургенев по вопросу о желательной форме правления сказал слова, фигурирующие в его деле и в «Донесении» Блудова Следственной комиссии: «Un président sans phrases».37
Примечания
19 Арзамас и арзамасские протоколы, стр. 193—194.
20 Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. Изд. АН СССР, М.—Л., 1936, стр. 59.
21 «У стен могут быть глаза и даже уши!».
22 . Сочинения, под ред. С. А. Венгерова, т. I. СПб., 1907, стр. 512.
23 Там же.
24 Записки Филипа Филиповича Вигеля, часть шестая. Русский архив, 1892, кн. 11, Приложение, стр. 9—11.
25 Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 259.
26 «Academia», 1936, стр. 149.
27 Модзалевский. Пушкин. Изд. «Прибой», Л., 1929, стр. 337.
28 Ю. Н. . Приятели Пушкина М. А. Щербинин и П. П. Каверин. М., 1912, стр. 61.
29 См. французский текст в приложении к исследованию П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина» (Пушкин и его современники, вып. XXV—XXVII, Пгр., 1916, стр. 228; ср.: П. Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Изд. 3-е, М.—Л., 1928, стр. 393).
30 «Вольности» Пушкина 1819 г. П. А. Вяземский писал:
Свобода! пылким вдохновеньем,
Я первый русским песнопеньем
Тебя приветствовать дерзал...
(«Негодование»).
«Петербург», писанное в сентябре 1818 г. Отсюда делается заключение, что о свободе в стихах до 1818 г. никто не писал, а следовательно, Пушкин написал «Вольность» в 1819 г. Аргумент, отличающийся не столько убедительностью, сколько неожиданностью и оригинальностью. Интересно, как в свете этого аргумента следует датировать оду Радищева и еще несколько произведений на аналогичные темы? (см.: Литературное наследство, т. 59, 1954, стр. 84).
31 См.: Остафьевский архив князей Вяземских, т. I, стр. 289—291.
32 Восстание декабристов. Материалы, т. III, стр. 192.
33 Tourgueneff. La Russie et les Russes, t. I. Paris, 1847, p. 96.
34 «Вольности». В книге оно датировано 13 апреля 1818 г.
35 В дневнике Тургенева сказано прямо: «некоторые из людей, как будто привилегированные от высшего существа» — явный намек на абсолютистскую формулу «божиею милостию». См.: Архив братьев Тургеневых, вып. 5, стр. 107.
36 Н. . Опыт теории налогов. СПб., 1818, стр. I—II, VI, VII—VIII.
37 выступали со сложными мотивировками своего вотума. Наиболее убежденные якобинцы голосовали: «la mort sans phrases» («Смерть без всяких толков»). Подавая голос за республику, Н. Тургенев, вероятно, сознательно стилизовал свой ответ под формулу крайнего осуждения монархии. Эта якобинская фраза стала почти поговоркой и часто применялась, но всегда с учетом ее исторического и политического происхождения. Например, П. А. Вяземский в письме А. И. Тургеневу 31 августа 1818 г., обращаясь с просьбой побудить Пушкина на эпиграммы против Каченовского, добавляет: «Не надобно личностей, но сильный приговор к смерти: „La mort sans phrases“ (Остафьевский архив князей Вяземских, т. I, стр. 118—119).