36
Однако будущее у этой поэмы оказалось весьма коротким. Мы увидим, как Пушкин быстро ушел вперед от системы рассказа «Руслана и Людмилы». Идти по дороге, проложенной этой поэмой, он предоставил эпигонам подражателям.
Обширная история подражаний Пушкину начинается с подражаний «Руслану и Людмиле». Среди подражателей следует в первую очередь назвать молодого А. А. Шишкова, приятеля Пушкина. В 1824 г. он выпустил сборник «Восточная лютня». Подражательность этого сборника вызвала соответствующую оценку критики. Полевой в «Московском телеграфе» назвал произведения Шишкова «неслыханным подражанием Пушкину».328 В своем обозрении литературы за 1824 г., подготовленном для «Мнемозины», Кюхельбекер под ноябрем записал: «Восточная Лютня младшего Шишкова — подражателя Пушкина».329 В этом сборнике помещены отрывки из сказочной поэмы «Ратмир и Светлана». Уже имена действующих лиц совпадают с пушкинскими: Ратмир и Рогдай. Как и у Пушкина, поэма начинается описанием пира у князя Владимира:
Среди бояр, сынов, дружины
Владимир солнце пировал;
Своей рукой он рог туриный
Гостям усердно наливал,
И гости дружно осушали.
Боярин Гридня и Варяг
Надеже-князю лет и благ
От сердца чистого желали...
Стихи А. Шишкова вызвали эпиграмму Баратынского:
Свои стишки Тощев пиит
Покроем Пушкина кроит,
Но славы громкой не получит,
И я котенка вижу в нем,
Который, право не путем,
На голос лебедя мяучит.
Другим подражателем «Руслана и Людмилы» был М. П. Загорский. Это был молодой поэт, только что окончивший в 1824 г. университет и в том же году умерший двадцати лет от роду. Стихи его печатались преимущественно уже после его смерти. Из некрологического примечания к его повести в стихах «Анюта» в «Соревнователе Просвещения» 1824 г. № 9 мы узнаем: «Отличные способности и приобретенные познания в науках, особенно по части литературы, подавали большую надежду на его успехи. Из оставшихся после него в рукописи стихотворений обращают на себя особенное внимание рыцарская повесть Илья Муромец».330«Новостях литературы» 1825, кн. 14 и в «Славянине» 1827 и 1830 гг. Вот заголовки отрывков, напечатанных в 1825 г.: «Нечаянное нападение Ильи Муромца на стан Печенежский», «Бой богатыря с Саганом печенежским царевичем», «Описание сада». Уже эти названия показывают на сходство поэмы Загорского и «Руслана и Людмилы». Стихи Загорского архаичнее стихов Пушкина, и у него замечается большая зависимость от волшебных сказок начала века. Однако общие качества стиха и слога Загорского обнаруживают глубокое влияние ранней поэзии Пушкина:
И витязь ехал день, другой,
На третий — тихие долины
Уж вечера дымились мглой,
И солнца круг до половины
Закрыт был дальнею горой —
Он видит город пред собой.
Под оным — длинными рядами
Белеют бранные шатры;
И тел кровавые бугры,
И поле, взрытое конями,
И лат иссеченных костры,
И кровь, текущая реками,
И томный звон в градских стенах,
Зовущий жителей к молитве,
И клики шумные в шатрах —
Всё говорит о страшной битве,
Недавно бывшей в тех местах.
..............
Друзья мои! вообразите,
Что вы ничем не смущены,
В постелях пуховых храпите
И грезите златые сны,
Подкопа взорванного звук:
Каков тогда ваш ужас будет?
Придете ли в себя вы вдруг?
Таков был ужас печенегов
(От их губительных набегов
Тогда Чернигов трепетал),
Когда Илья на них напал.
Обезоружены и наги,
Незапностью лишась отваги,
Они не знают, что начать;
Иной пускается бежать,
Иной спешит вооружиться,
И, шлемом думая покрыться,
Вздевает на уши котел...
......................
Там рощи кедров, пальм, дубов,
Лимонных, миртовых дерев,
И золотых акаций сени
На мягкий луг кидают тени.
С веселым шумом вдоль лугов
Потоки резвые сверкают...331
Приведенные отрывки показывают, что именно усваивалось из поэмы Пушкина: это разнообразие картин, при этом картин определенных, в соединении дающих общую панораму волшебно-сказочной поэмы: картину странствия героя, картину боя, картину роскошного сада. Искусство Пушкина и состояло в том, чтобы в рассказе простейшего сюжета показать все те картины, которые и дают в соединении «богатырскую повесть». Но то, что было новизной у Пушкина, то стало повторением у его последователей. Когда Пушкин прочел отрывки поэмы Загорского, напечатанные в «Новостях литературы», он написал Плетневу (декабрь 1825): «Неужто Загорского? Если нет, кто же псевдоним, если да: как жаль, что он умер!». Тогда еще внове было подражание стихам Пушкина, и он с надеждой глядел на тех, в которых видел своих последователей, открывавших новый период в истории русской поэзии, период пушкинский.332
Подражания Шишкова и Загорского указывают и на быстрое усвоение стиха «Руслана и Людмилы». Именно Пушкин открыл широкий путь четырехстопному ямбу и особенно своими поэмами. Он не был в полном смысле слова нововводителем в этой области. Конечно, господствующий эпический стих в XVIII в. был александрийский, но ведь «Руслан и Людмила» не была эпической поэмой. В шутливой поэме давно господствовал четырехстопный ямб. С ним конкурировал только вольный стих «Душеньки» Богдановича да «русский размер» (четырехстопный хорей дактилического окончания без рифм) «Ильи Муромца» Карамзина, примененный Пушкиным в лицейском «Бове».
Однако четырехстопный ямб сказочных поэм (и вообще шутливых поэм) обычно был иного типа, чем стих «Руслана и Людмилы». Осипов в «Энеиде» применил одическую десятистишную строфу. Эта строфа стала применяться в «перелицовках» (в том числе в «Енеиде» И. Котляревского). В волшебных поэмах применялась иная строфа. Так, Востоков написал «Светлану и Мстислава» восьмистишиями перекрестной рифмовки. Греч в своем руководстве указал подобный размер как наиболее подходящий для рыцарской поэмы. Н. Радищев в «Алеше Поповиче» применил шестистишия. Строфический характер стиха ставил повествования в особые условия (подобные условиям итальянских поэм в октавах). Рассказ делился на равные порции, своего рода стихотворные абзацы. Свобода речи стеснялась строгими рамками строф. Произвольного развития речи, отражавшего различный характер темы, не допускалось. Строфы имели свое преимущество, и в «Евгении Онегине» Пушкин обратился к строфическому построению, но иного, особого строя. В «Руслане и Людмиле» он воспользовался свободной рифмовкой. У него были в этом отношении предшественники. Среди них следует назвать Хераскова, который несколько песен «Бахарианы» написал четырехстопным ямбом вольной рифмовки. Вот, например, начало девятой главы:
Такие ль стали человеки
Во просвещенны наши веки,
Как были в древни времена?
Или они переменились,
Как будто новы семена
В другой земле переродились!
Когда в писаньях древних лет
Различны бытия читаю,
Не те сказанья обретаю,
Не тех людей! чудес уж нет!
Царевен похищали змеи;
Волшебники, колдовки, феи
В одну минуту без труда
Сооружали города...
Однако у Хераскова мы наблюдаем обычно совпадение фразовых единиц с рифмовыми: там, где кончаются рифмы, кончается и предложение, новое предложение начинается с новых рифм. Отсюда дробность речи, обособленность одной фразы от другой.
Жуковский показал другой ритмико-синтаксический ход стиха. В его послании Воейкову мы замечаем иной тип связывания речи:
Ты видел Азии пределы;
Ты зрел ордынцев лютых край
И лишь обломки обгорели
Батыя древняя обитель;
Задумчивый развалин зритель,
Во днях минувших созерцал
Ты настоящую картину
И в них ужасную судьбину
Батыя новых дней читал.
Здесь мы видим, что стих, оканчивающийся словом «обитель», заканчивает предложение. Новое предложение начинается со стиха, с ним рифмующего. Таким образом создается связь между этими предложениями и непрерывность движения. Там, где кончаются и рифмы и предложения, пауза звучит глубже. Это дает возможность речевые массы разнообразить, дробить их с разной силой, группировать в большие единства. Речь приобретает особый, живой характер. И Пушкин это продолжил в своих поэмах. Он придал своему стиху новую гибкость, — то новое качество, которое и утвердилось в формуле «пушкинский стих».
разбираемого произведения Пушкина, всегда воздавалось должное его «стихосложению». Но когда этот легкий стих стал добычей подражателей, Пушкин писал о нем:
Четырестопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить...
(«Домик в Коломне»).
у Пушкина в выработанном им стихе.
Как стих без мысли в песне модной
Дорога зимняя гладка.
(«Евгений Онегин», гл. VII, строфа XXXV).
Так говорил Пушкин о произведениях своих подражателей, не сумевших овладеть ничем сверх механизма стиха, так поразившего современников поэта.
328 Московский телеграф, 1825, ч. 1, № 1, стр. 86.
329 Литературные портфели, Пгр., 1923, стр. 75, ср. стр. 78.
330 См.: Пушкин—535.
331 Новости литературы, 1825, кн. 14, стр. 129—138.
332 Имя Загорского неожиданно появилось в следственных делах о декабристах. Было найдено революционное стихотворение за подписью Загорского, и С. Трубецкому был предложен вопрос: «Кто такой Загорский, коего стихи „Безжизненный град“ и пр. были при вас? принадлежит ли он к вашему обществу и в каких с вами сношениях». Трубецкой отвечал: «Загорский был сочинитель комедий, и брат его служил в Семеновском полку; вот всё, что я о нем знаю; к обществу он не принадлежал. Его имя подписано под стихами, но Рылеев, который дал мне их для прочтения, сказал, что так как он уже умер, то это сделано для скрытия настоящего имени, а стихи писал конногвардейского полка князь Одоевский» (Восстание декабристов, Материалы, т. I, стр. 7, 14, 22).