4
Ода «Вольность» начинается отречением от того пути, на который в своей лирике Пушкин вступил в последние годы пребывания в Лицее.
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру ...
Хочу воспеть свободу миру,
На тронах поразить порок.
Пушкин, до сих пор высмеивавший одописцев, сам облекает свое гражданское произведение в форму оды. Именно здесь он обретает тот мужественный голос, который присущ самому избранному им предмету.
Делал Пушкин это не без оглядки на прошлое. Естественно, он опирался на тех поэтов, которые до него возвысили голос в защиту политической свободы и гражданских прав. И здесь следует назвать два имени, сближение которых может на первых порах показаться странным: имена Радищева и Державина.
Первое имя названо самим Пушкиным в конце жизни в первой редакции «Памятника», где в заслугу себе Пушкин ставил то, что вслед Радищеву восславил свободу. «Вольность» Радищева Пушкин знал, конечно, только в пределах напечатанного в «Путешествии из Петербурга в Москву». Но и эти отрывки достаточно красноречивы: «Я... развернул и читал следующее:
Вольность... Ода... За одно название отказали мне издание сих стихов». Автограф Пушкина начинается с этого сочетания слов: «Вольность. Ода». И в самой оде Пушкина кое-где отразилось знакомство с произведением Радищева. Однако путь Пушкина оказался самостоятельным. В основе «Вольности» Пушкина лежит политическая доктрина, соответствующая взглядам его именно тех лет, когда создавалась эта ода, доктрина, не заимствованная из оды Радищева и во многом расходящаяся с тем, что заключалось в радищевской «Вольности».
Второе имя, которое можно назвать в связи с одой «Вольность», это имя Державина. В небогатой традиции русской гражданской поэзии Державину отводилось почетное место. Об этом свидетельствует позднейшая дума Рылеева «Державин» (особенно в ее первой, рукописной редакции). В этой думе Рылеев опирался на три произведения Державина, дававшие ему право на звание гражданского поэта: «Вельможа», «Властителям и судиям» и «Памятник». В рукописной редакции думы мы читаем:
О, как удел певца высок!
Кто в мире с ним судьбою равен?
Не в силах отказать и рок
Тебе в бессмертии, Державин!
Не умер ты, хотя здесь прах...
И в звуках лиры сладкогласной,
Ты оживляешься всечасно!
Особенно характерны следующие строфы (из той же рукописной редакции):
К неправде он кипит враждой,
Ярмо граждан его тревожит;
Как вольный славянин душой
Он раболепствовать не может.
Повсюду тверд, где б ни был он —
Наперекор судьбе и року;
Повсюду честь — ему закон,
Везде он явный враг пороку.
Греметь грозой противу зла
Он чтит святым себе законом
С спокойной важностью чела
На эшафоте и пред троном.
Ему неведом низкий страх,
На смерть с презрением взирает
И доблесть в молодых сердцах
Стихом свободным зажигает.
Нас не должна удивлять эта идеализация Державина в устах будущего декабриста. По крайней мере в ранней стадии литературно-политической жизни Рылеев связывал свои политические идеалы с просветительством XVIII в. Отсюда стирание противоречий между проповедью просвещенного абсолютизма, какую в лучшем случае можно найти у Державина, и теми политическими идеалами Рылеева, которые приводили его к революционной деятельности.
Просветительские традиции тяготели над всем дворянским движением первой четверти XIX в. В этом отношении и Рылеев и Пушкин стояли на одинаковой точке зрения. Они склонны были идеализировать таких представителей умеренных политических взглядов, каким был Державин, если слышали в его словах отголосок тех высоких идеалов гражданственности, с которыми связывали и свои политические идеалы. Так, в оде «Властителям и судиям» Рылеев и Пушкин находили то истолкование законности, которое сочеталось с идеей равенства и ставило задачей защиту угнетенных против сильных:
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Ваш долг спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров;
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков.
Здесь же находили они разоблачение ореола царей от мистического обоготворения:
Цари! — Я мнил, вы боги властны,
Но вы, как я, подобно страстны,
И так же смертны, как и я.
Но наиболее популярно было стихотворение «Вельможа». В нем особенно ценили часть критическую, изобличающую нерадивого вельможу:
Осел останется ослом,
Где должно действовать умом,
Он только хлопает ушами.
О! тщетно счастия рука
Против естественного чина
Или в шумиху дурака.
Что же касается до положительных идеалов Державина, то они сводились к апологии просвещенного абсолютизма. Однако и в этой форме ода рассматривалась как смелая гражданская проповедь, так как в действительности русский абсолютизм был далек от соблюдения тех правил, которые предписывал властям Державин:
Блажен народ, где царь главой,
Вельможи — здравы члены тела,
Чужого не касаясь дела;
И сил у рук не отнимает,
Ей взор и ухо предлагает:
Сим твердым узлом естества
Коль царство лишь живет счастливым:
Вельможи! — славы, торжества,
Иных вам нет, как быть правдивым;
О благе общем их стараться:
Змеей пред троном не сгибаться,
Стоять — и правду говорить.
В своей оде Державин поставил вопросы о взаимоотношении верховной власти и народа, о законе, о правах и обязанностях. Но задачу свою он ограничил обращением не к самой верховной власти, а только к ее исполнителям — вельможам. Самое политическое учение, положенное им в основу оды, уже не могло удовлетворять передовые умы начала XIX в., когда стоял вопрос об ограничении верховной власти.
Есть одна, может быть внешняя, но для Пушкина значительная черта, сближающая его оду с державинской. Пушкин, до сих пор шедший по пути «изнеженной» лирики, прежде всего должен был найти образец той гражданственной высокости, которая в последние годы почти отсутствовала в его лирике. Он должен был обрести витийственный голос гражданского поэта. И любопытно, что в «Вольности» Пушкин воспроизводит не ту традиционную строфу оды, которую применил Радищев и которая присутствует в большей части од XVIII в. — как русских, так и зарубежных. Он взял не десятистрочную строфу, а очень редкую восьмистрочную строфу «Вельможи», изобретенную Державиным и применявшуюся только им и некоторыми незначительными его подражателями. И это, по-видимому, не случайно. В Лицее, как мы видели, Пушкин склонен был недооценивать лирику Державина. И позднее он относился к нему весьма критически, считая во всем его творчестве лишь небольшое число удачных произведений. К этим удачным произведениям он причислял оду «Вельможа» и неоднократно ее цитировал. По-видимому, в дни пересмотра своего поэтического пути Пушкин задумывался над поэзией Державина. Любопытно свидетельство Я. Сабурова, относящееся именно к этому времени: «Сабуров рассказывает, что Пушкин, восхищавшийся Державиным, встретил у Чаадаева опровержение, а именно за неточность изображений. Пример был Путник Державина: „Луна светит, сквозь мрак ужасный едет в челноке“. Чаадаев был критик тогда» (запись П. В. Анненкова).38Запись эту надо понимать так: речь шла о стихотворении Державина «Потопление» 1796 г., первая строфа которого читается:
Из-за облак месяц красный
Встал и смотрится в реке,
Путник едет в челноке ...
Чаадаева, по-видимому, шокировало то, что «туман и мрак ужасный» описываются при свете месяца.
Быть может, подобные споры с Чаадаевым и объясняют отчасти то, что в заметках 20-х годов на тему о смелости выражений Пушкин постоянно приводит примеры из стихов Державина — он был для него образцом поэтической смелости.
Обратившись к Державину и Радищеву, Пушкин не последовал ни за одним из них. Его ода совершенно независимо от них решает основные вопросы гражданской свободы. В этом, может быть, заключается скрытая полемика Пушкина с обоими его предшественниками. Общего, за исключением отмеченного выше соответствия строф и некоторых фразеологических совпадений с Радищевым, в трех одах нет ничего. Существенно лишь то, что все три оды не представляют собой отвлеченной декламации на общие места гражданских истин, какая встречалась в александровское время у разных поэтов. Это три лирических «рассуждения» на основные вопросы бытия гражданского общества.
38 Модзалевский. Пушкин, стр. 337.