13
Состав участников «Зеленой лампы» охарактеризован Пушкиным в длинном неоконченном послании петербургским друзьям, небольшой отрывок из которого Пушкин включил в письмо Я. Толстому 26 сентября 1822 г. Самое послание писалось Пушкиным, как мы увидим, значительно раньше. Отдельные части его Пушкин перенес в другие свои стихотворения.
Часть послания, обращенная к членам «Зеленой лампы», начинается с обращения к хозяину дома, где собиралась «Зеленая лампа», Никите Всеволожскому и его брату Александру:
Ты здесь, Амфитрион веселый,
Счастливец добрый, умный враль!..
Бывалой дружбой пламенея,
Благослови же мой возврат.
Но где же он, твой милый брат,
Недавний рекрут Гименея?
Вы оба в прежни времена
В ночных беседах пировали
И сладкой лестью баловали
Певца свободы и вина.
То, что Александр назван здесь «недавним рекрутом Гименея», дает некоторые хронологические данные: Александр Всеволожский женился в ноябре 1820 г.
Братья Всеволожские жили недалеко от Большого театра, против церкви Николы Морского. Отец их был богатый меценат, любитель театра. Никита Всеволодович сам занимался переводом французских пьес. Пушкин встречался с ним у Шаховского, и, по-видимому, их сблизили театральные интересы. С Никитой Всеволожским связана история первого неосуществленного собрания стихотворений Пушкина.
Дальнейшие стихи относятся к Юрьеву:
Приди, прелестный Адонис,
Улан Пафоса и Киферы,
Любимец ветреных Лаис,
Счастливый баловень Венеры.
Характеристику Юрьева, представителя театральной молодежи из офицеров, мы находим в послании Пушкина «Любимец ветреных Лаис».99
Дальнейшие стихи адресованы автору театральных обзоров Баркову:
И ты, о гражданин кулис,
Театра злой летописатель,
Непостоянный обожатель.
Далее идут стихи о Колосовой (в связи с театральными интересами «Зеленой лампы»). Эти стихи перенесены Пушкиным в послание Катенину («Кто мне пришлет ее портрет») 5 апреля 1821 г. Это дает нам основание считать, что послание петербургским друзьям писалось до апреля 1821 г. Замечательны стихи:
В кругу семей, в пирах счастливых
Я гость печальный и чужой,
Вдали друзей вольнолюбивых
Теснимый хладною толпой.
Основная тема послания — возможное возвращение поэта в Петербург. Надежда на возвращение не покидала Пушкина. Он неоднократно пишет об этом в своих письмах петербургским друзьям.
Из материалов «Зеленой лампы», дошедших до нас, из показаний декабристов, из писем Я. Толстого царю 1826 г. и Лонгинову 1857 г. можно установить состав общества. Кроме Трубецкого, Толстого и Ф. Глинки, из числа членов Союза Благоденствия в «Зеленой лампе» участвовал еще А. Токарев, секретарь при главном директоре театров Нарышкине (умер в 1821 г.). Из числа не входивших в тайные общества достоверно можно говорить об участии в «Зеленой лампе» Дельвига, Гнедича (свидетельство Я. Толстого в письме Лонгинову 1857 г.), А. Д. Улыбышева, Ф. Ф. Юрьева, Д. Н. Баркова, А. Г. Родзянко, И. Е. Жадовского, П. Б. Мансурова (см. письмо Пушкина 27 октября 1819 г.) и Д. И. Долгорукова. Итого, считая Пушкина и братьев Всеволожских, нам известно 16 членов общества.100 По-видимому, не все имена нам известны.
Степень участия в обществе отдельных членов недостаточно ясна. Так, о Гнедиче мы знаем только из письма Я. Толстого М. Н. Лонгинову. По-видимому, Гнедич читал на заседаниях «Зеленой лампы» отрывки из своего перевода первой песни «Илиады». От других участников дошли отдельные произведения, читавшиеся на заседаниях. Среди них Пушкин (в бумагах «Зеленой лампы» были его послания Я. Толстому и Н. Всеволожскому и стихотворение «Мне бой знаком — люблю я звук мечей»; последнее утрачено и известно только в факсимильном воспроизведении), Дельвиг (два стихотворения), Я. Толстой, Ф. Глинка, А. Улыбышев, Д. Барков, Н. Всеволожский, Д. Долгоруков, А. Токарев; два произведения, не подписанные авторами, принадлежат неизвестным.
«Зеленой Лампы», и которая упорно держится до наших дней.101
Комментируя письмо Пушкина брату 27 июля 1821 г., Бартенев в своей работе «Пушкин в Южной России» писал: «Для характеристики этого общества молодых повес можно прибавить, что у них напр., разыгрывалось Изгнание Адама и Евы из рая, а один из них называется содомским гражданином».102 Вслед за Бартеневым и Анненков писал о «Зеленой лампе» следующее: «Какие разнообразные и затейливые формы принимал тогдашний кутеж, может показать нам общество „Зеленой лампы“, основанное Н. В. Все-м и у него собиравшееся. Разыскания и расспросы об этом кружке обнаружили, что он составлял, со своим прославленным калмыком, не более, как обыкновенное общество, которое в числе различных домашних представлений, как изгнание Адама и Евы, погибель Содома и Гоморры и проч., им устраиваемых в своих заседаниях (см. статью Бертенева: «Пушкин на юге»), занималось еще и представлением из себя, ради шутки, собрания с парламентскими и масонскими формами, но посвященного исключительно обсуждению планов волокитства и закулисных проказ. Когда в 1825 г. произошла поверка направлений, усвоенных различными дозволенными и недозволенными обществами, невинный, т. е. оргиаческий характер „Зеленой лампы“ обнаружился тотчас же и послужил ей оправданием. Дела, разрешавшиеся „Зеленой лампой“, были преимущественно дела по театральной школе, куда некоторые из ее членов старались даже пробраться под видом говения. Школа имела свою церковь. Вероятно, тут же слушались и анекдоты из насущной скандальной хроники общества, в роде анекдота с театральным майором, где первым действующим лицом был сам Пушкин, и тому подобных».103
Здесь неверно каждое слово. Если Анненков имел в виду результаты следствия 1826 г. по делу декабристов, то они резюмированы в «Алфавите декабристов». Вот формулировка результатов следствия, занесенная под именами членов общества (привожу наиболее полную формулу, под именем Всеволожского):
«Всеволожский, Никита Всеволодович. Камер-юнкер.
«По показаниям князя Трубецкого, Бурцова и Пестеля Всеволожский был учредителем Общества Зеленой Лампы, которому название сие дано от лампы, висевшей в зале его дома, где собирались члены, коими (по словам Трубецкого) были: Толстой, Дельвиг, Родзянка, Барков и Улыбышев. По изысканию Комиссии оказалось, что предметом сего общества было единственно чтение вновь выходящих литературных произведений и что оно уничтожено еще до 1821 года.
«Комиссия, видя, что Общество сие не имело никакой политической цели, оставила оное без внимания».104
На каких шатких основаниях построена эта легенда, показывает, например, тот особый смысл, который вкладывают в упоминание калмыка, прислуживавшего у Всеволожского. Этот калмык дважды упоминается у Пушкина. В письме брату 27 июля 1821 г. говорится: «Поцелуй, если увидишь, Юрьева и Мансурова — пожелай здравия калмыку». В послании Я. Толстому есть стих: «Желай мне здравия, калмык!». Калмык неизменно упоминается с разными намеками всякий раз, как говорят о «Зеленой лампе». Между тем калмык этот никакого отношения к «Зеленой лампе» не имел. Мы узнаем о нем из письма Я. Толстого М. Н. Лонгинову. Дело в том, что Всеволожский, как гостеприимный и хлебосольный хозяин, после заседания приглашал всех к ужину. «Во время ужина начиналась свободная веселость; всякий болтал, что в голову приходило; остроты, каламбуры лились рекою». Вот здесь-то за ужином и появлялся калмык, прислуживавший за столом. Я. Толстой говорит о нем: «... отпустит, и сказать: здравия желаю! С удивительной сметливостию калмык исполнял свою обязанность. Впрочем, Пушкин ни разу не подвергался калмыцкому желанию здравия. Он иногда говорил: калмык меня балует; Азия протежирует Африку».105 Вряд ли калмык отличал ужины, следовавшие за заседаниями «Зеленой лампы», от ужинов, обычных в доме Никиты Всеволожского. Следовательно, этот калмык характеризует внутренний быт дома Всеволожского, а не заседания «Зеленой лампы», на которых калмык, конечно, не присутствовал. Надо сказать, что слова Толстого о «пошлом» слове понимаются настолько примитивно, что становится непонятной «сметливость» мальчика-калмыка.106
Все слухи о веселом характере собраний у Всеволожского имеют своим происхождением то, что смешивали заседания «Зеленой лампы» с веселыми вечеринками в доме Всеволожского, на которых действительно хозяин не жалел шампанского. Именно о подобных вечерах, а не о «Зеленой лампе» вспоминал Пушкин в письме Всеволожскому 1824 г., где он называл себя верным субботам Всеволожского. Именно к субботам Всеволожского и относятся все слухи об оргиях, слухи, вероятно, сильно преувеличенные. Но мы уже видели, что ни одно из заседаний «Зеленой лампы» не приходилось на субботу. Это и понятно: по субботам не было спектаклей. У молодых театралов, к которым принадлежал Всеволожский, и у артистов из круга его ближайших знакомых субботний вечер был свободен. Вот почему именно этот день недели избирался для сборищ в доме Всеволожского. Конечно, заседания конспиративного общества не могли происходить в дни еженедельных званых вечеров хозяина.
Именно репутация дома Всеволожского охраняла собрания «Зеленой лампы» от нескромного любопытства. Слухи об оргиях, возможно, пускались с целью пресечь подобное любопытство и направить внимание полиции по ложному пути.
Конечно, и Никита Всеволожский, и его молодые приятели вовсе не чуждались кутежей. Вероятно, и на ужинах после заседаний «Зеленой лампы» было выпито немало шампанского. Подобному представлению способствовало и то, что послания 1819 г., обращенные Пушкиным к членам «Зеленой лампы» или тем, кого считали членами этого общества, изобилуют вакхическими мотивами, но из этого никак не вытекает, что самое общество, руководимое С. Трубецким, Я. Толстым и Ф. Глинкою, носило тот характер, какой приписали ему Бартенев и Анненков. Пора отличать вечера Всеволожского от заседаний «Зеленой лампы». К сожалению, смешение это до сих пор встречается во всех работах о «Зеленой лампе».
Для Пушкина, конечно, вечера в доме Всеволожского представлялись такими же неделимыми, как неделимы были заседания «Арзамаса» и традиционный ужин с гусем. Вот почему вольнолюбивые мотивы в его стихах перемежаются с вакхическими. Но отсюда далеко до оргий, о которых пишут повествователи, доверившиеся старым слухам безвестного происхождения. Достаточно той характеристики вечеров у Всеволожского, какую дал им Пушкин в послании к Я. Толстому:
Горишь ли ты, лампада наша.
Подруга бдений и пиров?
Вот он, приют гостеприимный,
Приют любви и вольных муз,
Где с ними клятвою взаимной
Скрепили вечный мы союз.
Где в колпаке за круглый стол
Где своенравный произвол
Менял бутылки, разговоры,
И разгорались наши споры
От искр и шуток и вина.
Примечания
99 Послание это датируют 1820 г., до ссылки на юг. Прежде его относили к еще более ранней дате — к 1818 г. Датировки эти следует признать ошибочными. Наличие одинаковых стихов в законченном послании Юрьеву и в черновом послании петербургским друзьям заставляет предполагать, что они перенесены из чернового текста в завершенный, а не обратно, т. е. что послание Юрьеву написано после послания петербургским друзьям. Следовательно, его надо датировать не ранее, чем 1821 г. Замечу, что на единственном дошедшем до нас оттиске текста послания Юрьеву из архива самого Юрьева имеется надпись, может быть сделанная самим Юрьевым: «А. Пушкин. 1821». По-видимому, послание было прислано Пушкиным при не дошедшем до нас письме.
100 «Зеленой лампы» П. П. Каверина, М. А. Щербинина, В. В. Энгельгардта. Однако нет твердых оснований к подобному утверждению. Основываются на неясном свидетельстве П. В. Анненкова в его книге «Александр Сергеевич Пушкин в александровскую эпоху» (СПб., 1874, стр. 63—64) и на еще менее достоверных показаниях П. И. Бартенева в книге «Пушкин в Южной России» (1862; см. издание: М., 1914, стр. 146—147). Но оба они характеризуют круг знакомых Пушкина периода «Зеленой лампы», не утверждая, что все названные ими лица были членами этого общества. Совершенно неверно, будто в «Зеленой лампе» были А. Якубович (он в 1818 г. был сослан на Кавказ) и брат Пушкина Лев.
101 Первое упоминание о «Зеленой лампе» мы находим в работе П. И. Бартенева «А. С. Пушкин. Материалы для его биографии». В «Московских ведомостях» 1855 г. (№ 142, 26 ноября), где напечатана была глава 3-я этой работы, Бартенев писал: «... богатые холостяки братья Александр и Никита Всеволожские, собиравшие у себя дома веселое общество, которое называлось «Зеленою лампою». К этим словам цитируется послание Я. Толстому «Горишь ли ты, лампада наша...». Последний стих «Желай мне здравия, калмык!» вызвал замечание Бартенева: «Намек, заключающийся в последнем стихе, для нас непонятен». В № 146 «Московских ведомостей» (6 декабря) появилась «Объяснительная заметка к статье г. Бартенева об А. С. Пушкине» (подпись: В. Журавлев, 29 ноября 1855, село Белоомут): «Желай мне здравия, калмык! относится к прислуге и именно к мальчику калмыцкой породы. Этот мальчик находился в числе прислуги у Н. В. Всеволожского, он взят был из бедного калмыцкого семейства, работавшего по найму на рыбных промыслах вместе с другими калмыками в астраханском имении г. Всеволожских. Мальчика этого выкрестили и назвали, кажется, Всеволодом; но для шутки, а после по привычке в доме Всеволожских его называли калмыком, почему и все коротко знакомые и часто посещавшие дом гг. Всеволожских, подражая хозяевам, называли и кликали этого мальчика не иначе, как родовым его названием, т. е. калмык. Мальчик этот в казацком платке, обложенном галунами, находился при Н. В. Всеволожском и прислуживал при шумных собраниях Зеленой лампы, подавая трубки, закуски и вино. Пушкин хорошо знал этого мальчика и особенно к нему обращался как к маленькому инородцу, и потому-то он в послании обратился к нему».
102 П. И. . Пушкин в Южной России, стр. 147.
103 П. В. Анненков. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху, стр. 63—64 (сноска).
104
105 Современник, 1857, т. 62, № 4, апрель, стр. 266.
106 Вот во что превращается рассказ Я. Толстого в вольных переложениях. В «Спутниках Пушкина» В. В. Вересаева (т. 1, Изд. «Советский писатель», М., 1937, стр. 156—158) читаем: «Мы полагаем, что историку тогдашнего общественного движения решительно нечего делать с кружком „Зеленой лампы“; — настолько случайна и ничтожна была его общественно-политическая жизнь... Слишком много было лафита и клико, слишком много карт и веселых девиц, чтобы можно было ждать от членов кружка сколько-нибудь серьезного отношения к общественно-политическим вопросам времени. Основную жизнь кружка составляло упоенно-эпикурейское наслаждение жизнью, самозабвенный разгул, не считавшийся с стеснительными рамками светских приличий, картежная игра, „набожные ночи с монашенками Цитеры“... Нужно большое желание видеть то, чего нет, чтобы выуживать из посланий Пушкина отдельные слова „равенство“, „свобода“, „лампа надежды“ и на них строить заключения о высоких политических идеалах, будто бы одушевлявших кружок». В биографии Пушкина, писанной Л. П. Гроссманом (серия «Жизнь замечательных людей», М., 1939, стр. 182—183), читаем: «Ужины Всеволожского славились обилием шампанского и вольностью речи. Как-то было решено, что прислуживающий мальчик-калмык „всякий раз, как услышит пошлое словцо“, будет приветствовать чересчур непринужденного собеседника. ». П. О. Морозов уверенно расшифровывает «пошлое словцо» как «непечатное слово» (Пушкин, Сочинения, под ред. С. А. Венгерова, т. I, стр. 489), это же повторяет В. Вересаев («Когда кто-нибудь из собутыльников отпускал нецензурное слово, мальчик несмешливо улыбался»).