2
В Лицей предполагалось привлечь детей наиболее значительных дворянских семейств. Однако на деле оказалось совсем другое. Русские аристократы предпочитали домашнее воспитание и не собирались расставаться со своими детьми на шесть лет. Все выгоды лицейского воспитания оценили представители служилого дворянства, люди, стесненные в средствах, но стремившиеся устроить своих детей так, чтобы обеспечить им служебную карьеру. Для поступления в Лицей требовалось удостоверение о дворянском происхождении. Но мало ли было обнищавших дворян! В отборе кандидатов играла роль протекция, а ее искали менее состоятельные семейства. Состав лицейских воспитанников оказался более демократическим, чем предполагалось.
Д. Кобеко, историк Лицея, так определял контингент первого курса, комментируя список воспитанников, принятых в 1811 г.: «Рассматривая ближе приведенный список 30 воспитанников, нельзя не обратить внимания, что в числе их было несколько юношей из старинных существовавших еще в Московской Руси фамилий (Маслов, Матюшкин, Мясоедов, Пушкин, Ржевский, Юдин) и только пять из титулованных фамилий, остальные же принадлежали к разряду служилых людей, приобревших дворянство в порядке служебном».31 Самые «титулы» еще не свидетельствовали о высоком аристократизме их носителей. Достаточно вспомнить барона Дельвига, сына безземельного плац-майора г. Москвы.
Поступали подростки с очень неровной подготовкой. Около четверти поступивших (семь: Вольховский, Маслов, Ломоносов, Матюшкин, Яковлев, Данзас, Ржевский) перешли в Лицей из Московского университетского пансиона; трое (Горчаков, Малиновский и Илличевский) учились в С. -Петербургской гимназии; шесть вышли из разных частных пансионов, остальные получили домашнее образование. Вступительные экзамены показывают, насколько неодинакова была подготовка поступавших в Лицей.
Буйная ватага юных питомцев Лицея мало напоминала аристократические светские салоны. Записи первых гувернеров сохранили воспоминания о проказах товарищей Пушкина при непременном участии будущего поэта.
Среди товарищей его следует упомянуть тех, чьи имена встречаются в стихах Пушкина.
Это — Вольховский, о котором говорится в стихотворении «19 октября» 1825 г. (из пропущенных строф):
Спартанскою душой пленяя нас,
Воспитанный суровою Минервой,
Пускай опять Вольховский сядет первый...
Стихи эти содержат намек на лицейскую «национальную песню», где о Вольховском говорилось:
Покровительством Минервы
Пусть Вольховский будет первый.32
Позднее, в 1829 г., Пушкин встретился с Вольховским в закавказской армии. Попал туда Вольховский после событий 1825 г. в числе тех, кто хотя и не числился в обвинительном акте, но подвергся репрессиям в форме перевода на Кавказ (и был внесен в так называемый «Алфавит декабристов»).33 Свой политический путь Вольховский начал еще в Лицее. По записи в дневнике Кюхельбекера (11 января 1835 г.) и по воспоминаниям Пущина мы знаем, что еще в Лицее Вольховский вместе с своими товарищами Пущиным, Кюхельбекером и Дельвигом посещал «артель», руководимую И. Г. Бурцовым. Из посещавших эту артель наибольшую политическую подготовленность проявили Пущин и Вольховский. Их Бурцов принял в Союз Спасения.34
Последний раз Пушкин видел Вольховского в апреле 1834 г., когда тот приезжал из Грузии в Петербург.
Второе место среди учеников Лицея по успехам занимал Горчаков, будущий руководитель внешней политики, последний представитель первого курса, переживший всех своих сверстников. Ему адресовано два лицейских послания Пушкина и одно — 1819 г. Архив Горчакова сохранил нам пачку лицейских автографов Пушкина. С именем Горчакова связан и самый ранний автограф Пушкина: запись в альбомчике. Там Пушкин записал: «Вы пишете токмо для вашего удовольствия, а я, который вас искренно люблю, пишу чтоб вам сие сказать. А. Пушкин». Это — прозаический перевод известного французского мадригала Прадона, который в лекциях Кошанского фигурировал в качестве образца мадригального жанра. Надо отметить, что сперва Пушкин начал писать в альбомчике Горчакова другой текст. Этот первоначальный выцарапанный Пушкиным текст читается:
Ручей два древа разделяет.
Это — имевшая большое распространение в семейных альбомах цитата из оды Карамзина «Надежда», напечатанной в «Аонидах» (1797, кн. II). За этим стихом должно было следовать:
Но ветви их сплетясь растут;
Но вместе чувства их живут.35
Запись эту относят к 1811 г., т. е. к первым месяцам, а может быть и первым дням пребывания Пушкина в Лицее.
По-видимому, в Лицее Пушкин дружил с Горчаковым, хотя тот и не принадлежал к кругу ближайших товарищей Пушкина. Но пути их по окончании Лицея быстро разошлись. Горчаков принадлежал к числу преуспевающих. Встреча их в 1825 г., во время пребывания Пушкина в михайловском изгнании, обнаружила взаимное отчуждение и охлаждение. У нас нет сведений, встречались ли они после.
Из ближайших друзей Пушкина, конечно, следует вспомнить Пущина, соседа по «келье» в течение первых трех лет,36 будущего декабриста. С именем Пущина связано несколько стихотворений Пушкина, лицейских и позднейших. Приезду его в Михайловское в 1825 г. Пушкин посвятил строфу в стихотворении «19 октября» 1825 г.:
...Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.
Пущину мы обязаны обстоятельными воспоминаниями о лицейских годах. Из них мы узнаем, что Пушкин познакомился с ним еще на вступительном экзамене 12 августа 1811 г. и подружился до поступления в Лицей. С именем Пущина связана история с «гогель-могелем», произошедшая 5 сентября 1814 г. и упоминаемая в стихах Пушкина. Как сосед по комнате, отделенной от пушкинской перегородкой, не доходившей до потолка, Пущин в течение первых трех лет был поверенным всех тайн Пушкина. Пущин «часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса».37 Это особенно сблизило товарищей.
Не менее близок был Пушкину и Дельвиг, с которым его связали не только тесная дружба, но и позднейшие литературные отношения. Имя Дельвига как поэта гремело в стенах Лицея наравне с другими первостепенными лицейскими поэтами.
Среди близких друзей Пушкина лицейских лет следует вспомнить моряка Ф. Матюшкина. Известна записка Матюшкина, присланная М. Яковлеву из Севастополя по получении известия о смерти Пушкина: «Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как мог ты это допустить? Наш круг редеет, пора и нам убираться. 14 февраля. Севастополь».38
Петербург.
Одной из первых его экспедиций была поездка на север Сибири. В своей записке он вспоминает некоторые подробности. В конце мая 1820 г. Матюшкин с товарищами прибыл в Иркутск, где в это время находился М. М. Сперанский в качестве генерал-губернатора Сибири. Матюшкин сообщает, что во вторую же встречу со Сперанским они беседовали «о лицее, Пушкине, Руслане и Людмиле» (тогда поэма еще не вышла в свет, но все ее ожидали). Где бы ни был Матюшкин, он всегда помнил о Лицее. Об этом свидетельствует его постоянная переписка с Энгельгардтом, последним директором Лицея.
Тесные узы связывали Пушкина и после окончания Лицея с Вильгельмом Кюхельбекером, который, подобно Пушкину и Дельвигу, уже в стенах Лицея заявил себя поэтом. Связь Пушкина с Кюхельбекером не прекратилась и после ссылки Кюхельбекера в Сибирь. Отношения их были сложные, да и сам Кюхельбекер был не прост. Хотя воспитатели в Лицее и не отличались тонкостью психологических наблюдений, но особенности характера Кюхельбекера были настолько очевидны, что их заметил и Пилецкий. О Кюхельбекере сообщалось в донесениях Разумовскому: «Способен и весьма прилежен; беспрестанно занимаясь чтением и сочинениями, он не радеет о прочем, оттого мало в вещах его порядка и опрятности. Впрочем он добродушен, искренен с некоторою осторожностью, усерден, склонен ко всегдашнему упражнению, избирает себе предметы важные, героические и чрезвычайные; но гневен, вспыльчив и легкомыслен; не плавно выражается и странен в обращении. Во всех словах и поступках, особенно в сочинениях его, приметны напряжение и высокопарность, часто без приличия. Неуместное внимание происходит, может быть, от глухоты на одно ухо. Раздраженность нервов его требует, чтобы он не слишком занимался, особенно сочинением».39
Среди других товарищей Пушкина следует упомянуть лицейского поэта Илличевского, затем «старосту» первого выпуска М. Яковлева, одаренного исключительной способностью имитации и музыканта-дилетанта, автора нескольких романсов на слова Пушкина, из которых, в частности, «Зимний вечер» пользуется популярностью и в настоящее время. Среди друзей Пушкина мы находим Малиновского, сына первого директора, и еще Ломоносова, имя которого встречается в переписке Пушкина.
Но в Лицее был и другой круг лицеистов, расположенных по отношению к Пушкину по крайней мере недружелюбно. Из них, быть может, самым замечательным лицом был Модест Корф. Его отношение к Пушкину выразилось в весьма желчной характеристике, данной им Пушкину в замечаниях на статью П. И. Бартенева и опубликованных Я. К. Гротом. Вообще эти замечания Корфа, заключая в себе ряд ценных фактических данных, своей пристрастностью обнаруживают наличие в среде лицеистов группировок, между которыми не было той идеальной дружбы, которую воспевали лицейские поэты. У нас нет данных, чтобы говорить об открытой вражде Корфа к Пушкину, но явно они были представителями разных групп лицеистов. По окончании Лицея Корф «пошел в гору». После Горчакова он был самым преуспевающим в своей служебной карьере. Он попал под начальство Сперанского и получил у него второе воспитание в деле государственной службы. Перед памятью Сперанского Корф благоговел. Его перу принадлежит самая обширная биография Сперанского. Книгу эту Я. К. Грот характеризует «как памятник нового духа, повеявшего на Россию с первых лет царствования Александра II». Но было бы по меньшей мере поспешно принимать этот труд вслед за Гротом за «одно из драгоценнейших приобретений русской литературы шестидесятых годов».40 деятельности в качестве руководителя Публичной библиотеки. Но говорить о прогрессивности политических взглядов Корфа не приходится. Особенно это ясно при чтении его книжки «Восшествие на престол Николая I». Эта первая попытка исторического изложения событий 14 декабря (книга написана в 1848 г.) является чем-то вроде «всеподданнейшего доклада». Перед судом истории книга звучит как оправдательная речь обвиняемого. В ней собрано всё, что в какой-то мере может уменьшить вину смягчающими обстоятельствами или переложить ее на других, и несмотря на верноподданнический тон и помимо воли автора выясняется фигура обвиняемого и безнадежность оправдания. Обвиняемый в этой книге — Николай I.
Однако работа Корфа в Публичной библиотеке и, в частности, создание в ней исключительного, единственного по богатству собрания литературы о России дало основание В. В. Стасову назвать его жизнь «важной, интересной и значительной».41
(70-е годы).
Примечания
31 Д. . Императорский Царскосельский лицей. СПб., 1911, стр. 39—40.
32 К. Я. Грот. Пушкинский лицей, стр. 228.
33 В «Алфавите декабристов» значится: «Вольховский, Владимир Дмитриевич. Капитан Гвардейского генерального штаба. В показании своем, представленном начальству, он изложил, что в 1818 году было ему предложено вступить в общество Союз благоденствия, имевшее [целью] благотворение и нравственное образование членов. Не видя в целях и действиях Общества ничего противозаконного, вступил в оное. Но вскоре, усмотрев, что оно не соответствовало пышно возвещаемому названию своему, стал мало-помалу удаляться, а в 1820 г. участие свое в нем совершенно прекратил. В 1821 году, по возвращению его из Бухарии, узнал, что Союз разрушился; с тех пор ни о каком тайном обществе не слыхал. Напротив того, из показаний многих членов видно, что Вольховский состоял в сношениях с Обществом и после 1821 года и участвовал в совещаниях, бывших в 1823 году, у Пущина и других членов. Совещания сии заключались в учреждении Думы, выборе членами оной: Трубецкого, Никиты Муравьева и Оболенского и в положении стараться изыскивать средства ко введению конституции» (Восстание декабристов. Материалы, т. VIII, Л., 1925, стр. 50—51).
34 Тынянов. Пушкин и Кюхельбекер. Литературное наследство, кн. 16—18, 1934, стр. 330.
35 Эти стихи оторвались от оды Карамзина и стали популярным романсом. См. в дневнике Н. Кривцова 6 июня 1817 г.: «Мне очень хотелось бы знать историю романса „Ручей два древа разделяет“. Он уже давно интересует меня по разным причинам» (М. О. Гершензон
36 Знаменитые номера лицейских комнат относятся к первому трехлетию. Эти номера сообщил И. В. Малиновский в письме С. Д. Комовскому 19 ноября 1872 г. (см.: Я. Грот. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники, стр. 285—286). После приема второго курса лицеистов разместили иначе, причем, как сообщает Малиновский, ему достался № 1. Этот новый порядок, впрочем не совсем точно, можно установить по записи в дневнике М. Корфа, через 23 года по окончании Лицея, когда он, давая краткие характеристики товарищам, располагает имена по порядку спальных комнат, которые занимали они в Лицее (см.: Русская старина, 1904, т. 118, июнь, стр. 550—556). По этому списку, несомненно воспроизводящему порядок расположения «келий» за последнее трехлетие, соседом Пушкина был уже не Пущин, а Матюшкин. Другой сосед, как и в первые три года, был Саврасов, но, по-видимому, как и раньше, его комната была отделена от пушкинской глухою стеной. К сожалению, в списке М. Корфа существенный недостаток: он пропустил две фамилии: Костенского и Мартынова; кроме того, перечислив товарищей в указанном порядке, он не проставил номеров комнат, а потому мы не можем судить, как расположены были помещения лицеистов в 1815—1817 гг. В воспоминаниях о том, где была комната Пушкина, имеются противоречия: Малиновский сообщает, что окно пушкинской комнаты было обращено ко двору, а некто И. Р. в «Русских ведомостях» (1910, № 232) пишет: «Комната эта была в четвертом этаже, с окном в лицейский сад». Возможно, что это известие относится к трем последним годам пребывания Пушкина в Лицее. Оно согласовывается и с свидетельством Корфа.
37 Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников, стр. 51.
38 К. Я. Грот—72. На стр. 73— факсимиле этого письма.
39 К. Я. Грот. Пушкинский лицей, стр. 359.
40
41 Русская старина, 1876, т. 15, февраль, стр. 402.