12
Несколько особняком стоит среди лицейских стихотворений сатира «Тень Фонвизина», писанная в конце 1815 г. Сатира эта в свое время не получила никакого распространения.
В этом крупнейшем сатирическом произведении Пушкина лицейского периода автор следовал за Батюшковым, но не как за литературным учителем, а как за застрельщиком в сатирическом походе на «Беседу». С сатирой Батюшкова «Видение на брегах Леты» «Тень Фонвизина» можно сопоставлять только из-за общности литературных оценок. По замыслу и исполнению сатира Пушкина вполне оригинальна. Проявил свою самостоятельность Пушкин в самой идее сатиры — встрече Фонвизина с живыми писателями. В этом сказалось и отношение Пушкина к Фонвизину, «творцу, любимому Аполлоном»:
То был писатель знаменитый,
Известный русский весельчак,
Насмешник, лаврами повитый,
Денис, невежде бич и страх.
Многое из того, что нравилось Пушкину-лицеисту, впоследствии представлялось ему совсем в другом свете. Но Фонвизин на всю жизнь остался в числе любимых писателей Пушкина. В «Послании цензору» 1822 г. он писал о нем:
...сатирик превосходный
Невежество казнил в комедии народной...
В первой главе «Евгения Онегина» имя Фонвизина поставлено впереди всех русских драматургов:
Волшебный край! там в стары годы,
Сатиры смелый властелин,
Блистал Фонвизин, друг свободы...
(Строфа XVIII).
Характерно и то, какое произведение Фонвизина в первую очередь вспоминает Пушкин. Первые впечатления Фонвизина по возвращении на землю построены на его послании к трем слугам. Это подчеркнуто в словах самого Фонвизина:
Ты прав, оратор мой Петрушка:
Весь свет бездельная игрушка,
И нет в игрушке перемен...
Ср.:
Я мысль мою скажу, — вещает мне Петрушка —
...
Об этом же послании Фонвизина Пушкин вспомнил в одном из последних своих произведений — в «Капитанской дочке», в характеристике Савельича («И денег, и белья, и дел моих рачитель»).
Это отношение к Фонвизину сказалось и в самой сатире, лишенной тех признаков абстрактной поэзии, какие мы встречали в «лирических» произведениях лицейской поры. Описание фантастического путешествия Фонвизина от берегов Флегетона в наш мир реальнее, чем путешествие Наполеона с острова Эльбы во Францию. Пушкин находит здесь и точные эпитеты и характерные детали:
В ладье с мелькающей толпою
Гребет наморщенный Харон
Челнок к брегу; с подорожной
Герой поплыл в ладье порожной
И вот — выходит к нам на свет.
Добро пожаловать, поэт!
Галерея писателей, выведенных Пушкиным, характеризует его литературные вкусы. Сатирически выведены Кропотов, издатель «Демокрита», Хвостов, вечный предмет насмешек, заодно с ним упомянут Анастасевич, затем Шаликов, Шихматов, Шишков, Бунина («невинная другиня»), Борис Федоров, издатель «Кабинета Аспазии».
Однако центральное место сатиры принадлежит Державину. Предметом сатиры Пушкин избрал одно из последних произведений старого поэта: «Гимн лиро-эпический на прогнание французов из отечества» 1812 г. Это огромное стихотворение Державина (свыше шестисот стихов) — свидетельство угасания его творческих способностей. Пушкин жестоко обошелся с автором гимна (быть может, потому он и не распространял своего произведения среди товарищей): из разных мест гимна он выбрал наиболее выразительные цитаты и соединил их в красноречивую пародию. Вот как описывается встреча Фонвизина с Державиным:
«Так ты здесь в виде привиденья?.. —
Сказал Державин, — очень рад;
Прими мои благословенья...
Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат;
Какая тихая погода!
Но кстати вот на славу ода, —
Послушай, братец». — и старик,
Пустился петь свое творенье,
Статей библейских преложенье...
Закончив Державиным галерею осмеиваемых писателей, Пушкин ведет героя к любимому своему поэту, к Батюшкову:
В приятной неге, на постеле
Певец пенатов молодой
С венчанной розами главой,
Едва прикрытый одеялом
С прелестной Лилою дремал
И подрумяненный фиалом
В забвенье сладостном шептал...
Так в стиле собственной поэзии Батюшкова описал Пушкин своего любимца.
Сатира Пушкина показывает, что уже в Лицее он не всегда подчинялся принятым мнениям: для того чтобы осмеять Державина, хотя бы и за его поздние стихи, нужна была и своего рода смелость и свобода от всяких предрассудков. Правда, наряду с сатирическим изображением дряхлого поэта Пушкин здесь же дает и положительную оценку прежнего Державина:
... он вечно будет славен,
Но, ах, почто так долго жить?
Вместе с тем в «Тени Фонвизина» мы еще видим верного последователя карамзинистов, со всеми их пристрастиями. Об этом свидетельствует один список авторов, подвергшихся осмеянию.
О таком же литературном направлении говорит и крупнейшее послание 1815 г. — «Городок».
В характеристике Батюшкова Пушкин на первое место выдвинул его стихотворение «Мои пенаты» 1811 г. (послание Вяземскому и Жуковскому). Данное стихотворение Батюшкова принадлежит к числу дружеских посланий, так характерных для молодых карамзинистов. Подобными посланиями обменивались Батюшков, Вяземский, Жуковский, В. Л. Пушкин.
Эти послания, сохраняя свои индивидуальные особенности, все более или менее сходны. Темой их является дружба и любовь, описание скромного уединения поэта, где его посещает мечта — фантазия. Здесь же описываются встречи с другом и скромные пиршества по этому поводу.
Так, Жуковский писал Блудову:
Мы свидимся с тобой.
(«К Блудову»).
Батюшкову:
Увей же скромну хату
Венками из цветов;
Узорным покрывалом
Свой шаткий стол одень,
Вооружись фиалом,
Шампанского напень,
И стукнем в чашу чашей,
И выпьем всё до дна:
Будь верной музе нашей
Дань первого вина.
(«К Батюшкову»).
Батюшков пишет Вяземскому и Жуковскому:
Но вы, любимцы славы,
Наперсники забавы,
Любви и важных муз,
Беспечные счастливцы,
Враги придворных уз,
Друзья мои сердечны!
Придите в час беспечный
Мой домик навестить —
Поспорить и попить!
(«Мои пенаты»).
В. Л. Пушкин, который ни в чем не хотел отставать от младшего поколения, писал Дашкову из Нижнего Новгорода, куда он бежал из Москвы при приближении Наполеона:
Мой милый друг, конечно,
Несчастие не вечно,
Увидимся с тобой!
За чашей круговой
Рукой ударив в руку,
Печаль забудем, скуку,
И будем ликовать...
(«К В. В. Дашкову»).
Примерно так же заключается и «Городок»:
Но, друг мой, если вскоре
Увижусь я с тобой,
То мы уходим горе
Тогда, клянусь богами
(И слово уж сдержу),
Я с сельскими попами
Молебен отслужу.
Обязательным в данных посланиях является описание укромного уединенного жилища поэта. Всегда это сельский домик, удаленный от сутолоки столицы и двора.
Так свою хижину воспевает Батюшков:
В сей хижине убогой
Стоит перед окном
Стол ветхий и треногий
В углу, свидетель славы
И суеты мирской,
Висит полузаржавый
Меч прадедов тупой;
Там жесткая постель —
Всё утвари простые,
Всё рухлая скудель!
Скудель!..
Чем бархатное ложе
И вазы богачей!..
(«Мои пенаты»).
В том же духе писали и Жуковский и В. Л. Пушкин. Хижина, описываемая в их стихах, обладает такими общими чертами, что можно подумать, что речь идет об одной и той же хижине. В ней царствуют любовь и дружба:
И Дружба и Любовь
Привыкли у поэта;
Лишась блестящих света
Ему необходимо
Под свой пустынный кров
Всё то, что им любимо,
Собрать в единый круг...
(, «К Батюшкову»).
Те же темы в других ранних посланиях Пушкина:
Стул ветхий, необитый,
И шаткая постель,
Соломенна свирель —
Вот всё, что пред собою
Я вижу, пробужден.
Фантазия, тобою
(«К сестре», 1814).
«Городок» принадлежит к той же группе дружеских посланий. О том, что это — послание, свидетельствует подзаголовок — К***. Соответственно всё стихотворение начинается таким обращением к адресату:
Прости мне, милый друг,
Двухлетнее молчанье:
Мне было недосуг.
Из этого, впрочем, не следует, что данное послание является посланием к какому-то реальному лицу. Между тем в литературе о Пушкине уже высказано мнение, что под тремя звездочками скрыто реальное имя, и это имя найдено и даже указано в примечаниях некоторых изданий сочинений Пушкина: таким адресатом считают кн. Н. И. Трубецкого.98 Однако содержание послания этому противоречит. В «Городке» нет никакого соответствия биографическим фактам: автор извиняется за двухлетнее молчание, которое длилось с момента отъезда автора послания «из родины смиренной» (т. е., если бы дело шло о Пушкине, из Москвы в 1811 г.). Но «Городок» написан не раньше конца 1814 г., следовательно, мы имеем уже хронологическую неувязку. Из послания следует, что эти два года автор провел в Петербурге:
От утра до утра
Без дела в хлопотах,
Зевая, веселился
В театре, на пирах...
Не соответствует действительной обстановке Царского Села и описание городка:
Живу я в городке,
Безвестностью счастливом.
Я нанял светлый дом
С диваном, с камельком;
...
Это не только не соответствует лицейской жизни, но и характеру царской резиденции. Из царскосельского пейзажа Пушкин заимствовал только озеро с лебедями:
Люблю с моим Мароном
Под ясным небосклоном
Близ озера сидеть,
Оставя злак прибрежный,
Любви и неги полн,
С подругою своею,
Закинув гордо шею,
...
А если в данном послании Пушкин изображает воображаемого автора, которого он хочет представить гораздо старше своего подлинного возраста, то, конечно, воображаемым является и адресат. Кстати, помещая в печати послания реальным лицам (а таких посланий шесть), Пушкин, скрывая от читателей имена адресатов, проставлял их инициалы: П...у (Пущину), Г...у (Галичу) и т. д. В заголовке «Городка» никакого инициала нет.
Толкуя «Городок» как фактический дневник поэта, исследователи думали придать этому произведению больший характер подлинности. Они забывали, что подлинность художественного произведения состоит не в воспроизведении индивидуального частного факта, а в типичности изображаемого, в обобщении. «Городок» и является таким обобщением. При этом уже здесь отразились некоторые личные черты пушкинского дарования. В то время как Жуковский, Батюшков и другие воспроизводили действительность в вялых аллегориях, Пушкину уже в этом детском произведении удалось придать бытовую конкретность некоторым деталям своего стихотворения. Правда, в ту пору жизни его опыт был еще весьма беден, и он пополнял его впечатлениями от литературы. Поэтому и обобщения в «Городке» в значительной степени литературного происхождения: это обобщенное дружеское послание. Но некоторые портреты в нем носят следы непосредственного наблюдения жизни. Так, старушка вестовщица могла быть списана с какой-нибудь кастелянши, а для изображения отставного майора Пушкин мог почерпнуть обширный материал в общении с инвалидной командой, из которой состоял низший персонал Лицея. Литературного происхождения всё то, что относится к темам «мечты» и «любви»:
Мечтанье легкокрыло!
О, будь же ты со мной,
Дай руку сладострастью
И с чашей круговой
Забвения тропой;
И в час безмолвной ночи,
Когда ленивый мак
Покроет томны очи,
Примчись в мой домик тесный,
Тихонько постучись
И в тишине прелестной
С любимцем обнимись!
Мне милую яви,
Мой свет, мой добрый гений,
Предмет моей любви,
И блеск очей небесный,
И граций стан прелестный
И снег ее лица;
Представь, что, на коленях
Покоясь у меня,
Склонилася она
Ко груди грудью страстной,
Устами на устах,
Горит лицо прекрасной,
..
Такова формула любви и «сладострастия» в ранних стихах Пушкина (1814—1815 гг.). Эта тема, конечно, не самостоятельна, и стихи Батюшкова и его современников дают многочисленные примеры подобных же описаний.
Центральной частью «Городка» является описание библиотеки. Самая идея такого описания совсем не нова: например, мы встречаем нечто подобное в «Моих пенатах».99 Но именно здесь Пушкин имел возможность высказать свои симпатии и антипатии. По этому обзору можно определить и его собственную литературную позицию. Правда, надо сделать поправку на распространенные среди читателей литературные оценки, с которыми приходилось считаться авторам подобных перечней. Поэтому здесь фигурируют писатели с уже твердо установившейся репутацией, писатели старшего поколения. В такие перечни не попадали молодые современники, которые получали свое место в индивидуальных посланиях, а не в общих перечислениях любимых писателей.
И здесь в перечислении писателей Пушкин следует установившемуся канону. Так, сперва перечисляются представители всеобщей литературы, затем русской. Но в пределах и той и другой Пушкин следует не хронологии, а личным симпатиям и оценкам.
Сын Мома и Минервы,
Фернейский злой крикун,
Поэт в поэтах первый,
Ты здесь, седой шалун!
Издетства стал пиит;
Всех больше перечитан,
Всех менее томит;
Соперник Эврипида,
Арьоста, Тасса внук —
Скажу ль?.. отец Кандида —
Он всё; везде велик
Уже в этом определении литературного значения Вольтера сказалась способность Пушкина находить сжатую и конкретную формулу. Он не задерживается на зыбких панегирических формулах, применимых к любому писателю, как поступают иногда не только в стихах, где такой панегирик был бы более извинителен. Пушкин отмечает вполне определенные, личные особенности творчества Вольтера. Прежде всего это — универсальность писателя. Среди качеств Вольтера на первый план выдвигается его насмешка и остроумие («сын Мома»). Одновременно он — мудрый мыслитель («сын Минервы»). Из всего написанного Вольтером выдвигаются трагедии Вольтера — область литературы, где всего ярче Вольтер проявил свой талант проповедника освободительных идей. Характеризуя трагедии Вольтера, Пушкин не случайно выбрал имя Эврипида: характерной чертой Эврипида Лагарп (бывший высоким авторитетом в лицейские годы) считал «трогательную патетику». Сам Вольтер в предисловии к «Эдипу» писал: «Особенно Эврипид, который мне кажется совершеннее Софокла и который был бы величайшим из поэтов, если бы родился в более просвещенное время, оставил произведения, обнаруживающие совершенный гений, несмотря на несовершенства его трагедий».
Не забывает Пушкин и легкой поэзии Вольтера («друг нежной Эрато»). Из поэм на первое место выдвигается «Орлеанская девственница» («внук Ариосто») и «Генриада» («внук Тассо»). С особым подчеркиванием значительности в заключение называет Пушкин философские романы Вольтера с «Кандидом» на первом месте. Чтобы показать совершенную оригинальность Вольтера в этом роде, Пушкин не сопровождает его имени никаким другим.
Характерна роль имен — Эврипида, Тассо, Ариосто. Это своеобразные метонимии для обозначения определенного рода и даже разновидности в литературе. Не забудем, что поэтики классицизма выдвигали как основу для критических суждений строгую и детальную классификацию жанров, родов и прочих разновидностей поэтических произведений. Риторики и пиитики Рижского, Мерзлякова, Кошанского в основном занимаются подробнейшей классификацией. И Пушкин с детства привык определять в литературном произведении его принадлежность к тому или иному роду. Только в 20-х годах, и то в результате некоторой борьбы с традицией, Пушкин преодолел это схоластическое наследие классицизма. В большей части поэтик того времени по старой традиции в конце описания каждого поэтического рода приводились списки образцовых представителей в пределах этого рода. Естественно, эти имена становились как бы определителями соответственного рода. В первую очередь (что характерно для классицизма) в такой роли выступают античные авторы, но наравне с ними называются и имена французских писателей классического XVII в. Именно по отношению к ним в поэтиках и историях литературы типа лагарповского «Лицея» классификация была в подробностях разработана, и каждый писатель как бы воплощал определенный род и определенные качества. Так, Расин выступал в роли представителя эмоциональной трагедии, Корнель — героической, и т. д.
Перечислив в одной строке три имени («Виргилий, Тасс с Гомером»), Пушкин расстается с всеобщей литературой и переходит к русской. Здесь характерно то, что каждое русское имя сопровождается называнием его западноевропейского двойника. Эти иностранные имена и выступают в качестве определителей свойств того или иного писателя. Подобная система литературной номенклатуры держалась по традиции от XVIII в., пока национальное чувство не подсказало необходимость отказаться от формул «русский Расин», «русская Дезульер» и тому подобных определений и не заставило критиков обращать более внимания на своеобразие каждого писателя, нежели на прикрепление его к определенному жанру, с определенным именем в качестве ярлыка этого жанра произведений.
«Городке» еще господствует эта система сопоставлений. Так проходят Державин — Гораций, Дмитриев и Крылов — Лафонтен (как баснописец), Богданович — Лафонтен (как автор «Любви Психеи и Купидона»), Озеров — Расин, Карамзин — Руссо, Фонвизин и Княжнин — Мольер. В одном случае это классификационное употребление иностранных имен смутило самого автора, и он представил Богдановича не просто в паре с Лафонтеном, но как его победителя:
Но вот наперсник милый
Психеи златокрылой!
О добрый Лафонтен,
С тобой он смел сразиться...
Дивись: ты побежден!
Заметим, что эта оценка Богдановича находится в полном согласии с критическим суждением о нем в статье Карамзина 1803 г.: «Скажем без аллегории, что Лафонтеново творение полное и совершенное в эстетическом смысле, а Душенька во многих местах приятнее и живее, и вообще превосходнее тем, что писана стихами», «Богданович и мыслями и выражениями побеждает опасного совместника». «Что француз остроумно говорит прозою, русский не менее остроумно и еще милее сказал в стихах».100 перечня книг, которые обрели кладбище на самой нижней полке. Это
Визгова сочиненья,
Глупона псалмопенья,
Известные творенья,
Увы! одним мышам.
«Беседы любителей русского слова». Этому помогало и слово «псалмопенье».
Характерное место Пушкин отводит произведениям, «презревшим» печать и распространявшимся в рукописи. Сюда относятся сатиры Д. П. Горчакова, «Видение на брегах Леты» Батюшкова, «Опасный сосед» В. Л. Пушкина и «Подщипа» Крылова. Особенное внимание Пушкин уделил последнему произведению, в котором политическая сатира представлена гораздо ярче, чем в остальных из названных здесь произведений. То, что «Городок» предназначался для печати, помешало Пушкину назвать такие подпольные произведения, самое название которых могло устрашить цензуру. А между тем, насколько мы знаем, и такие произведения проникали в Лицей, и Пушкин был с ними в достаточной степени знаком.
Интересно, что перечень любимых и нелюбимых авторов Пушкин замыкает своеобразным exegi monumentum:
Как знать, и мне, быть может,
Печать свою наложит
Сияя горним светом,
Бестрепетным полетом
Взлечу на Геликон.
Не весь я предан тленью;
Полунощной порой
Сын Феба молодой,
Мой правнук просвещенный,
Беседовать придет
На лире воздохнет.
Бытовыми картинками Пушкин заканчивает свой «Городок». Но здесь оказались строки, замененные в печати точками (аналогичные строки были исключены из печати и в других местах):
Но, боже, виноват!
Я каюсь пред тобою,
Попов я городских
Боюсь, боюсь беседы
И свадебны обеды
Затем лишь не терплю,
Как папа иудеев,
Я вовсе не люблю,
А с ними крючковатый
Подьяческий народ,
И ябеды оплот.
Так, в рамки дружеского послания Пушкин ввел и некоторые элементы гражданской сатиры, задев власть духовную и светскую.
Примечания
98 См.: , Полное собрание сочинений, приложение к журналу «Красная нива», т. 5, М., 1931, примеч. к стр. 510. Основания к тому следующие: в списке стихотворений Пушкина 1816 г. на автографе «Пирующих студентов» нет «Городка», но есть не известное нам послание Трубецкому. Отсюда отождествление «Городка» с этим посланием. Но в список попало далеко не всё из написанного и даже напечатанного Пушкиным. Так, из напечатанных стихотворений отсутствуют «К другу стихотворцу», «Кольна», «Казак» и другие, уже более мелкие произведения. Присутствует ненапечатанная «Истина» и отсутствует «Вода и вино», бывшее в печати, хотя оба стихотворения одинакового размера. В списке есть несколько стихотворений, нам не известных: второе послание Жуковскому, послание Бонапарте, «Ринальда». К ним же я отношу послания Кюхельбекеру и Трубецкому. Ясно, что часть лицейских стихотворений нам не известна. С другой стороны, данный список не полон. Из крупных ненапечатанных стихотворений отсутствует «Эвлега», «Осгар», «Князю А. М. Горчакову», «Сраженный рыцарь», «Гроб Анакреона», «Амур и Гименей». При таких условиях отождествлять названия не известных нам стихотворений с не вошедшими в список опасно и неосторожно.
99 Имеется ряд западных произведений, где присутствует тот же мотив. Так, широко известно дружеское послание Грессе «La Chartreuse», эпиграф из которого выбрал Батюшков для послания «Мои пенаты» и которое упоминается Пушкиным в лицейском стихотворении «Моему Аристарху». Так же построено послание Берниса «Epître à mes deux pénates».
100 Н. М. Карамзин—398.