28
Мы видели, как тесно связан замысел «Демона» со стихотворением «Свободы сеятель пустынный». Стихотворение это завершает ряд произведений, дающих оценку политической действительности.
Уезжая из Петербурга, Пушкин обещал Карамзину «два года ничего не писать противу правительства» (письмо Жуковскому в апреле 1825 г., ср. письмо Карамзина Дмитриеву 7 июля 1820). Однако обещание свое Пушкин понимал очень узко: он ничего не писал прямо против правительства, с упоминанием лиц. Но он не считал, что нарушил обещание, написав «Гавриилиаду» или «Кинжал». Между тем «Кинжал» имел несомненное агитационное значение в декабристской среде.
За время пребывания на юге Пушкин написал ряд произведений, в достаточной степени обнаруживающих его политические взгляды. Нельзя сказать, чтобы эти взгляды не были направлены против правительства и правительственной политики. Уже в апреле 1821 г. написано послание В. Л. Давыдову, внушенное надеждой на революцию. В этом послании Пушкин вспоминает встречи в Каменке. Воспоминания И. Якушкина дают некоторое представление о характере этих встреч. Общество, соединившееся в Каменке, Пушкин определял как «разнообразную и веселую смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя» (письмо Гнедичу 4 декабря 1820 г.). Это были в большинстве члены Тайного общества — В. Л. Давыдов, М. Орлов, К. Охотников, И. Якушкин. Разговоры, какие велись в Каменке, Пушкин назвал «демагогическими спорами». Смысл, который он вкладывал в эту формулу, явствует из воспоминаний Якушкина, сообщившего о диспуте на тему «насколько было бы полезно учреждение Тайного общества в России».215 Из послания Пушкина мы видим, что разговоры шли о революциях на юге Европы и о возможности революционного переворота в России.
Когда везде весна младая
С улыбкой распустила грязь,
И с горя на брегах Дуная
Бунтует наш безрукий князь...
Тебя, Раевских и Орлова
И память Каменки любя,
Хочу сказать тебе два слова
Про Кишинев и про себя.
После вольнодумной характеристики пасхальных обрядов Пушкин переходит к политическим событиям:
Вот эвхаристия другая,
Когда и ты и милый брат,
Перед камином надевая
Демократический халат,
Спасенья чашу наполняли
Беспенной, мерзлою струей,
тех и той
До дна, до капли выпивали!..
Но те в Неаполе шалят,
А та едва ли там воскреснет...
Народы тишины хотят,
И долго их ярем не треснет.
В последних стихах уже заложена тема стихотворения «Свободы сеятель пустынный». Послание Давыдову писалось непосредственно после падения революционной власти в Неаполе, когда вслед за австрийскими войсками в покоренный город вошел Фердинанд и восстановил абсолютизм, отрекшись от всех своих клятв. Карбонарское движение было разгромлено при равнодушии народа, не затронутого революционной пропагандой. Отсюда формула «народы тишины хотят».
Однако на вопрос «ужель надежды луч исчез?» Пушкин отвечает твердой уверенностью в том, что революция настанет, «мы счастьем насладимся». При этом Пушкин отчетливо сознает кровавый характер революционного движения. Настроение послания далеко от отвлеченных формул «Вольности», в которых провозглашалась незыблемость законности и объявлялось преступлением всякое на нее покушение как со стороны монархов, так и со стороны народа.
Политические разговоры велись в доме Орлова, в масонской ложе «Овидий» (см. стихотворение «Генералу Пущину», 1821). Дневник П. И. Долгорукова показывает, что Пушкин не воздерживался от высказывания своих политических мнений при любых обстоятельствах. Благонамеренный автор дневника записал под датой 11 января 1822 г.: «Пушкин прислан сюда, просто сказать, жить под присмотром. Он перестал писать стихи, — но этого мало... он всегда готов у наместника, на улице, на площади, всякому на свете доказать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России».216 В том же дневнике записаны разговоры Пушкина о крепостном праве (30 апреля 1822 г.), причем Долгоруков замечает: «Пушкин ругает правительство, помещиков, говорит остро, убедительно».217 В разговоре 27 мая Пушкин высказывал надежду на победу революций на юге Европы, 20 июля Пушкин говорил особенно резко: «Штатские чиновники — подлецы и воры, генералы — скоты большею частию, один класс земледельцев — почтенный. На дворян русских особенно нападал Пушкин. Их надобно всех повесить, а если бы это было, то он с удовольствием затягивал бы петли».218
Вряд ли следует из свидетельства Долгорукова делать крайние выводы и думать, что Пушкин проповедовал крестьянскую революцию, однако к теме этой он несомненно подходил. Революции Пушкин ждал, при этом, в отличие от заговорщиков тайных обществ, он внимательно присматривался к участию народа в революционных движениях. Мы видели, что интерес Пушкина к народному творчеству связан был с его интересом к участникам освободительных движений на Балканах. Присмотревшись к деятелям похода Ипсиланти, к участникам сражения при Скулянах, он уловил демократический характер освободительного движения. Поэма «Братья разбойники» показывает, что от внимания Пушкина не ускользнули некоторые черты крестьянских волнений на юге России. Разбойничья тема Кирджали не пугала Пушкина. Его разбойники не похожи на разбойников Шиллера и Нодье и на корсаров Байрона. У Пушкина уже на юге, может быть не вполне отчетливо, проявляется внимание к тем менее заметным людям, которые делают революцию. В поэме об А. Ипсиланти не предводитель восстания избран героем, а рядовые участники, которые сражались в монастыре Секу, покинутые своим предводителем и отрезанные от повстанческих отрядов.
Именно в эти дни Пушкин впервые называет имя Радищева как автора «Путешествия из Петербурга в Москву»:
Радищев, рабства враг, цензуры избежал.
(«Послание цензору»).
В связи с изменением взглядов на революционную борьбу Пушкин подвергает пересмотру свои исторические оценки. Это мы видим в стихотворении «Наполеон».
Наполеон умер на острове св. Елены 5 мая (н. ст.) 1821 г. В Кишинев известие о его смерти пришло только через три месяца: Пушкин отметил получение новости 18 июля (ст. ст.). Вскоре он задумывает оду на смерть Наполеона. Позднее, в 1824 г., он включил в текст оды две предпоследние строфы, извлеченные из черновика стихотворения «К морю», написанного уже в Михайловском. Эти две строфы, равно как и некоторые редакционные поправки того же времени, развивают идею стихотворения еще дальше, чем в редакции 1821 г., но в том же направлении.
В стихотворении прежде всего произведена переоценка исторического значения самого Наполеона. До сих пор в своих характеристиках Наполеона Пушкин исходил из тех политических оценок, которые возникли в период войны с Францией, и основывался на идее борьбы народов за освобождение от тирании европейского диктатора. Поэтому везде в ранних произведениях Пушкина мы встречали только резко отрицательные характеристики: «неусыпный тиран», «губитель», «ужас мира», «самовластительный злодей». Отголоски этих характеристик присутствуют и в черновиках «Наполеона». Так, в черновом тексте первой строфы мы находим: «губитель осужденный», «страшилище вселенной». Но в окончательном тексте вместо того читаем: «властитель осужденный» и «изгнанник вселенной». Из всех определений осталось одно слово — «тиран», без эпитета. И уже первые стихи оды дают новую, высокую оценку личности Наполеона:
Чудесный жребий совершился,
...
Примирительный тон оды выражен в стихах:
Над урной, где твой прах лежит,
Народов ненависть почила,
И луч бессмертия горит.
Итак, настало время исторической оценки («потомство настает»), и эта оценка будет примирительной.
Перемена в оценке Наполеона определяется тем, что события, последовавшие за поражением и ликвидацией наполеоновского режима, обнаружили реакционную сущность победителей, объединившихся в Священном союзе. Вместо освобождения народов, обещанного в войне с империей Наполеона, наступили годы упорной борьбы против народных движений. Бонапартисты, оказавшиеся в оппозиции, стали союзниками противников реакционного режима в тех странах, где он насаждался Священным союзом, в частности во Франции. В военном заговоре, раскрытом в Париже 19 августа 1820 г., руководящую роль играли сторонники Наполеона, объединившиеся с представителями других политических группировок, враждебных режиму Бурбонов. В это время французское правительство вполне подпало под влияние эмигрантов с графом д’Артуа (будущим Карлом X) во главе. Программой вернувшейся во Францию эмиграции было уничтожение конституционных прав, восстановление абсолютной монархии и феодальных привилегий. Именно поход против социальных завоеваний революции, укрепленных законодательством империи, и вызвал объединение бонапартистов с другими партиями революционного происхождения. Стали забывать тиранические методы правления Наполеона. Наоборот, его попытки сближения с либералами во время Ста дней всем были памятны. Создавались предпосылки для «наполеоновской легенды». Беранже написал песню под названием «Пятое мая», и под тем же названием Манцони написал оду.
В оде «Наполеон» Пушкин пересматривает свои исторические оценки. В четвертой и пятой строфах дается картина французской революции:
Когда надеждой озаренный
От рабства пробудился мир,
И галл десницей разъяренной
Низвергнул ветхий свой кумир;
Когда на площади мятежной
Во прахе царский труп лежал,
И день великий, неизбежный —
Свободы яркий день вставал, —
Тогда в волненьи бурь народных
Предвидя чудный свой удел,
В его надеждах благородных
Ты человечество презрел.219
«Вольности», Пушкин резко изменяет свое отношение к этим событиям. Так же как и в «Вольности», апогеем революции является для Пушкина казнь короля. Пропуская дальнейшие события после казни Людовика, он и здесь непосредственно переходит к возвышению Наполеона. Но все оценки переменились.
В «Вольности» смерть Людовика XVI на эшафоте была примером преступления, совершенного народом. «Падет преступная секира» — такой формулой отрицалось право народа судить короля.
В оде «Наполеон» всё изображено иначе. Революция — осуществление «благородной надежды человечества». День казни короля — день великий и неизбежный, яркий день свободы. Итак, вопрос о казни короля для Пушкина представляется уже в ином свете, и он приближается к выводам Радищева. Однако есть и одно отличие. И в «Вольности» Радищева и в «Вольности» Пушкина речь шла о каком-то абстрактном «праве» народа судить царей. Основываясь на учении естественного права, в традиции просветителей XVIII в. политические мыслители постоянно возвращались к этому своеобразно юридическому вопросу о «праве». В оде Пушкина «Наполеон» отсутствует речь о данном праве. Он констатирует факт казни короля как вытекающий из исторической необходимости. Старый мир уже был обречен на гибель («ветхий» кумир). Падение трона было «неизбежным». Так, критерий «права» заменен критерием исторической необходимости.
Отношение к революции определяется и стихами шестой строфы:
И обновленного народа
Ты буйность юную смирил,
Новорожденная свобода,
Вдруг онемев, лишилась сил...
Подобная перемена прежней оценки объясняется тем, что самый принцип революции был в эти дни уже органически усвоен Пушкиным. Уже он не колебался в вопросе, принадлежит или не принадлежит народу право восстания. Он желал революции, стремился к ней, а потому оправдал и революцию минувшую, осмыслив ее как исторически обусловленное событие, к которому вообще не применимы мерки права.
Наполеон в данной оде выступает уже не как отвлеченный тип самовластителя, а как исторический образ диктатора, подавившего революционную свободу Франции.
Основная часть оды посвящена отношениям Франции и России. Русско-французские войны определены, с одной стороны, событиями 1805—1807 гг. (Аустерлиц и Тильзит), с другой — войной 1812 г., временами наибольшего возвышения и наибольшего падения военной славы Наполеона.
Тильзит надменного героя
Последней славою венчал.
Символом наибольшего напряжения народных сил России Пушкин изображает пожар Москвы. Именно с этого времени пожар 1812 г. упоминается Пушкиным всегда, когда он говорит о тех жертвах, какими куплена была победа 1812 г.
В лицейских «Воспоминаниях в Царском селе» пожар Москвы изображался как горестное событие, призывавшее к мщению:
Края Москвы, края родные
............
И вас багрила кровь, и пламень пожирал!
И в жертву не принес я мщенья вам и жизни;
Вотще лишь гневом дух пылал!..
«Наполеон» пожар Москвы рассматривается как сознательная жертва: он называется «великодушным». Именно пожар — начало гибели Наполеона:
Померкни, солнце Австерлица!
Пылай, великая Москва!
Тильзит и Москва — величие и падение Наполеона. И здесь Пушкин подчеркивает глубокое различие между Тильзитским миром и московским пожаром, знаменовавшим отказ от унизительного мира, от капитуляции. В Тильзите Наполеон встретился с Александром. Личная политика Александра привела к унизительному соглашению с Наполеоном. Национальное чувство было уязвлено, и эта обида ощущалась каждым русским до побед Отечественной войны:
Тильзит!.. (при звуке сем обидном
Теперь не побледнеет росс)...
В Москве Наполеон столкнулся с народом. В беловой рукописи и во многих списках, получивших распространение в 20-е годы, десятая строфа оканчивалась стихами:
Настали времена другие,
Исчезни, краткий наш позор!
В Москве не царь — в Москве Россия!
Война по гроб — наш договор!
Предпоследний стих в окончательной редакции едва ли не из цензурных соображений изменен:
Благослови Москву, Россия!
Так, политика царя привела к позору Тильзита, национальное сопротивление — к победе. Народный характер войны подчеркнут и стихами:
Подъяту видит великан:
И до последней все обиды
Отплачены тебе, тиран!
Эпитет при слове «Немезида» заменил первоначальную редакцию — «великой Немезиды».
Хвала! он русскому народу
Высокий жребий указал,
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.
«Эта строфа ныне не имеет смысла, но она писана в начале 1821 года».
И в те же дни 1821 г. Пушкин набрасывал гимн свободе (Элевферии, от греческого ’Ελευφερία — свобода):
Эллеферия, пред тобой
Затмились прелести другие,
Горю тобой, я вечно твой,
Политических тем касается Пушкин в своем «Послании цензору» 1822 г. Послание это предназначалось к распространению в рукописи, и Пушкин, очевидно, желал, чтобы оно дошло по своему адресу. Цензор, которого имел в виду Пушкин, был знаменитый Бируков, деятельность которого характерна для состояния русской печати в начале 20-х годов. Именно в этом послании Пушкин называет Радищева как автора «Путешествия из Петербурга в Москву».
Как стихотворение полулегальное, «Послание» не вполне отражает мнения Пушкина. В действительности он гораздо решительнее смотрел на вредоносную политику реакционной цензуры. В письме Гнедичу 13 мая 1823 г., перефразируя изречение Катона, он сделал приписку: «Vale, sed delenda est censura».220 Здесь же, в «Послании», он шел на уступки и примирялся с цензурой умеренной и благоразумной.
«Послание» является отчасти и сатирой на современное состояние русской литературы, на ее упадок — следствие цензурных притеснений, исключавших общественные темы из печатного слова:
Баллады, басенки, элегии, куплеты,
Досугов и любви невинные мечты,
Воображения минутные цветы.
Позднее, в записке Бенкендорфу в июле или августе 1830 г. Пушкин писал: «Литераторы во время царствования покойного императора были оставлены на произвол цензуре своенравной и притеснительной — редкое сочинение доходило до печати». В письме Д. Давыдову в августе 1836 г. Пушкин выразился еще определеннее: «... ... вся литература сделалась рукописною, благодаря Красовскому и Бирукову».221
Теме о распространении наиболее опасных сочинений в рукописи посвящены стихи «Послания»:
Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы —
Осмеивать закон, правительство иль нравы,
Тот не знаком тебе, мы знаем почему —
И рукопись его, не погибая в Лете,
Без подписи твоей разгуливает в свете.
Барков шутливых од тебе не посылал,
И Пушкина стихи в печати не бывали;
Что нужды? их и так иные прочитали.
И Пушкин останавливается преимущественно на гражданском направлении, свойственном русской литературе:
В глазах монархини сатирик превосходный
.............
Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры
Их горделивые разоблачал кумиры;
Хемницер истину с улыбкой говорил.
На поприще ума нельзя нам отступать.
Старинной глупости мы праведно стыдимся,
Ужели к тем годам мы снова обратимся,
Когда никто не смел отечество назвать,
Нет, нет! оно прошло, губительное время,
Когда невежества несла Россия бремя...
Так утверждает Пушкин тождественность рабства и невежества.
Мы видели, что традиции русского просвещения Пушкин ведет от XVIII в. Кроме имени Радищева, он называет Фонвизина, Державина и Хемницера. Почти в то же время в «Заметках по русской истории XVIII века» Пушкин дает аналогичный список деятелей русского просвещения. Говоря о лицемерии Екатерины и о расхождении у нее слова с делом, Пушкин пишет: «Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первый луч его, перешел из рук Шешковского в темницу, где и находился до самой ее смерти. Радищев был сослан в Сибирь; Княжнин умер под розгами — и Фонвизин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если б не чрезвычайная его известность». И хотя Пушкин ошибался в судьбе Княжнина,222 «Послания цензору».
Год 1823 был временем торжества реакции. Это выразил Пушкин в стихотворном наброске:
Кто, волны, вас остановил,
Кто оковал ваш бег могучий,
Кто в пруд безмолвный и дремучий
С этим изменением обстановки Пушкин связывает и собственное состояние души:
Чей жезл волшебный поразил
Во мне надежду, скорбь и радость
И душу бурную и младость
Пушкин выражает страстное желание вырваться из этого оцепенения, призывая политические грозы:
Взыграйте, ветры, взройте воды,
Разрушьте гибельный оплот.
Где ты, гроза, символ свободы?
Однако надежд на революционное движение не было. В России грубо и решительно боролись с передовыми течениями русской мысли исполнители воли Александра Аракчеев и Магницкий. В Испании по поручению Священного союза (после Веронского конгресса) французскими войсками было разгромлено конституционное правительство, восстановлен абсолютизм Фердинанда, революционный вождь Риего был схвачен и казнен. Король отрекся от всех своих конституционных присяг.
За событиями в Испании Пушкин внимательно следил: Испания была страной победившей революции, в то время как вся остальная Европа являлась жертвой реакционных сил. О внимании Пушкина к событиям, сопутствовавшим интервенции в дела Испании, свидетельствует один факт. Когда в мае 1823 г. он писал первую главу «Евгения Онегина», то коснулся в V строфе тех тем, по поводу которых Евгений мог вести «важный спор». В окончательной редакции эти темы совсем не упоминаются. Но в рукописях, как черновой, так и беловой, предметы разговоров Онегина названы. В первой беловой редакции читаем:
И мог Евгений в самом деле
Вести ученый разговор,
О Байроне, об Манюэле,
О карбонарах, о Парни,
О генерале Жомини...
В черновиках указаны еще имена Мирабо, Бергами223 «жарких споров» Онегина. Особенно упорно во всех промежуточных редакциях Пушкин сохраняет имя Манюэля, и лишь в последней стадии это имя заменяется нейтральным именем Мармонтеля, писателя конца XVIII в.
Манюэль и Бенжамен Констан были лидерами левого крыла французской палаты депутатов. В 1823 г. были особые причины, чтобы упомянуть имя Манюэля. Французская армия перешла у Ируна испанскую границу 7 апреля с целью «освобождения короля, восстановления алтаря и престола». Военным действиям предшествовали бурные прения в палате 26 февраля. Левое крыло резко выступило против контрреволюционного вмешательства в дела Испании. Возражая Шатобриану, тогда — министру иностранных дел, Манюэль напомнил, к каким последствиям приводит интервенция: «Именно потому, что во Францию вторглись иностранные войска, был повержен Людовик XVI». Развивая эту мысль, Манюэль продолжал: «Надо ли напоминать, что опасность увеличилась для королевской семьи, когда революционная Франция почувствовала необходимость бороться новыми силами, с новой энергией...» Здесь Манюэль был прерван. Его обвинили в восхвалении «цареубийства», и после пятидневных прений, 4 марта Манюэль был лишен звания депутата и силой выведен из палаты. С ним вместе до конца сессии все левые депутаты покинули палату.
Дело Манюэля, выступившего с историческим оправданием казни короля, привлекало в эти месяцы общее внимание. Мы можем понять, что все симпатии Пушкина были на стороне Манюэля. Вместе с тем это дело заставило Пушкина пересмотреть вопрос об историческом значении казни Людовика XVI. До сих пор, под влиянием реакционной публицистики, он считал казнь короля апогеем революции, ее «крайностью». Теперь, после прений в палате по поводу интервенции в испанские дела, Пушкин увидел истинное значение казни короля, явившейся лишь эпизодом в борьбе революционной Франции с коалицией. Отныне казнь короля исчезает из пушкинских обзоров исторических событий французской революции. Это мы увидим в стихотворении 1824 г. «Зачем ты послан был и кто тебя послал?».
Франция двинула на Испанию стотысячное войско, и хотя испанцы располагали по крайней мере равными силами и сражались у себя на родине, кампания закончилась в два месяца. Причиной этого было равнодушие населения к делу защиты конституции. В самой среде победивших и стоявших у власти либералов образовались непримиримые группировки. В крестьянстве, под воздействием клерикальной агитации, создалось настроение против «черных» (как называли либералов). Образовались контрреволюционные банды, настолько ретиво принявшиеся за искоренение либералов и всяких следов конституции, что французские войска принуждены были обуздывать монархистов. В газетных сообщениях подчеркивалось, что испанский народ приветствовал французов как «освободителей». Риего был выдан крестьянами монархическим властям. Повторилось в еще более резкой форме то, что произошло в Неаполе и Пьемонте: революционное движение, затеянное карбонариями и масонами, не было поддержано народом. И Пушкин вернулся к теме, намеченной еще в послании к Давыдову:
И долго их ярем не треснет.
Посылая А. Тургеневу 1 декабря 1823 г. строфы «Наполеона», которые не могла пропустить цензура, Пушкин добавлял: «... это мой последний либеральный бред, я закаялся и написал на днях подражание басне умеренного демократа Иисуса Христа (Изыде сеятель сеяти семена своя)». Далее он сообщал текст нового стихотворения «Свободы сеятель пустынный».224
Мы видели, как постепенно создавалось это горькое по своему содержанию стихотворение. Одновременно с «Демоном», означавшим разочарование в романтическом идеале, Пушкин направляет свой упрек народам, не пробужденным революционной проповедью революционеров-заговорщиков.
народом, ставило перед Пушкиным более широкий вопрос о возможности революционной победы, т. е. о возможности народной революции. Но для этого надо было знать готовность народа к восстанию, надо было знать чаяния народа.
Отход от романтизма толкал Пушкина на новый путь: внимательного изучения и отражения в творчестве борьбы реальных сил. Уже образ не воображаемого героя, а реального современника в реальной, а не экзотической обстановке, с отказом от романтической идеализации, стоял перед Пушкиным. И именно в эти дни начато им новое произведение, которое должно было стать главным предметом его творческих трудов в течение семи лет.
Примечания
215 Записки, статьи, письма И. Д. Якушкина, стр. 42.
216 Звенья, т. IX, стр. 27.
217
218 Там же, стр. 99—100.
219 Не совсем ясна дата строфы «Когда надеждой озаренный». В черновом тексте оды этой строфы нет. Она появляется в беловом тексте в тетради ЛБ 2367 (ПД 833), но в эту тетрадь ранние стихи переписывались позднее, вероятно уже в 1823 г.: через два листа в тетради находится стихотворение «Ночь» с пометой «26 октября 1823». Пушкин сообщил эту строфу А. И. Тургеневу в письме 1 декабря 1823 г.
220 «Здравствуй, но да будет уничтожена цензура».
221 Почти то же самое в записке «О народном воспитании», писанной в ноябре 1826 г. Говоря о времени около 1820 г., Пушкин писал: «...... литературу (подавленную самой своенравною цензурой), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни» («возмутительные» в значении «призывающие к возмущению», «мятежные»).
222 В этой ошибке Пушкин был не одинок: ту же версию о смерти Княжнина мы находим в известном биографическом словаре Д. Н. Бантыш-Каменского 1836 г., то же самое мы находим в примечаниях к «Разбору донесения Тайной следственной комиссии», писанных в Сибири Никитой Муравьевым, но отражающих, по-видимому, те сведения, которыми Муравьев располагал до ссылки. Вот слова Муравьева, близкие к словам Пушкина: «При Екатерине II, в Москве, Новиков, родной дядя члену тайного союза, с многочисленными сподвижниками распространял просвещение и идеи законной свободы. Он долго содержался в Шлюссельбурге, его обвиняли в ереси. Писатель Княжнин за смелые истины в своей трагедии „Вадим“ подвергался пытке в тайной канцелярии. Радищев, автор Путешествия в Москву, претерпел ту же участь» (Записки декабристов, вып. 2 и 3. Лондон, 1863, стр. 129).
223 Бергами — герой громкого политического процесса английской королевы Каролины (1820—1821), обвиненной мужем в неверности. Крайняя непопулярность короля вызвала общественные демонстрации в пользу королевы.
224 Любопытно, что первый стих этого стихотворения первоначально появляется в черновом тексте IV строфы второй главы «Евгения Онегина»:
Ярмо он барщины старинной
Оброком легким заменил,
И небо раб благословил.