9
В списке лицейских стихотворений, составленном Пушкиным в конце 1816 г. и представлявшем собою план предполагавшегося издания, все произведения разбиты на отделы: «Послания», «Лирические», «Элегии» и входящие в один раздел мелкие «Эпиграммы и надписи». Подобное разделение — след классического учения о стихотворных жанрах. Как мы увидим в дальнейшем, строгих границ между жанрами уже не существовало: классическое распределение жанров отживало свой век. Тем не менее, с делением на жанры считались. Так, на жанры разделен сборник стихов Батюшкова (1817 г.), та же классификация лежит в основе первого сборника стихотворений Пушкина (1825 г.), те же разделы в сборнике Баратынского (1827 г.). Только в конце 20-х годов эта схоластическая классификация была сдана в архив. В XVIII в. она была почти обязательной. Но тогда она и соответствовала действительности. Ко времени Пушкина подобное жанровое деление становится приблизительным, условным. Однако некоторые разделы лирики были еще живучи. Таковы, например, были «Послания». Под именем посланий объединялись все стихотворения, имеющие форму письма или обращенные к собеседнику. Адресат мог быть самый разный: реальное, близкое автору лицо, или лицо, с которым у автора не могло быть личного общения, или же лицо воображаемое, и т. п. Этот признак, конечно, не был существенным, определяющим характер стихотворения. Поэтому послания дробились на более мелкие подразделения. «Большие» послания, отличавшиеся некоторой дидактичностью и приподнятостью тона, обычно писались александрийским стихом. К ним примыкали сатирические послания, мало отличавшиеся от сатиры в собственном смысле этого слова. Таковы послания Фонвизина, Д. Горчакова, Вяземского. Другой род посланий — шутливые дружеские послания, получившие большое распространение в узком кругу поэтов карамзинской школы: ими обменивались Батюшков, Жуковский, Вяземский, В. Л. Пушкин.
К роду «посланий» принадлежит и первое печатное произведение Пушкина «Другу стихотворцу», напечатанное в «Вестнике Европы» (1814, № 13, вышел в свет 4 июля).
Это послание стоит на границе сатиры. В заключительных стихах читаем:
Но полно рассуждать — боюсь тебе наскучить
И сатирическим пером тебя замучить.
Здесь предметом сатиры являлись ненавистные карамзинистам фигуры писателей «Беседы». Как и полагалось, их надо было упомянуть мимоходом, небрежно, как пример к общей теме о трудностях поэтической карьеры. Они названы именами Рифматова (Шихматова), Графова (Хвостова) в качестве писателей, произведения которых гниют на складах книжной лавки Глазунова за отсутствием покупателя. Всё это напоминало полемические послания Василия Львовича Пушкина. Написано стихотворение, как и послания В. Л. Пушкина, по давно определившемуся канону сатирических посланий, ведущему свое начало от сатир Буало, известных Пушкину как в подлиннике, так и в многочисленных переводах и подражаниях.80 Не удержался автор и от того, чтобы ввести в стихи лицейскую эпиграмму:
Быть может, и теперь, от шума удалясь
И с глупой музою навек соединясь,
Под сенью мирною Минервиной эгиды
Сокрыт другой отец второй Телемахиды.
Чтобы ясней была направленность этой эпиграммы, слова «Минервина эгида» сопровождены примечанием: «т. е. в школе». И конечно, для всех лицейских товарищей Пушкина было ясно, что речь идет о Кюхельбекере. Сборник эпиграмм против Кюхельбекера («Жертва Мому») открывался стихами «Несчастие Клита»:
Внук Тредьяковского Клит гекзаметром песенки пишет...
Этот выпад, мне кажется, исключает возможность биографического истолкования стихотворения. Арист этого послания не может быть тем же самым лицом, которое приводится в качестве примера поэтической бездарности. Гипотеза о том, что Арист — Кюхельбекер, была высказана Л. Н. Майковым81 и основана на том предположении, что всякое стихотворение Пушкина требует биографического истолкования и Арист — обязательно реальное лицо. Между тем реальность адресата в посланиях не обязательна: написал же Жуковский в 1808 г. послание к никогда не существовавшему Филалету. Имя Ариста так же не реально, как не реален тот диалог, в форме которого написано это сатирическое послание.
В этом послании мы можем уловить лицейские симпатии и лицейские впечатления Пушкина. Имеются в нем и следы воспоминаний о 1812 г. Характерны строки:
Хорошие стихи не так легко писать,
Как Витгенштеину французов побеждать.
Литературные взгляды получили отражение в списке «бессмертных певцов». Пушкин называет три имени: Дмитриев, Державин, Ломоносов. Два последних ставились вне всяких литературных споров. Тем значительнее упоминание наряду с ними Дмитриева, друга Карамзина, хотя и признанного к этому времени «Беседой» (более за служебные, чем за литературные достоинства), однако остававшегося приверженцем лагеря, враждебного окружению Шишкова. К числу карамзинистских имен принадлежит и имя Рамакова. Как показывает рукопись стихотворения, здесь Пушкин имеет в виду П. И. Макарова, представителя карамзинистской критики. В нем он видит строгого судью бездарных поэтов.
Иной характер носит сатирическое послание «К Лицинию», напечатанное через год в «Российском музеуме» (1815, № 5, вышел в свет 22 мая). Здесь сатира возвышается до гражданского пафоса.
Подзаголовок послания «с латинского», кроме соображений цензурного порядка, преследовал и еще одну цель: усилить впечатление от римской обстановки стихотворения, придав ей характер подлинности. Римская тема, особенно после революции, играла роль поэтического выражения гражданственности. Древний Рим был неисчерпаемым источником образцов как гражданской доблести, так и гражданских пороков. В этом Пушкин не был пионером. Можно вспомнить о первой сатире М. В. Милонова «К Рубелию», напечатанной в 1810 г. и включенной в «Пантеон русской поэзии» 1814 г., где ее и мог прочесть Пушкин. Известно, что эта сатира Милонова, якобы переведенная из Персия, послужила образцом для знаменитой сатиры Рылеева «К временщику» (1820), направленной против Аракчеева.82 Все три сатиры — Милонова, Пушкина и Рылеева — объединены одной темой: изобличением временщика. В 1815 г., когда сатира Пушкина увидела свет, тема эта имела особое политическое значение: полнотой власти в России обладал временщик Аракчеев. Сатира Пушкина не содержит личной направленности против Аракчеева: развратный юноша Ветулий, скачущий на быстрой колеснице, никак не является портретом Аракчеева. Сатира имеет обобщающий характер, и этим она отличается от сатиры Рылеева, в которой Аракчеев обрисован достаточно точно. Сатира Пушкина имеет более общие задачи. Она также вдохновлена чувством гражданского достоинства и любви к свободе.
Я сердцем римлянин, кипит в груди свобода,
Не менее красноречивы заключительные слова:
Свободой Рим возрос — а рабством погублен.
Целью обличения в сатире Пушкина является не столько разврат и тиранство Ветулия, сколько всеобщая угодливость, отсутствие гражданской гордости:
О Ромулов народ! пред кем ты пал во прах?
Пред кем восчувствовал в душе столь низкий страх?
Поэтому сатирик вдохновляется примером стоика Дамета (в позднейшей редакции «стоик» заменен «циником»), изображенного мизантропом:
Япетовых детей пороки, злобу вижу,
Навек оставлю Рим: я людства ненавижу...
В сатире в лаконических формулах изобличается продажная красота Глицерии, низость Клита и Корнелия, которые
...
Однако не следует преувеличивать революционного значения этой сатиры юного Пушкина. Достаточно напомнить стихи:
Лициний, поспешим далеко от забот,
Безумных гордецов, обманчивых красот,
Докучных риторов, парнасских Геростратов;
В тенистой рощице, на берегу морском
Найти нетрудно нам красивый, светлый дом,
Где, больше не страшась народного волненья,
Под старость отдохнем в тиши уединенья...
«пороков», в том числе и от народного волненья. Сатирик принимает на себя роль бытописателя, историка своего времени:
В гремящей са̀тире порок изображу
И нравы сих веков потомству обнажу.
Сатирическое нравописание заменяет призыв к непосредственной борьбе со злом.
Заключительная тирада представляет собой обычное в литературе пророчество задним счетом. Поэт грозит Риму тем, что действительно и произошло: гибелью под ударами варваров.
Войны ужасной меч прияв в кровавы длани,
И горы и моря оставят за собой
И хлынут на тебя кипящею рекой...83
Однако это первое вольнолюбивое произведение Пушкина, которое он ценил и позднее именно за вольнолюбивые формулы. Об этом свидетельствует то, что в издании своих стихотворений 1829 г. в начале первого тома Пушкин напечатал именно «К Лицинию», так же как в начале второго — «Андрей Шенье» (при точном соблюдении распределения стихотворений, принятом Пушкиным в составлении сборника 1829 г., первые места в томах должны были бы занять стихотворения «Гроб Анакреона» и «Сожженное письмо»). Правда, при этом Пушкин слегка прикоснулся к первоначальному тексту, изменив некоторые подробности. Так, из мизантропа он сделал Дамета вольнолюбивым протестантом. Вместо слов «я людства ненавижу» в позднейшей редакции (уже в рукописи 1819 г. и затем в издании 1825 г.) мы читаем: «Я рабство ненавижу». В картине Рима, склонившегося под властью Ветулия, Пушкин усилил тему тиранства:
Этими энергичными словами заменен вялый стих первой редакции:
Пред кем восчувствовал в душе столь низкий страх?
Устранены сентиментальные «тенистые рощицы», придававшие слишком розовую окраску картине уединения, куда поэт зовет Лициния. Всё это свидетельствует не только о творческой зрелости Пушкина, исправляющего в 1825 г. стихи, писанные в юности, но и о более отчетливом представлении задач гражданской сатиры.
Стихотворение «К Лицинию» сразу обратило на себя внимание. Уже в 1816 г. оно было включено в четвертую часть «Собрания образцовых русских сочинений и переводов в стихах» (переиздано в 1822 г.). В это «Собрание» в годы пребывания Пушкина в Лицее попало всего три стихотворения Пушкина: кроме данного, еще «Наполеон на Эльбе» и «Воспоминания в Царском Селе».
«На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году». Судя по тому, что в списке лицейских посланий на первом месте значится «К Александру», можно с достаточной уверенностью утверждать, что именно так назвал это стихотворение Пушкин;84 то же название, какое появилось в «Трудах Общества любителей российской словесности при Московском университете», принадлежит В. Л. Пушкину, читавшему стихи на заседании общества 28 апреля 1817 г.
Послание было заказано Пушкину И. И. Мартыновым, директором департамента Министерства народного просвещения по случаю предполагавшейся торжественной встречи возвращающегося из Парижа императора. Пушкин препроводил стихи при официальном письме 28 ноября 1815 г.
К данному стихотворению установилось пренебрежительное отношение, как к произведению неискреннему, исполненному на заказ и соблюдавшему предписанные торжеством формы. Его называли подражанием посланию Жуковского 1814 г. «Императору Александру». Однако официальная часть выразилась преимущественно в обязательных похвалах Александру I. Что касается общей оценки событий, то она, по-видимому, искренне разделялась Пушкиным, хотя и не противоречила общепринятой точке зрения. Со стихотворением Жуковского послание Пушкина имеет мало общего. Можно заметить лишь некоторый параллелизм в развитии темы. Но именно общность темы особенно показывает всё различие между этими посланиями. В то время как Жуковский неумеренно развивает свои благочестивые размышления и всячески подчеркивает церковные богослужения по поводу побед, у Пушкина церковно-религиозная тема совершенно отсутствует. Точно так же отсутствует в стихах Пушкина декламация против французской революции и восторг по поводу возвращения Бурбонов на французский престол. А послание Жуковского Пушкин хорошо знал и долго помнил: он цитировал его в «Путешествии из Москвы в Петербург», из него же перенес он в «Евгения Онегина» (гл. IV, строфа XLV) формулу «Последний бедный лепт». Послание Пушкина «Александру» при таких условиях можно рассматривать скорее как полемику с Жуковским, чем как подражание. Отсутствие тем, введенных Жуковским в популярное в эти дни стихотворение, а потому почти неизбежных во всяком официальном обращении к царю, само по себе было красноречиво и даже смело.
По-видимому, совершенно искренно Пушкин выражал свою ненависть к Наполеону:
В могущей дерзости венчанный исполин
На гибель грозно шел, влек цепи за собою:
Меч огненный блеснул за дымною Москвою!
Звезда губителя потухла в вечной мгле.
Содрогся счастья сын и, брошенный судьбою,
Он землю русскую невзвидел под собою...
Характерна подчеркнутая тема войны за свободу народов:
Сразились. Воспылал свободы ярый бой...
И, чела приподняв из мрачности гробов,
Народы, падшие под бременем оков,
Тяжелой цепию с восторгом потрясали
И с робкой радостью друг друга вопрошали:
«Ужель свободны мы?.. Ужели грозный пал?»
Также Пушкину принадлежит и картина мирного будущего:
И придут времена спокойствия златые,
Покроет шлемы ржа, и стрелы каленые,
Счастливый селянин, не зная бурных бед,
По нивам повлечет плуг миром изощренный;
Суда летучие, торговлей окриленны,
Кормами рассекут свободный океан.
идиллическим тоном похвалы миру.
Последним большим посланием, писанным в Лицее, является послание к Жуковскому конца 1816 г.:
Благослови, поэт!.. В тиши парнасской сени
Я с трепетом склонил пред музами колени...
«Арзамасец» и, по-видимому, связано с подготовкой сборника стихотворений, который Пушкин собирался представить на суд Жуковского. Послание адресовано Жуковскому как секретарю «Арзамаса» и имеет в виду всех арзамасцев в совокупности. Ожидая поэтического благословения от Жуковского, Пушкин не забывает упомянуть и об ободрении, услышанном им от Карамзина, Дмитриева и чтимого арзамасцами Державина.
В арзамасском духе описывается «Беседа» Шишкова как пристанище врагов просвещения. Характерна литературная генеалогия «Беседы», определяющая историко-литературные взгляды Пушкина. «Два призрака», которые «склонились главами» над толпами беседчиков, — Тредиаковский и Сумароков. Если первое имя уже не имело защитников, то Сумароков еще пользовался уважением и признанием в кругу членов «Беседы». Пьесы Сумарокова (например, «Хорев») оставались в репертуаре русских театров до начала десятых годов.
Мы вернемся еще к этому стихотворению, когда будет идти речь об отношении Пушкина к «Арзамасу». Здесь ограничимся общими предварительными замечаниями.
В этом стихотворении уже появляются слова-лозунги, характеризующие обе партии. С одной стороны, это «невежество», «непросвещенье», «тьма», атрибуты всего отсталого, с другой, — «вкус», «ученье», «истина», «свет». Перечисленные слова прикреплялись к «Беседе» и к «Арзамасу», но общественное их содержание было еще не очень точно и не особенно богато. Только в дальнейшем «просвещение» и «свет» становятся синонимами гражданской свободы в противоположность произволу и деспотизму.
Примечания
80 «Пушкин и Буало» (Пушкин в мировой литературе, Л., 1926, стр. 13—63). Сравнение этого послания с посланиями В. Л. Пушкина сделано было еще В. Гаевским (Современник, 1863, № 7, стр. 162—163).
81 Сочинения Пушкина, изд. Императорской Академии Наук, т. I, изд. 2-е, СПб., 1900, примечания, стр. 31.
82 Напомню, что сатира Рылеева имела подзаголовок: «Подражание Персиевой сатире: к Рубелию». Между тем среди шести сатир Персия нет ни одной, которая как по содержанию, так и по названию могла бы служить образцом. Существует оригинальная сатира Милонова «К Рубелию. Сатира Персиева», которую и имел в виду Рылеев.
83 Ср. аналогичное пророчество гибели Рима в знаменитом монологе Камиллы в IV акте «Горация» П. Корнеля: «Рим, гнева моего единственный предмет» (перевод П. Катенина 1817 г.).
84 До нас дошли копии с названиями: «К императору Александру» и «Послание к императору»; эти названия ближе к заголовку в списке стихотворений, чем в печатном тексте.