13
Мелкие стихотворения составляют основную часть дошедшего до нас лицейского творчества Пушкина. Характер их довольно пестрый, особенно вначале, когда еще не определились с достаточной ясностью собственные вкусы и наклонности мальчика-поэта. Эту мелкую лицейскую лирику можно поделить на два, довольно четко отграниченных периода: первый, охватывающий годы 1814 и 1815, и второй — 1816—1817. Остановимся на первом периоде, к которому, за малыми исключениями, относятся и все произведения, о которых уже говорилось.
Лирику Пушкина изучали до сих пор либо в порядке констатации различных влияний (особенно этим грешит комментарий Л. Н. Майкова к первому тому старого академического издания, где всякое типическое явление века неизменно трактуется как результат определенных заимствований и влияний), либо в плане биографическом (обычный тип комментария к лирике в разных изданиях), либо в порядке психологическом и типологическом (Овсянико-Куликовский и др.). Историко-литературному изучению лирика почти не подвергалась. Нет даже описательной работы о лирике Пушкина.
Между тем уже в лицейскую пору в лирике Пушкина возникают существенные вопросы, посильно им разрешаемые.
Правда, вопросы эти не всегда являются центральными в его творчестве, что объясняется положением лирики среди прочих произведений Пушкина. В первом изданном Пушкиным сборнике его стихотворений, вышедшем в конце 1825 г., было предисловие «От издателей», просмотренное самим Пушкиным и, следовательно, выражающее его взгляд. Там есть следующая фраза: «Мы желаем, чтобы на собрание наше смотрели, как на историю поэтических его досугов в первое десятилетие авторской жизни».101 Слово «досуги» показывает, что основную линию своего творчества Пушкин видел не в лирике, не в мелких стихотворениях, а в крупных своих поэмах (к концу 1825 г., кроме поэм, никаких иных крупных произведений Пушкин не напечатал, хотя уже был написан «Борис Годунов»).
Лирическая тема была у Пушкина всегда несколько у́же общих тем, занимавших его. В ней было всегда больше личного и субъективного, обращенного на себя, что отнюдь не дает права говорить о субъективизме его творчества вообще, в любую эпоху его творчества. Но надо считаться с отличительным характером лирической темы. С другой стороны, лирику Пушкина никак нельзя отрывать от остального его творчества и рассматривать как некоторую замкнутую сферу его поэтической деятельности. В дальнейшем мы будем иметь много примеров неразрывной связи отдельных стихотворений с крупными произведениями того же времени. В лицейском периоде таких произведений или нет, или они не дошли до нас. Поэтому мы можем составить только неполное представление о творческом пути Пушкина этих лет именно в силу ограниченности тем и задач лирики, как это понимал Пушкин с первых лет.
Основные вопросы, которые ставил себе Пушкин в лирике, следующие: во-первых, каков должен быть сам поэт, каков должен быть его внутренний облик; во-вторых, в чем сущность поэтического творчества и каков должен быть творческий процесс; в-третьих, что является предметом поэзии, каковы ее темы. Кроме того, каждая пора его творчества характеризуется частными лирическими темами, возникающими в той или иной связи.
Ответы на все эти вопросы Пушкин часто находил готовыми у любимых им поэтов и воспроизводил их. Но не генезис того или иного решения нам интересен, а органическая принадлежность этого ответа Пушкину. Он был с детства начитан и видел, как различно можно ответить на один и тот же вопрос. Естественно, для раннего периода его творчества, когда он был еще, собственно, ребенком, мы не вправе ожидать от него новых ответов на старые вопросы. Но уже определенный выбор ответа есть проявление индивидуальности, особенно когда этот выбор активен, т. е. сопровождается отрицанием других ответов. А у Пушкина это заметно с самого начала его поэтической деятельности. Мы уже видели, как в литературных взглядах проявлялись не только его симпатии, но и ясно выраженные антипатии. Точно так же, принимая один ответ, Пушкин всегда с живостью отвергал ответ противоположный. Он был прирожденный полемист и в жизни и в творчестве. Поэтому он никогда не был ни эклектиком, ни эпигоном, даже в самых подражательных стихах.
Каким же представлялся образ поэта юному Пушкину? Этой темы он касался часто. Ответ мы находим в начальных стихах послания «К Батюшкову» 1814 г., где рисуется идеальный образ поэта:
Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид.
Поэт изображается «с венком из роз душистых», с «заздравным фиалом», «мечтами окрыленный».
Поэтическое вдохновение изображается как состояние ленивца, небрежно марающего стихи:
Люблю...
...в минуту вдохновенья
Небрежно стансы намарать
И жечь потом свои творенья...
(«Послание к Юдину»,
В том же стихотворении поэт рисуется так:
Вдали обманчивых красот,
Вдали нахмуренных забот
И той волшебницы лукавой,
Которая весь мир вертит,
В трубу немолчную гремит,
И — помнится — зовется славой, —
Живу с природной простотой,
С философической забавой
И с музой резвой и младой...
Вот изображение поэта и его занятия в стихотворении «Моему Аристарху»:
Люблю я праздность и покой,
И мне досуг совсем не бремя;
И есть и пить найду я время.
Когда ж нечаянной порой
Стихи кропать найдет охота,
На славу дружбы иль Эрота, —
Тотчас я труд окончу свой.
или:
Давно пропели петухи;
Шапеля в песнях призывая,
Пишу короткие стихи,
Среди приятного забвенья
Склонясь в подушку головой,
И в простоте, без украшенья,
Мои слагаю извиненья
Немного сонною рукой.
Слово «лень» и его производные пестрят в стихах этих лет:
Где ты, ленивец мой?
Любовник наслажденья!..
(«Послание к Галичу»).
Тебя зову, мудрец ленивый...
(«К Галичу»).
Философом ленивым,
От шума вдалеке,
Живу я в городке,
...
Никто, никто ему
Лениться одному
В постеле не мешает...
Ты здесь, лентяй беспечный,
Мудрец простосердечный...
И в час безмолвной ночи,
Когда ленивый мак
Покроет томны очи...
(«Городок»).
Под сенью лени неизвестной
Так нежился певец прелестный...
В таком ленивом положенье
Стихи текут и так и сяк...
(«Моему Аристарху»).
Разбросив рифмы здесь и там...
(«Послание к Юдину»).
и т. д.
В воспевании лени Пушкин противополагает ее «трудолюбивой поэзии»:
О вы, любезные певцы,
Сыны беспечности ленивой,
Давно вам отданы венцы
От музы праздности счастливой,
Но не блестящие дары
Поэзии трудолюбивой.
(«Моему Аристарху»).
Этому противопоставлению соответствует другое; в стихотворении «Гроб Анакреона» Пушкин говорит о герое стихов:
Здесь, на лиру кинув длани
И нахмуря важно бровь,
Хочет петь он бога брани,
Но поет одну любовь.
Пушкин имеет в виду первую оду Анакреона. У этой оды особая судьба в русской поэзии. Она неоднократно переводилась. Наиболее замечательный ее перевод принадлежит Ломоносову в «Разговоре с Анакреоном»:
Мне петь было о Трое,
О Кадме мне бы петь,
Любовь велят звенеть...
И на это Ломоносов отвечал:
Мне петь было о нежной,
Анакреон, любви;
Я чувствовал жар прежний
В согревшейся крови,
Я бегать стал перстами
По тоненьким струнам,
И сладкими словами
Последовать стопам.
Мне струны поневоле
Звучат геройский шум.
Не возмущайте боле,
Любовны мысли, ум.
Так, пользуясь этой одой Анакреона, Ломоносов определил две возможности в поэзии: путь поэзии нежной и путь поэзии геройской. Сам он избрал геройский путь. Не все в этом отношении спорили с Анакреоном. Так, Державин не раз задумывался над выбором поэтического пути. В стихотворении «Харита» он пишет:
По следам Анакреона
Я хотел воспеть Харит,
Феб во гневе с Геликона
Мне предстал и говорит
В стихотворении «К лире» он намеревается петь Румянцева и Суворова, но заключает:
Мир без нас не позабудет
Их бессмертные дела.
Так не надо звучных строев,
Переладим струны вновь;
Петь откажемся героев,
А начнем мы петь любовь.
Наконец, уже в духе модной поэзии начала XIX в. разрешал этот вопрос в пользу Анакреона Вяземский:
Я петь хотел в восторге дивном
Петра Великого дела,
Но лира тоном заунывным
Одну Мальвину петь могла.
(«Признание»).
Конечно, и Пушкин избирает дорогу нежного поэта, а не поэта «геройского». В своих посланиях он выставляет в самом невыгодном свете авторов «хвалебной» поэзии, имея в виду в первую очередь официальных поэтов.102Именно они трудятся и потеют:
Пускай, не знаясь с Аполлоном,
Поэт, придворный философ,
Вельможе знатному с поклоном
Подносит оду в двести строф;
Не просыпаюсь с петухами,
И напыщенными стихами,
Набором громозвучных слов
Я петь пустого не умею
Высоко, тонко и хитро
И в лиру превращать не смею
Мое гусиное перо!
(«Князю А. М. Горчакову», 1814).
В послании «К Галичу» 1815 г. Пушкин пишет примерно то же:
Пускай угрюмый рифмотвор,
Повитый маком и крапивой,
Холодных од творец ретивый,
На скучный лад сплетая вздор,
Зовет обедать генерала...
Всякий труд над созданием стихов Пушкин склонен высмеивать как занятие педантическое. Так, он пишет в послании «Моему Аристарху»:
Не думай, цензор мой угрюмый,
Что я, беснуясь по ночам,
Окован стихотворной думой,
Покоем жертвую стихам;
Ерошу волосы клоками,
Подобно Фебовым жрецам
Сверкаю грозными очами,
Едва дыша, нахмуря взор
И засветив свою лампаду,
За шаткий стол, кряхтя, засяду,
Сижу, сижу три ночи сряду
И высижу — трехстопный вздор...
Так пишет (молвить не в укор)
Конюший дряхлого Пегаса
Свистов, Хлыстов или Графов,
Служитель отставной Парнаса,
Родитель стареньких стихов,
И од не слишком громозвучных,
И сказочек довольно скучных.
В представлении Пушкина поэтическое трудолюбие — удел одописцев. А всякая ода Пушкину противна. Поэты карамзинисты давно осудили оду. Это осуждение было высказано в популярнейшей сатире И. Дмитриева «Чужой толк» (1794). Для Пушкина все одописцы подобны герою Дмитриева:
Бежит на свой чердак, чертит, и в шляпе дело,
И оду уж его тисненью предают,
И в оде уж его нам ваксу продают!
Едва ли вывески подписывать способны!
Для Пушкина понятие об оде расширялось до пределов, далеких от тех, о которых в свое время думал Дмитриев. Всякая тема «славы» казалась Пушкину порочной. Обрушиваясь в первую очередь на официальных поэтов, воспевавших вельмож и генералов, Пушкин вообще отрицательно оценивает всякую геройскую тему, хотя и пишет сам «Воспоминания в Царском Селе» (правда, по заказу) и другие известные нам стихотворения. Это — первое противоречие в творчестве Пушкина, которое поведет его к размышлениям в дальнейшем.
Свой отказ от героической темы яснее всего Пушкин выразил в своеобразной полемике с Жуковским, какою является стихотворение «Мечтатель». Пушкин отправляется от гимна Жуковского «Певец во стане русских воинов». Первые строки «Мечтателя» и «Певца» уже указывают на их связь.
У Жуковского:
На поле бранном тишина;
Огни между шатрами;
Друзья, здесь светит нам луна,
Здесь кров небес над нами.
У Пушкина:
По небу крадется луна,
На холме тьма седеет,
На воды пала тишина,
С долины ветер веет...
Но в то время как Жуковский ведет в военный стан, Пушкин описывает «мирный неги уголок», где к поэту слетаются мечтанья:
Главою на руку склонен,
В забвении глубоком,
Я в сладки думы погружен
На ложе одиноком;
С волшебной ночи темнотой,
Слетают резвою толпой
Крылатые мечтанья.
И далее всё противоположно гимну Жуковского, у которого летали совсем иные тени.
Смотрите, в грозной красоте
Воздушными полками
Их тени мчатся в высоте
Над нашими шатрами...
Жуковский призывает поэта в стан воинов:
Хвала вам, чада прежних лет,
Хвала вам, чада славы!
Дружиной смелой вам вослед
Бежим на пир кровавый...
На это Пушкин отвечает:
Пускай, ударя в звучный щит
И с видом дерзновенным,
Мне слава издали грозит
Перстом окровавленным,
И бранны вьются знамена,
И пышет бой кровавый —
Нейду, нейду за славой.
................
И муза верная со мной:
Хвала тебе, богиня!
Тобою красен домик мой
И дикая пустыня.
Жуковский так определяет роль поэта:
Так, братья, чадам муз хвала!..
Но я, певец ваш юный...
Незвучные мне струны?
Доселе тихим лишь полям
Моя играла лира...
Вдруг жребий выпал: к знаменам!
И отчий край, и круг друзей,
И труд уединенный.
И всё... я там, где стук мечей,
У Пушкина читаем строки:
И тихий, тихий льется глас;
Дрожат златые струны.
В глухой, безмолвный мрака час
Исполнен тайною тоской,
Молчаньем вдохновенный,
Летает резвою рукой
По лире оживленной.
«славы», уход в уединение, конечно, наносные настроения в лицейской лирике Пушкина. Уже в Лицее он отказывается от такого идеала и в элегии «Наездники» воспевает воина-поэта, а перед окончанием Лицея мечтает и о военной службе. Быть может, потому-то Пушкин, напечатав «Мечтателя» в 1815 г., никогда больше его не перепечатывал, хотя и включил в число «пьесок» в список 1816 г.
Тем не менее это было логическим выводом из того образа поэта, какой Пушкин создал себе в начале своей поэтической деятельности.
Предметом поэзии Пушкин считал темы радостей жизни. Это утверждение жизни в ее радостях присутствует и в его творчестве с самого начала. Но в соответствии с представлениями о поэте-мечтателе и самые радости жизни изображаются как тихие наслаждения. Это любовь, дружба, пиры. Мы уже видели в стихах «Городка» трактовку подобных тем. Они проходят однообразно в большей части стихотворений данного периода. С воспеванием этих радостей соединяется презрение к почестям света:
Друг мудрости прямой
Правдив и благороден;
Судьбе своей послушный,
На барскую казну
Взирает равнодушно,
Рублям откупщика
Не снимет колпака
Философ пред Мидасом.
(«Послание к Галичу»).
Веселье и радость должны сопровождать поэта до самой смерти:
Сопутник верный наш,
И пусть умрем мы оба
При стуке полных чаш!
(«К Пущину», 4 мая 1815 г.).
— тема светлой, веселой смерти. Свою смерть поэт описывает в следующих стихах:
Пускай веселье прибежит,
Махая резвою гремушкой,
И нас от сердца рассмешит
За полной пенистою кружкой.
Слетят родные наши музы...
........................
На тихий праздник погребенья
Я вас обязан пригласить;
Билеты будет разносить...
Стекитесь резвою толпою,
Главы в венках, рука с рукою,
И пусть на гробе, где певец
Напишет беглый ваш резец:
«Здесь дремлет юноша-мудрец,
Питомец нег и Аполлона».
(«Мое завещание. Друзьям»).
В том же духе написана «Моя эпитафия» 1815 г.:
Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою,
С любовью, леностью провел веселый век,
Ей-богу, добрый человек.
Однако и в ранних стихотворениях Пушкина иногда проскальзывают мотивы уныния. Их мы находим в группе так называемых «оссианических» стихотворений Пушкина.
Увлечение Оссианом и оссиановской мифологией имело не столько положительное, сколько отрицательное значение и более определялось не притяжением к поэзии Макферсона, а отталкиванием от классической мифологии, приспособленной к современным нуждам французскими светскими поэтами. В период пробуждения национального чувства естественно стали искать мифологических форм вне истрепанного классиками Олимпа. Северные мотивы песен Оссиана казались ближе русскому северному сознанию. Любопытно, что Оссианом заинтересовались в тех именно кругах, где наиболее настойчиво ставился вопрос о создании русского национального искусства. И если Оссиан не давал еще подлинного разрешения вопроса, то, по крайней мере, он играл роль освободителя от французского засилья.
В Оссиане привлекали картины северной природы, более близкие русскому, чем природа средиземноморская, представленная в мифологических картинах классического происхождения. Эта природа в русской интерпретации, как мы увидим, приняла особый характер, и лишь условно подобный пейзаж можно назвать «оссиановским». Это в гораздо большей степени пейзаж Жуковского и Батюшкова.
мечтательности и были приданы описанию пейзажа, таким образом одухотворенного и гармонировавшего с настроениями поэта.
Подобный пейзаж содержал некоторые обязательные детали. Время выбиралось либо ночное, либо позднее вечернее. Обязательно фигурировала луна, проглядывающая сквозь туман или разорванные облака. Вокруг виднелся лес, преимущественно мшистый. Обязательны скалы, тоже поросшие мхом. Здесь же должен был течь поток или ручей. Иногда поток заменялся морским берегом. Этот пейзаж мы находим у Жуковского. Так, луна неизбежная принадлежность сентиментального пейзажа:
Луны ущербный лик встает из-за холмов...
О, тихое небес задумчивых светило,
Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!
(«Вечер»).
Бросая тихий блеск на дебрь, и дол, и лес,
Луна невидимой стезею
Среди полунощных небес
...
(«Песнь барда»).
Тускло светится луна
В сумраке тумана...
(«Светлана»).
Восходят туманы,
И светит, как в дыме, луна без лучей...
(«Эолова арфа»).
Не реже луна (или месяц) присутствует в стихах Батюшкова:
...
(«Мечта»).
Лишь месяц сквозь туман багряный лик уставит
В недвижные моря...
(«Вечер»).
Туманный месяц озарял.
(«Переход русских войск через Неман»).
Второй случай особенно интересен. Стихотворение «Вечер» имеет у Батюшкова подзаголовок «Подражание Петрарке, Canzone IV». Источник указан очень точно, однако в соответствующем месте у Петрарки читаем:
Quando vede ’l pastor calare i raggi
’ egli alberga,
E ’mbrunir le contrade d’oriente...103
Как видим, Батюшков дополнил пейзаж в направлении привычного меланхолического настроения («сквозь туман») и заменил упоминание солнца («il gran pianeta») упоминанием луны опять-таки для усиления привычных словесных формул воздействия на читателя.
Пейзаж, не имеющий точного соответствия ни у Оссиана, ни у его французских подражателей, пейзаж, созданный русскими поэтами, Пушкин усвоил и в своей ранней поэзии. Его мы встречаем в «Кольне» 1814 г. В этом стихотворении с подзаголовком «Подражание Оссиану» читаем следующее:
Источник быстрый Каломоны,
Я зрю, твои взмущенны волны
Потоком мутным по скалам
При блеске звезд ночных сверкают
Сквозь дремлющий, пустынный лес,
Сплетенных в темный кров древес.
Пушкин пользовался переводом Кострова, в котором соответствующее место читается: «Источник Коламона, которого черные и возмущенные воды катятся странствовать в отдаленных долинах! я зрю тебя, извивающаяся между древами, осеняющими чертоги Каруля».104 Мы видим, что весь пейзаж принадлежит Пушкину, который придал ему и характерный колорит.
В том же стихотворении мы читаем:
Заря потухла в небесах;
Луна в воздушную обитель
Спешит на темных облаках;
Уж ночь на холме — берег Кроны
...
Всему этому описанию нет никакого соответствия в переводе Кострова. Там без всякого описания природы сообщается о событиях: «Каруль, царь Коламона, друг иноплеменных, послал к нам барда» и т. д.105
Точно так же в другой аналогичной поэме «Эвлега» (эпизод из поэмы Парни «Иснель и Аслега») в пейзаже, которым начинается повествование, Пушкину принадлежат наиболее характерные стихи, ничему не соответствующие во французском оригинале:
Вблизи шумит и пенится волна.
Вечор, когда туманилась луна...
«Воспоминаниях в Царском Селе» и в «Наполеоне на Эльбе», и в других стихотворениях. По большей части он подчеркивает унылое настроение героя, его мрачные мысли и является скорее эпическим, чем лирическим элементом раннего творчества Пушкина. Пейзаж этот еще весьма условен, но уже эмоционален. Он создает нужное автору настроение.
Касаясь круга описанных здесь стихотворений Пушкина 1814—1815 гг., Белинский писал о Пушкине: «Как ни много любил он поэзию Жуковского, как ни сильно увлекался обаятельностью ее романтического содержания, столь могущественною над юною душою, но он нисколько не колебался в выборе образца между Жуковским и Батюшковым, и тотчас же, бессознательно, подчинился исключительному влиянию последнего. Влияние Батюшкова обнаруживается в „лицейских“ стихотворениях Пушкина не только в фактуре стиха, но и в складе выражения, и особенно во взгляде на жизнь и ее наслаждения. Во всех их видна нега и упоение чувств, столь свойственные музе Батюшкова; и в них проглядывает местами унылость и веселая шутливость Батюшкова!.106 Если нельзя согласиться с общим положением Белинского об «исключительном влиянии» Батюшкова, которое здесь представлено несколько преувеличенным, если нельзя зачислить за счет Батюшкова того, что было свойственно не ему одному, а определенной части целого поколения, то правильным остается подмеченное Белинским разное отношение Пушкина к Жуковскому и к Батюшкову. Пушкин, уважая Жуковского и не отказываясь брать у него поэтические уроки, всё же больше тяготел к Батюшкову, которого он понимал по-своему и от которого он брал то, что ему казалось нужным. Любопытно, что даже советам Батюшкова он не считал возможным следовать и именно в ответе Батюшкову отстаивал свою самостоятельность.
А ты, певец забавы
И друг пермесских дев,
Стезею полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном
И пел при звуках лир
Дано мне мало Фебом:
Охота, скудный дар.
Пою под чуждым небом,
Вдали домашних лар,
Страшась летать недаром,
Бреду своим путем:
Будь всякий при своем.107
Примечания
101
102 Ср. статью Г. А. Лесскиса «Политическая лирика 1817—1820 гг.» (Пушкин в школе, Изд. Академии педагогических наук РСФСР, М., 1951, стр. 205).
103 «Когда пастух видит, как лучи великого светила опускаются в убежище, где оно находит покой, а восточная сторона темнеет...».
104 Оссиан, сын Фингалов, бард третьего века: гальские стихотворения. Переведены с французского Е. Костровым, ч. 2. М., 1792, стр. 260.
105
106 Сочинения Александра Пушкина. Статья четвертая.
107 Как известно, последний стих является цитатой из послания Жуковского «К Батюшкову» 1812 г., писанного в ответ на «Мои пенаты»:
Будь каждый при своем
(Рек царь земли и ада)...