21
Критические оценки поэмы Пушкина стали появляться в печати еще до ее выхода в свет. Так, Ф. Булгарин в первом номере «Литературных листков» (в январе 1824 г.), извещая о предстоящем выходе поэмы, заявлял: «... смело можем сказать, что давным давно не читали ничего превосходнейшего. Гений Пушкина обещает много для России; мы бы желали, чтоб он своими гармоническими стихами прославил какой-нибудь отечественный подвиг» (стр. 25).
После выхода в свет поэмы на нее откликнулись почти все журналы, и почти везде отзывы были восторженные. Поэма уже не возбудила противоречивых оценок. Все признавали превосходство нового произведения Пушкина.
В «Дамском журнале», в котором критический отдел не занимал большого места, появилась коротенькая заметка, полная восторгов, выраженных привычным для кн. Шаликова слогом. Автор именовался «нашим юным Саади», о поэме говорилось: «Это фонтан, бьющий розовою водою, которая разливает благоухание в чистейшей атмосфере прелестного Востока» и т. д. Мимоходом Шаликов нападал на классиков, из педантизма «восстающих против такого рода сочинений, который нравится целому свету».173
В «Новостях литературы» А. Воейков поместил длинную статью «О поэмах А. С. Пушкина и в особенности о Бахчисарайском фонтане».174 И здесь он постарался применить педантический анализ, расценивая поэму по тем ее элементам, на которые предписывали традиционные пиитики обращать внимание в первую очередь. На все подобные вопросы Воейков дает положительные ответы: «План не хитрый, не многосложный, но искусно развернутый; ход легкий, связь естественная, занимательность час от часу возрастает; характеры привязывают, положения трогают» (стр. 177). А. Воейков ставит новую поэму Пушкина «несравненно выше» первых двух. Разбор поэмы состоит в пересказе и обильных цитатах. Воейков отмечает элегический характер окончания поэмы. Разбор заключается пожеланием, чтобы Пушкин написал эпическую поэму, причем Воейков предлагал в качестве героев Владимира, Иоанна или Ермака.
«Сын отечества» поместил длинную статью М. М. Корниолина-Пинского,175 написанную выспренним слогом. Автор указывает на различие в разработке сходных сюжетов у Пушкина и Байрона: «Байрон служил образцом для нашего поэта; но Пушкин подражал, как обыкновенно подражают великие художники: его поэзия самопримерна. В изображениях британца удивляешься величию характеров; но характеры его ужасны и только по отделке принадлежат миру красоты. Они почти все граждане одного мира. — Характеры русского менее совершенны, но более привлекательны. Они разнообразнее в идеях» (стр. 272). Особенно восхищается критик характером Заремы. Однако указаны и некоторые недостатки: слишком много внимания уделено евнуху, действие неподвижно. Некоторые суждения и сближения критика вызывают недоумение, например сопоставление татарской песни и «Мадагаскарских песен» Парни, «столь живых по выражению, столь выразительных по чувству» (стр. 279).
В «Благонамеренном» с разбором поэмы выступил, как уже говорилось, Б. Федоров.176 И его рецензия состоит в пересказе и цитатах, сопровождаемых хвалебными эпитетами. Для объективности Б. Федоров считает необходимым сделать и некоторые упреки: евнух отнимает слишком много места несоразмерно содержанию. Зарема вопреки правдоподобию «помнит горы, дубравы, законы, нравы, море и человека под парусами, а не помнит, кем похищена и как оставила отчизну» (стр. 61—62). Описание смерти Марии и Заремы недостаточно: «Догадливые без сомнения поймут, что грузинка умертвила польскую княжну и за то брошена в море;177 но не думаю, чтобы остались довольны столь кратким отчетом в судьбе тех лиц, в которых поэт заставил их принимать живейшее участие» (стр. 64). Затем Б. Федоров отмечает ряд стихов, «не соответствующих достоинству прочих». Так, ему кажется прозаизмом употребление слова «конечно» в стихе «Символ конечно дерзновенный». В стихе «Горючи слезы льет рекой» критик не замечает живой разговорной фразеологии, заимствованной из народных поговорок. Эпитет «горючи» не привлекает внимания критика, но «льет рекой» он именует «гиперболой слишком ветхой», т. е. принимает это выражение за поэтическую метафору, несколько устаревшую от привычного употребления. Вообще же не всегда понятно, почему тот или иной стих причисляется к слабым.
Разбор предваряется бранью по адресу «новой школы», и похвалы Пушкину особенно преувеличены, чтобы доказать, что «творения безуспешных его подражателей обличают вынужденность их чувств, выисканность слов, омрачены тьмою бессмыслия, пугают нелепостию воображения» (стр. 54). Это был характерный тактический прием в борьбе: уступая определившемуся взгляду читателей, враги пушкинского направления в литературе делали вид, что признают заслуги самого Пушкина, чтобы не оказаться смешными в глазах публики, и с тем большей яростью нападали на «союз поэтов», представителей той же «новой школы», во главе которой стоял Пушкин. Противники «новой школы» или вообще не имели своего мнения, или же, внешне признавая достоинства поэм Пушкина, в действительности были настроены равно враждебно как к молодым поэтам «новой школы», так и к Пушкину.
«Литературных листках»178 Ф. Булгарина с примечанием редактора, заявлявшего о своем несогласии с критиком.
В. Н. Олин именует поэму Пушкина «прелестным феноменом в нашей литературе», но по существу признает только «слог и версификацию». «Картины» поэмы он находит неполными, план неудачным. Особенно подробно Олин останавливается на недостатках плана. Разобрав на четырех страницах содержание поэмы, критик приходит к выводу: «... из вышесказанного видно, что в плане оной нет узла или завязки, нет возрастающего интереса, нет развязки, разве сим последним захотим мы назвать конец сочинения, ибо надобно только догадываться, и то без малейших признаков, что Зарема убила Марию и что Гирей, после сего, велел утопить Зарему. Приняв в уважение все сии обстоятельства, вместе с вышеозначенными, то есть, что хану не следовало ходить в гарем, ибо черта сия, как я уже сказал, совершенно противна мрачному состоянию души Гиреевой, и, так сказать, уничтожает оное; что хан слишком скоро исчезает со сцены действия, еще неразвернувшегося; что в повести сей, в которой только три лица действующих, действует одна только Зарема, и то весьма слабо, а прочие выставлены единственно в рассказе, что не дает никакого движения возвратить ей сердце Гирея: приняв в уважение все сии обстоятельства, повторяю я, всякий без сомнения увидит, что план сей повести, по всей справедливости и безусловно, подлежит строгой критике» (стр. 274—275). Кроме недостатков плана Олин видел и другие пороки: «... ни одно из действующих лиц сей повести не имеет характера», изображение евнуха «слишком сильно выставлено», переходы слишком «круты и отрывисты», что превращает эти места в «разноцветные и вшитые лоскутки», поэма не имеет нужного заключения. И в результате Олин с некоторым недоумением констатирует, что «прелесть поэзии и слова» не дает чувствовать этих недостатков (стр. 275, 276).
Статью Олина позднее высмеяли на страницах «Сына отечества»: «Не так ли пишут в формальном следствии: „а что часто упоминаемая грузинка Зарема убила вышереченную полячку Марию, на то нет ни малейших признаков!“ Конечно, нет юридических, и в Симферопольском земском суде по сему случаю нельзя начать дела». «Не понимаю, как г. Булгарин, который очень умеет видеть смешное в других, сам напечатал эту странную статью».179
Булгарин, напечатав статью Олина, снабдил ее уничтожающим примечанием. В этом примечании Булгарин высказывает свое мнение о романтической поэзии. Хотя он и говорит «смело», что не признает «никакого рода поэзии, ни классической, ни романтической», но явно склоняется в пользу системы романтической, которую называет «природной», потому что «для дарования должна быть одна школа, один образец — природа». «Если в сочинении происшествия не связаны между собою, — это недостаток природного действия, и поэт накидывает покров на промежутки. По нашему мнению, в поэме А. Пушкина находятся все принадлежности так называемого романтического рода, т. е. общее согласие в целом и живое изображение душевных движений, всё вместе трогающее сердце и впечатлевающееся в памяти».180
«Полюбился ли тебе Фонтан Пушкина? Слог жив, черты прекрасные, но в целом не довольно силы и связи. О евнуке слишком много; речь Заремы слаба, кроме пяти или шести стихов; окончание хорошо».181
Мы знаем два отзыва Н. М. Языкова. В письме братьям из Дерпта 2 марта 1824 г. он сообщал: «Я читал в списке весь Бахчисарайский фонтан Пушкина: эта поэма едва ли не худшая из всех его прежних; есть несколько стихов прекрасных, но вообще они как-то вялы, невыразительны и даже не так гладки, как в прочих его стихотворениях».182 «Я уже получил от Сленина Бахчисарайский фонтан (какое глупое предисловие!). Прежде читал я его в списках, и при этом женских, а женщины не знают ни стопосложения, ни вообще грамматики — и тогда стихи показались мне, большею частию, не дальнего достоинства; теперь вижу, что в этой поэме они гораздо лучше прежних, уже хороших. Жаль, что Пушкин мало или, лучше сказать, совсем не заботится о планах и характерах и приводит много положений совсем ненужных и лишних: напр., зачем сидит Гирей? зачем так много рассказывать об евнухе? зачем купаются жены Гирея? Притом характер несколько ясный только один — Марии, а важнейшие лица, сам хан и Зарема, один вовсе не изображен, а другая чуть-чуть, а этого мало для полного прекрасного целого! Впрочем, какая красота в описаниях, какая живость красок!».
Здесь же Языков сообщил мнение своего профессора, представителя схоластической науки: «Перевощиков183 замечает, что у этой поэмы голова преогромная, а туловище с ноготок. И, сверх того, он уже замечает, что из всех сочинений Пушкина он видит, что он сам не имеет характера и постоянных правил нравственности».184
185 Если взять только эти два отзыва, то их противоречия вряд ли объяснимы только тем, что первый раз Языков читал по плохой рукописной копии, второй — по печатному тексту. Вряд ли Языков мог винить самого Пушкина в тех типичных описках и недоразумениях, какие обычно бывают в копиях, сделанных неопытными в литературе лицами. И странно, что раздражение, вызываемое неисправностями копии, Языков переносил на автора поэмы. Впрочем, противоречиво и суждение, вызванное прочтением печатного текста. Упреки Языкова совпадают с упреками журнальной критики и производят впечатление чего-то наносного, словно Языков повторяет чужие слова. Отсюда возникло мнение, что на критические суждения Языкова мог повлиять Перевощиков, представитель консервативного педантизма в литературе. Вряд ли это так: приводимое здесь же Языковым мнение Перевощикова не совпадает с собственным отзывом Языкова. Поэтический инстинкт Языкова заставляет его увидеть в поэме то, что вряд ли было доступно пониманию Перевощикова.186 Вряд ли применимы к Языкову и те доводы, какие применялись (и так же несправедливо) к оценкам Баратынского, тоже вызывавшим недоумение исследователей, подозревавших здесь поэтическую завистливость. И Баратынский и Языков были вполне оригинальными фигурами в поэзии. Но именно эта оригинальность, это стремление идти своим путем, искать «необщего выражения» заставляло их сопротивляться подавляющему влиянию Пушкина, которое они бессознательно на себе испытывали. Здесь говорил какой-то инстинкт самосохранения.
Таковы были пестрые суждения о новой поэме Пушкина. Из них можно усмотреть только одно: уже никто не осмеливался открыто выступать против Пушкина, настолько прочно он завоевал сочувствие в кругах читателей. Все упреки прикрывались вынужденными похвалами. Даже Олин кончал свою статью провозглашением поэмы Пушкина «свежим, прелестным и благоухающим цветком русского Парнаса».187
Примечания
173 6, март, стр. 249—250.
174 Новости литературы, кн. 7, №№ 11, 12. Разбор «Бахчисарайского фонтана» в № 12, стр. 177—189. Подпись: В.
175 Сын отечества, 1824, ч. 92, № 13, 31 марта, стр. 270—281. Подпись: ей — ъ — iй.
176 Благонамеренный, 1824, ч. 26, № 7, стр. 53—67.
177 «Бахчисарайский фонтан» эпизода из «Гяура» Байрона. По всему смыслу поэмы Пушкина Зарему бросили в водоем в стенах Бахчисарайского дворца. Позднее, когда рассказ Пушкина получил право гражданства в Бахчисарае, во дворце ханов показывали не только «комнату Марии Потоцкой», но и бассейн, в котором якобы утопили Зарему.
178 Литературные листки, 1824, ч. 2, № 7, апрель (цензурное разрешение 5 апреля), стр. 265—277.
179 Письма на Кавказ, 1. Сын отечества, 1825, ч. 99, № 1, стр. 54, 55. Подпись: Ж. К. Есть основания предполагать, что автором этих писем был сам Булгарин.
180 Литературные листки, 1824, ч. 2, № 7, стр. 266, 268, сноска. В лейпцигской газете «Zeitung für Elegante Welt», № 233, 26 ноября 1824 г. появилась информационная заметка о поэме и ее авторе. «Молодой русский поэт по имени Пушкин недавно выдал в свет новое произведение своей музы, которое по своему содержанию должно превзойти все его прежние произведения. Его заглавие — „Бахчисарайский фонтан“. Далее автор сообщает факт, очень занимавший русских журналистов: гонорар за поэму в размере 3000 руб., т. е. по 5 руб. со стиха. Сообщается, что Пушкин 13 лет написал «Воспоминания в Царском селе» и теперь 25 лет от роду является автором третьей поэмы. Излагается содержание поэмы.
181 Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву, стр. 370—371.
182
183 В. М. Перевощиков (1785—1851), в 1820—1830 гг. профессор Дерптского университета, с 1835 г. член Российской академии. Писал стихи и критические статьи.
184 Языковский архив, вып. 1, стр. 128.
185 См.: Д. Садовников—542; С. П. Бобров. Н. М. Языков о мировой литературе. М., 1916, стр. 3—5, 7—10.
186 «Приговоры его писателям, разумеется, не мудры: он раскольник, старовер, даже скопец по сей части» (письмо А. М. Языкову 5 июля 1828. См.: Языковский архив, вып. 1, стр. 365).
187 Литературные листки, 1824, ч. 2, № 7, апрель, стр. 277.