32
В письмах Пушкина в годы южного изгнания сильно отразилась его тоска по Петербургу. Несмотря на свою непреклонность (что постоянно подчеркивается сравнением с «малодушным» поведением Овидия), несмотря на измену «минутных друзей минутной младости», память о Петербурге и о тех, кто остался верен дружбе, не оставляла Пушкина. В письмах А. И. Тургеневу он говорит об «Арзамасе», в письме Я. Н. Толстому посылает стихи, посвященные «Зеленой лампе», постоянно вспоминает петербургский театр, его актеров и завсегдатаев.
«Друзья мои! Надеюсь увидеть вас пред своей смертию» (Н. И. Гнедичу, 4 декабря 1820 г.). «Мочи нет, почтенный Александр Иванович, как мне хочется недели две побывать в этом пакостном Петербурге: без Карамзиных, без вас двух, да еще без некоторых избранных, соскучишься и не в Кишиневе» (А. И. Тургеневу, 7 мая 1821 г.). «Для малого числа избранных желаю еще увидеть Петербург» (П. А. Катенину, 19 июля 1822 г.). «Радость моя, хочется мне с вами увидеться; мне в Петербурге дела есть. Не знаю, буду ли к вам, а постараюсь» (брату, 21 июля 1822 г.). «Как ваш Петербург поглупел! а побывать там бы нужно. Мне брюхом хочется театра и кой-чего еще» (Н. И. Гнедичу, 27 сентября 1822 г.).
В таком настроении пишет Пушкин послания друзьям:
В стране, где Юлией венчанный
Овидий мрачны дни влачил;
Где элегическую лиру
Глухому своему кумиру
Он малодушно посвятил;
Забыл я вечный ваш туман,
И вольный глас моей цевницы
Тревожит сонных молдаван.
Всё тот же я — как был и прежде;
С Орловым спорю, мало пью,
Октавию — в слепой надежде —
Молебнов лести не пою...
(Н. И. Гнедичу, 24 марта 1821 г.).
«Представь себе, что до моей пустыни не доходит ни один дружний голос, что друзья мои как нарочно решились оправдать элегическую мою мизантропию — и это состояние несносно» (брату, 24 января 1822 г.).
Пушкин надеялся, что друзья его сами добьются его возвращения в Петербург. Когда стало выясняться, что о возвращении нельзя возбуждать вопроса, Пушкин просил исхлопотать ему хотя бы кратковременное пребывание в столице. А. И. Тургеневу, как лицу влиятельному в высшем бюрократическом круге Петербурга, Пушкин писал: «Вы, который сближены с жителями Каменного острова, не можете ли вы меня вытребовать на несколько дней (однако ж не более) с моего острова Пафмоса?» (7 мая 1821 г.). Друзья не отвечали, и Пушкин сам стал принимать меры к получению временного отпуска в Петербург. «Я карабкаюсь и может быть явлюсь у вас. Но не прежде будущего года... Жуковскому я писал, он мне не отвечает; министру я писал — он и в ус не дует — о други, Августу мольбы мои несите!» (брату, октябрь 1822 г.).
Посылая «Кавказского пленника» Н. И. Гнедичу, Пушкин снова прибегает к своему привычному иносказанию, сопоставляя свою судьбу с судьбой Овидия. Он начинает письмо начальными стихами из «Тристий» Овидия:
Parve (nec invideo) sine me, liber, ibis in urbem,
291
Министру Пушкин писал, вероятно, не один раз. После письма брату, в котором он жалуется на молчание министра, он направил Нессельроде официальное прошение об отпуске в Петербург на два-три месяца, датированное 13 января 1823 г. Это была последняя попытка вырваться из Кишинева. Письмо П. А. Вяземскому 5 апреля начинается словами: «Мои надежды не сбылись: мне нынешний год нельзя будет приехать ни в Москву ни в Петербург». «Выкарабкаться» «из грязи молдавской» (см. предыдущее письмо Вяземскому) окончательно не удалось. И именно в эти дни, когда Пушкин безнадежно смотрел на Кишинев как на тюрьму, представилась возможность перевода по службе в Одессу; летом 1823 г. эта возможность осуществилась. В письме брату 25 августа 1823 г. Пушкин рассказывает «целый роман» — три последние месяца жизни. «Здоровье мое давно требовало морских ванн, я насилу уломал Инзова, что он отпустил меня в Одессу, я оставил мою Молдавию и явился в Европу — ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей-богу обновили мне душу». Воронцов, с которым уже говорили о Пушкине его петербургские друзья, по приезде в Одессу встретился с Пушкиным: «... принимает меня очень ласково, объявляют мне, что я остаюсь в Одессе — кажется и хорошо». Свое настроение Пушкин передает стихами из «Шильонского узника» в переводе Жуковского, где описываются чувства героя после того, как с него сняты были цепи и он, получив возможность бродить по тюрьме, взглянул из своего заключения на свободный мир:
...и новая печаль
Мне сжала грудь...
Моих покинутых цепей.
«Приехав в Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически — и, выехав оттуда навсегда, — о Кишиневе я вздохнул». Последние слова опять из «Шильонского узника», заканчивающиеся стихами:
Когда за дверь своей тюрьмы
На волю я перешагнул —
Примечания
291 «Малая книжица (не завидую тебе), без меня отправишься в столицу, куда, увы, не подобает явиться твоему хозяину».